Текст книги "Грядет новый мир (СИ)"

Автор книги: Sgt. Muck

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)



========== 1. До ==========

Я оказался здесь из-за Эммы. Звучало, пожалуй, даже слишком правдоподобно, настолько, что хозяин комнаты только хмыкнул в ответ. Вообще-то я не специалист по всяким там скрытым посылам и полутонам человеческого голоса, но мне показалось, что Енох все же удивлен моим присутствием. Чего скрывать, я был не менее неприятно поражен тем фактом, что оказался здесь быстрее, чем был к этому готов. На секунду я прислонил ухо к двери, с облегчением понимая, что Эмма прошла мимо.

– Пошел к черту, – миролюбивее, чем я ожидал, поприветствовал меня Енох. Меня скрючило в попытке не улыбнуться, потому что каким-то дьявольским образом он напомнил мне Рики. Если серьезно, если бы я что-то сильно не поделил с человеком, я бы определенно сорвался на внуке. Хотя какое серьезно, это уникальная ситуация. В общем, я его не винил.

– Не успел, – пробормотал я себе под нос, оказываясь в неловком положении перед собой. Я должен был сейчас лежать в кровати рядом с коматозно пьяным отцом в баре неподалеку отсюда в семидесяти с хвостом годах дальше по жизни, но что-то побудило меня согласиться на предложение мисс Перегрин. Что-то. Все мое детство, что прошло в сказках о них. О каждом, кто живет в этом доме и до сих пор, магическим образом оставаясь в петле времени. Могу с авториретом сказать, что человек, объявленный психически больным, доведенный разумными аргументами до окончательного морального поражения перед диагнозом, схватится руками и ногами за повод опровергнуть свое душевное нездоровье. Я ухватился. Притащи за мной миллион тракторов и одну Бронвин, я и не подумаю сдвинуться с места. Я нормальный.

Нет, похоже, что нет.

Я ведь предпочел Еноха Эмме. Посмотрите на ее удивительно кукольные черты лица, да, я с мрачным некромантом с темными кругами под глазами размером с теннисный мяч. Это что, нормально? Да какая разница, я мог таким же образом оказаться у Горация.

Я нормальный. Кроме того, что мог унаследовать дедушкин талант видеть всяких красавцев мутантского происхождения.

Я нормальный. Я хочу знать, о чем дед не стал рассказывать мне, не сумев превратить в сказку. Я хочу знать, почему Енох так ненавидит меня, что от его ощутимой ко мне неприязни у меня волосы встают дыбом там, где у них еще хватало совести лежать аккуратно до сих пор. Я не умею выбираться из сложных ситуаций, а моя психика иногда не видит иного выхода, кроме как отказать мне. Стоило мне повернуться лицом к этому полному ненависти ко мне парню, как эта самая психика помахала мне ручкой. Что ж, она выдержала новость о том, что Эмма была подругой моего деда. Ее я тоже не виню.

Я вдруг понял, что он может натравить на меня кого угодно, но я не уйду отсюда без объяснений. Я с боем выбил информацию о таланте своего деда. Я даже остался здесь ночевать, хотя я в душе натуральный панический домосед, и нет ничего уютнее для меня, чем обыденность. Просто в один момент я решил быть честным с собой. И меня понесло, аж до этого чертового Кэрнхолма донесло. Я все еще на инерции решительности, мне не свойственной. Смерть деда у меня на руках повлияла на меня, но с тех пор, как я ступил за порог этого дома, я больше не считаю это стрессовой реакцией. Я словно раскрылся. И восторг от этого глушит обычного, трусливого и нерешительного Джейкоба.

Теперь можно поговорить о том, что я не так крут, когда вижу реки крови. Ладно, маленькую струйку, подумаешь, из огромного чертового сердца, которое этот придурок очищает ножом от каких-то белых полос. Может быть, жира. Меня замутило от запаха, который я до сих пор почему-то не осознавал, хотя и ощущал. Так пахло… Не знаю, наверное, так пахнет в морге. Или нет? Не то, чтобы это был запах гниения, скорее, острая химия, которая пролезает до самого желудка.

