Текст книги "Грядет новый мир (СИ)"

Автор книги: Sgt. Muck

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Если бы она пахла Енохом, я сошел бы с ума.

Вскоре мы стояли во дворе дома странных детей, молча отдавая дань памяти замечательным годам. Похороны Виктора были чем-то очень значимым, но не для меня. Мне было стыдно за тот укол ревности, который я ощутил, когда Енох положил на грудь Виктора одного из своих гомункулов. Но я тут же одернул себя. Идиотизм – ревновать к мертвецам.

Мы брели к докам под покровом ночи, похоронная процессия детей с жалкими пожитками, на лицах которых было столько же скорби, сколько и на простых детях этой войны. На нашем пути в доки нам никто не мешал, и вскоре мы распределились по лодкам, ухитрившись впихнуть только часть наших вещей. Остальное пришлось спрятать в лодочном сарае, но скорее для того, чтобы скрыть факт нашего исчезновения. Никому из нас, ну, может быть, за исключением Клэр, не верилось, что мы вернемся сюда. Я греб в одной лодке с Хью, Енохом и Эммой. Эмма постоянно твердила, что может грести не хуже мальчика, Енох же молчал, устроившись на деревянном возвышении возле моих ног. Дерево лодки было ювелирно высушено Эммой, и все же запах плесени все равно преследовал нас. Мы плыли молча, сохраняя подобие энтузиазм до конца волнорезов. Когда Эмма озвучила расстояние, я впал в глухое отчаяние. Меня нельзя было назвать сильным парнем, далеко не выносливым, но выбора у меня не было. Я греб в течении нескольких часов, стараясь не обращать внимания на жару. Я пожалел о теплых вещах, что натянул на себя. Мы двигались слишком медленно.

Я позволил себе отдаться невеселым мыслям. Что будет, когда мы переплывем пролив? Группа детей без единого взрослого вызовет подозрение даже у обычных людей. А ведь еще война. И твари. Чем больше я думал об этом, тем больше впадал в новые глубины отчаяния. Что мы можем? Среди нас есть совсем маленькие девочки. Наши способности поражают, но и они имеют предел. Я волновался за рану Еноха, хоть Эмма и прижгла ее. Я вообще волновался за него, и особенно из-за чертового медальона, греющего кожу над грудиной. Я снова вспомнил момент в его комнате, испытав своего рода волнение. Все могло быть понято двусмысленно. Почему-то мои мысли закончились на воспоминании о том, как я помогал ему переодеваться. Я видел голых парней на физкультуре миллион и один раз, и я не помню, чтобы меня это когда-то смущало. Но то, что я видел Еноха без рубашки, имело какой-то интригующий смысл, странную особенность, которая и рождало это волнение. Я рискнул подумать о том, что было бы, будь у меня в запасе хотя бы месяц. Ведь всего за несколько часов я буквально сошел с ума. Я никогда и ни в ком не испытывал подобной потребности. Енох дремал, подложив под голову на лавку рядом со мной свою сумку. Я мог беспрепятственно разглядывать его лицо, хотя я был уверен в том, что уже знаю его до последней черты. И все же я продолжал находить в нем что-то новое.

Туман настиг нас незаметно. Бронвин сочла это плохим знаком, я же больше волновался за свои руки. Натертые мозоли давно превратились из волдырей в эрозии, и я физически не мог держать весла. У Хью была та же проблема. С огромным опозданием я понял, что нужны были перчатки, но откуда мне знать особенности многочасовой гребли? В тумане мы моментально потеряли нужное направление. Поднявшийся ветер не сулил ничего хорошего.

