Текст книги "Romanipen (СИ)"
Автор книги: Veresklana
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
Его поймали за конюшней. Гришка схватил за ворот и потащил внутрь. За просто так – выпивший был, вот и хотелось поразвлечься.
Потом была короткая драка. Гришка был выше Пети на две головы, шире в три раза, но на ногах не стоял совершенно, и потому мальчик легко вывернулся. Порвал армячок – ничего, Ульянка зашьет. Обидно было, что конюх успел, падая, двинуть ему кулаком по лицу.
Как бы он не позвал никого... Да поздно уже, темно – не будет ведь искать теперь в темноте. Наверняка где упал, там и заснул.
А кровь из носа шла. Петя прикладывал снег, да без толку. Оставалась только шмыгать носом.
Он шел в темноте вдоль стены и смотрел больше по сторонам. И потому не сразу заметил Алексея Николаевича, курившего на крыльце.
Барин обернулся. Петя испугался сначала, как у него глаза блеснули. Хотел было мимо пойти, но не успел: Алексей Николаевич сошел по ступеням и остановился перед ним.
А потом – Петя и рта открыть не успел – присел перед ним и, достав свой платок, осторожно провел по лицу мальчика.
Петя только изумленно хлопал глазами. Чтобы барин дворовому сопли вытирал?.. Не бывает такого.
– Кто? – коротко и глухо спросил Алексей Николаевич.
Петя шевельнуться испугался, услышав его голос. Таким голосом – тихим, почти спокойным, в котором подрагивает еле сдерживаемая злоба – обычно велят дать плетей. У Алексея Николаевича и пальцы нервные были, Петя чувствовал, когда он сквозь ткань платка касался его лица. Барин по-прежнему сидел, глядя на него снизу. И жутко Пете было от его взгляда.
Мальчик резко отвернулся и сжал губы. Он никогда никому не плакался.
– Молчишь? – с угрозой проговорил барин.
Петя шагнул прочь. Алексей Николаевич проводил его взглядом, скомкал в руке окровавленный платок и порывисто встал.
– Гордый больно, – невесело усмехнулся он.
Странно как-то сказал. Как для того, чтобы не было молчания. И… с сожалением будто, и словно не ожидал такого. Да ушел куда-то в темноту.
А Петя еще долго, пока не замерз, стоял и думал – что же это было. Барин его ни разу не тронул, как и обещал. Но смотрел непонятно, а нынче вечером и вовсе что-то непостижимое было.
Мальчик вспомнил, как недавно удивился барину. Петя сидел тогда утром во дворе… и смотрел, как Никита с Гришкой шутливо дрались в снегу. Ну, на Гришку он и не глядел особо – нечего там глядеть-то было. А вот как Никита оттирал от снега широкую голую грудь, у мальчика в горле сохло. И чего барин говорил, что он, Петя, красивый? Вот Никита – да. Высокий, сильный, а улыбался как – тепло сразу становилось.
Петя так засмотрелся, что и барина не сразу приметил. А как обернулся – испугался. Алексей Николаевич смотрел то на него, то на Никиту, и мял в руках только зажженную папиросу. В сугроб ее выбросил, развернулся и хлопнул дверью так, что снег с крыши посыпался. Лицо у него бледное было, а глаза сверкали.
А Никиту он на другой же день в город отправил зачем-то. Вроде лошадей посмотреть, так ведь не нужны были они…
Петя полночи думал, но так ни в чем и не разобрался.
А наутро он пораньше за водой пошел. И не сразу смекнул обернуться, когда хрустнул снег за спиной.
Гришка – похмельный, злой. И двое хмурых парней из деревни.
Петя закусил губу. Далеко было до именья, не добежать. Мимо них не сможет, а если с протоптанной тропинки свернуть и через поле – снега там по колено, догонят тут же.
Гришка подошел, пнул ведро, которое мальчик поставил на землю, и вода разлилась.
– Барину сказал? – прошипел он.
– Не сказал.
Его взяли за ворот и потянули.
– Брешешь.
Петя вывернулся и ткнул Гришку кулаком в бок. Тот, охнув, осел на землю – но мальчика тут же схватили под руки с двух сторон. Он рванулся, но крепкая была хватка у взрослых плечистых парней.
