Текст книги "Romanipen (СИ)"
Автор книги: Veresklana
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
Неприятно и неловко было немного, но Петя только глаза прикрыл и отвернулся. Начал-то сам, да и барин не виноват, что он отвык за столько времени… Хотя как посмотреть: мог бы и раньше приласкать, а не выдумывать невесть что и обижать несправедливо.
Петя отбросил ненужные досадные мысли и улыбнулся ему. Хорошо было все-таки, а он нашел, о чем думать, когда лучше и не бывает. Вот уж не поймешь, повезло Алексею Николаевичу с ним или нет, нрав такой злой терпеть трудно. Простил он вроде, а до сих пор ссору помнил.
А потом ни о чем уже не думалось. Петя с тихим стоном упал на подушки и блаженно потянулся. А как отдышался – снова прильнул к Алексею Николаевичу, улыбаясь лукаво и ласково. Не для того ведь он столько ждал, чтобы тут же и остановиться.
Они до самого вечера не вышли из спальни. На ужине появились оба уставшие, улыбающиеся и счастливые. Бекетов молча хмыкнул, окинув их мрачным взглядом, и они оба рассмеялись. А потом и на десерте не усидели: взяли со стола пирожных и снова ушли.
Пете казалось, что на другое утро их Бекетов назло разбудил. Опять на прогулку приглашал, но Алексея Николаевича так и не вытащил. Тот, толком не проснувшись, едва ли не с головой накрылся одеялом и ответил другу такими словами, которые и от солдат нечасто услышишь. А Петя согласился, ему любопытно было посмотреть окрестности.
– Ты что с ним делал? – хмыкнул Бекетов, кивнув в сторону крепко спавшего барина. – Совсем замотал…
Петя ухмыльнулся, потягиваясь и зевая. Полночи он приставал: «Ну Алексей Николаич, а то обижусь и не дамся больше…» Тот его уговаривал уже угомониться, а после такого только и оставалось, что стиснуть в объятьях и ласково зашептать: «Это ты кому не даться собрался, барину своему? Совсем обнаглел, чертенок, а ну иди сюда…» Так до утра и промаялись, Петя успокоился, только когда сам задремал.
А гулять интересно было. Ехали долго, и Бекетов без умолку рассказывал – про губернию Новгородскую, про здешних дворян, про дядю своего.
– Это сколько ж земли у вас здесь? – изумленно спросил Петя.
– А вон до того дальнего леса, – Бекетов неопределенно махнул рукой и вдруг заулыбался. – Я ведь, Петька, как война окончится, самым завидным женихом буду. Представь – гусар, герой, да притом богатый! Из обеих столиц выбирать смогу, невест предлагать станут на всех балах, как на базаре.
Петя улыбнулся его хвастовству. А ведь правда – налетят и будут дочек своих показывать, а ему присматривать, кто понравится. Вот так, одним все, а другим – именье сгоревшее и деревню разграбленную, которая одна-единственная была.
Он задумался и не сразу заметил, что Бекетов на него смотрел внимательно и тягостно.
– А ведь не хочется никакую невесту, – задумчиво сказал он. – Все равно придется, конечно, куда же без этого… А мне ты нравишься, Петька, да и сам понимаешь.
– Понимаю, – без удивления кивнул Петя.
– Вижу, что понимаешь. Умный ты мальчишка, нигде не пропадешь. Знаешь, а вот барышням, если не получится с ними ничего, принято вместо любви предлагать нежную дружбу, – он взял Петю за руку и шутливо приблизил его пальцы к губам. – Тебе нежностей не обещаю, но дружбой пользуйся. Ты уж придумаешь, как.
Петя благодарно улыбнулся в ответ. Хорошо это было, что они поговорили, теперь и недомолвок не осталось. Обоим ясно было, что, может, и вышло бы что. Если бы Петя не думал сейчас про Алексея Николаевича и не успел уже соскучиться за прогулку.
Тот спал, когда он вернулся. Петя разделся тут же и залез к нему, обнял замерзшими руками и ткнулся в шею ледяным носом – свежий, бодрый с мороза. И тут же нетерпеливо прижался к нему.
– Когда ж ты угомонишься, – сонно пробормотал Алексей Николаевич.
