Текст книги "Грядет новый мир (СИ)"

Автор книги: Sgt. Muck

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Это не так, – возразил он, и я подскочил на ноги.

– Тогда почему всегда я провоцирую… это? – Я замялся, потому что не мог найти точного слова нашему сумасшествию.

– Потому что если это начну я, будет больно, – довольно тяжелым тоном сказал он. Я снова сел на колени, гадая, что он имеет в виду.

– Больно в плане физическом или больно…

Он посмотрел на меня. Я уже видел этот взгляд. Будь я нормальным человеком, я бы убежал к чертовой матери. Мне кажется, я догадываюсь, о чем он, ведь один раз на озере он показал мне это.

И мне понравилось.

–Я не против, – наконец произнес я, подумав над тем, что он может иметь в виду. Даже если он решит меня порезать, я все равно не сочту его психопатом. Я завязан на нем на том глубоком уровне, какой никогда не достичь с обычным человеком. – Но откуда ты знаешь, что так будет всегда?

– Я этого не знаю.

Я вспомнил вдруг, как болезненно нежно он потерся носом о мою щеку. Я не знаю, о каком больно он говорит, не верю, что это весь его образ. Он сложнее, чем представляет себе. Может быть, временами он становится грубым, но иногда вознаграждает за это самой преданной, самой важной частицей себя. Если я перенесу то, что он считает болью, я буду вознагражден.

–Тогда у тебя нет шансов меня отговорить, – произнес я торжественно. Я вообще-то не ожидал после этих слов быть отброшенным назад. Стукнувшись затылком об пол, я поморщился. Его лицо было так близко от моего, что я видел каждую его ресницу, даже самую маленькую. Я храбро поймал его взгляд. Отличная возможность стать героем.

И это в самом деле было больно. Не смертельно, нет, но он держал меня крепко, прижав запястья к полу своими руками и своим весом. Они ныли от тяжести и недостатка крови. Его поцелуй был слишком резким, слишком глубоким, слишком быстрым. Я даже не успел отвечать. Я подумал о том, что Енох может страдать чем-то вроде биполярного расстройства, сохраняя в себе жестокую и весьма нелюдимую личность с мальчиком, лишенным семьи и любви с самогт детства. Если я хотел быть с ним, я должен был быть готов к тому, что он не всегда являет собой смесь неприятных черт с приятными.

Он может быть кем угодно. И если в тот момент он хотел утерянной в стычке с тварями власти за счет меня, я готов был это дать. Мои губы болели так сильно, как если бы меня укололи в них миллион раз черт знает зачем. На моей шее должен был остаться огромных размеров синяк. И еще парочка на груди. Страдал ли я от этой вспышки собственничества Еноха? Нет. Ведь я странный.

И мне нравилось быть его буфером каждой стрессовой ситуацией, даже если он откусит к чертовтй матери кусок меня, я прощу ему и это, и сигареты, и что угодно.

Лишь бы он не сломался.

========== 8. Наперекор ==========

Утро было блаженным, за исключением, пожалуй, того, что часть моего тела была усыпана интригующими синяками. Они все, как один, болели, но я воспринимал это более ли менее мужественно, учитывая то, что в процессе их появления боль я перестал ощущать. С одной стороны, при свете дня это все выглядело как минимум странно, но с другой – мне нравилось. Черт знает почему, в каждом из нас есть черненькая, подленькая часть, которая получает наслаждение от чего-то совсем не нормального, и так случилось, что эти вспышки Еноха я воспринимаю с неизменным восторгом больной на голову фанатки. В его временном бешенстве я находил что-то чрезвычайно эротичное, особенно если учесть готовность моего тела ко всяким контактам. Ведь в этом его сумасшествии я разглядел очень важную вещь – по каким-то непонятным мне причинам он нуждался во мне так же, как и я в нем, и мысль о том, что я могу потерять его, сводила меня – как выяснилось, и наоборот – с ума. Мы оба, надо признать, повернуты на чувстве собственничества. Самым главным было то, что когда он выдохся, я беспрепятственно забрался на его полку под потолок и самозабвенно целовал его, как только могут люди в новорожденной влюбленности к малознакомому человеку. Он терпел меня,как я терпел боль от него. Он говорил мне, что я напоминаю слюнявого щенка, а я парировал тем, что он всегда хотел собаку в детстве – я поймал это в его сознании еще в прошлый раз. Мы спорили вполголоса до тех пор, пока не разленились говорить. Я чувствовал всем своим существом, полулежа на нем своим безопасным птичьим весом, что при всех своих странностях Енох нормальнее, чем все, кого я знал. Он не умел себе врать. Даже я грешил самовнушением, а он не мог. Ему было стыдно за то, что он сделал со мной, превратив в жертву пыток, а мне было стыдно за то, что только на этом он и остановился, когда я переселился в персональный котел на пару кругов Ада ниже, мечтая продолжить свое унизительное положение. Я намеренно детально описывал ему, с какой радостью я превращаюсь в марионетку, когда он груб и властен со мной. Он назвал меня психом. Думаю, это был комплимент.