С него стянули шапку, схватили за волосы и подняли голову. Гришка бил сильно, и Петя мог только отворачиваться, чтобы не попадал по глазам.
Он все-таки выскользнул. Упал, пнул кого-то из них под колено, схватили – укусил. Попытался отползти, встать, но дали подножку.
А когда били уже ногами, оставалось только прятать лицо в снегу. Петя не шевелился: скорее бросят.
Но вдруг прекратили. Сил поднять голову не было, но Петя услышал стук копыт, а потом свистнул кнут. И все затихло.
Рядом скрипнул снег. Сильные руки подняли Петю, и он увидел барина. Попытался отвернуться, чтобы тот не заметил слез – но перед глазами все поплыло.
А дальше он помнил урывками. Было больно, когда Алексей Николаевич взял его на руки и подсадил на лошадь – кажется, ему кто-то помогал. Они куда-то ехали, и было тепло.
Петя очнулся, лежа на чем-то очень мягком. Шевельнул рукой – ворсинки шерсти. Открыл глаза, и тут же стало саднить в разбитой брови.
Он был закутан в шубу барина. Длинная была шуба, он весь в ней помещался. Из черно-бурой лисы, потому и удивительно мягкая – не то, что овчина.
Над головой был низкий деревянный потолок, по стенам – шкуры, а в печи потрескивали горящие бревна. Петя понял, что он в охотничьей избушке.
А рядом сидел Федор, и на его широком веснушчатом лице светилась улыбка. Слуга Алексея Николаевича. И дядькой не назвать – всего-то на три года старше. Как Ильинична рассказывала – в детстве друг друга по дворовой пыли валяли. А потом Федор в столице с барином был. Петя его недавно знал, но понял, что он хороший был – веселый, добрый и смешливый.
Парень достал фляжку, намочил тряпицу и приложил к Петиному лбу.
Мальчик дернулся и зашипел: водка жгла ушибы.
– Терпи, – усмехнулся он.
Петя разозлился – а что, он орать, что ли, должен? И так терпит.
– Дурак ты, – вдруг серьезно сказал Федор.
– Чего? – не понял мальчик.
– Да говорю ж: дурак, – Федор наклонился к нему, обтирая бровь, и негромко продолжил. – Алексей Николаич ни на одну барышню в Питере так не смотрел, как на тебя смотрит. А ты нос воротишь.
Петя молча отвернулся. Сделал вид, что заснул, когда Федор его за плечо тронул.
А потом он понял, что зря это. Лежать было скучно, и Федор, не обидевшись, стал развлекать его разговором. Интересно слушать оказалось.
Петя, конечно, сначала про Петербург спросил. Знал, что город большой – а как это? Федор сказал – выглянешь из окна и конца-края не видно, а Петя не поверил. И про дома каменные в пять этажей, и про море – берега другого не видать. Врал он, Федор, наверное, не бывает такого.
Еще про барина рассказывал, как гуляли они славно в столице. Петя обомлел просто, а уши у него все красные были. Особливо как Федор ухмыльнулся и про девок стал… тех самых, про которых в деревне мужики шепотом меж собой, чтоб жены не слышали.
– Как это?– не верил Петя.
– Ну так, – посмеивался Федор, глядя, как он смущается. – На Невском гуляют, не днем конечно, а вечером…
Про Невский Петя знал, что это главная улица в столице. Но неужели – прямо на улице, чтоб видно их было?.. Срам-то какой, и врет все-таки Федор.
– А там и мальчики были…
Петя глаза на него вытаращил. А Федор только смеялся.
– Смешные такие. Постыдливей, конечно, сами не подходят. Представь – румянятся, белятся, волосы заплетают…
Петя не удержался – фыркнул, как представил. И оба они расхохотались, хоть у Петя ребра и болели от смеха.
Федор еще про барина вспоминал. Оказалось, он против отца в гусары пошел. Тот хотел, чтобы Алексей Николаевич в университете учился, а потом – в статскую службу. Да разругались они так, что до сих пор только в редких письмах разговаривали.
Барина Николая Павловича Петя не помнил совсем. Знал только, что он в Петербурге служит. Спросил про него у Федора, но тот только рукой махнул и поморщился. И не перекрестился едва.
А потом Алексей Николаевич пришел, к ночи уже – с мороза, в полушубке Федора и с ружьем. Наверное, они на охоту ехали, когда Петю увидели.