– А вам надоело? – притворно обиделся Петя.
– Вот еще, – барин наклонился над ним, стал покрывать шею и плечи поцелуями. – Посмотришь сейчас, как мне надоело…
Неделя как один день прошла. Здесь и не верилось, что война совсем близко: настолько было тихо и спокойно. Они вставали к позднему обеду. Знали, что в армии, где до свету выступают, долго еще нельзя будет выспаться. И кровати такой там не будет – насытиться друг другом не могли, а когда уставали, то просто лежали рядом.
Петя читал: повадился в библиотеку ходить, да и понял уже, что нужно это было. А то трудно иногда бывало с офицерами разговаривать, неловко себя чувствовал. Вот и занялся – спрашивал, что успеет посмотреть, и таскал в комнату книги. Историю пробовал начать, но не заснул едва со скуки. Да и зачем, если барин гораздо интереснее расскажет, чем написано. А вот географию, карту от Москвы до границы – учил, запоминал города и дороги. Уж это – первое, что пригодится в войну. И потом нелишним будет знать, как куда доехать. Он еще книжку на французском пробовал взять, но захлопнул тут же, ни слова не поняв. Решил не мучиться, говорить-то умел, а это важнее.
Алексей Николаевич обыкновенно дремал, привалившись к его плечу и обняв его. Пете было тепло и приятно с ним – родным, любимым. Хоть и ссорились, но разве бывает оно легко в жизни?.. Нет такого, чтобы сердце заходилось, в глазах от страсти темнело у обоих, да еще и с первого взгляда – об этом только рассказывают с придыханием. Пете семнадцать едва было, а уже понимал.
Им только Бекетов покою не давал. На прогулки таскал, или вот однажды позвал барина во двор и бросил ему саблю – размяться хотел. Они в четверть силы бились, с шутками и разговором. Петя на крыльце сидел и смотрел.
– А все же, Алеш, не пойму я, – Бекетов лениво крутил саблю. – Вот вроде и дерешься недурно, и стреляешь метко, а все тебе не везет. Теряешься в бою, что ли?
– Ну нет, – хмыкнул Алексей Николаевич; он запыхался уже, но говорить старался ровно. – Я вот тебя не пойму: как атака, так вперед мчишься и вовсе не думаешь, что творишь…
– Ага! Ясно теперь. А зачем думать-то в бою? Это генералы в штабе должны, а тебе приказ дали – ты и исполняй. А он думает, видите ли… Может, прав был папенька твой, что лучше было бы тебе над бумагами сидеть? И думать, значит, как подпись вывести покрасивее…
Под конец тирады Бекетов вдруг сделал резкий выпад и зацепил саблю барина – та упала в песок в углу двора. Оба проводили ее взглядами.
Петя вскочил и кинулся поднять. Ему обидно было за Алексея Николаевича, да и видел он, что Бекетов для него так барина выставлял. У них после разговора на прогулке все решилось, но тот не упускал возможности напомнить, что с ним-то было бы получше.
– А ну-ка… – вдруг остановил он Петю. – Скучно мне с Алешкой. Сам не желаешь попробовать?
Петя так и замер с саблей в руке. Крепостного учить? Сроду он такого не видывал.
– А что хочу, то и делаю, мое именье ведь, – рассмеялся Бекетов. – Иди сюда.
Алексей Николаевич хмыкнул и присел на крыльцо, накинув шинель. Видно было, что он досадовал немного.
Петя несмело подошел, стесняясь своей неловкости. Он помнил, как бьются, да и не мужик он дикий, чтобы саблей как дубьем орудовать. Но видеть – одно, а в руках держать – другое совсем. Непривычно было и тяжело немного.
Бекетову понравилось возиться с ним. Петя взмок весь, рука у него занемела. А потом офицер сказал, что ему приятно объяснять: лучше получалось, чем у Алексея Николаевича, когда они в корпусе в паре бились. Тот обиделся, кажется, и больше не ходил глядеть, как Бекетов его учил.
Но то, что хорошо, оканчивается быстро. Петя знал, что скучать будет по богатому именью, по отдыху, по вкусной еде. Но предложи ему кто остаться – отказался бы. Все-таки неловко здесь было, среди роскоши и слуг с наглым прищуром, хотелось привычной простоты, как у Алексея Николаевича.