– Я серьезно, исчезни, – повторил Енох, покрутив нож в руке. Я сосредоточился на том, что хочу уметь так же круто его вертеть. Я вообще держал нож когда-нибудь не для того, чтобы вскрыть пачку поп-корна перед микроволновкой? Как будто это умение мне так было нужно. Я подумал над его предложением вполне серьезно. Почему бы и на свалить? Потом я вспомнил о тошнотворном взгляде Эммы, который ясно говорит мне о том, что она явно путает меня с дедом. И это, честно говоря, попросту противно. Она хотела, чтобы я ночевал вместе с ней. С ее внешностью любой бы уже бежал и терял штаны на ходу. Странный, странный я, правда?

В этом, в общем, тоже моя проблема. Я нахожу это отвратительным. Не ее, нет, ее я тоже понимал, но быть заменой, использованным, да и вдобавок на вторые сутки знакомства с этим странным миром – это не по мне. Я пришел за ответами. За правдой. За своим психическим здоровьем. Ладно, с последним еще можно проиграть в этой нездоровой обстановке, но, обобщая все перечисленное, я хочу, чтобы она перестала обращать на меня внимание. И жаться ко мне. Я не люблю прикосновений.

– Это из-за способностей? – выдаю я с огромной скоростью и тут же жалею об этом. Впрочем, я потерял ощущение реальности, свою отказавшую психику, так чего я ждал, проблесков ума? Я выезжаю только на странной инерции от смерти деда. Я уже видел, как нож Еноха летит в меня.

Нет.

– Если бы я горел желанием сообщить тебе все, вплоть до цвета трусов твоего деда, я встал бы в очередь за Эммой. Как видишь, я все еще здесь, – развел он руками. Я почти привык к этой темной крови на его руках. Подавив тошноту, я счел, что это самая маленькая странность, которую я видел. – Так что просто отвали. Мне не стоило так, – он замялся, – реагировать, это да. Все мы тут немного взбудоражены тем, что ты чертов двойник Эйба, – мне не понравился его тон. Вопреки его словам, похоже, его все еще бесил сам факт моего существования.

И я одновременно хотел, и не хотел узнать причину этого всего.

– Мисс Перегрин разрешила мне ночевать, где захочу, – упрямо заявил я. Меня несло. Ну почему, почему я не могу просто выйти и переночевать с Хью и Горацио? Нет, я вляпался а это соревнование характеров и намеренно ныряю еще глубже. Меня снова подташнивает. Я тоже хочу уметь унижать взглядом. Как этот парень так делает? Если перейти в сферу размышлений, моя неуверенность не будет написана на моем лице. Я понимаю, что не должен уступать ему, и меня по мальчишескому обычаю тянет соревноваться.

Я придурок. Я его даже не знаю, с чего вдруг я лезу в эту паутину прошлого и настоящего, тайны и обманчивого первого впечатления. Это придало мне сил.

Я бросил выданные мне вещи на сундук возле входа, взял пустующий стул возле стола, заваленного этими пугающими куклами, после чего развернул его так, чтобы лицом сесть к Еноху. Я буквально ощутил треск его завесы нелюдимости. Его лицо ничего не выражало, но мне показалось, что я сбил его с толку.

– Я Джейк, я не имею ничего общего со своим дедом и пришел сюда только потому, что хотел выяснить, не сумасшедший ли я. И мой дед, – и я протянул ему руку, хотя внутри меня все кричало о том, что сейчас будет неловкая и унизительная ситуация.

Я был уверен в этом все три минуты молчания. Мне показалось, что Енох завис. Я заскучал даже, когда устал бояться предстоящего унижения. Я смотрел на него уже просто с любопытством. Наконец его брови едва заметно дрогнули.

– Имеешь, – буркнул он, снова опуская взгляд на огромное сердце в своих руках, продолжая аккуратно препарировать его.

– Что? – бестолково спросил я. Ладно, моя рука так и висела в воздухе, и это подарило мне толику неловкости и унижения, на которые я рассчитывал первую минуту. К концу третьей минуты это опять было обидно.

