Текст книги "Грядет новый мир (СИ)"

Автор книги: Sgt. Muck

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Я рассчитывал на толпу в час пик, которая могла спасти нас. Чем ближе была новая остановка, тем иррационально медленнее билось мое сердце. Мне некогда было задумываться о нарушенной адаптации моего организма к стрессу. Нам пришлось оставить Сергея умирать здесь, но смерть меня уже не впечатляла. Меня словно заморозила Алтея. Впервые мой мозг и мое тело работали сообща. Как только поезд остановился, я бросился к выходу, пробираясь сквозь толпу. Мы бежали к лифтам, пока я думал, что делать дальше. Наш внешний вид делал нас отличной мишенью.

Когда лифт открыл свои двери, я вдруг понял, насколько же нам повезло. Вокруг толпились поклонники комиксов, фильмов и мультиков, и на их вычурном фоне мы были абсолютно нормальными. Забавно, но ведь я ничем не отличался от них всего пару дней назад, за исключением того, что сказка, в которую я верил, принадлежала лишь мне одному. Эддисон вел нас по запаху, а я отключился, подумав о том, что было бы, если бы дед привез меня на остров на каникулах безо всякой войны с тварями. Разве родилась бы эта порочная зависимость между мной и Енохом? Может быть, это как раз и стало бы обычной влюбленностью, которая быстро бы прошла, определив мою ориентацию. Ведь мы никогда не прошли бы вместе через полный смертельной опасности путь, держась только друг за друга, а ведь именно это и послужило причиной нашей близости. Я уже не знал, что лучше – настолько привязаться к Еноху или поступить, как обычный парень в моем возрасте.

Но Енох не был обычным. С ним никогда не получилось бы временно, несерьезно. Он никогда не совершил бы такой ошибки. Значит, он видел во мне больше, чем я сам. Я должен был либо вытащить его, либо умереть. Жить с мыслью о том, что его не будет со мной, было выше моих сил. Он отдал мне часть сердца, а я – душу. Не думаю, что душа может влюбляться миллион раз.

Мы добирались до грязного притока Темзы не знаю сколько времени. Я был погружен либо в свои мысли, либо в оценку окружающего. Пустота следовала за мной, как привязанная, и она хотела есть все больше и больше. Я уже жаждал пару тварей, лишь бы накормить ее. С каддой новой секундой голода она грозилась вырваться из-под моего контроля. Признаюсь, что Шэрона я не рассматривал, как знающего, до самого последнего момента. Мое представление о мире странных было узким, даже очень, и я представить себе не мог, что есть те, кому все равно, под чьим контролем быть, лишь бы деньги платили.

Я представлял себя роботом. Помогло ненадолго. Пробовал интересоваться Шэроном и его волшебной лодкой, но и это не работало. Все, о чем я мог думать – это о боли, которую я причинил Еноху. Мне хотелось отмотать время назад, да только я поступил бы точно так же, не зная об опасности его потерять. Что толку теперь жалеть, да, и все равно я не мог остановить этот поток воспоминаний, связанных с Енохом. Я смотрел в грязную воду реки, но видел только руки Еноха, крутящие зажигалку. Закрывал глаза, но вспоминал лишь его усмешку. Мне было так тяжело на душе, что я даже не понял, в каком отвратительном месте я оказался. Я лежал под брезентом и хотел помочь себе какой-нибудь беззаботной фантазии вроде спокойного утра дома вместе с Енохом, но не получалось. Мне не позволяла совесть.

Более того, даже если бы я и спас его, я бы не имел права и дальше рушить его жизнь. Я должен буду оставить его сразу же, как только вытащу их всех из лап тварей. Я не имею права на будущее с ним, если я не смог вовремя оценить его значение для меня.

Мне кажется, что путешествие по Акру Дьявола началось с опасности, но благодаря пустоте, я этого не заметил. Она вытащила нас из лап этих пиратов, помогла спастись и причалить, но, обрушив мост, она лишила нас своей помощи. Я испытал что-то похожее на сожаление, и не потому, что некому было больше нам помогать, нет. Старый Джейкоб мог бы и к такой пустоте привязаться. Я ведь тоже был странным даже для обычных странных.