Поезд продолжал свой путь, и Хью с Горацием еще дрыхли без задних ног. Сквозь толстое стекло окна сверкали лучи утреннего солнца, и от тепла Еноха рядом со мной, ощущения отдыха и эйфории от того, что через несколько часов мы все же доедем до Лондона, я испытал непомерный восторг и что-то похожее на счастье. Как я мог не чувствовать себя счастливым, если был жив не только я, но и все мои друзья, к счастью, избежавшие серьезных травм? Я должен был просто летать от этого самого счастья. Но летать не хотелось. Хотелось заморозить этот чудесный момент, полный света, тепла и жизни. Я лежал на части подушки, подложив руки под голову, и смотрел на то, как в лучах солнца танцевало множество пылинок. Это был редкий, драгоценный момент спокойствия, который я, конечно, разделил с Енохом. Идущее от него тепло было умеренным, не приводящим меня в неудобство жара, который заставил бы меня отстраниться. Мог ли я представить, что присутствие в одной постели со связанным с тобой человеком может стать таким жизненно необходимым? Я был уверен, что больше не смогу спать без него. Он давал мне ощущение защищенности, как будто я не просто не должен был куда-то бежать, даже шевелиться не обязан был. Я не слышал даже его дыхания, но иногда он шевелил рукой на моем поясе, так что я мог не волноваться, жив ли он. Я хотел развернуться к нему лицом, но решил не будить его. Кто знает, когда мы сможем поспать в следующий раз? Я слегка подался назад. Рука Еноха соскользнула вниз, и во сне он сильно обнял меня, как если бы не хотел, чтобы я уходил.

И тут я понял, чего мне не хватало до полного совершенства этого момента. Музыки. Музыка стала постоянной в моей жизни, как и у любого другого подростка нашего века. Мы были одиноки, разучились общаться вживую, однако музыка и заткнутые наушниками уши лишали нас этого гнетущего одиночества. Сейчас я снова учился общаться, разговаривая с Енохом все больше и больше, но музыки мне все равно не хватало. Дело было не в том, что мне хотелось ритма и мелодий, я не хотел иной атмосферы, но мне безумно нужно было связать этот момент с какой-то близкой мне песней.

Я часто думал, что если бы создали вместо фейсбука какой-нибудь мьюзикбук, где друзей подбирали бы по аудиозаписям, звучащим ровно так же, как весь внутренний мир владельца страницы, входящим с ним в диссонанс и олицетворяющим все его существо, люди не были бы так одиноки. Я считал, что этот трепет угадавшей твою внутреннюю музыку мелодии был бы более надежной основой для дружбы, чем кино или книги. Я верил, что подобное совпадение в музыке говорит о возможности дружбы даже несмотря на увлечения, ведь не нужно любить одну книгу, чтобы дружить всю жизнь. Внутренний мир стоит больше, чем редкие, мимолетные увлечения. К сожалению, до сих пор мне ни разу не удалось подтвердить свою теорию.