До сих пор мне кажется, что берег за проливом мне приснился. Мы выползли на негт мокрые до трусов, изможденные и лишенные всякой надежды. Если бы не Оливия, мы бы утонули. В этом не могло быть никаких сомнений. Я не мог даже сполоснуть руки холодной водой – морская вода была соленой, и от боли я бы мог и сознание потерять. Еще пару часов назад я думал, что устал смертельно, но я догреб и вылез на землю на ногах, хоть по ощущениям они не были моими. Земля была усеяна галькой, но я растянулся на ней во весь рост, дыша полной грудью. Руки саднило, я волновался о том, что не смогу их использовать вовсе. Можно было бы намазать их любым кремом, но почти весь наш багаж утонул в проливе. Я посмотрел на свои руки на фоне серого пасмурного неба. Это было жалкое зрелище. Боль пронзала все мое тело и поражала своим разнообразием, от тупой и ноющей боли в спине до саднящей в руках. Я хотел пить, мои губы пересохли, а тошнота от голода только усиливалась. Весь я был снова грязный, насквозь мокрый, оставленный на неизвестность под холодными порывами ветра. Я сел, стараясь вытереть лицо тыльной стороной кисти. Глаза щипало от соли, и я начинал замерзать. Больше всего на свете мне хотелось лечь, но я понимал, какая отличная мишень из нас, группы детей на пустынном берегу. Мы разбрелись с нехитрыми заданиями, однако успехом увенчалась только миссия Милларда. Он обнаружил укрытие в скале. Гораций принес менее утешительную новость: в небе вот-вот должны были появиться цеппелины, и судя по их курсу, они искали совсем не лодки. Здравый смысл подсказывал мне, что мы не могли интересовать этих людей, но я уже не удивился бы, узнав, что твари есть и там. Или, по крайней мере, верные им люди. Все были согласны воспользоваться укрытием, чтобы передохнуть. Я отказывался верить глазам, сообщавшим мне, что даже у Бронвин есть свой предел. Мы волочили ноги с гальки на песок, пока не добрались до укрытия. Только под сводом из камня мы наконец услышали гул моторов. Миллард первым вспомнил о лодках и следах, и мы бросились за ними, не обращая внимания на боль в мышцах и ничего не видящие от усталости глаза. Наконец мы устроились в сыром, холодном каменном укрытии, без вещей, еды и воды. Здесь почти не было света, и Эмма, как ни старалась, ничего ярче маленького огонька размером со свечу, сообразить не могла. Я упал в темноту, привалившись к стене. Меня трясло. Нужно было просто не думать о холоде, я много раз делал так в детстве, но пережитый стресс давал мне свое. Я даже не пошевелился, когда кто-то приблизился ко мне. Я не мог больше переживать или удивляться. Я просто позволил Еноху устроиться рядом с собой. Ему пришлось сесть на весла, помогая нам в шторм, и я даже в абсолютной тьме знал, что он еще более измучен, чем я. Холод не собирался отпускать нас, а высушить одежду не было никакого варианта. Мой нос моментально заполнился водянистыми соплями, вероятно, из-за того, что в моих ботинках хлюпала вода. Я хотел спать и не знал, можно ли. Глаза болели, и я не смог их закрыть. Наконец я ощутил, как Енох касается моей руки. Удивительно, но даже в полной темноте я отлично знал, что рядом со мной он и никто другой. Я интуитивно развернулся к нему лицом. Забыв о собственном плохом состоянии, я притянул Еноха к себе, надеясь, что меня хватит на то, чтобы его согреть. Поначалу мне было еще холоднее от его не менее мокрой одежды и волос, но минута за минутой между нами росло тепло. Я хотел видеть его в моих руках. Вместо этого я довольствовался лишь его запахом и холодными руками в моих руках. Он пошевелился, и его голова легла на мое плечо. Я замер, ощущая, как его присутствие стирает прочие неудобства. С каждой секундой я все больше понимал, что я ненормален. Не существовало никакой нормальной причины, по которой мои руки сводит от желания… Я мысленно застонал. Мне моментально стало жарко от стыда. Я просто отлично согрелся, сгорая внутри от идиотских наваждений. Я только сильнее сжал его руки в своих руках, запрещая им сдвигаться даже на миллиметр. Енох засыпал. От его теплого сонного дыхания меня накрыла волна мурашек, и я тут же похолодел. Я ясно ощущал все места, которыми только касался его тела. Вес его головы на моем плече слегка увеличился, и я понял, что Еноху удалось заснуть. Я завидовал ему. Мое сердце вытанцовывало дикие пляски, а я тратил все силы на то, чтобы держать его так, как еще могли объяснить приличия. Меня крутило от потребностей не хуже пустотного голода. Я хотел обнять его.