– Внешность. Ты похож на него, как близнец. Поэтому мисс Блум не в силах держать себя в руках и руки при себе, – он произнес это уже с предсказуемым презрением. Я очень хотел спросить, но решил, что еще рано. К тому же я вдруг допустил вероятность того, что это презрение может относиться не к деду, а к Эмме. Это открытие первых минут нашего лишенного всякой приязни общения воодушевило меня на дальнейший поиск правды. Я поймал на себе его косой быстрый взгляд. – Хотя нет, я поторопился, – недовольно добавил он, бережно опуская сердце в подготовленную банку с желтоватой жидкостью. На меня пахнуло едким запахом этой комнаты в чистом виде, после чего меня едва не вырвало. Моя слабость веселила Еноха.

– Я не хочу ни с кем ругаться здесь, – сдавал я свои позиции. На самом деле все не так, но я почему-то не нашел других слов. Его пренебрежение мой, моей попыткой установить мир ударило меня больнее, чем я ожидал.

– А ты будешь. Все ждут от тебя реинкаранации Эйба. Но ты ведь и рядом не стоял. Забавно. Я только сейчас это понял, – усмехнулся он, вытирая руки о какую-то тряпку, но на деле еще больше размазывая кровь по рукам.

Мне хотелось спросить, написано ли это на моем лице, но помолчав секунду, я осознал, что дед, наверное, вряд ли был поражен спецификой таланта Еноха. И формалином. Эта вонючая жидкость ведь именно так и называется.

Спорить я не стал. Куда мне до деда. Он умел защищать и защищаться, владел оружием, боевым искусством, прошел войну и человеческую, и странную. Я не претендую ни на какие его подвиги. Мое покорное молчание, хоть я и не ожидал этого, привело к тому, что уровень ненависти Еноха ко мне резко упал. Это было похоже на спад температуры. Ему словно стало на меня плевать.

Это оказалось еще обиднее, чем я думал. Я молча сидел и смотрел на то, как он готовится ко сну. Быть пустым местом – это моя профессия по жизни, но здесь для меня и места не нашлось, чтобы накрыть его своей пустотой. Было обидно быть странным в доме странных детей. Я отметил краем сознания, что крой его футболки такой же, как и у меня, а, значит, мисс Перегрин все же выглядывала в настоящее, хоть и запрещала о нем упоминать. Уловив эту деталь, я вдруг начал жадно рассматривать его, словно только что осознал, что Енох родился в девятнадцатом веке. В двадцать первом его внешность сделала бы его аутсайдером, в этом не было никаких сомнений. Чего стоили его синяки под глазами. Почему они вообще взялись? Я мучился кошмарами полгода, но и вполовину не выглядел так же плохо, как Енох. Что-то похожее на жалость закралось в мое сознание.

В общем-то, одновременно с кулаком Еноха, врезавшимся в мою скулу. Позорно, как мешок мелкой картошки, я упал на пол, взращивая в себе обиду и непонимание пропорционально Фионе и ее моркови. Я был предан в самом доброжелательном намерении. Мне было настолько обидно, что я забыл о саднящей скуле и о том, что отец учил меня бить в ответ, не раздумывая. Я тупо смотрел на пышущего гневом Еноха прямо надо мной, думая, то ли он больной, то ли я все же переоценил свои дипломатические способности.

– Не смей меня жалеть, – прошипел он в ярости, с силой которой я еще до сих пор не встречался. Меня уже били пару раз до появления Рики, но это было больше для развлечения, чем от ярости. Я только гадал, как он понял эту жалость во мне, когда я ее только-только обнаружил. Я списал это на ошибку деда. Не так уж мы и отличаемся, наверное.

– И не думал даже, – поспешил оправдаться я.

Енох мне не поверил. Он оттолкнулся от пола и поднялся на ноги. В его молчании явно читалось желание выкинуть меня из окна. Я был близок к тому, чтобы уйти. Я принимал решение остатками чувства самосохранения. Как будто мне так нужно было его хорошее отношение. Пора было снимать розовые очки.