Мне не хватало своего телефона с ограниченным списком самых важных песен, которые звучали точно так же, как слышал себя я. Дело было иногда в словах, иногда в мелодии и ритме, но в этих нескольких, десяти или пятнадцати, композициях был призыв, на который мой внутренний мир отзывался с большой готовностью, реагируя с огромной силой, вплоть до мурашек, неважно, в какой раз я это слушаю. Я задумался о том, какие бы из них понравились Еноху. Что я делал бы, если бы он принял меня через мою музыку? Наверное, это точно была бы любовь. Я отнекивался, я отрицал, но с каждым часом это подозрение усилилось. Что такое любовь, если не сводящая с ума потребность в человеке? Может быть, все же влюбленность. Я не знал, что только время разделит для меня эти понятия. На тот момент у меня не было ни единого шанса понять разницу.

Мне все же пришлось встать, несмотря на болезненное и мучительное желание лежать так вечно. Я надеялся, что быстро сбегаю в туалет и умоюсь, но к тому моменту, когда я выходил оттуда, чувствуя себя относительно чистым человеком и вообще человеком, я столкнулся с Енохом нос к носу. Как все-таки мало нужно, чтобы вернуть себе человеческий облик, думал я, пока не наткнулся на сонные щеки перед собой. Естественно, все притяжение планеты не утащило бы меня от него, несмотря на то, что в этой туалетной комнате было очень мало места. Енох застонал и попросил ему дать возможность побыть одному, но я был таким туповатым упертым ослом, который верно ждал под дверью, чтобы посмотреть, как он умывается. Синяки под его глазами стали еще темнее, а кожа и вовсе белой, но я все равно считал его красивым. Интересно, это лечится? Ведь объективно – объективно – он совсем не был красивым. Но почему сигнал от моих глаз по пути к мозгу где-то трансформировался – вот это была загадка века. Я устроился в ниже окна, наблюдая за тем, как ловко и быстро у него получается умываться в таком маленьком пространстве. Я вот себе всю футболку замочил.

Что-то мне не понравилось в том, как он посмотрел на себя в зеркало.

– В чем дело? – тут же спросил я. Учитывая мое настроение, я искренне не понимал, почему Енох не выглядит менее напряженным. Ведь у нас же получилось невозможное, и мы добрались до Лондона в условиях войны, преследования, двух пустот и одного похищения. Или у Еноха в принципе дефект положительных эмоций?

– Пару десятков лет назад я здесь родился, – не стал питать мое нетерпение интригующей паузой Енох. – Так что для меня это вроде как возвращение домой.

Я не знал, изменился ли Лондон достаточно сильно, чтобы Енох его не узнал. Но я бы точно не хотел возвращаться в то место, где я был несчастлив. Ничего утешительного я изобрести не смог, так что просто скользнул губами по его влажной щеке и потащил к остальным на завтрак.

Я наелся от пуза. Это было плохо, ведь никто не знал, ждут ли нас на вокзале твари. Сообщить им о нашем прибытии было некому, это факт, но кто знает, как они общались между собой. А в своем наетом состоянии я не мог пошевелить даже рукой, раскормленный тюлень. Приподнятое настроение демонстрировали все, кроме Еноха. Мы перебрались из вагона-ресторана в купе девочек и болтали о всякой ерунде, как будто мы собирались на экскурсию. Все наперебой рассказывали о Лондоне до тех пор, пока Енох не остановил этот поток сказок и мифов. Он фактически рявкнул на Милларда, сообщив, что во время Великого Смога не было ничего смешного, и половина населения вымерла. Точнее, поправился он, смеяться и радоваться подобным вещам имел право только он, и его замогильный тон привел всех в еще более безмятежное состояние. Гораций поведал нам легенду о лондонских катакомбах, и мне ужасно хотелось спросить, неужели Лондон почти не ассоциируется с чем-то приятным? Кроме Шерлока Холмса, я почему-то не мог вспомнить ничего светлого. Однако наше настроение было настолько хорошим, что даже эти мрачные легенды не принесли нам никакой тревоги. Из вагона мы высыпали со смехом, воплями и громкими разговорами. Эмма попросила меня проверить наличие пустот, и я послушно уставился в густую толпу, пробиваясь сквозь бесконечное количество человеческих тех. Я искал голод, но у меня было ощущение, что дальше пяти метров меня не хватает. Да, я умел больше, чем раньше, но это не делало меня навигатором по пустотам в пределах несколько километров. Кто-то сжал меня за плечо, но сам я в этот момент бродил в темноте второго этажа галереи над поездами. Когда я очнулся, не обнаружив ни единого признака голода пустот, оказалось, что Эмма, Миллард и Гораций пытаются прозванивать имбрин.