И глянул так, что мальчик сжался весь – то ли обругать хотел, то ли замахнуться. Мрачно так взглянул, нахмурился и тут же отвернулся. Это он так на барышень смотрел?..
Барин ничего не сказал. Лег на другую лавку и вроде бы заснул. Да и у самого Пети глаза закрывались. Он устроился, чтобы не болели ребра, и завернулся в мягкую шубу – никогда еще ему не было так тепло и уютно.
Странный сон Пете снился. Будто лежать мягко, хорошо и совсем не больно. Только открытое плечо немного мерзло, но совсем не хотелось шевелиться, чтобы укрыться.
А потом он движение рядом услышал. Кто-то сел рядом и укутал его шубой. Начал осторожно, не тревожа, гладить по волосам – Петя улыбнулся во сне и потянулся за рукой. Тихо провели пальцами – жесткими, мужскими – по здоровой щеке. Еще он ощущал взгляд – ласковый, нежный, теплый. Никто на него так не смотрел, мать, может быть, да давно это было.
И вдруг Петя почувствовал короткий поцелуй – еле уловимое прикосновение к губам, чужое дыхание с легким запахом табака. Он вяло подумал, что откроет глаза и все поймет, и тогда будет хорошо, как сейчас во сне. Но так не хотелось просыпаться… И он, уткнувшись в шерсть шубы, провалился в глубокий сон.
Никогда Пете не было так замечательно утром. Он понял, что впервые в жизни не надо никуда вскакивать. Впервые его разбудил не шум в людской, а бивший в глаза солнечный луч. И что-то очень хорошее ему снилось, жаль только – что, не вспомнить.
Он блаженно потянулся и тут же поморщился: ребра все-таки болели. Но это ничего, через пару дней заживет.
Гораздо больше его волновало то, как же теперь быть с барином. Алексея Николаевича он после брошенного им вчера взгляда побаивался. Барин на него почему-то сильно злился – как бы ни попасть под горячую руку.
Петя встал, умылся из кадки с водой в углу. Глянул – все лицо слева красное и опухшее, волосы всколочены. Интересно, как бы Алексей Николаевич его теперь пригожим да красивым назвал.
Он, взяв шубу в охапку, вышел на улицу. Ему приветливо кивнул Федор, чистивший лошадей.
А потом он застыл как вкопанный. Увидел Алексея Николаевича, который курил, облокотясь на крыльцо. Тот его не заметил сначала, и Петя перевел дух. Почувствовал запах табака, и вдруг мелькнула мысль – вот-вот вспомнит, что же снилось…
Но тут барин обернулся, и у Пети душа в пятки ушла. Глянул тот устало и раздраженно, будто видеть его не хотел. Он бледный был, словно не спал всю ночь.
Алексей Николаевич резко протянул руку за шубой и надел ее. И смотрел не на Петю, а вбок куда-то. Кивнул в сторону лошадей, направился к ним, и мальчик пошел следом.
Барин легко вскочил в седло. Усмехнулся, наконец глянув на Петю… и протянул ему руку.
– Садись, что ли.
Тот закусил губу. Может, подсадить его еще? Он схватился за луку седла и подтянулся, садясь боком. Отвернулся, чтобы Алексей Николаевич не видел, как он скривился от боли.
Барин его все-таки поддержал за локоть, и Петя сделал вид, что не заметил. А потом его укрыли шубой, и он только зубами скрипнул.
Ехали молча. Даже Федор под тяжелым взглядом барина робел и хмурился, а Петя и вовсе старался не шевелиться. Удобно было бы положить голову на плечо Алексею Николаевичу, но он упрямо сидел ровно. Не дождется.
Хорошо хоть, они не через деревню ехали – видел бы его сейчас кто-нибудь…
А в именьи первым попался на глаза Гришка. Со свежим красным следом от кнута во всю щеку. Он как барина увидел – чуть не споткнулся. А на Петю так глянул, что тот понял – поймает и добьет.
И вдруг Алексей Николаевич его обнял – притянул к себе на виду у всего двора. У Гришки глаза круглые стали. А потом, видимо, барин на него так посмотрел, что тот побелел и в стену вжался. И пропал в конюшне.