Более того, как выяснилось, я предпочитаю парней. Точнее, всего одного. Меня это не ошарашивало потому, что я не верил, будто бы это имеет значение. Я словно собирался наказать себя за провал с Енохом, собственноручную катастрофу. Я не собирался вообще потакать своим потребностям в отношениях. Если я не несу ничего, кроме боли, как я могу обрекать на нее кого-то еще?

Мы понимали, что без проводника в этом страшном, полном грязи, вони, крови и анархии месте мы пропадем. И да, мы опять шли по земле, усеянной многолетним слоем дерьма различного происхождения. Я почти принюхался к этому благоуханию. Убедить Шэрона оказалось проще, чем мы думали, и вскоре мы уже шли за ним к юристу, готовые пообещать все, что угодно, лишь бы он помог нам. Это было странно, ведь мы были детьми-самоубийцами, если так уж подумать. Шэрон приказал нам ждать, но, признаюсь, я не мог усидеть на месте, понимая, что Еноха держат где-то рядом. Мы отставали всего на пару часов, но я не обманывал себя – пройдет время, прежде чем мы найдем их. В лабиринте безымянных отвратительно темных улиц мы потерялись бы навсегда, а ведь еще плохо заживающие, кое-где воспаленные раны, усталость, голод и потребности во сне. Стоя посреди обманчиво чистой площади и ожидая Шэрона, я безотчетно хотел иметь оружие. Не знаю, почему во мне возросло это желание именно сейчас. Эмма смотрела в витрины. Она, кажется, заметила что-то и собиралась тащить меня спасать каких-то странных, но я был аморфен. Мне было вот все равно, кому там нужна или не нужна моя помощь. И все же она затащила меня в этот магазин странных, просто потому, что мне было все равно, где ждать. Мы смотрели их маленькие представления, и я вообще не собирался требовать глобальной справедливости в этом гнилом месте. Как будто Эмма собиралась меня слушать. Она взяла в заложники хозяйку, потребовав рассказать все, что знает о тварях. Эддисон помогал ей во все свои собачьи силы. Я же искал оружие, однако в этом месте все носили при себе. Я считал, что мы попросту теряем время здесь. Да, мы узнали, где твари хранят наших друзей, но зато потеряли Шэрона, а я сделал большую ставку на него. Мы были в одиночестве посреди этого аморального лабиринта грехов, без оружия, без запасов и без плана. Удивительно, как нам удалось обнаружить чертов мост, хоть мы и бродили несколько часов. Мост можно было пробежать, но я достаточно играл в видеоигры, чтобы понимать, что это никогда не сработает. В реальной жизни не было бэк-апов, и приходилось думать головой.

Да, запустить внутрь Эддисона на разведку было единственной пришедшей в голову идеей. Хоть я и мечтал ворваться в эту крепость аки герой боевика, я был высоким, но крайне худым подростком, который если бы и вырубил кого, то только по счастью. Говорящие головы меня не удивили, наркоманы тем более. Я вообще не был способен чему-то удивляться. Я прошел такой длинный путь, чтобы меня остановил какой-то мост? Пиками мы пытались соорудить мост, и мешали нам только крики наркоманов с берега. Все это звучало нереально, но в критической ситуации ты просто делаешь и делаешь все, что только можешь, надеясь, что успеешь как можно больше перед тем, как тебя схватят.

Мы даже пошли по этому мосту, соскальзывая с этих пик. Я не понимал высоту под собой. Я был одурманен близким расположением крепости и моими успехами до этого. Я был так обнадежен, что пропустил ощущение пустоты. Более того, я был слишком самонадеян, надеясь на послушание скрытой в темноте моста пустоты. О, я говорил на языке пустот идеально, только вот она не знала меня. У нее не было поводов слушаться.