Борьба с собственным телом была сильна. Я остро вспомнил, как легко я касался его кожи, помогая ему переодеваться. Я пытался представить, что значит провести по ней рукой, но вспоминал лишь жар его щек. Мои руки тревожно дернулись. Я проигрывал. Я старался отвлечься на его руки, растирая и согревая их, но вместо этого думал о том дне в петле, когда я лежал на его коленях. Сейчас, в темноте и сырости, я снова запылал и заалел щеками от воспоминаний о том, как мое тело реагировало на движения его пальцев. Он никогда и близко не подходил к моему деду и наоборот, он понимает разницу между нами, не может, черт возьми, не испытывать хотя бы тысячной доли того, что мучает меня, иначе не подпустил бы меня к себе. Енох. За последние несколько дней его имя отзывалось в моем сознании целым ворохом щекотливых воспоминаний. Возможно, только я и держал его так, в кольце рук, за всю его жизнь. Если бы это было так, я бы совершил что-то непоправимое. А так я не был полностью уверен в его ответе.

Ответе.

Он снова пошевелился во сне. Я едва не подскочил, ощутив, как Енох уткнулся мне в шею. Хуже всего было не только ощущать его горячее дыхание, добавлявшее мне невыносимого огня, но и обнаружить, что его губы касаются моей кожи.

Да я бы заорал, если бы мог. Я должен был определить наши с ним отношения, или мне действительно понадобился бы психиатр. Все началось с первого же дня, как только я увидел его. Я не представляю ни единого другого человека, которого бы хотел коснуться до зубного скрежета.

Если бы на его месте была девушка, то я прекрасно знал бы, что влюблен. Но Енох был так же далек от девичьей природы, как Земля от Солнца. Я буксовал, пытаясь вылезти из этого парадокса. Я никогда не замечал за собой ничего, что позволило бы мне думать о том, что я в принципе другой. У меня никогда не было никаких предпосылок, и вдруг я встречаю его. Все в нем, от внешности до голоса, заставляет меня восхищаться им, желать стать ближе. Я пробивался к нему с невиданным усердием, и вот он, Енох, спит в моих руках и на моем плече, не зная о том сумасшедшем огне, что вызывает во мне. Что, если в его время это с натяжкой можно было назвать нормальным? Никакой нормальности лично я не видел. Мне нужно было так много Еноха, сколько я вообще способен вынести. Да я бы съел его, если 6 мог, только не отлучаться от него ни на шаг. При мысли о том, какой вкус у кожи Еноха, я окончательно съехал с катушек. Я уступил рукам, которые сами по себе взметнулись к лицу Еноха, к его волосам, зарываясь в них и путаясь в его кудрях. Или я должен был уйти, или лишить его выбора.

Осторожно отпустив его на сумку головой, я бросился вон из пещеры, не слыша ничьих предупреждений. Я бежал по огромным камням берега, стараясь свыкнуться с тем, что я влюблен в Еноха О’Коннора, парня из девятнадцатого века, который мог пристрелить кого угодно и забрать его сердце, чтобы оживить мертвого. Я вспомнил, как удивительно к месту выглядел пистолет в его руке. Я нашел это таким же опасно-возбуждающим, как и общение с ним.

Я грохнулся на камень, наиболее плоский среди всех. Я сжал волосы в руках, опустив голову. Чем больше я вспоминал, тем хуже мне становилось. Ведь я действовал так, словно понимал природу этих ощущений, словно смирился со своей влюбленностью, чем, наверное, вызвал доверие Еноха. Я ощущал себя предателем. Я даже не удосужился разобраться в себе, прежде чем лезть к нему. Я так боялся стать ненормальным еще и в этом, что всерьез думал сбежать. Только бежать было некуда. Я хотел извиниться.

Извиниться за то, что схожу с ума по нему, извиниться за то, что не могу держать себя в руках. Я не был готов к ответственности за то, к чему склонял его. Он не мог знать о такого рода отношениях, которые в моем мире были близки к пропаганде. Мои уши пылали. Я хотел бы никогда не влюбляться в него, ведь мои моральные терзания были сильнее, чем все удовольствие, что я получал от прикосновений к нему.

Я просидел так около десяти минут. Снова начал накрапывать дождик, и я потер онемевшие от холода пальцы. Я остыл и мог возвращаться. Я встал, развернулся и едва не шлепнулся на задницу, вопя благим матом. Я подумал, что все, настала пора галлюцинаций. Я ущипнул себя. Было больно. Я сделал глубокий вдох. Сейчас или никогда.

– Не позволяй мне сделать этого, – взмолился я, смотря прямо в глаза Еноху. Да, я жалок, я слаб, я урод, каких вообще земля не должна носить, помоги мне в последний раз. – Не позволяй мне сделать то, что будет нельзя исправить.