– Вот бы всегда так, – улыбнулся барин однажды ночью.
– Зачем же нам всегда в чужом именье? После войны свое отстроим.
Петя часто ему про это говорил, убедить хотел. Алексей Николаевич вроде и отдохнул, и не убивался больше, и к фляге не прикладывался – а что-то погасло в нем, не было прежнего огонька. Смеялся редко, улыбался одними губами, а иногда замирал и, видно было, тягостно и горько размышлял. А когда спал он днем, Петя заметил седые волосы у него на виске – это в двадцать восемь лет. Он обнимал, постоянно говорил, что они вернутся и отстроят именье заново, что будет все как прежде. И на себя злился: нашел же он время обижаться, когда барину так плохо было. Ладно хоть, одумался.
…Не свезло Пете в этот раз в столице побывать, по-другому решилось. Сослуживцы-гусары заехали в именье. Они весь вечер разговаривали, и он слушал. Оказалось, армия дала большое сражение под Малоярославцем, не пустила отступающих французов на Калужскую дорогу, и пришлось идти по ими же разоренной Смоленской.
А потом Бекетов спрашивал Алексея Николаевича:
– Скажи, ну охота вам в столицу? Знаешь ведь, как это скучно – закупка. Чего стоит следить, чтобы не воровали. А то представь, так и говорят, подлецы: «столько-то, ваше благородие, приобрели мы экономии». Вот и стоять, смотреть, считать целый день приходится.
– Я и не хочу, я только ради отдыха ехал, – ответил барин. – Может быть, мне сейчас в полк вернуться?
– Бросаешь, значит, друга… Да езжай на здоровье! А то видеть вас с Петькой не могу уже, завидно так.
На том и порешили. Бекетов поехал в столицу, а барин с Петей и Федором – обратно в армию. Жуть как не хотелось! Опять – к долгим переходам, ночевкам незнамо где, да еще и в холод. Но война есть война, и никуда французы не делись, как Бекетов и говорил.
***
Обстановка в армии стала совсем другая. Лица вокруг были радостные, отовсюду звучали песни. Французов поминали недобрыми словами, но теперь – с шутками, часто похабными. Отступавшего неприятеля не боялись.
Пете после именья непривычно было в лагерной суете, среди солдат. И как же жаль было, что нельзя теперь барина обнять! Постоянно видел их кто-то, не было никакой возможности одним остаться.
Алексей Николаевич стал вечерами с ним к офицерах ходить, но участия в разговорах все одно не принимал: в углу сидел где-нибудь рядом с Петей. Тому скучновато было, да он терпел. Не уходить же от барина, когда помирились едва.
Он днем как-то заглянул в палатку и поманил Петю за собой. Сказал, что гулять приглашает, и только улыбнулся загадочно.
Оказалось, он свой эскадрон к ближайшей речке вел. Как прибыли – бросил им:
– Час отдыху.
А сам вместе с Петей ушел на полверсты вверх по течению. Здесь французы близко были, выстрелы слышались с другого берега. Но Петя не боялся, он рад был, что можно идти совсем близко к барину, касаясь его рукава. В лагере-то таиться приходилось: солдатам знать незачем было про него, слугой считали просто.
Алексей Николаевич бросил шинель на прибрежный песок, сел и поманил к себе Петю. А тот улыбнулся, отошел… и начал раздеваться.
– Ты куда? – изумленно спросил барин.
– Купаться.
Он до последнего, кажется, думал, что Петя дурачился. А когда тот бросился в ледяную осеннюю воду – поздно уже было вскакивать и останавливать. Конец октября был – самое время купаться! Петя хохотал, плескаясь, но брызги долетали только до сапог барина.
– Замерзнешь, – беспомощно говорил он.
Петя ухмыльнулся. Он из упрямства еще побыл в воде, хоть и занемел от холода. А выйдя, потянулся и стал стряхивать капли с тела. Алексей Николаевич тут же подскочил к нему и укутал шинелью, ругаясь под нос.
– А согреете? – Петя приник к нему и обнял.