Вот тогда я по-настоящему испугался за свою жизнь. Я кричал пустоте, задыхаясь от давления на груди, пугаясь каждого треска в своем теле, меня крутило в воздухе, меня тошнило, и боже, мне наконец-то стало очень страшно. Пустота встряхнула меня как следует, заставив приквсить язык. Он взорвался ошеломительной болью. Я прикусил щеку за компанию, и рот мой наполнился кровью со знакомым привкусом железа. Я глотал ее и снова кричал пустоте на нужном языке.

Это должен был стать конец.

Я не знаю, почему она опустила нас на мост в конечном итоге. Мне было незачем об этом думать – я явно ощущал трещины в паре ребер, из-за чего я даже не мог сделать полный вдох. Мост вокруг меня кружился, отказываясь замирать. Я даже не думал о Енохе. Я думал о своей жизни, которую чуть не потерял, потому что не додумался проверить мост на наличие пустот, а мог бы предугадать это. Меня вырвало кровью и примесью желчи. Каждый из нас пострадал в значительной мере, и Эмма смотрела на меня с таким презрением. Как будто я обещал покорить все пустоты с первого взгляда. Я не знал, почему та пустота отказалась меня слушаться. Возможно, она уже была в клетке и терять ей было нечего. Мы кое как вернулись на улицу, ведущую к мосту. Нас обстреливали поначалу гнилыми фруктами, после чего я поздно увидел, как вооруженные наркоманы, лишенные зрелища нашей эпичной смерти, собираются идти против нас. Нет, я не испугался больше, я с горьким разочарованием подумал, что лучше было упасть с высоты, чем быть убитым одним из этих людей. У нас не было сил и возможности сражаться, Эддисон, несмотря на сломанную лапу, пытался их уговорить.

Господи, как же хотелось, чтобы все поскорее кончилось.

Но я недооценил стремление Эммы попасть в крепость. Когда перед нами возник военный автомобиль, я был готов просто скрыться, тогда как и она, и Эддисон рванули к нему. Разве их цели были важнее моей? Так почему они поступали так необдуманно, так глупо, рискуя жизнями больше, чем это необходимо? Глуп ли был я, побежав за ними? У меня не было других союзников, и потерять их я никак не мог. Поэтому я побежал, несмотря на то, что Эмма упала на землю от удара битой. Я побежал потому, что выбора у меня не было. Физически – да. Морально – нет. Мог ли я считать себя трусом? Думаю, тогда я эволюционировал от труса до глупца. Прогресс налицо.

А затем меня снесли с ног, со всей силы ударив битой под колени. Я рухнул, как подкошенный, жалко отползая в сторону вместе с Эммой. Нас ведь спасло, фактически, то, что твари не узнали нас в лицо, а приняли за особо рьяных наркоманов. Ведь окажись мы в клетке по соседству с нашими друзьями, мы никогда не смогли бы помочь им. Я полз и тащил за собой Эмму, пугающе бледную, без сознания, с явными признаками кровотечения. Мой мозг попросту перестал воспринимать происходящее. К тому моменту, когда я увидел, как надо мной заносят огрызок трубы, я позволил своему сознанию благодарно отключиться.

Блаженная тьма не была непрерывной. Иногда я видел какие-то сверхъяркие картинки незнакомой комнаты, женщины, которая дула на меня какую-то пыль, потом я видел родителей, плачущих над обгоревшим трупом в морге, Еноха в клетке. Эта тьма лечила меня, но перегружала мой мозг страшными картинами моих страхов и переживаний. Я видел выпотрошенного Эддисона, видимого после потери души Милларда. Я стонал и метался в новой, уже своей клетке, которая не пускала меня на помощь к тем, кого я любил и кем дорожил. Я плакал во сне, может, и в реальности.

Я не знаю, сколько я провалялся в этом галюциногенном бытие. Когда я открыл глаза, передо мной была грязно-бежевая стена с оторванным куском обоев. Мне было хорошо и тепло, я был до подбородка укутан одеялом и с трудом мог пошевелить даже пальцем на ногах. Мне было настолько уютно, что я не сразу вспомнил все, что произошло. Потеря Еноха снова ударила меня вглубь моего истощенного организма. Я вдруг вспомнил о треснувших ребрах, но дышал я свободно, потом о вооруженных наркоманах, но я вроде точно жив, если так страшно хочу в туалет. Я нашел в себе силы встать, хотя меня был страшный озноб. Я завернулся в одеяло до подбородка и сполз с постели, нетвердо стоя на ногах.