А едва Гришка скрылся – Петя оттолкнул барина и спрыгнул на землю. Сверкнул глазами из-под кудрей. Обещал ведь – не тронет!
– Тебя теперь не обидит никто, – тихо усмехнулся Алексей Николаевич, наклонившись к нему.
– И так обидели уже, – бросил он, шагая прочь.
Барин досадливо отвернулся, и выражения его лица Петя не увидел.
Его и правда больше не трогали. Гришка обходил десятой дорогой, все косясь на господскую половину дома. И остальным сказал не подходить.
Правда, теперь по всему двору ходил слух про него и барина. Петя не слушал, но обидно было. Он только Ульянке рассказал, чтобы та не верила сплетням. Да и затихли они скоро, поводов-то не было больше.
Сам Алексей Николаевич к нему тоже не подходил. Только взгляд его Петя чувствовал, а как оборачивался – словно и не было ничего, показалось только.
Особенно на Масленицу это заметно было. Алексей Николаевич тогда постоянно на него косился с другого угла комнаты. Смешно выходило. Вокруг него вся девичья прислуга вилась – румяные, нарядные. Чуть ли не висли на нем, чтобы приласкал. Да они и разделись бы, толку бы чуть оказалось. Потому что они-то во все глаза смотрели на барина, а он – на Петю только.
А как Алексею Николаевичу водки поднесли, так взгляд у него совсем шальной стал – и тоже на Петю. Он словно через силу стопку опрокинул, а потом и вовсе рукой махнул: не надо больше.
Пете надоело это уже. Догадаются ведь сейчас, что барин на него смотрит. Он встал и вышел. Ульянка звала с деревенскими гулять, да сама убежала давно. Он решил к ней пойти.
Хорошо гуляли, весело. С ледяной горы катались, в снежки играли. В богатой избе их всех блинами угостили. Только холодно было, и Петя обратно пошел.
И – стоило барина забыть – он появился. Остановился рядом с Петей на тропинке. И вдруг накинул ему на плечи новенький полушубок.
Петя от неожиданности замер, и тот наклонился к нему.
– Измазался весь… – Алексей Николаевич достал платок и принялся вытирать ему губы.
Да что ж он за привычку взял – платок свой об него пачкать? Петя отвернулся было, но барин крепко взял его за руку, и пришлось терпеть.
Долго он вытирал там пятнышко какое-то от сметаны. Петя за это время весь вымыться бы успел.
Закончил, наконец. И Петя коснулся ладонью полушубка – как раз по его плечам сидел, теплый, пушистый.
– Не надо.
Алексей Николаевич нескоро ответил. Молчал и мял в руке платок, а потом вдруг наклонился к нему.
– Чего ж тебе надо? – не давая Пете ответить, он продолжил торопливым хрипловатым шепотом: – А ты колдун, говорят? Но меня не заколдуешь, я в эти ваши холопские сказки не верю…
А потом порывисто выпрямился и ушел почти бегом. А Петя так и остался в новеньком полушубке на плечах.
И зачем Алексей Николаевич говорил про колдунов? Говорил-то… будто самого себя в этом убедить хотел, а не получалось. Да как его, барина, понять-то?..
На следующий день Алексей Николаевич уехал, даже не дождавшись конца праздника. Петя вздохнул спокойно: он теперь совсем не знал, как вести себя с барином, и был рад его не видеть.
Оттягивал плечи новенький полушубок. Петя долго думал, носить или нет. Решил носить, потому что ходить в армячке было совсем невозможно. Но непонятно было, благодарить ли.
Он увидел Алексея Николаевича перед его отъездом. Странная это была встреча. Барин стоял во дворе, задумчиво перебирая гриву коня, а заметив Петю, нахмурился и отвернулся.
Тот глубоко вздохнул. Барина он давно не боялся, но вот подойти и поблагодарить было неловко. Он понимал ведь, зачем Алексей Николаевич его сначала сладостями задаривал, теперь вот полушубок подарил.
Петя злился, конечно. Но нет да нет брал зеркальце, смотрел и думал: и с чего бы это? Он Федора спрашивал про барина, как тот в столице жил. И только краснел, слушая. Вот уж не думал он, что так гусары гуляют – без повода, до беспамятства, имени наутро не спрашивая и не узнавая. А тут… Алексей Николаевич ни на одну крестьянку не смотрел и к барышням соседским не ездил. Петя глядел в зеркальце и не верил – неужто из-за него?..