Он твердо развел мои руки в стороны. Я испытал облегчение от того, что он внял моим просьбам, но вместо того, чтобы, скажем, врезать мне по солнечному сплетению, чего я подсознательно желал, он встал ко мне нос к носу. Все начиналось снова. Я так сильно закусил губу, что она взорвалась острой болью. Мои руки дрожали. Предательское сердце пошло на попятную и замедлилось до рекордного минимума.

– Не позволяй мне поцеловать тебя, – пробормотал я хрипло, понимая, что не могу держаться больше. Потребность в нем была сильнее страхов и принципов. Я не знал, что сделаю с ним, если он сейчас же не поставит меня на место.

Но он молчал. Я ненавидел его так же сильно, как и обожал. Его губы были так близко, что я уже не представлял ничего другого, кроме как поцеловать их. Мое тело было готово предать меня, а разум – простить это. Последним толчком силы воли я закрыл лицо руками. Оно снова горело. Я вообще не могу существовать, поглощенный в такой момент такими заботами. Мне не было места среди странных, потому что я слаб, и среди нормальных, потому что я другой. Я сам, собственноручно, перекрыл себе пути в оба мира. Как же было трудно дышать.

Я не мог сопротивляться силе Еноха. Он отнял мои руки от лица. Я находил его поразительно красивым. Я твердо знал, что никогда раньше и никогда в будущем я не смогу встретить никого, кто был бы похож на него. Я был влюблен в него, может быть, еще по-детски, но сила этого чувства была слишком гипертрофирована. Я был на грани.

Он склонился к моему уху. От перенапряжения мои глаза наполнились влагой, так долго я держал их открытыми. Я моргнул. Енох все равно что пытал меня, ведь я касался его своей щекой. Он все еще держал мои руки. Мне казалось, на мне отпечаталось все места, где мы когда-либо соприкасались.

– Я больше не могу, – признался я на выдохе. Дальше падать некуда. – Я не могу ни о чем думать, не могу…

– Я тоже.

Промежуток между его шепотом и сумасшедшим, алогичным, невинным прикосновением губ к моей щеке был мизерный. Все мои мысли сделали реверс и встали, организовав полный стаз. Я мог только хлопать глазами, переваривая информацию. На этот раз я застонал вслух.

Мне было мало. Я прижимался губами к его губам, прихватывая каждую из них. Я шарил руками по всему его чертовому телу, которое так идеально подходило мне. Я не знал, что я хочу от него, не имея никакого опыта вообще, никогда и ни с кем. Я был уверен в том, что здесь мы с ним друг от друга не отстали. Я не понимал, что мне нужно делать, но мне было дико хорошо от легализованной возможности трогать его так, как я захочу. Я потерял способность ориентироваться в собственных руках. Я не мог оторваться от него, скользя губами по его щекам, губам, носу. Он не успевал за мной. А я боялся, что умру от сердечного приступа, если остановлюсь хоть на секунду и пойму, что он отвечает мне. Я постоянно целовал его так, как, наверное, только в детском саду и целуются, но тут же забывал ощущение его губ и возвращался снова. Я забыл, что нужно дышать, я забыл, что мы на виду. Я целовал его шею, этот мучительный источник его запаха, от которого все мое тело рефлекторно напрягалось. Мои пальцы давно запутались в его волосах. От своего имени, произнесенного им, я дурел еще больше. Мне было мало.

Так мало.

Свет прожектора ослепил меня.

В который раз я поставил его жизнь под угрозу.

========== 5. Между ==========

Мокрые ветви хлестали нас по ногам. Никогда в жизни я не перестану ассоциировать лай собак с настоящим животным страхом за свою жизнь. Я так бежал, как будто у меня открылось второе дыхание, но, скорее всего, это был тот самый инстинкт самосохранения. Не было ни единого признака того, что мы в мире, где время еще сохранило свой ход. Я слышал лай собак, пульсацию крови в ушах и страх внутри себя. За удивительно короткий срок мое существо переключилось с эфемерных потребностей на вопросы моего существования. Я ни о чем не думал, кроме своей жалкой жизни, которую я так хотел спасти. Мне казалось, что мы будем бежать вечно. Но дети начали падать один за другим, и хотя Енох прикрикнул на Хью, он и сам напоминал астматика в тяжелом статусе. Я дышал так, что был готов к обмороку. Стало понятно – больше мы бежать не можем. Из-за шума в ушах я уже не понимал, слышу я собак или нет. Фиона сотворила для нас темное, крошечное и сырое убежище. Здесь нам предстояло ждать нашей участи. Один за другим мы залезли в этот шалаш, где благодаря тесноте мы наконец смогли согреть воздух своим дыханием.