– Я никого не обнаружил, – с досадой сообщил я.

– Иначе нас бы уже всех сожрали, – сообщил мне Енох. Я расстроился из-за своей неудачи, но вскоре по его дрогнувшим губам понял, что это была его слабая попытка пошутить. Эмма помогла ему привести в порядок форму, и теперь люди почтительно огибали его, почти не толкаясь.

Куча детишек пришла в движение. Какой-то толстяк буянил, требуя освободить будку. Ситуация накалялась. Бронвин разминала руки. Я остро ощутил предстоящее миниатюрное сражение с человеческой глупостью и приготовился бежать, расталкивая толпу, но Енох поступил проще.

Он направил на толстяка пистолет.

Нет, ну где он их вечно достает? Наверное, у мертвых тварей, но никто из нас ведь даже не подумал о том, что их оружие нам пригодиться.

– Нервные времена, – буркнул толстяк и удалился, оглянувшись на нас пару раз.

– Я бы так им не размахивал, – неуверенно пробормотал я, с подозрением рассматривая толпу вокруг нас. Впрочем, всем было плевать. Толпа пришла в движение, и детей с табличками, занимавших весь перрон, начали грузить в вагоны. Не успел я отойти от этой стычки, как раздался крик Оливии. Жандарм схватил ее и тащил к вагону. Енох выругался, да и я не удержался. Мы бросились отнимать девочку у похитителя.

– Это мои дети, – буквально рявкнул Енох, распространяя вокруг себя ярость, как роутер вай-фай. Я, во всяком случае, ее тут же впитал, как губка.

– Документы где, – так же рявкнул мужчина, не собираясь отпускать Оливию.

– В твоей заднице, – был предельно вежлив Енох. – Ни на одном из моих нет таблички, осел тупорылый, очки надень.

– Ах ты сосунок, – задохнулся возмущением жандарм, багровея, но зато отпуская Оливию. – Да я из тебя все дерьмо вытрясу и обратно засуну!

– Нет, ну почему нельзя решить все мирным разговором? – вздохнул Енох. – У меня приказ стрелять в любого, кто помешает мне доставить этих детей в министерство. Показать? – Мне категорически нравилась его манера так стремительно его доставать. Я был просто поклонником этого сочетания уверенности, опасности и неадекватности, которую Енох демонстрировал своим скучающим видом. Я лично поверил в существование этого приказа, мужчина тоже как-то стих.

– Да ладно, парень, сам видишь, тут жуткий беспредел, трое уже убежали, – вздохнул он, и я посочувствовал ему. Что-то я был подозрительно эмоционально лабилен. Я бросился забирать остальных, оставив Еноха на доверительный разговор с этим стражем порядка. По его лицу невозможно было ничего понять, но я точно знал, что он просто умирает внутри от желания заткнуть мужчину парой пуль. Наконец мы робко позвали его, причем от импровизации Эммы я был в полном восторге. Ей не было равных в очаровании окружающих, и вскоре она успешно увела «сержанта О’Коннора» от приставучего местного полицейского. Я слегка приревновал Еноха к ней, но это было скорее выражение зависти, а не ревности. Мне не было позволено брать его под руку на публике.

– Сержант О’Коннор, – передразнил я Еноха, и он усмехнулся.

– В твоих грязных фантазиях, – произнес он мне на ухо, отчего я похолодел в самом приятно смысле этого ощущения. В моих фантазиях было очень много неопределенных и неназванных фантазий, но он был прав в том, что форма и пистолет делали его каким-то еще более привлекательным для меня. Хотя до сих пор я не понимал все эти приколы про ролевые игры.