Он, решившись, подошел и остановился перед Алексеем Николаевичем. Тот и не взглянул на него, поправляя седло. Словно видеть не хотел. И опять круги под глазами у него были, хотя вчера рано к себе ушел.
Как начать разговор, Петя не знал. Поэтому просто коснулся рукой полушубка и сказал:
– Спасибо, – впервые он к нему обратился.
Алексей Николаевич усмехнулся, даже головы не повернув. И, вскочив в седло, махнул рукой Федору и выехал со двора.
В первую неделю Петя ждал: приедет, мимо пройдет и не глядя сунет в руки что-нибудь. Потом бросил, а как почти месяц прошел – и вовсе подзабыл. Вот только часто глядел на дорогу, не замечая, как валится из рук работа.
Однажды вечером Петя уже почти заснул, как услышал цокот копыт во дворе. Подумал дальше спать… а потом и не понял, как оказался на крыльце, силясь рассмотреть барина в темноте.
Не понравилось что-то Пете. Он видел только две фигуры: сначала спрыгнул на землю Федор. И взял за уздцы коня Алексея Николаевича, пока тот странно медленно и неловко слезал. Пьяный он, что ли?
Донеслись обрывки слов.
– Пусти… Сам дойду.
Федор вместо ответа молча наклонился к барину и, кажется, взял его под локоть. А потом они ушли в дом, а Петя остался на крыльце.
Дальше он только смотрел. Вышли Федор с Ильиничной – только проснувшейся, закутавшейся в шаль. О чем-то ругались, и старушка постоянно крестилась и качала головой. Снова зашли в дом, и в спальне Алексея Николаевича горела свеча. Потом погасла.
Петя пошел спать, и его не покидала смутная тревога. Неправильно что-то было.
И тут пришел в людскую Федор. Двор уже проснулся, и все собрались вокруг него. Сидели они на кухне, а Петя остался лежать на лавке. Хоть послушает, раз заснуть не получается.
– В Москве мы были. Вот интересно! Совсем не Питер, по-другому там…
– Да ты не про Москву давай!
– А что? Значит, приехали, барин меня оставил вещи разбирать, а сам поехал куда-то… Только ночью вернулся, да не этой, а другой… – он понизил голос. – Давно так не видел его. На ногах не стоял, а уж духами женскими как несло от него, да дорогими!
Раздались девичьи смешки, кто-то шикнул, и Федор продолжил.
– Вот, значит… Никит, а плесни-ка, что ли!
– Только из Москвы, а плесни ему! Там не досталось?
Раздался громкий, явно притворный зевок. Федор недовольно буркнул:
– Спать пойду и не расскажу… Липка, а что тут, пирог остался?
– Да не томи ты уже! Вот тебе пирог твой.
– Так вот… сколько мы там жили, так и было. Я уж только заполночь Алексея Николаича ждал, а тут он приходит днем… А пряничка-то дай, Аксютка. Вот… И, значит, ищет что-то. Я смотрю – с пистолетом стоит…
Девки дружно ахнули. Федор долго молчал, пока его не стали наперебой торопить.
– И говорит: «Стреляться поеду». Никит, плесни еще! Ох, хороша, забористая… Да не вру я, так и сказал! А сам бледный стоит, мне аж жутко стало. Ну и все… как все? Уехал.
– А за что стрелялся-то? – тихо спросил кто-то.
– А я почем знаю? Меня-то не взял… Хотя я вот спрашивал, слуга там знакомый был друга Алексея Николаича, так ему горничная одна сказала, что слышала, будто барышни болтали про то… Да не торопи, дай сказать! Актриса там какая-то была, так Алексей Николаич вроде бы из-за нее и стрелялся. Да не с кем-то, а с поручиком одним, его в Москве все по дуэлям знают, говорят, меткий такой…
Теперь заохали уже громче, кто-то руками всплеснул.
– Ну и привезли его вечером, без памяти был. В плечо попали, а тому поручику хоть бы что. Алексей Николаич все не хотел сюда ехать, да я ему говорю: в Москве-то худо лечиться. Он у окна целыми днями сидел и курил, да злился так, что я слово сказать боялся. А потом уговорил вот…
Федор опять потребовал плеснуть, спросил, что еще осталось на кухне. Ничего нового он больше не сказал, и теперь все стали судачить, зачем барин стрелялся. Петя встал и тихонько выскользнул за дверь.