Но нет.

Я аж услышал, как во мне переключило тумблер адекватности. Я сел на его кровать. Мне показалось, что я опять на волне деда, потому что телом управлял кто-то другой, точно не я. Я никогда не был настолько дерзким. Внутри жалкая часть меня съежилась и дрожала от страха быть побитым/убитым его гомункулами. И как-то одновременно я его умудрялся понимать. Доктор Голан от радости сошел бы с ума, осознав глубину моего психоза. Я рискнул посмотреть на Еноха. Он стоял спиной ко мне, лицом к окну, и в полутьме его комнаты я угадал его растерянность. Как будто, не знаю, он ждал, что я или ударю его в ответ, или уйду. Когда он повернулся, я по наитию понял, что он не решил, что со мной делать. Когда слетала вся его завеса нелюдимого неприятного парня, он становился каким-то уязвимым. Правда, при мне она слетала секунд на двадцать, так что все это мои домыслы.

– Просто сделаю вид, что тебя здесь нет, – наконец пробормотал он, перекидывая полотенце через плечо. Я как тень последовал за ним, останавливаясь в дверях его миниатюрной ванной комнаты. Ее обустройство ввело меня в какой-то идиотский восторг непродвинутым технически прошлым.

Я был очень занят отсутствием труб у странного умывальника, когда поймал себя на том, что смотрю то я, в общем, не на умывальник, а на его руки. Они были очень белыми, и если на фоне крови это казалось не таким пугающим фактом, то на фоне белого таза очень даже. Я забеспокоился.

Может, стоит спросить его, живой ли он сам? Мало ли тут всяких чудес.

– Джейкоб, пожалуйста, оставь меня в покое, – его тон стал каким-то равнодушным. Я не был готов к а) своему имени и б) слову «пожалуйста». Я и так поступал странно, но эта его уязвимость и стремление к одиночеству показались мне слишком знакомыми, чтобы я вдруг опомнился и ушел. Я был словно во сне. Все окружающее было для меня дико и в то же время интуитивно знакомо. Разделился ли я на старого и нового Джейкоба в тот момент, когда вошел в эту комнату? Тогда я этого не знал. Сейчас мне вспоминается только то, что я сделал в пылу нервозной горячки, на инерции странного дома для странных детей, одним из которых я так мечтал стать в детстве и кем, к своему ужасу, все же оказался. Эта инерция толкала меня на необдуманные, но какие-то однобокие поступки, которые я идентифицировал как глупые. Моя мать считала интуицию чем-то вроде рудимента, абсолютно лишнего в нынешнем прагматичном мире. В тот момент, когда я сделал шаг вперед, возможно, самый стоящий шаг в моей жизни, я чувствовал необходимость в этом чисто интуитивно, если можно так назвать временное расстройство желудка, решившего вдруг, что он свернувшийся клубком еж. В тот момент я не знал, что встречусь с этим чувством еще не раз. Я не знал о том, что оно спасет жизнь не только мне, но и всем, кого мне посчастливиться назвать своими друзьями и своей семьей. Я просто поверил в то, что моему шестому чувству, очевидно, живущему где-то между пупком и желудком, известно, как преодолеть барьер прошлого с тем, кто не готов меня принять. Хотя мне казалось, что я заколдован и вообще сплю, я хорошо помню каждое свое движение. Я не помню, чтобы я чего-то боялся. Я был искренен, я не делал ничего демонстративно. На краткий миг моя интуиция подсказала мне мой единственный шанс поладить с Енохом, и я поверил ей, как пятилетний ребенок. Я сделал так, как только и мог придумать пятилетний ребенок.

Я помню, как ничего не испытал, взяв его за руку. Ничего, кроме холода, оставшегося от воды. Возвращаясь в тот момент, я не нашел в себе сил смотреть на его лицо. Его маска отвращения, созданная персонально для меня этим вечером, могла меня спутать. А шанс у меня оставался ведь только один. Мне кажется, что я не испытал никакого страха, устраивая руку на его плече и притягивая его к себе. Пусть я не получил ответа от него, опыт с провалившимся рукопожатием научил меня не ждать ничего хорошего, но и не рассчитывать на плохое. Не знаю, есть ли у меня слова, которые подошли бы для объяснения того, что я сделал.