Тогда я, в общем-то, и заметил странного половинчатого человека, спящего на стуле в моей комнате. Когда я подошел к нему, держа на плечах одеяло, царь сонного царства, не иначе, он дернулся и проснулся. Через пять минут его, Нима, болтовни я смог добиться информации о туалете. Я не знал, где Эмма, где я сам, кто вытащил нас от толпы озверевших людей, жаждащих дозу, но я был относительно в порядке. Озноб проходил, видимо, из-за того, что я начал двигаться, и осталась только слабость. Одежда на мне была незнакомой – хотя я уже отвык и забыл ту, что носил дома – линялой, но не так уж больше по размеру, как это обычно бывало. Я посмотрел на свое отражение и не узнал его. Во-первых, у меня отросло какое-то редкое и отвратительное подобие щетины за все это время, во-вторых, на месте и так худых щек образовались провалы, и мои и без того гигантские глаза увеличились настолько, что грозили выпасть. Я был похож на лягушку. На моем лице белели тонкие шрамы, практически незнаметные, но в целом я выглядел отлично. Это и было странно.

Ведь я помню, сколько раз меня били за последние дни.

Я поковылял к кровати. Тут уже был какой-то доктор, бледная, но как будто бы здоровая Эмма и Шэрон, плащ которого выглядел особенно осуждающе. Первое, что я спросил – сколько времени я здесь провалялся. Узнав, что полтора дня, я сперва не поверил, пока не узнал о странной целительнице, а потом сел на постель, закрыв лицо руками. Полтора дня – это огромный срок, за полтора дня Еноха могли убить, могли лишить души, могли избить. Я не думал об остальных детях, мне не хватало сердца на них, в отличие от Эммы. Я был эгоистичен, страдая лишь за одного. Я настолько ушел в свои фантазии о том, что я буду делать, если увижу тело Еноха, что даже не слышал, как Эмма объясняла причину моегр странного поведения.

Кажется, в ее монологе проскользнули слова “любимый человек”.

Вскоре нас оставили, предупредив о чаепитие с мистером Бентамом. Чаепитие. Пока Еноха могут пытать. Хоть я и не был отличным бойцом, я сразу же согласился с Эммой о том, что нужно бежать. Однако мы сидели в моей палате и ждали приглашения в гардеробную под присмотром Нима.

–Эмма, полтора дня…

–Джейкоб, этот Каул был с нами четыре дня. Ты думаешь, он не знает, за кого ты согласен сделать все, что им нужно? Думаешь, он станет разбрасываться козырем управления тобой? Енох живее всех живых потому, что Каул будет манипулировать тобой за его жизнь, – произнесла Эмма горячо и убедительно.

Только что я за птица такая, если так буду нужен тварям? Но Эмме удалось меня обнадежить. Нас проводили в гардеробную, где мы наспех переоделись. Я устал от костюмов, но джинс здесь не водилось, не то время. Через окно мы выбрались на какой-то парапет огромного здания, по которому мы шаг за шагом передвигались, ища другое открытое окно. Я не знал, что за извращенец этот Бентам, хоть и был благодарен ему за лечение, но ждать больше я не мог. Енох был рядом.

Мы пробрались в какой-то музей. Еще никогда мне не была так безразлична история странных. Комната Сибири удивила чуть больше, особенно наш эпический побег оттуда. Мое призвание было определенно убегать и везде находить кучу дерьма. В этот раз вместо дерьма был огромный медведь, который нас и остановил. Ладно, мне уже было пофиг, как умирать, я смирился с этим раз пятый. Но вместо зубов меня ожидал мокрый, шершавый язык. Медведь меня лизал. Отвращение пополам с детским изумлением дало мне возможность забыть о страшных экспонатах хозяина этого дома. Бентрам настолько надоел со своим чаем, что я согласился на его пятое по счету предложение, лишь бы выяснить, что он знает о Енохе и остальных. Он был поражен моей кровожадностью, когда я предположил, что из нас хотят сделать чучело. Я подумал о том, что между кровожадностью и странным реализмом есть разница. Я подхватил от Еноха именно этот реализм, который допускает абсолютно все извращенные увлечения.