И зачем он шел? В голове совсем мутно было после рассказа Федора, и он не знал. Посмотреть просто…
Петя зашел в дом, поднялся. Нерешительно остановился у спальни барина и отворил дверь.
Алексей Николаевич тяжело и беспокойно спал, и распахнутая рубашка открывала повязку на плече. Петя подошел к кровати.
Барин выглядел изможденным и нездоровым, под глазами залегли густые тени, черты лица заострились. Петя присел на корточки у кровати.
Вот, значит, как. Задаривал, а как понял, что без толку – надоело. В Москву уехал гулять, раз в именьи не получилось с ним, Петей, развлечься. Да оно в Москве, конечно, лучше: барышень одних сколько да актрис всяких.
Алексей Николаевич повернулся во сне и поморщился, неловко сдвинув больную руку. Его пальцы сжались на простыне.
А вроде бы в жару он был. Петя робко коснулся лба, отведя волосы – так и есть, горячий. Да Лукерья завтра разберется.
Он встал. Засиделся, да и что вообще делать тут. Зря пришел, только еще обидней стало. Поигрался с ним барин, поуговаривал, а потом надоело. Ну, хоть не тронет больше.
Он уже у двери стоял, когда Алексей Николаевич снова двинулся и пробормотал что-то во сне. Петя не споткнулся едва, а потом усмехнулся на себя и вышел.
Имя? Мало ли, чего в бреду не скажешь. Да и расслышал он плохо, и вообще померещиться могло. Решив об этом не думать, Петя вернулся к себе.
А заснуть только к утру получилось.
***
Петя легко выдохнул и, резко разогнув руку, метнул нож рукояткой вперед. Лезвие глубоко вошло в деревянный забор. Хорошо получилось – как раз в предыдущую засечку.
Он выдернул нож, снова отошел. Усмехнулся: Липка недавно, проходя мимо, шарахнулась и перекрестилась, да чуть не уронила ведро с водой. Неудивительно: глаза у Пети становились совсем дикие, черные, когда он злился.
А злился он сейчас страшно, как никогда в жизни. Нож снова с гулким стуком вошел в дерево.
Он ведь еще в Прощеное воскресенье на службе загадал – улыбнется, как барин приедет и гостинец даст. Мало ли чего по пьяному делу не сотворишь, о чем потом жалеть будешь… Может, он и противиться не стал бы, если бы Алексей Николаевич поцеловать его захотел. Но об этом в церкви негоже как-то думать, вот Петя и не решил, позволил бы или нет.
Он извелся весь, когда узнал, что Алексей Николаевич в Москве был. Рассказу Федора просто не поверил сначала. Как представил – пусто внутри стало, а потом – холодно. Зачем же смотрел так, подарки привозил?.. Выходит, только для того, чтобы проверить – долго ли ломаться будет. И ведь сломался бы когда-нибудь… Только ждать надоело, вот и уехал развеяться, что-нибудь легкое найти, и нашел, конечно, кто ему откажет.
Нож ткнулся в дерево криво, и Петя нахмурился. Он и на скаку мог, и сбоку, и наотмашь – а тут руки дрожали.
А вот не получит больше, не сломает, не уговорит! Сказал: «Сам придешь», – так не дождется!
Петя улыбнулся. Не придет. Но вокруг да около походит назло, пусть барин посмотрит. Он выдохнул и дернул кистью – нож вошел точно туда, куда и задумывалось.
Алексей Николаевич несколько дней не вставал. Приходила Лукерья, приносила свои травы.
Петя барина только на четвертый день увидел. Тот сидел на крыльце, укрыв шубой руку на перевязи, и курил. Петя решил тогда – подождет пока. Но уж скоро покою не даст, барин Москву как страшный сон забудет.
Первая возможность выпала сама, Петя и воспользовался. Они, дворовые, баньку тогда устроили. Он в пару высидел, сколько мог, и выбежал на улицу. И Алексея Николаевича увидел – тот только из дома вышел.