В тот момент мне очень, очень хотелось быть арестованным этим сержантом.

Мы забежали в какой-то переулок. С формой нужно было расставаться, и мы ждали, пока Енох переоденется обратно в свою одежду. Позже мы пробирались по грязным и темным переулкам, не растратив этой эйфории нашего успеха. Периодически кто-то смеялся, несмотря на грязь и вонь обходных путей. Миллард и Гораций высмеивали Еноха, припоминая ему старые времена, когда он восхищался Лондоном, а он только отшучивался, что Лондон просто стал стариком со всеми видами недержания. И хотя мы шли по самым неприятным местам, чувствовали мы себя на высоте. Я в который раз удивился сообразительности Милларда, ведь благодаря ей мы знали, что нужно искать собор. Я слышал об этом соборе в первый раз, ведь я никогда не посещал территорию Британии до смерти деда, поэтому доверился им, кучке странных и уникальных детей, которые вели меня по лабиринтам разрушенного города. Я старался не смотреть по сторонам, но иногда последствия войны все равно бросались в глаза. В один момент Оливия заплакала и бросилась назад, из рук Бронвин. Все были поражены тем, что вместо старшей подруги, заменявшей им мать, Оливия вдруг выбрала Еноха. Я думаю, все дело было в атмосфере смерти, которую излучали разрушения. Единственным, кто хоть что-то знал о смерти, был Енох, и Оливия бросилась к нему, как к индикатору так себе ужасов и настоящих кошмаров. Он поднял ее на руки, хоть нести ее было тяжело, и она сидела бесшумно, слушая, что он ей говорит.

Я бы отдал все, чтобы оказаться на ее месте. Но я, конечно, был взрослее, чем Оливия, и я не боялся. Мне было горько видеть последствия чьего-то сумасшествия, войны, в которой не было смысла. Просто мне хотелось зарядиться от Еноха уверенностью в том, что война не может тронуть нас, ведь мы не принадлежим ее времени. Завывали сирены, и мы игнорировали их. Пока нам везло. Наконец квартал разрушений кончился, и мы вышли на площадь с потрясающим собором. Я не поклонник религиозной архитектуры, не мечтал зайти в такое место, но даже в меня его безмолвное величие посреди хаоса показалось привлекательным. Почему-то мы решили ловить голубей на площади, но мне показалось это глупым и бесполезным занятием. Странные голуби должны быть умнее этих пожирателей хлеба. Но детям понравилось ловить голубей, пока я и Енох сидели на скамейке.

– У меня плохое предчувствие, – признался я. Гораций праздновал поимку голубя.

– Только сейчас? – съязвил Енох, опираясь локтями о колени. Мы смотрели, как мисс Сапсан допрашивает голубя. – Что-то она жестче, чем прежде.

– Я бы тоже не радовался такой перспективе, – пожал плечами я. Очередная сирена застигла нас врасплох, но мы поняли, что игнорировать их глупо, когда немногочисленные прохожие бросились как по команде врассыпную. Нам было некуда бежать, кроме как прямо в собор. Едва лишь забежав внутрь, я был поражен тем, что изнутри он казался еще больше, чем снаружи. Я даже забыл на секунду об опасности, разглядывая красочные картины из Библии. Здесь даже сирена почтительно снижала тон.

– Если он рухнет, нам конец! – сочла своим долгом предупредить Эмма.

– Значит соображаем быстрее, – ответил ей Миллард. Он открыл свою книгу с историями о странных, и ко мне снова пристало это ощущение иррациональности происходящего, ведь вокруг падали бомбы, а мы читали чертовы сказки. Где-то вдалеке тряхнуло, и с потолка посыпалась пыль. Не успели мы дочитать, как второй взрыв ощутимо потряс землю под нами. Вылетевшие из тайника голуби подсказали нам дорогу, и мы бросились к двери, за которой тьма скрывала комнату. Не без помощи Эммы мы обнаружили склеп. Но откуда здесь взяться голубям?

– Там, – указал Енох на одну из них. – У мертвецов нет крыльев, чтобы ими хлопать.