Наверное, я породил нечто вроде диссонанса или шока в сознании Еноха, замершего так, словно он повстречал медведя на своем пути и решил прикинуться мертвым, чтобы я от него отстал. Мне было кристально ясно, что слова мне уже не помогут. Я завис в пространстве и времени примерно так же, как и он сам, но не от шока. Скорее, от печали собственной тупости, благодаря которой я не могу социализироваться ни в одном из обществ, даже самом странном. Я словно не в этой реальности, не важно, к какому году она принадлежит. Боюсь, что доктор Голан был прав насчёт того, что дед настроил меня на своеобразное сказочное восприятие мира, от которого я так и не смог убежать.

Моя проблема в том, что люди не знают этикета общения в моей сказочной реальности.

Моя скула все еще горела слабым отзвуком рождающейся ноющей боли, когда я зафиксировал его мимолетное движение ко мне. Я успел пожалеть левую скулу, но вместо этого я был сражен всем, что за секунду захватило меня. В ту секунду, когда Енох подался навстречу мне, я был раздавлен миллионом ощущений, рожденных одним весьма нелепым объятием. Я напоминал себе восковую фигуру, ведь тело мое застыло в напряжении, тогда как органы чувств работали на пределе. Часть моего сознания все еще работала на все двести процентов, но лидирующий остаток препарировал происходящее на отдельные фрагменты. Меня бросило в холод там, где его волосы задевали мою щеку, и в жар, рожденный его руками. Его объятие было полно какой-то силы, которая стала для меня открытием. Я был уверен, что он покорился мне, хотя по его силе выходило все совсем наоборот. Я остро ощущал тепло его тела, особенно щекой, прижатой к его виску. По моим подсчетам, я обнимал около десятка человек в своей жизни, восемь из которых приходились мне родственниками, одна прихватила меня насильно, будучи наглой от природы, и только его я обнял самостоятельно, по доброй воле. Впору было зародить в себе сомнения, ведь Енох явно талантлив в том, что касается контроля, но глупо обвинять в моем шальном поступке его. Не глупо, трусливо. Я сравнил себя с трактором, бесцеремонно снесшим изображение реалистичной каменной стены толщиной в пару сантиметров. Я набирался сил для этого и точно проиграл поражение в своей голове каким-то адекватным центром психики, но его ответ остановил меня на первой трети намеченной пути. Я тормозил, о, очень тормозил. Я не успел сгруппироваться физически и эмоционально, прежде чем я осознал, что он пошевелился. От его рук, сдавивших меня в плотном кольце, я был близок к острому кислородному голоданию, пусть и всего на пару секунд. Стоило мне вдохнуть поглубже, как он тут же обмяк, спрятав лицо в районе моего плеча.

Мне было больно.

Объяснить природу боли я не мог. Я только знал, что все странное, что есть в нас обоих, тянулось друг к другу, но наша первая, человеческая душа, отрицала подобное. Я отрицал. И я же сделал шаг навстречу. Я уткнулся взглядом на стену, но глаза сами опускались вниз. Мы ведь были одного роста, как он оказался вдруг ниже меня? Не помню, чтобы я вообще дышал. Все вокруг меня было заполнено Енохом, как в ловушке. Незнакомой мне ловушке, которую я видел. Но не смог избежать. Мои мысли скакали с одного на другое, но ответа на главный вопрос не могли найти.

Я не знаю, что все это значит.

Он оттолкнул меня в ярости. Я начинал к ней привыкать. Его удар я почувствовал многострадальной скулой за несколько секунд и отбил его так, как будто до шестнадцати лет жил в Тибете и практиковал восточные боевые искусства. Он развернулся под траекторией своего удара, и я с легкостью лишил его возможности двигаться, обхватив руками сзади. Я получил вторую волну всего, что составляет Еноха, от его тепла до запаха. Еще никогда в жизни, за весь мой великий опыт прикосновений я не читал никого так быстро, не узнавал так стремительно. Я угадал бы его по одному лишь дыханию в сплошной темноте в комнате площадью метров двадцать. Это пугало.