После Еноха с его сердцами, наверное, я был способен заподозрить многое.

Бентрам заявил, что я копия деда, и он ничуть не удивлен, что я повторил его выбор. Очевидно, он имел в виду меня и Эмму. Я не стал его разубеждать, а то мало ли, он мог и отказаться нам помогать. А в том, что он почему-то помогал, я уже не сомневался. Я сидел на диване, окруженный теплом одеяла и жаром выпитого чая, и от огня камина меня разморило. Мре показалось, что я задремал. В который раз я видел, как сильно я сжимаю Еноха в своих руках, спасая его из плена. Не знаю, почему Гораций видел иное, если бы я вытаскивал Еноха, я сломал бы ему ребра своим объятием. Я слушал его историю вполуха, тем более что глобализация проблем странных и тварей меня все еще никак не волновала, я оказался в эпицентре, это так, но я не сражался за единство, за правду и прочее, нет, я шел вперед, потому что был виноват перед единственным человеком, который согласился быть со мной, прекрасно видя меня насквозь. Не думаю, что Енох однажды сказал бы мне, что он во мне разочарован, как миллион раз я слышал это от близких и от бывших друзей. Иногда мне кажется, что он остается со мной потому, что разочаровался во мне изначально. Хуже мне уже не стать, чем в те, первые дни.

А я вообще спрашивал Еноха о том, согласен ли он быть со мной? Все выглядело так, словно я пробрался прямо под его многолетнюю защиту и устроился так, как будто мне там самое место. Ч не отрицаю, что иногда я очень наглый и разбалованный богатыми родителями, но цену своим поступкам я обычно всегда определял. Поздно, но определял. И только в тот момент у камина Бентрама я еще не мог до конца осознать свой поступок, который никак не повлиял на факт пленения Еноха, но не давал моей совести покоя, потому что я должен был сказать иначе.

Я обязан был обещать ему, что вернусь. Мне было стыдно за свои семнадцать, за эмоциональную незрелость, за страх перед ответственностью. Я хотел бы вернуться взрослым. Это удивительно, ведь обычно зависимость нельзя отложить во времени, впрочем, как и любовь.

Всю свою жизнь я буду искать точное определение для моего чувства к Еноху.

Я отвлекся от своих мыслей, когда услышал про Библиотеку Душ. Против воли в моей голове вдруг всплывали старые сны, в которых я видел полки и сосуды, самые различные. Весь сон был полон полок. Это, должно быть, было совпадением, но я наконец решил прислушаться. История многолетнего конфликта воспринималась мною как страшная сказка, и я вдруг подумал, что мой дед мог знать обо всем этом. Он не смог бы трансформировать это для моего детского сознания, а жаль, ведь все стало бы логичнее парв дней назад, и, кто знает, все можно было бы изменить. Даже с учетом Бентрама и его медведя, страшной армии мы не представляли. Но к тому моменту, как он заговорил о том, что его машину можно починить, я вдруг заранее понял, зачем мы ему нужны. Не нужно быть таким уж умным, чтобы понять, что машина, подобная этой, на бензине работать не будет. Он хотел, чтобы я привел ему свою пустоту. Он озвучил мою мысль, а я испытал вместо радости от реального плана проникнуть в крепость странную грусть. Ведь пустота служила мне верой и правдой, охотнее, чем остальные – может быть, не таким уж плохим странным человеком она была в прошлой жизни. Я не стал убивать ее тогда, но должен буду притащить на смерть сейчас – это воспринималось мною почти как предательство. Ее жизнь ничего не стоила, пустота была монстром, да, и моя инфицированная Енохом душа в целом понимала, что так нужно поступить.