Лезть в могилу никому не хотелось.

– Максимум – скелет, судя по дате смерти, – раздраженно пояснил Енох. Бронвин помогла ему стащить плиту. К нашему невообразимому счастью, внутри оказалась только лестница, ведущая во мглу. Еноха это слегка расстроило.

Я задавался вопросом, кто мне мешал проводить свое лето на побережье, греясь на солнце и загорая до состояния курочки гриль. Ел бы что хотел, плавал бы, яхту бы выпросил. Как жаль, что я нетипичный богатый сыночек. Спускаться в могилу было противно, но это не значило, что я был сломлен парой могил. Следующий взрыв в нашем же квартале послужил отличным пинком под зад, и вскоре мы уже брели по мрачным холодным коридорам, содрогаясь от количества мертвецов, плотность духов которых была так высока, что было трудно дышать. Я оглянулся на Еноха. Он шел бодрее всех остальных, разглядывая окружающее так, как будто был на экскурсии. Я отстал, чтобы идти вместе с ним, хотя подставлять спину неизвестности мне не хотелось.

– Есть ли более гадкие входы в петлю? – спросил я как бы риторически.

– Я как-то жил под кладбищем, отличное было место, – невозмутимо ответил Енох.

– Это что, не первая твоя петля? – удивился я, и мой голос эхом разнесся по пустому коридору. На нас зашикали.

– Если бы все было так, мне было бы сейчас лет пятьдесят, – мне кажется, я его почти рассмешил своей тупостью. Но я действительно не додумался посчитать.

– Тогда почему ты перешел к мисс Перегрин? – спросил я осторожно шепотом.

– Захотел, – прозвучал мне привычный универсальный ответ. Что же такое могло отодрать Еноха от петли под кладбищем? Это все равно, что отобрать конфетку у ребенка, на мой взгляд. Енох же нуждался в трупах для совершенствования своих умений, что же заставило его уйти? Я подумал, что сыграла роль его нелюдимость.

Мы обнаружили признаки живых людей. Хоть эти голоса и пытались убедить нас в том, что они мертвы, они испугались смеха Еноха. Его повеселило их наивное убеждение в том, что призраки разговаривают. Легкие гниют одними из первых, говорить там нечем, сообщил он спрятавшимся в тени детям. Несмотря на свой страх, они все же явились на наш неверный свет и провели нас через петлю. Признаюсь, после этого я иначе воспринимал странные истории. Мне не нужно было объяснять то, что их страх явно обусловлен пустотами, я это почувствовал, хотя их слова были размыты. Кровь, боль, тени. Мало ли подходит под это у двух эхолокаторов? Но я точно знал, что где-то наверху есть пустоты. Но я боялся, что мое ощущение слишком неверное, или я мог съесть что-то несвежее в поезде. Наводить панику было глупо. И все же, преодолев страх необоснованного предупреждения, я рискнул предупредить, что там где-то рядом могут быть пустоты. После недолгих споров, а, точнее, за отсутствием добровольцев, было решено идти вчетвером, и моя кандидатура как раз не обсуждалась. Неожиданно Еноха не желали отпускать те, кто собирался отсиживаться в темноте, рассудив, что если что, они потеряют сразу всех защитников. Я молчал, потому что не имел права решать за него.

Енох пошел с нами.

Первым, что мы увидели, выбравшись из колодца, был накрытый брезентом труп. Признаюсь честно, за прошедшие полчаса трупов мне уже хватало. Внутри дома мы обнаружили еще жертвы, и это не считая явных признаков пустот, что разнесли этот дом и эту петлю. Мы поднимались на чердак со смутным ощущением чего-то нехорошего, все еще грозившего этому дому и нам в том числе. Я не мог избавиться от присутствия пустот, как от неприятного запаха. От неожиданного появления девчонки я струхнул, решив, что это тварь. Но это всего лишь была нервная и озлобленная девочка, принявшая нас за тварей. Честно говоря, я не участвовал в разговоре. Во мне нарастал голод, и жар от медальона Еноха лишь подтверждал это. Нужно было уходить, и срочно. Я не слышал, о чем они говорят. Я только краем глаза видел, как Енох готовиться просто ее застрелить. Я не мог больше выносить этой бессмысленной паузы и просто бросился вперед, сбивая эту девчонку с ног. Она успела засветить мне комодом, прежде чем Гораций отвлек ее. Из-за гула в ушах я не слышал, что он говорит, но драться с Енохом и Эммой девчонка перестала. Она слушала. А меня крутило.