…Разве успеешь что, если времени с полчаса осталось, да еще и обратно надо дойти? Тут не до поцелуев, устроиться бы где-нибудь. Петя в земле весь извозился, потом еще раз купаться пришлось, чтобы с колен и локтей ее оттереть. Но получилось-таки, и гусары всю обратную дорогу на них недоуменно косились – почему такие веселые едут.
С тех пор так и шло у них – тайком, торопливо, в углах где-нибудь. Но понятно ведь, что на войне по-другому и не выйдет, и потому смеялись только, когда особенно неудобно было.
Бекетов в начале ноября приехал, и тут же его возвращение шумно отпраздновали. Петя шарахался с тех пор, если ему вина налить предлагали – раз навсегда зарекся, по полкружки разве что.
– Господа! – пинком распахнув дверь, ворвавшийся в избу офицер, приехавший вместе с ним, пальнул в потолок из пистолета. – Нам сегодня несказанно повезло! Пять ящиков вина! Гуляем-с!
Вошедший вслед за ним Бекетов только ухмылялся. Видно было, что вино это они оба уже успели открыть и попробовать в дороге. Так и началась гусарская гулянка – быстро, без повода, едва нашлось, что выпить.
Гусары оживились, повскакивали со стульев. Самые молодые тоже выхватили пистолеты, кто-то молодецки свистнул и взмахнул саблей. Петя вжал голову в плечи и испуганно глянул на Алексея Николаевича, а тот потрепал его по волосам и ободряюще улыбнулся.
Слуги притащили вино, и тут же захлопали пробки. Пете сунули полную кружку, он и отказаться не успел.
Шла по кругу гитара, песни пелись все громче и нестройней. Но скоро стало легко и весело, и Петя смеялся вместе со всеми. В кружку ему наливали постоянно, он и не заметил, как голова закружилась. Раз за разом просили его приключение с генералом рассказать, но язык уже заплетаться стал и мысли путались.
Он целый вечер с колен барина не слезал. Когда от выпитого осмелел совсем – целовались на глазах у всех, Алексей Николаевич с него едва рубаху не стащил. За них вроде бы даже тост поднимали, и не один. Но сначала за Бекетова, конечно, за его щедрость – угощал-то он.
А дальше Петя плохо помнил. Стали по бутылкам пустым стрелять, он тоже хотел, но едва пистолет не выронил и решил не позориться. Потом учили его вальс танцевать за даму, а он уже на ногах не стоял, только смеялся и падал на руки Алексею Николаевичу. Рассказывать еще что-то пытался, но совсем без толку: и двух слов не выходило.
В конце он повис на шее барина и предельно громко и ясно сказал, чего хочет. Им хлопали даже, когда Алексей Николаевич на себе его утащил. А вот что потом было – хоть убей, не помнил. Может, и заснул сразу, а может, и получилось что…
А утро гадко началось, хуже и не бывает – с генерал-марша на рассвете. Вот вздумалось же именно в этот день поднимать на учения! Так-то в войну неприятель будит, а тут вместе отдыха и дневки решили провести смотр вновь прибывшим солдатам.
От труб за окном у Пети голова раскалывалась. Он вжался в одеяло, чувствуя, что его даже лежа мутило.
Алексей Николаевич с тихим стоном приподнялся и снова упал на подушку, запустив пальцы в волосы. Ругался он долго и затейливо, Петя аж заслушался.
Барин встал все-таки, начал одеваться. Его шатало немного, а чтобы мундир застегнуть, пришлось Федора позвать, а то пальцы дрожали. Петя сквозь прикрытые глаза смотрел, и каждый звук ему был словно обухом по голове. Он тогда и решил, что не притронется к вину больше: стоит ли мучиться?
Алексей Николаевич подошел и положил ему на лоб мокрое полотенце, потрепал по волосам.
– Ты спи, к тебе это, – он, морщась, кивнул в сторону окна, из которого до сих пор звучали трубы, – не относится.
Легко ли – заснуть, когда голова болит хуже, чем после Гришкиного приклада! Петя долго маялся, потом решил все-таки на улицу выйти. Умывшись, он пошел смотреть на новых солдат – любопытно было.