Здесь было так темно, что я не понимал, кто где. Я нашел относительно пустой участок в самой глубине, где плюхнулся на землю. Весь пережитый ужас пытался вылиться, но я держался. Здесь были дети. Клэр плакала. Нужно было молчать, чтобы собаки не услышали нас. Было решено читать сказки, но мне лично сказка по барабану . Я хотел найти Еноха, но он опередил меня. Я с благодарностью позволил ему обнять себя, пряча лицо в изгибе его плеча. От страха меня трясло. Или от холода. Или от усталости. Я не мог держаться. Моих сил хватало только на то, чтобы молчать. Мне пришлось закусить мокрую ткань его куртки, чтобы вообще не издавать не звука. Я дышал, сконцентрировавшись на правильном ритме. Его спокойная поддержка помогала мне успокоиться. Я приходил в себя, избавившись от мыслей, страхов и всего, что повергало меня в состояние истерики. Мне должно было быть стыдно, но в сложившихся ситуации я решил, что реагирую нормально. Я сжимал его в ответ до боли, стараясь превратить страх в силу объятия. Енох пошатнулся, прислонившись к стене. Я впечатал его в стену, удивляясь, откуда во мне столько сил, ведь я весил так мало, что не мог в других обстоятельствах сделать этого. Я вложил в объятие все доступное мне чувство, которое сочеталось и смешалось вместе с ощущением от происходящего. Я не знал, пытается ли Енох справиться также. Я молча использовал его, вот и все. Я прятался в нем. Я сбежал к нему, как ребенок. Его защита была единственным, благодаря чему я смолчал и не выдал нас. В темноте никто не видел моего позорного момента, только Еноху было доступно все мое жалкое существо. И он не собирался отворачиваться от него за это. Прошло несколько минут или полчаса, я не знал, но страх начал спадать. Я слышал сонное сопение Клэр. Дети начали засыпать. Я позволил себе ослабить хватку на его руках. Я так вцепился в него, что мои руки свело от долгого напряжения. Я хотел отпустить его и перестать использовать, но Енох сам не отпустил меня. И тогда я прижался к нему снова, безмолвно сгорая в благодарности к нему. Холод его кожи обжег меня. Я потерся носом о его шею, прямо под ухом. Передо мной был барьер сомнения в том, что я делал с ним только что перед этим побегом. Енох едва слышно выдохнул, и я повторил свое нехитрое движение. Его рука взметнулась к моим волосам. Я ничего не мог с собой поделать, за секунды превращаясь в ненавистное мне желе, стоило ему провести рукой от виска к затылку. Я не мог стоять. Я хотел увернуться от его руки, потому что не хотел добавлять себе слабости в такой момент.

Мне показалось, что это обидело его. Я испугался. Это был другой испуг, не смерти, нет. Испуг того, что я больше никогда не смогу повторить с ним того, на чем нас прервали.

– Я упаду тут же, – прошептал я прямо ему на ухо.

– Всегда можно сесть, – угадал я в слабом движении его губ. Хорошо, что я не видел его лица, иначе я впал бы в свое недавнее безумие. Хотя нет, чем больше я находился рядом с ним, тем больше я заводился. В темноте прикосновения к нему казались еще острее, еще чувствительнее. Он буквально уложил меня к себе на колени. Я послушался без единого промедления, подложив на его мокрые штаны свой капюшон. Его пальцы путешествовали по моей голове в непредсказуемом танце. Я вдруг осознал, что устал смертельно. Чем дольше он гладил меня, тем сильнее закрывались мои веки. Я проваливался в дрему, хотя еще минуту назад не был уверен в том, что смогу уснуть. Я протестовал. Я хотел обнимать его, но ничего не мог поделать с дремой. Сон забирал меня в свои объятия, ревнуя к Еноху. Я проиграл сну. Я заснул, думая о том, что люблю его руки.

Черт возьми, я люблю его руки.