– Надо уходить, – выдавил я из себя. По ощущениям, пустота прошлась прямо по мне, раздавив мне кишки. От удара я плохо соображал и не мог встать на ноги, но пустоту чувствовал так ясно, как будто центр их обнаружения у меня базировался где-то явно не в голове. Енох помог мне встать. Мне было уже плевать на всех этих птиц, я мечтал исчезнуть из этого дома туда, где пустота не сможет нас найти. Мне жгло голову за ухом. Кажется, они договорились с этой девчонкой. Я помню только, как уговаривал себя побежать. Сильнейшая тошнота пополам с головной болью лишила меня возможности нормально идти. Нужно было придумать, как отойти от сотрясения, иначе я мог замедлить всех, и мы не успели бы убежать от пустот. Эмма кричала мне что-то, но я делал все, что мог. Меня едва не вырвало, иногда я отключался на секунду. Я перестал понимать все, абсолютно все, кроме слов «страшно» и «нужно».

– Я не смогу, – наконец сказал я, когда мы оказались перед колодцем.

– У тебя нет выбора, – голос Еноха с трудом пробивался сквозь вату моего пострадавшего мозга.

– Если я останусь, вы успеете уйти, – возразил я. Мне было уже все равно, ведь голова болела так сильно, что я бы не заметил пустот, терзавших меня.

– Я тебя не оставлю.

Пустот было две. Если бы я мог, я бы толкнул Еноха в колодец, но я не мог стоять на ногах. Они уже чувствовали нас. Видели нас.

– Ты же умрешь вместе со мной, – простонал я, не понимая, почему он так сопротивляется.

– Если будет нужно, но если ты прекратишь упираться, мы можем успеть, – буквально прорычал он. Я мечтал отключиться. Он обнял меня, а, может, просто зафиксировал к себе. Я не помнил, как мы спускались, чувствовал лишь голод, боль и усталость. Я видел пустоту прямо над нами.

Убирайся.

Хлопнул люк. Кажется, мы бежали. Я отключился от тела, борясь с приступом рвоты. Пустоты преодолели люк быстрее, чем мы рассчитывали, и теперь нагоняли нас. Они ловили не зрением, нет, они ощущали нас из-за наших сил. Я умолял Еноха меня оставить. Он запрещал мне вообще открывать рот и нести всякий бред. Я был слишком длинным, чтобы Бронвин несла меня, и слишком тяжелым для любого из нас во время бега. Я прямо слышал отвратительный запах пустот, жаждущих нашей крови.

Я остановился. Меня вырвало, и я был рад, что вокруг было слишком темно. Я не мог больше и шагу сделать. Сердце билось прямо в голову, усиливая боль до невыносимой. Я так хотел умереть, что это было не передать словами. Я никогда не бился головой, так что не знал, насколько сильно приложила меня эта девица.

– Джейкоб.

– Беги ты отсюда к чертовой матери, – заорал я. – Ты же можешь, не глупи!

– Нет.

– Без тебя они погибнут! – продолжал я, сжимая голову. Мне пришлось укусить свою же руку, лишь бы уменьшить эту боль. Помогло всего на пару секунд.

– Рано или поздно все умрут, – с философским спокойствием заметил Енох.

– Это не повод умирать тебе! – Я хотел орать и на него, и от боли. Я так хотел прекратить это все, в том числе и спор с Енохом, что держался только ради этого. Он не хотел меня слушаться. Сквозь пелену боли и ярких звезд в глазах я смотрел на то, как спокойно Енох закурил. Моего разума не хватало на изумление. Только на ярость, которую я, наверно, подкачивал от пустот.