Не повезло же им застать офицеров после гулянки – злых и похмельных. Те мрачно переглядывались и кутались в шинели, держа поводья нетвердыми руками. И резко и отрывисто выкрикивали команды для строя гусар – робких мальчишек, только выпущенных из корпусов.
Петя присел и стал смотреть, подперев голову руками. Его заметили и кивнули ему приветливо.
Учения неудачно начались. При команде: «С места! Марш! Марш!» – лошадь у одного из юношей поднялась на дыбы и перебросила его через голову на землю. Петя глаза закатил: мало того, что тут не уметь надо повод удержать, так еще и хватило ума саблю так приладить, чтобы ножны между ног лошади попали. Где ж их берут-то, юнцов этих, неумелых таких?
Он приподнялся тут же, вокруг него собрались все, воды на него из фляги плеснули. И Алексей Николаевич подъехал, хмурый и мрачный. Петя знал, что лучше ему сейчас под руку не попадаться.
– Вы, юноша, не умеете ездить верхом, – холодно заметил он.
Тот, сидя на земле, принялся оправдываться, что это лошадь его сбила, а так он умеет, учили его, в столице занимался.
– Вздор! – раздраженно продолжил Алексей Николаевич. – Слушать ничего не желаю. Вы упали с лошади. Только вместе с лошадью может упасть гусар, но никогда – с нее!
За его спиной раздались смешки, что, мол, это он мог бы на себе показать для лучшего понятия, а то как раз неплохо вышло недавно. Но барин внимания не обратил и до слез довел мальчишку.
– Вы откуда здесь вообще взялись, по чьей рекомендации? Уж извините, не поверю, что определили просто так с вашими выдающимися умениями.
– Бекетова… Михаила Андреича… – всхлипнул юнец.
– Вот оно что! Ясно теперь, почему вам на лошади не сидится…
Тут офицеры за его спиной уже в голос рассмеялись. На этот раз – над мальчишкой, который вскочил и ушел, размазывая слезы по лицу. Пете его жалко не было: правильно, должен понимать, зачем он здесь, и уметь хоть что-то. Значит, его Бекетов из столицы привез себе…
Алексей Николаевич с ним сразу после учений пошел разговаривать, и Петя посмотреть решил.
– Ты зачем ребенка обидел? – укоризненно спросил офицер.
«Ребенок» сидел у него на коленях, а как барина увидел – прижался к Бекетову и спрятался, испуганно косясь из-за его плеча. А из угла избы на них еще один мальчишка смотрел из тех, что прибыли в полк. Оба были кудрявые и темноглазые.
Алексей Николаевич все-таки вытащил Бекетова поговорить и посоветовал позаниматься с ними тем, чем и подобает в армии – подготовкой.
– Ты лучше за Петькой своим смотри. А моих не трогай, сам разберусь.
– Твоих? – удивился барин. – Обоих, что ли? А позволь-ка вопрос нескромный задать: ты как с ними – поочередно или?..
– Это почему ж нескромный? – рассмеялся Бекетов. – Помнится, в высших классах корпуса тебе такое нескромным не казалось, нет?
Алексей Николаевич шикнул на него, но поздно: Петя, стоявший рядом, холодно прищурился и вздернул бровь.
– Вот ты это зачем сказал? – барин вздохнул, мрачно взглянув на Бекетова. – Мне теперь перед ним полночи объясняться.
Офицер расхохотался, любуясь рассерженным и взъерошенным Петей – тот не шипел едва, точно котенок дикий, которого против шерсти погладили.
– Угомонись, ревнивец. Ты еще пешком под стол ходил, когда мы с Алешкой развлекались там.
Петя все-таки не успокоился: заснуть не давал, требовал, чтобы рассказал про него с Бекетовым. Сам вообще-то про них догадался давно, но тут Алексею Николаевичу все выложить пришлось. А потом еще барин мирился с ним аж до утра, а то Петя снова обещал, что не дастся.
А на другой день Бекетов их разбудил, как он это делать любил, рано и шумно – ввалился в палатку, стуча сапогами и размахивая какой-то бумагой.
– Это что? – сонно спросил Алексей Николаевич, кивнув на лист у него в руке.