Он снова замер. Его ярость сменялась отчаянием и ненавистью, затем попыткой равнодушия и снова вспыхивала огнем гнева. Я наблюдал за этим так, как за морем в шторм. Он отдавал столько энергии одними эмоциями, что я обнаружил в себе энергетического вампира. Мне нужно было больше. Он хотел ударить меня затылком. Клянусь, что я никогда не знал о том, как правильно держать человека поперек горла. Я был ошарашен своим выпадом больше, чем Енох. Он снова замер, слегка откашлявшись.

– Какого черта тебе нужно от меня, – прошипел Енох, и я был близок к тому, чтобы пожать плечами. Я вовремя вспомнил, что он не видит меня.

– Пусти меня, – пробормотал я быстрее, чем подумал. В этом в меня определенно был природный талант, я еще ни разу как следует не подумал перед тем, как что-то брякнуть.

– Нет.

Он не спросил, зачем мне это нужно. И это неплохо, потому что я не знал. Я отпустил его, испытал острое сожаление тем, что не могу больше питаться им. Ощущение, захватившее меня на несколько секунд сразу после, напоминало мне голод. Оно росло, словно в моем животе расцвела черная дыра. Я недооценил ее. Я упал на колени, сложившись пополам, проявив невероятную растяжку позвоночника. Я прижимал ладони к животу так, как будто искал там дыру. Мне было еще хуже, чем от дизентерии, которую я подхватил пару лет назад в летнем лагере. Я взмок за долю секунды. Я не мог дышать, выворачиваясь наизнанку.

Никогда, еще никогда я не испытывал ничего подобного.

Я не фиксировал окружающее. Настоящее пришло ко мне не сразу. Я был готов плакать от счастья, когда этот голод, дикий, сравнимый с самой сильной болью, отступил. Я не понимал, в чем дело. Все мое тело предательски дрожало. Тошнота еще подкатывала волнами к горлу, но я хотя бы мог дышать. Я вытер левой рукой лоб, мгновенно растерев толстый слой пота. Моя правая рука была в крепкой хватке.

Енох держал мою руку возле своей груди.

Я отшатнулся сразу же, как понял, что моя ладонь как будто в самом деле касается чего-то горячего и ритмически сокращающегося. Как будто я потрогал его сердце. Ужас рос во мне прямо пропорционально изумлению. Я сжимал и разжимал руку, как ненормальный. Енох смотрел куда-то мимо меня с досадой, но никак не с удивлением, как будто он уже проходил это раньше.

Моя логическая цепочка была быстра, если бы не один чертов вопрос, который уместился в два слова:

– Какого хрена?

Енох не ответил. Я не удивился, хотя бы потому, что в подобие моего шока люди обычно не имеют сил на то, чтобы еще чему-то удивляться. Я случайно вернул в памяти эпизод этого сумасшедшего голода и чуть не вспотел второй раз. Я сел на полу, обнимая колени. Я достаточно играл в нового Джейкоба. Я не хочу, я действительно не хочу быть странным. Одно дело – зажигать огонь, но совсем другое – видеть монстров и страдать этими припадками. Я был опустошен и измотан. Я находился на грани своего мужества, на грани своего сознания. Я до отчаяния хотел уснуть, но вопрос не давал мне закрыть глаза. Мне было страшно. Я боялся самого себя.

– Надень.