Но почему же я себя так отвратительно чувствовал? Забавно, ведь если бы я не был занят вопросами морали пустоты, я бы услышал важные слова про библиотекарей. Но я, как любой подросток, был слишком отвлечен и лабилен, чтобы слушать все. Я не искал опасности в Бентраме.

Мне не нужно было говорить, что пустота жива. Думаю, я постоянно ощущал какой-то ее отзвук, но мне было не до нее. Только теперь я прислушался и понял, что она где-то неподалеку, обессиленная, злая, но живая. Что удивительно, не голодная. Как только я настроился на нее, я буквально услышал, как она зовет меня. Я чувствовал себя просто отвратительно, но иного выхода не было. Я должен был привести ее сюда, чтобы проникнуть внутрь крепости.

Эмма зачем-то просилась идти со мной. Она снова верила в меня, и от ее наивности меня подташнивало. Или от сотрясения я не отошел. Черт знает. Я не хотел, чтобы она снова посмотрела на меня с презрением. Я шел с ней, потому что в плену был Енох, но если бы он остался со мной, что я сделал бы тогда? Шел бы за Енохом, потому что доверял ему и его решениям больше, чем себе. Путь с ним был бы короче, быстрее и правильнее, ведь он был способен мыслить трезво, в отличие от меня и Эммы. Но я не стремился бы так в крепость, это уж точно, может быть, это и к лучшему.

Ведь такую трусость мне Енох бы не простил. А так я компенсировал это почти героизмом, хотя, опять же, если подумать, мы шли вперед не благодаря мне, а чаще всего вопреки, но это как-то не откладывалось в голове.

Как и роль Еноха, так и мои ошибки. Поразительно диаметральные стороны общественной амнезии.

Шэрон потребовал изобразить его раба, а я то в актерском мастерстве преуспел, особенно в том, как свалить из школы или с работы, которую ненавидел всей душой. На меня произвели впечатление замучанные медвегримы. Я не был борцом за права животных, но это казалось мне еще большим преступлением, чем плен странных и их продажа. Я допускал, что странные могли быть сами выноваты в том, что их выставили за витриной, но животные! А ведь в этом было мое двуличие, ведь Енох вырезал у животных живые сердца, и это я преступлением не считал. Он же не заставлял их биться друг с другом, ну, по крайней мере, не живых, не держал голодными, он просто забирал жизнь. Я считал, что его дар дает ему право на это.

Притон произвел на меня впечатление еще более сильное, чем плененные животные. Здесь валялись люди в еще более глубокой наркотической зависимости, в сильном опьянении, в коме. Чем глубже мы проходили, тем труднее мне было сдержать ужас. Знать о такой жизни – это одно, но видеть ее – совсем другое. Странный мир ничем не отличался от моего, ведь и в моем были миллионы таких притонов. Мне было жалко этих людей, падших, жалких, ничтожных, обладающих талантами, о которых мечтают нормальные дети, чтобы помогать другим, как супергерои из комиксов. А они вместо этого погибают зря.

Если существовала Библиотека Душ, то я хотел бы, чтобы она сортировала людей на достойных таланта и нет, если это как-то возможно. Собери команду людей вроде Горация, рассчитывай будущее и предотвращай такие места. В моем сознании это звучало просто.

Наконец я оказался в комнате для бойцов. Очень хотелось смыть с себя восхищеение Эммы, липким толстым слоем покрывшее меня с ног до головы. Я не боялся пустоту, я боялся провалиться. Ведь эти люди были лишены всяческого рассудка, они могли убить и пустоту, и меня в любую секунду. Я должен был разыграть целое представление, сделать вид, что я убил ее, а потом забрать. Фантастика, да, но меня спасло мое сумасшествие, которое как всегда возникль под влиянием сильнейшего стресса. В тот момент я был способен на все. Моя способность перебрасывать силу из своих эмоций в контроль пустоты достигла совершенства. Я еще даже не приблизился к ней, а уже увидел, как она выполняет мой приказ сесть. Толпа шумела, и это было прекрасно – они не слышали, на каком языке я говорю, считали, что я молюсь. Мои ноги ступали по крови, засыхающей, сворачивающейся, где-то темной, где-то алой. Пустота не была голодна, она наелась до отвала на потеху остальным. Она не хотела ничего, просто уйти.