– Приказ о формировании партизанского отряда. Или ты, мон шер, собрался в лагере просидеть до конца войны? Что же это – за противником идем и не сражаемся! Мне, знаешь ли, скучно так.
– А я при чем?
– А при том, что со мной поедешь. Так что давай, собирайся.
Он вышел, и Алексею Николаевичу осталось только ругнуться ему в спину. А Петя тут же радостно вскочил. Какому же мальчишке не занятно партизанить?..
***
Двести лет народ не видел врагов на своей земле: позабылись уже поляки, стоявшие в самой Москве, и только старики рассказывали, как их деды в ополчении сражались с захватчиками. Впервые после Пугачевского восстания поднялись крестьяне – с первых дней войны, сами собою, без приказов. Уже с границы перед французами жгли хлеб, чтобы не достался им, собирались в отряды и защищались, как могли. Народ озлился и остервенел, глядя, как враги грабили деревни и оскверняли церкви – до единого человека поднялись.
Простой люд не нужно было учить заводить неприятеля в лес или в топи: французов обманывали, под прицелом не говорили о легкой дороге и заманивали потом в чащу.
Но – вот беда! – умел ли крестьянин сражаться? Сроду ружье было у него только для охоты, да и то – старое, дедовское. Больше оружия не было, лишь топоры, вилы да косы. А если и брали с убитых французов пистолеты, то не умели стрелять из них, и толку мало выходило.
И военных приемов никто не знал – как отряд устроить в лесу, какой отдать приказ, как окружить врага. Собрать, разъяснить и помочь – то было дело для опытных армейских офицеров, которых посылали в тыл врагу.
…– Вот ты, Петька, что думаешь: партизанить – это языка схватить да один амбар поджечь? – Бекетов стоял вместе с ним над картой и обнимал его за плечи, – Нет, оно сложнее. С тех пор, как изобрели порох и умножились армии, пропитание их, извлекаемое из того пространства земли, которое они собой покрывают, начало встречать невозможности, потому и приобрела пользу партизанская война. Есть боевое поле, где стоит армия, и поле запасов, откуда производится ее снабжение, а расстояние между ними – то поле партизанского действия, и чем оно больше, тем труднее защищать его и легче на нем маневрировать. Сам посуди: что предпримет неприятель без доступа к пище, снарядам и резерву?..
Бекетов увлекся, говоря все более непонятно и все крепче прижимая к себе Петю. Тот слушал, хоть понимал от силы половину.
– Но и это не все. Партизанская война имеет влияние и на главные операции армии. Перемещение ее долженствует встретить затруднения, когда каждый шаг ее немедленно может быть известен неприятельскому полководцу посредством донесений партизанских партий.
– Так бы и сказали, что разведывать будем, – фыркнул Петя.
Словно не слыша его, Бекетов продолжил разглагольствовать:
– А нравственная часть едва ли уступает вещественной части этого рода действия. Во-первых, это поднятие упадшего духа жителей тех областей, которые находятся в тылу неприятельской армии. Во-вторых, это угнетение самого неприятеля, когда успехи партизан наводят на него мысль, что нет ни прохода, ни проезда, ни подвоза фуража и продовольствия…
– И с дороги до кустов отойти страшно, – поддакнул Петя, вывернувшись из-под его руки, которой тот едва под рубаху ему не залез.
Он понял уже, что Бекетов заговорить его хотел, чтоб обнять можно было. Красиво говорил, длинно, увлеченно. И руки распускал при этом, стоило уши развесить. Хоть не при Алексее Николаевиче: нарочно ведь его к солдатам спровадил с какой-то мелкой проверкой.
Бекетов хмыкнул и потрепал его по волосам, разочарованно вздохнув.
Они выехали на другое утро всего-то с десятком казаков. Больше не дали, хоть Бекетов и ругался страшно на весь штаб. Им предписывалось мужиков собирать, а казаки только для охранения нужны были.
– Вы б мундиры прикрыли, что ли, – Петя скосил глаза на офицеров. – А то за французов примут.
– Это почему же? – удивился Бекетов.
– Да вишь, батюшка, шибко на одёжу ихнюю схожо будет, – исковеркал Петя и без того корявую мужицкую речь. – Это они потом так оправдываться станут, а сначала перестреляют без разбору. А то будто бы они поймут, где гусар, а где француз.