Петя отвернулся, пряча усмешку. Сделал вид, что не заметил. Наклонился, взял снега, растер по шее, по плечам – до красноты обжигало, мысли гнало! Выпрямился, дернул головой, откидывая мокрые волосы со лба, и потянулся. Пусть его, пусть полюбуется на то, что не достанется! А если б не уехал – может, и досталось бы еще…
Он глянул на крыльцо краем глаза, но барина уже не было. А до этого дверь хлопнула.
Алексей Николаевич его теперь старательно обходил. Но Петя нарочно встречался с ним, а как видел – только улыбался и шел мимо, коротко кивая и глядя сквозь него. Иногда даже вроде как случайно рукавом касался. И слышал долгий порывистый вздох в спину, но головы не поворачивал. Играла внутри жаркая, отчаянная злоба – пусть мучается, нечего было в Москву уезжать.
Он все думал: когда же Алексей Николаевич не выдержит? Скоро не выдержал. Прижал его к стене в сенях, а Петя и не вырывался: рука на ноже была. Хотел сразу пригрозить, да интересно было. Решил обождать – достать-то всегда успеет.
Гладить его Алексей Николаевич и не пытался, одной рукой несподручно ведь. Просто стиснул плечо и зажал в угол.
– Ты что ж делаешь, а… – зло и жарко прошептал он.
Затем он почти неслышно выдохнул что-то по-французски – Петя понял, что ругался. Еще бы, как не ругнешься тут.
– А что хочу, то и делаю, – спокойно улыбнулся он.
Барина он совсем уже не боялся. И знал, что тот и приказать-то толком ему не сможет. Глядя такими глазами – как на сокровище на ярмарке, которое никаких денег не хватит купить, – не приказывают, а просят. Нравилось это.
И точно – попросил.
– А хочешь, поцелую? – вроде и тон поддержал, и усмехнулся, а голос-то подрагивал.
Петя прикрыл глаза. Барин его обнимал почти, стоял близко совсем – приятно было. И – хотел. Неважно, что он по-другому придумал – пусть целует, но больше ничего, нож под рукой.
Алексей Николаевич, правильно приняв молчание за согласие, притянул его к себе. Наклонился к губам – и вдруг от запаха табака Петю прошибло всего. Вспомнил, что в избушке снилось – неужто взаправду целовал, да так, что наутро так хорошо было? И смотрел – без раздражения, которое днем было…
Петя растерялся от воспоминания и потому не сразу понял, что происходит. Барин прижал его к себе одной рукой, и вдруг жарко стало в стылых сенях. Коснулся губ, обжигая дыханием, и сердце у Пети бешено заколотилось. И резко впился – до боли, не давая дышать, не позволяя вырваться. Да у Пети и рука не поднялась бы оттолкнуть…
Он только о стену оперся: сени перед глазами потемнели и поплыли, голова кругом пошла. Разжались пальцы на рукояти ножа и бессильно скользнули вниз. Внутри невозможно сладко заныло, самому бы прижаться и не отпускать…
Барин оборвал долгий поцелуй, обжег дыханием щеку, прошелся дорожкой легких касаний по шее… Петя закусил губу, чтобы прерывавшееся дыхание не обратилось в стон. Невозможно было вздохнуть, сердце билось где-то под горлом, а в висках кровь стучала.
Он все на свете простил бы уже – лишь бы не останавливаться… Но Алексей Николаевич вдруг отстранился и замер, выжидательно глядя на него.
– Нравится… – с улыбкой протянул он.
– Нет, – резко выдохнул Петя.
Почему – так свысока, снисходительно, удовлетворенно? Он вдруг понял, что еще миг назад на все готов был. Да неужто вот так – словно и не было всего его упрямства, всей выстраданной гордости? И чем он лучше любой сенной девки, которую только приласкай, и уже твоя? Стало горько, противно и холодно.
А барин едва не отшатнулся, и Петя с радостью видел, как он пытался отдышаться и не знал, что сказать.
– Врешь ведь… – выдохнул Алексей Николаевич.
Растерянно, зло, непонимающе… и с восхищением. Взглянул еще раз, словно и не верил, что бывает такое – и шагнул прочь.
Петя сполз по стене и уткнулся лицом в колени.