Я встал, разглядывая шрамы на теле пустоты. Мы успели вовремя, ведь она уже истекала тонкими струйками кровью, слабея медленно, но упорно. Она узнала меня без сомнений и едва не понеслась мне на встречу. Я все равно представлял ее собакой. Никогда больше мне не попадется более послушная пустота, чем эта. Я объяснил ей, что уведу ее, если она сделает все, что я скажу. Пустота кивнула в полной готовности, и наше представление началось. Я приближался, она сбивала меня с ног, аккуратно, профессионально, так что я себе ничего не сломал. Я размахивал ножом, найденным на земле, и толпа смеялась, веря, что я быстро умру. Наконец я замахнулся, и пустота умно надавила на старую свою рану. Брызнула кровь, и толпа ахнула. Я полетел к стене, но приземлился коленями на землю. Вообще-то для первого раза я справлялся почти правдоподобно. Пустота крутила меня в воздухе, делала вид, что бьет меня о стену, я орал, как резаный, хотя мне хотелось просто поржать. Я нервничал, что не смогу вытащить ее отсюда невредимой. Толпа уставала от нашего спектакля.

Нужно было действовать. Но для этого я обязан был воткнуть в нее нож. Я общался с ней, спрашивая, куда можно. В нужный момент она попросту заставила меня проткнуть ей голову снизу, после чего сделала вид, что отключилась. Я грохнулся с ней на землю, ударившись локтями. Началась процедура проверки, меня объявили победителем, толпа ринулась в клетку тыкать пустоту, диковинную для них. Как же трудно было просить ее лежать неподвижно. Возможно, мы ушли бы спокойно, если бы не дилер. Мне пришлось просить пустоту разобраться с его горячими парнями, и она сделала это с большим удовольствием. Я чувствовал, как она слабеет. Мой удар не был так уж безвреден для нее.

Оказалось, что уйти с пустотой, облитой кровью и краской, не так и просто. Мы с ней сошлись во мнении, что боевых медвежат надо спасти, но от этого мы не передвигались быстрее, да и привлекали всеобщее внимание. Я уже думал смыть с пустоты краску, как меня тут же назвали сумасшедшим. Я как-то поразительно быстро привык к тому, что вижу ее. Она нянчила медвежат, а я украл тележку, чтобы предать ее новой боли. Мы притащили ее в дом безо всяких происшествий, но когда достали из тележки, то я изрядно переживал за ее жизнь. Мне представили целительницу, после чего я должен был прождать ночь.

Еще одну чертову ночь.

Чем ближе был момент нашего десанта, тем больше я начинал волноваться. Я ходил по своей комнате взад и вперед, как ненормальный, снова и снова думая, какое оружие мне попросить. Я плохо стреляю, имею мало сил, не смогу убить даже в бою при всем желании, потому что я не знаю, куда бить. Мне пригодился бы шокер, но в этом времени его не было. Когда я наконец устало опустился на кровать, ко мне в комнату проскользнула Эмма.

–Не могу спать, – призналась она тихо, сев рядом со мной. – Все думаю, что ждет нас завтра.

Я молчал. Ну что мне было на это отвечать? Я так много пережил без Еноха, что новые воспоминания как-то быстро подтерли старые, и я был эмоционально высушен. Я уже не помнил, что ощущал в его присутствии, я лишь знал, что должен, обязан, не имею другого выбора, кроме как вытащить его.

–Ты все сделал правильно, – попробовала воодушевить меня Эмма. – Сейчас я думаю, что уже не помню, как было в петле. Это неплохо, наверное, потому что я уже не скучаю и хочу скорее помочь создать новую, но это не значит, что я больше не люблю старую.