Про мужицкую дикость он хорошо понимал. Да и вообще, дворовые к крестьянам всегда свысока относились. А те дворовых считали бездельниками, которые только и умеют, что господам угождать по мелочи и нос задирать.
– Это ты дельно заметил, – кивнул Алексей Николаевич. – А ты, Миш, научил бы по-русски своих мальцов, а? Или скажи хоть им, чтоб помалкивали…
Бекетов с собой их взял. Того, который с лошади упал, звали Жаном. Другого, что постарше – Анатолем. Оба воспитывались европейскими гувернерами и были из тех богатых столичных семей, у которых во время войны появилась мода на русский язык в салонах и где за каждую оговорку платили шутливый штраф – таков у них был патриотизм. Пете противно делалось, как представлял. Этих господ сюда бы, в армию – пусть хоть краем глаза посмотрят…
Мальчишки бойко болтали меж собой по-французски. Русские слова они, если была надобность, подбирали с трудом, долго думали и хмурились. Их-то уж точно за неприятеля могли принять.
– Да с ними и поговорить-то не о чем, – вздохнул Бекетов, оглянувшись.
Петя отвернулся. Он понимал, зачем офицер их себе привез, почему они темненькие оба – чтоб на него, Петю, походили. Да вот и близко не оказалось, робкие они были и совсем простые, обычные. А что тут сделаешь? Сам отступился, да и не отбирать же его у друга.
Совету последовали: вместо шинелей накинули кафтаны, а Бекетов и вовсе перестал бриться и бородку отпустил. На мужика он, конечно, все одно не походил – слишком горделивый и осанистый, за версту видно, что помещик. Но зато крестьяне именно к нему шли на поклон с просьбой: «Возьми к себе воевать, батюшка». На Алексея Николаевича рядом с ним как-то и не смотрели, косились только – замечали, что тоже офицер.
Они ездили по деревням, выспрашивали, где есть уже мужицкие отряды. Каких только небылиц им ни рассказывали! Про то, что дьячок какой-то пленных сотнями брал, про старостиху Василису, которая будто бы сама с французами билась то ли саблей, то ли косой… Может, и придумали половину – но ведь сражались крестьяне, давали отпор! А как слышали, что из русской армии звали воевать – от мала до велика шли, еще отказывать приходилось совсем мальчишкам или старикам.
Но вот сражаться никто не умел. Прежде, чем партизанить, надо было научить. Они отошли от Смоленской дороги и разбили лагерь в лесу, где полутора сотням мужиков разъясняли кавалерийские приемы и боевые команды. Как новые приходили, прослышав про них – надо было сначала начинать и долго каждому втолковывать. Петя тут помогал и офицерам, и казакам: у него проще получалось говорить, да и показать мог на лошади, что нужно.
К ним вечером в палатку Бекетов заходил, начинал досадно рассказывать:
– Никакого терпения нет! Говорю ему: «Ну ты как ружье заряжаешь, вот и пистолет так почти». А он мне: «Ох, батюшка, не ругайтесь, это по-инакому, непонятно…» Слово-то какое – «по-инакому»! Мужичье сиволапое… Мне любопытно вот: а Давыдов сам каждого учит?
Давыдов был герой: его вспоминали, как говорили про партизан, его стихи читали наизусть, а барышни вздыхали по нему, едва видели гусар.
– Если сам, то великий же он человек… А я решительно не могу так больше. Эх, казаков бы сотни две – и гнал бы в шею этих французов!
– Ага, до Парижа, – сонно бурчал Петя, ворочаясь под боком барина.
Бекетов уходил, усмехаясь его ответам. А на другой день снова втолковывал мужикам, как надо сражаться.
Со стрельбой труднее было: оружия и пороху недоставало. Сделали уже пару вылазок и палили по мундирам убитых французских солдат. Петю не взяли тогда, хоть он и хотел.
Он так в лагере и сидел. Обидно было: будто он навроде мальчишек Бекетова, которые не умеют толком ничего!
Он к Бекетову и пошел на вылазку проситься, а то Алексей Николаевич не отпускал. Да и был тут Бекетов главнее.