А как же ночью он злился на себя! Несколько раз ходил умыться, окатывал лицо ледяной водой, да все без толку. Глаз сомкнуть не мог, сразу видел, чувствовал все, что было сегодня в сенях. А под утро такое приснилось, что и не вспомнишь, краской не залившись. И вот нет, чтобы Никита там был. Да хоть Гришка, черт бы с ним! Нет, Петя точно помнил, что именно барин. И от этого еще больше злился.
Петя хотел на глаза ему не показываться. Да решил, что бегать от него не будет. И так же спокойно проходил мимо Алексея Николаевича, который теперь уже вовсе не знал, что и делать.
А однажды вечером он проснулся от громких голосов во дворе. Вышел посмотреть – Алексей Николаевич встречал офицера, только спрыгнувшего с коня. Не иначе, старого друга: обнялись шумно, рассмеялись, да только невеселый смех какой-то у Алексея Николаевича вышел.
Они прошли в дом. Петя вжался в стену, коря себя за то, что не ушел вовремя. Офицер обернулся, и мальчик узнал его лицо про свете свечи. Один из тех, кто в ту ночь веселился с барином. Именно тот, что сказал вслед Пете непонятную французскую фразу, которую он помнил до сих пор.
Петя выскользнув во двор, пока его не заметили, и прошел в людскую – спать.
Хорошо было в новом полушубке, даже не надо было кутаться и прятать руки. Петя шел по мокрому снегу, щуря глаза от яркого весеннего солнца. Небо было пронзительно голубое, ветер – теплый и ласковый, а у корней деревьев уже чернела земля. Он не любил зиму, и наконец-то она закончилась.
Петя с утра ушел из именья. Не хотелось встречаться с приехавшим офицером: вдруг узнает? Он спустился к речке, бежавшей между поместьем и деревней, и углубился в лес. Он любил здесь гулять.
Но сегодня даже веселый щебет птиц не успокоил. Все мысли возвращались к барину. Не нужно было соглашаться на поцелуй, он ведь твердо решил, что не дастся. А теперь вот самому не понятно ничего.
Петя спустился к реке. Этот берег был крутой, а другой – пологий. Он ступил на промерзший мокрый песок, присел. Опустил руки в бегущую по камням ледяную воду – пальцы тут же обожгло холодом. Летом купаться можно будет.
А в море, как рассказывал Федор, вода соленая. Вот диво! И неужто берега другого не видно? Не бывает так, наверное, а жалко – необыкновенно красиво было бы. Доведется ли увидеть?..
Петя задумался про море и не сразу услышал цокот копыт. Думал выйти, вдруг конюхи. Но узнал голоса – и осталось только прижаться спиной к крутому песчаному склону, чтобы не было видно с берега. Он теперь сидел в овраге, разглядывая сплетение корней перед глазами. И злился: прогуляться вышел. Сидел бы себе во дворе. А то ведь не уйдет уже, заметят, а встречаться с барином не хотелось.
Прямо над крутым овражком лежало длинное сухое бревно. Цокот копыт затих, и прямо над Петей раздались шаги. Вдруг заметят?.. Он сжался, стараясь тише дышать.
– Приехали? – гость отряхнул с бревна снег, потом сел. – Хорошо тут. Но все же объясни, зачем мы здесь в такую рань? Ты знаешь ведь, я еще с казарменных побудок ранних прогулок положительно не переношу.
– В деревне рано встают, – вяло откликнулся Алексей Николаевич, тоже присаживаясь. – Привык.
– Уж не собираешься ли ты окончательно здесь осесть, мон ами? – ехидно спросил офицер. – Женись еще, презабавно же будет видеть нашего героя дел амурных, разбивателя сердец столичных дам, верным мужем и отцом семейства!
– Иди к черту, Миша, – усмехнулся Алексей Николаевич.– Не собираюсь, об этом и хотел с тобой поговорить.
Петя вскинулся – неужто барин уезжать собрался? Куда же? Он стал слушать дальше. Страшно уже не было, только интересно.
– Что ж, поговорим… Только ты вот что мне скажи сначала: ты что в Москве творил? До столицы сплетни про твою дуэль дошли, я как узнал, тотчас ехать хотел к тебе, да дела задержали…
– Знаю я твои дела, – хмыкнул Алексей Николаевич. – В карты проигрался опять и денег искал долг вернуть. Ты-то найдешь, с твоими приятелями. О них и хотел…