– Это не повод умирать без тебя, – произнес он.

– Енох, уходи, пожалуйста, – уже умолял я, понимая, что не могу больше выносить боль. В моих глазах горели слезы беспомощности.

– Только с тобой.

– Да что с тобой такое! – заорал я снова, но мой крик потерялся в крике пустот. Они выбесили меня. Я хотел, чтобы Енох перестал дурачиться и спас себя, но он продолжал упрямиться черт знает зачем. Пустоты снова застрекотали, увидев нас.

Заткнитесь.

Я уставился на Еноха, стараясь отстраниться мысленно от дикой боли, мешающей мне думать.

– И что я буду без тебя делать?

Мне казалось, что это какой-то страшный сон. Кошмар наяву. Мне было трудно дышать не только из-за парализующего меня сотрясения мозга, но и от дыма, и от вони пустот. Я хотел прекратить все это. Кем он себя возомнил? Он прекрасно проживет и без меня. До сих пор же жил. Я сжал его руку, мешая ему и дальше спокойно курить. Я уже не понимал, кто из нас окончательно выжил из ума. Мою ногу схватило щупальце, и я в настоящем бешенстве заорал:

Да отвалите от меня!

– То же, что и до меня, – я вскинул руки, пытаясь хоть с их помощью добиться благоразумия. – Это же не игры…

Я закрыл лицо руками. Бывает, что в кошмаре ты хочешь бежать, но ноги не слушаются. То, что переживал я, было хуже. Не слушалось мое сердце, которое вдруг после семнадцати лет моей жизни оказалось высоким темноволосым пессимистом с красивым именем. На каком языке нужно было сказать ему, что я слишком люблю его, чтобы позволить ему умереть? Я пошатнулся, потому что организм требовал обратить внимание на травму, он хотел лечь и полежать, а я упорно стоял на ногах. Енох поймал меня, заключая в объятия.

– Ты просто нереальный придурок, Джейкоб, – прошептал он мне на ухо. – Почему мы до сих пор не сожраны?

Я вспомнил о пустотах. Они сидели, словно преданные псы, в паре метров от меня, покачивая головами. Похоже, что жрать нас им что-то помешало. Я помешал им. Я сжал виски, чтобы хоть чуть-чуть подумать. У меня было ощущение, что комодом мне разбили мозг. Я что, сказал им отвалить, и они послушались? Я пошел к ним, разглядывая их и пытаясь угадать в их глазах причину такого поведения. Они сидели смирно, слегка пощелкивая не знаю и не хочу знать чем. Воняли они знатно.

Исчезните к чертовой матери.

Не знаю, поняли ли меня пустоты относительно этой самой матери, но они развернулись ко мне спинами, потрусив обратно во тьму. Я смотрел на них без удивления.

Как же сильно я хотел отключиться.

– По-моему, их обидело то, что ты не захотел с ними поиграть, – произнес Енох. Я повернулся к нему, разрываясь от гнева.

– Почему, ради всего святого, ты не бросил меня, когда я попросил тебя об этом? – прошипел я, в самом деле испытывая только чистую злость.

– А что, ты поступил бы иначе? – Енох посмотрел себе под ноги. Огонек его сигареты был единственным источником света здесь.

– Нет, но я же не…

– Полный моральный ублюдок, не способный любить? – заботливо подсказал Енох.

– Да господи, нет, – выдохнул я, позволив себе грохнуться в его руки в который раз. Мне было плохо, хуже, чем когда-либо, но я должен был выйти отсюда, ведь Енох унести меня не сможет. – Нет. Я не считаю тебя этим самым.

– Тогда почему ты вообще спрашиваешь меня об этом? – Я с благодарностью прижался к его руке, аккуратно гладящей меня по волосам.

– Потому что моя жизнь не стоит их всех жизней, и ты должен защищать их, а не меня, – пояснил я. После его кратковременного прикосновения ко мне я ощутил, что против логики могу снова идти.

– Я никому ничего не должен, – отрезал Енох, и мне показалось, что это я уже слышал. – Ты – все, что у меня когда-либо было.