– Михаил Андреич, места знакомые, а я лыжи достал, разведать могу…
Весь вечер ходил за ним не умолкая. Тот, наконец, рукой махнул: отправлю, мол, как надобность будет.
А пока не отправил, он в лагере занят был. Объяснял, как с пистолетами и с саблей обращаться, командам учил, помогал Алексею Николаевичу. К вечеру оба так уматывались, что сил ни на что не оставалось. Хотя Пете обидно немного было: барин ночью только грелся об него, а у Бекетова мальчики частенько неловко сидели в седлах поутру. Да ведь сам же отказался к нему пойти, тут только вздыхать и можно, что хорошо с ним было бы.
Тут уж имелось, что сравнить. Бекетов ходил по морозу в распахнутом кафтане и усмехался Пете: передумает, может? А Алексея Николаевича застудиться угораздило, не слег едва. Петя как-то в палатку зашел, где они спорили, склоняясь над картой. Увидел, что барин нездоровым выглядел и знобило его – молча взял под руку и увел в палатку. А потом лечил: в деревню ближайшую пошел и спросил, нет ли знахарки у них. Ему показали на крайнюю избу, и открыла старуха, похожая немного на Лукерью. Удивилась сначала: «Тебе что, цыганенку, надобно?» Петя привык, что его за цыгана принимали. Объяснил, что он партизанит и что травы ему нужны – сказал, какие. Та поняла, что он толк знает, и принесла ему. И дивилась, провожая, с каких это пор цыгане в партизанах ходят.
Петя травы заварил и плеснул самогона – такая крепкая да забористая настойка вышла, что, попробовав, всю обратную дорогу пот со лба утирал. Алексея Николаевича ей отпаивал, хотя и заставить пришлось.
– Это что? – морщась, спросил он.
– Да уж, ваше благородие, не шампанское. Вы пейте, пейте.
Тот после одной кружки тут же заснул, и через пару дней прошло все.
– Да ты колдун у нас, – усмехнулся тогда Бекетов. – Надо ж было такой дряни намешать…
– А может, и колдун, – Петя повел прищуренными глазами. – Вот заколдую, так пожалеете, что смеялись.
– Да уже заколдовал, – досадливо махнул рукой офицер.
А на первой своей вылазке Петя с благодарностью помянул Кондрата: сразу вспомнил, как бегать на лыжах по лесу, где без них по колено провалишься в снег. Он ночью подбирался к французским кострам и слушал разговоры. Это мародеры были, дезертиры, которые решали, в какую деревню пойти грабить. В армии-то у них непонятно уже было, накормят или нет после перехода – вот и сбегали сами добывать.
Достаточно расслышав, он мчался назад. Если и видели его, то никакой француз за ним бы в чащу не полез. А в лагере его Алексей Николаевич встречал – не спал, дожидаясь, тут же обнимал и целовал за палатками. Ему не нравилась эта затея, будь его воля – не отпускал бы.
Но слишком много нужного Петя приносил, чтобы в лагере его держать. Они шли к Бекетову, и он показывал на карте, что узнал. А потом Алексей Николаевич тащил его к полевой кухне, где мог посреди ночи поднять повара и заставить греть похлебку. Только после двойной порции горячего наваристого бульона он Петю спать вел. И сам ложился рядом, крепко обняв его.
А как же барин разволновался однажды за него! Страшный тот день был: впервые Пете пришлось человека убить. Снилось ему долго это, в холодном поту просыпался и жался к Алексею Николаевичу.
Того не было с ним тогда. Петя с десятком мужиков пошел в деревню продовольствия для отряда взять. Они возвращалась, когда на дороге напоролись на французский разъезд – по-глупому, по неосторожности вышло, не схоронились вовремя.
А бой Петя плохо помнил. Закружилось так, что и не разобрать ничего – кричали, ругались, выстрелы громыхали… А как схватил его за шкирку здоровенный улан – тут и оставалось только, что ножом ткнуть наугад. Тот упал, а на руки Пете кровь брызнула.
Пока мужики добычу с них собирали, он в лес отошел. А там – мутило, аж выворачивало, в глазах темно было. А потом ничего, как окликнули – встал, снегом лицо обтерев, и вернулся к ним. Не догонять же потом.