Хорошо, что я был узколобым парнем, который не понимал аллегорий и отсылок. Я вообще не понял, о чем она. Я попробовал подумать, что я сделаю, когда мы вытащим всех, а шансы на это возросли. Я уже не хотел душить Еноха в объятиях, я хотел спать, есть, смотреть телек, играть в компьютер и беспощадно тупить. Мой истощенный организм настолько хотел отдыха и спокойствия, что начал ограждать меня от эмоциональных потрясений, которые непременно ждали бы меня рядом с Енохом. Я все равно был привязан к нему, но моя зависимость почему-то ослабла, превратившись в потребность, которая может и подождать. Я все еще чувствовал себя виноватым, но уже не считал, что я не заслужил Еноха.

Просто прежде всего я заслужил отдых.

И все, что только влезет в меня в холестериновом Макдоналдсе.

–Хочу домой, – произнес я. Ребенком я себя уже не чувствоввл. В отличие от Эммы, дом у меня еще был. Она кивнула. – Скажи, это совсем плохо – хотеть домой?

– Нет, что ты, – она грустно улыбнулась. – Люди в первую очередь звери, хоть и мыслящие, и самые тяжелые стрессы лишают их второстепенных потребностей. Я думаю, мы все тебя простим, если ты вернешься домой. Но я думаю, будет правильнее, если ты скажешь об этом как о временном возвращении, даже если Енох не поверит тебе.

– Я не могу обещать того, что могу не в состоянии выполнить, – отрезал я. В ту секунду я очень, очень хотел вытащить Еноха, но скорее потому, что обещал себе это сделать вначале. Я понятия не имел, как относится к нему этот новый Джейкоб, более флегматичный, менее испуганный.

– Этим ты очень отличаешься от Эйба, – улыбка Эммы быстро померкла. – И поэтому ты все равно выполнишь свое обещание, даже если дашь его только себе. Ты не строишь из себя героя, Джейкоб. Ты признаешь, что потакаешь своим слабостям, и одно только это однажды – через месяц, через год – толкнет тебя обратно силами твоей совести. Ты честнее, чем Эйб. Возможно, самый честный, которого я только видела.

– Звучит просто круто, – фыркнул я. Мне полегчало на пару уровней волнения, со ста процентов на восемьдесят. Теперь я переживал, что потребность в отдыхе толкнет меня на еще одну ошибку. Я был лишен болью, усталостью, страхом, голодом способности мыслить рационально. Мне ничего не оставалось, кроме как отложить это до встречи с ним.

Ведь потеря Еноха дала мне разом открыть в себе то, что я бессовестно вампирил от него. Могло ли быть так, что больше он мне не нужен? Я не знал.

Разговор с Бентрамом этой ночью сильно прояснил мне перелом в ситуации с дедом. Я и представить себе не мог, что значит иметь возможность сражаться, а потом потерять ее в самый ответственный момент. Я видел, что эта новость заставила Эмму заплакать, и она скрылась с наших глаз, чтобы мы не видели ее слез. Это меняло вообще все представление о нем. Он не хотел уходить. Он был вынужден это сделать. Именно поэтому он никогда не предлагал мне съездить на остров. Никогда.

Я злился на этого неудачника-ученого. Его помощь мне точно не искупит все его грехи. Нет, он еще ответит и не раз за то, что сломал много жизней, не только деда. Мой гнев прервала просыпающаяся пустота. За окном светлело, значит, наступил решающий день. Я решил, что закрывать пустоту – это моя забота. Когда они включили машину, я ощутил ее боль сполна. Меня пронзало миллионом электрических импульсов, которые нельзя было отключить. Я кричал, громко, страшно, пока не подействовала забытая анестезия. Эта боль опустошила меня, и радость Бентрама лишь раздражала меня.

Когда же все это кончится.

Мы выяснили, что у него не было никакого оружия. Он жизнерадостно сообщил, что там куча пустот, как будто я прямо с первого взгляда мог их покорять. Я же не дед, нет, я слабак, который просто хочет вытащить своего парня. Нет, просто парня, я больше не имею права называть Еноха своим. Они с Эммой решили, что имбрины в приоритете, а мне вообще было плевать на всех, потому что я не был всесилен. Я не мечтал геройствовать с тех пор, как вообще ввязался в эту войну. Это в детстве можно было воображать себя принцем на белом коне. Какой из меня герой?