Я послушно нацепил протянутые мне очки. Поначалу я ничего не видел, кроме того, что стекла очков окрашивают комнату по-разному. Затем Енох сжал пальцами мой подбородок и заставил меня поднять взгляд. В центре его груди, с уклоном влево, ритмично перемещались потоки цветных вихрей. Это было красиво, хотя и не понятно. Енох высказал что-то о моей непроходимой тупости, после чего я заметил это. Я не претендую на звание биолога или анатома, но я точно усвоил, что сердце человека было четырехкамерным. Но не сердце Еноха я видел только два. Слабые, призрачные контуры двух камер. Это было странно, но нужного мне ответа я не получил. Я стянул очки, пожав плечами, после чего Енох вздохнул. Устало. Возможно, еще более устало, чем это сделал бы я. Прежде, чем я успел выдать хоть один звук, он запустил руку в банку, поморщился, вытащив свежее сердце, после чего совершил этот фокус с подменой сердец. С самим собой. Он побледнел, но я больше не смотрел на него. Я в слабом отзвуке страшного понимания смотрел на его сердце, черное наполовину. Мертвое наполовину. Мои глаза округлились, по моим подсчетам, до размеров арбуза. Мои мысли летели со скоростью света, пока он менял сердца обратно. Его трофейное бычье сердце заметно увяло, когда он вернул его в банку.

Я складывал два и два. Мой приступ был ему знаком, да и в движениях его было много какой-то обыденности. Моя странность была точной копией таланта моего дела. Не нужно было быть Нобелевским лауреатом, чтобы понять, что Енох проделывал это, чтобы помочь моему деду. Да только с чем, что такое этот чертов приступ?

Перед моими глазами все еще стояло наполовину мертвое сердце. Вопросов меньше не стало, но я вдруг переключился на то, что должен испытывать Енох. Он не был полным ублюдком, если пошел на это. Да только что это такое? Мне грозит это еще раз?

– Расскажи мне, – одними губами взмолился я, с возросшим сожалением всматриваясь в его лицо. Теперь понятно, откуда его синяки под глазами и совершенно белый цвет рук. Он запретил себя жалеть, но я ничего не мог с этим поделать.

– Ты ведь не дашь мне уснуть? – с безнадежностью в голосе произнес Енох, после чего рывком поднялся с корточек на ноги и прошел обратно в свою спальню. Я, пошатываясь, побрел за ним. Я не хотел сидеть, не найдя в себе этих сил, поэтому просто лег на вторую половину его кровати. В конце концов, я трогал его сердце, ничего страшного в том, что я полежу в метре от него, уже не было лично для меня. Я ждал, когда же он заговорит, но он молчал.

Я с трудом повернулся на бок. Он лежал с закрытыми глазами, запрокинув руки за голову. На секунду я подумал, что он спит, однако Енох тут же открыл глаза. Он сверлил взглядом потолок.

– Мы узнали о странности Эйба случайно. Возможно, прошло несколько лет с тех пор, как он появился у нас, он не знал тогда ни единого слова по-английски. К той вылазке он достаточно свободно общался, так что да, наверное, он был с нами уже в пределах трех лет. Виктор подбил его и Хью на вылазку, конечно, без ведома мисс Перегрин, – я смотрел на него и понимал, что для Еноха это все словно было вчера. – Это была та ночь, когда Виктор погиб. Эйб никогда не смог простить себе его смерти, хотя никто его не винил. Пустота была одна, но это не делало ее менее опасной. Эйб и Хью бежали к петле, будучи полностью уверенными в том, что Виктор позади них. К моменту, когда они вернулись в дом, его отсутствие уже было замечено. Это был тяжелый день для всех нас. Лишь случайно, несколькими днями позже, мы услышали, как Эйб описывает пустоту. После этого его странность больше не была загадкой. Так нам казалось. Он часто выбирался в деревню, сопровождая девочек за продуктами или платьем. Он сопровождал даже мисс Перегрин, особенно тогда, когда ей нужно было уезжать. Я не знаю, что произошло в Лондоне в тридцать восьмом, но одно нам сказали точно – Эйб может не только видеть пустоты, но и контролировать их.

Он вдруг замолчал. Я слушал его, не думая ни о чем, а потому смысл его слов дошел до меня с опозданием. Я уже хотел задать вопрос, но он вдруг продолжил.

– У его способности был странный побочный эффект. Он мог выходить на связь с пустотой, когда она захочет, но точно так же могла и она вызывать его, и тогда он испытывал голод нечеловеческих размеров.

Он снова замолчал. Я ощущал всем телом, насколько трудно ему об этом говорить. Я хотел, действительно хотел его прервать и даже поднял руку.

– Не думаю, что кто-то знал другой путь его спасти. Человеческий организм не может перенести этот голод, только если не утолит его. Только я мог предложить… – он впервые запнулся. – Подходящее питание. Мисс Перегрин предупреждала меня, что так будет, что я не обладаю бесконечным запасом сил. Но я посчитал, что если он умрет без меня, я никогда, – он оборвал себя.

Мне было так стыдно и неловко слушать это, как если бы Эмма описала мне характер своих отношений с моим дедом. Он молчал, но я и не хотел знать больше. Во мне одновременно царило и восхищение, и огромное, громоздкое чувство вины.

– Прости, – произнес я, хотя не знал, за что извиняюсь.

– Он написал мне о тебе. В одном предложении за все семьдесят лет. Так что я, – он повел рукой в воздухе, – не удивлен. Хотя мне не хотелось бы пасть жертвой ваших чудесных портманских талантов. Но иной роли во всем этом дерьме мне не уготовано, – горько усмехнулся он. Я не стал спрашивать, о чем он. Мне было достаточно этой горечи, которая могла бы открыться и мне, если бы я подумал над тем, что происходит. Не думаю, что я умею контролировать пустоты, но этот эпизод значит, что это существо обо мне знает.

И сказать, что мне страшно – это ничего не сказать.

– Хватило же меня на семьдесят лет, – совсем тихо добавил Енох, и я не выдержал этого.

– Я не буду использовать тебя, – твердо произнес я, оказываясь над ним. Мне до боли нужно было смотреть в его глаза, чтобы убедиться, что он верит мне.

– Тогда ты умрешь. Потому что они могут выносить этот голод, а ты нет, – равнодушно пояснил мне Енох, отказываясь встречать мой взгляд. Мое отчаяние возросло одновременно с тем, как я сосредоточился на его изможденном лице. – Успокойся, Портман, мне нечего терять. Все равно ты уйдешь. Я бы ушел. Кто станет рисковать своей отличной, нормальной жизнью?

– Я не, – но его рука не дала мне договорить. Я послушно замолчал.

– Не лги. Как только ты увидишь ее, ты побежишь со всех ног, и никто тебя не осудит.

Ее. Пустоту. Мне снова стало нехорошо. Я вдохнул и выдохнул. Страх поселился во мне только с его словами. Страх не перед монстром, ведь я уже видел его однажды вживую и много раз в кошмарах. Страх оказаться бесполезным, даже если я останусь сражаться.

– Если бы у тебя был выбор, – начал я.

– Я сидел бы в чертовом атомном бункере, – немедленно оборвал меня Енох. Взгляд его темных глаз был пугающе серьезен. – Потому что я эгоистично дрожу над своей жизнью, пусть даже такой жалкой. Наверное, именно поэтому выбора мне никто и не дал.

Я хотел разубедить его в том, что он не трус. Трус не может отдавать себя, спасая другого, но я не знал, какими словами это выразить. Я лег на кровать рядом с ним, не понимая, почему после этого вечера он кажется мне еще более чужим и незнакомым, чем в это же утро. Он молчал, накрывшись одеялом.

Я вдруг подумал, что было бы, если бы Эйб Портман не был моим дедушкой и моим талантом было бы только шумно пукать классическими мелодиями. Всем было бы плевать на меня, на то, что я есть. Проецировал ли я себя на Еноха? Конечно. Было ли это ошибкой? Я не знаю до сих пор.

– Почему ты не уходишь? – спросил он секундой, минутой или часом позже. В его комнате не было времени. В его вопросе была безнадежность, которая импонировала моей внутренней уверенности в своей бесполезности. Он лежал ко мне спиной, и я не видел выражения его лица. Должно быть, он устал. Устал смертельно. Благодарил ли его когда-либо дед?

Я никогда не видел фотографии Еноха, осознал я. Никогда. Я не слышал о нем от деда ни разу за все детство. Это значит, что мой дед поступил по-свински, восприняв его жертву как должное?