**

Я проснулся ночью. Я потрогал руки Еноха, проведя по его плечам. Он спал сидя. Я ненадолго вышел в сырой туманный лес, после чего снова забрался в душное логово. Я аккуратно прошел в самую глубь, в потемках различая Еноха. Я сел, устраивая его на своих коленях. Он даже не проснулся. Мне было бы стыдно бессовестно проспать всю ночь в удобном положении, поэтому я даже не подумал о том, что спал не так много, как мне хотелось. В предрассветных сумерках заблудших сюда первых частиц утреннего света я смотрел на него, не представляя, почему все так случилось. Я не жалел, ни в коем случае, но как человек, ни разу не испытывавший подобных чувств, я с недоверием относился к ним. Я искал, тщетно искал в нем то, что поначалу мне так не понравилось в нем. Он был язвителен, иногда груб, замкнут и мрачен, но это была специфика его личности, которой я так легко подарил свою независимость. Его тело без его личности, его характера меня абсолютно не интересовало. Я поиграл с прядью его еще влажных волос, убирая их со лба. Крупные кудри этой пряди легли на мой палец так, словно для этого и были созданы. Он спал так крепко, что никак не отреагировал на мои прикосновения. Я осмелел, поглаживая его по голове. Как бы я хотел узнать, что он думает обо мне. Как самый книжный герой романа, влюбленный по уши, я мечтал залезть в его голову и подтвердить ответное его чувство, которое просто обязано было быть похожим на мое. Я так замечтался о возможности проникнуть в его сознание, что провалился в какой-то сон наяву, продолжая гладить его по волосам. Я представлял то немногое из его жизни, что знал. Я пытался представить, как может выглядеть дом гробовщиков, и черное низкое деревянное здание с отдельным входом с заднего двора тут же предстало перед моими глазами так ярко, что я мог услышать даже звон колоколов храма, что находился ниже по улице. Эта картинка производила гнетущее впечатление. Я хотел представлять дальше, но Енох подскочил, как ошпаренный. Я различил панику на его лице. Этот ужас был похож на инстинкт самосохранения, только глубже. Он оглядывался и не понимал, где он. Я протянул руку и аккуратно поймал его, привлекая к себе. Он часто и неглубоко дышал. Кошмар. Это нормально в такой-то обстановке. Я снова провел по его волосам, и он довольно быстро успокоился.

– Расскажешь? – спросил я тихо. Енох пожал плечами.

– Просто кошмар, – отрезал он. Я не сомневался. Я хотел бы узнать, что за кошмар может присниться такому некроманту, как Енох. Но в мое сознание упорно лезло мрачное здание с отзвуком колоколов. Енох снова дернулся.

– Какого черта, – выругался он, доставая из кармана куртки человечка. Он повторил спешно свой ритуал, и человечек нехотя начал подниматься. Енох разобрал его так же быстро, как и собрал. Что-то пугало его. Я молчал, считая, что если нужно, он расскажет сам. Он потряс головой и потер лицо руками. Я ждал. Наконец он снова прислонился к моему плечу.

– Как будто я теряю силы, – пробормотал он. Я в третий раз принялся успокаивать его движениями левой руки, под которой он сидел. Енох откинул голову мне на плечо, не возражая против моей попытки успокоить его. Как он обнаружил свои пугающие, в общем-то, способности? Я вдруг увидел во тьме очертания столов и каких-то силуэтов, лежащих без движения. Они резко сели, все разом, и от неожиданности я вздрогнул. Это совпало по времени с отпихнувшим меня Енохом. Он смотрел с ужасом на меня, и в этом не было никаких сомнений.

– Зачем ты делаешь это?

Делаю что? Я озвучил этот вопрос, не понимая, что происходит.

– Зачем ты забираешь мою силу? – произнес он уже в гневе. Я только и уставился на него с видом абсолютного идиота. Я не просто не забирал, я даже не представлял, как это делается. Я сообщил ему об этом, и Енох не поверил мне. Больше он ко мне не придвигался, с опаской и подозрением разглядывая меня. Так просто я не собирался сдаваться. Он не хотел даже подпускать меня к себе. Я убеждал, говоря, что вообще не знаю, о чем он. Я пересказал все, как было. Однако чем больше я говорил про дом, храм и комнату со столами, тем больше он мрачнел и отодвигался от меня.

– Что-то не так, – прошептал он, в темноте наткнувшись на Эмму. Она сонно поднялась, спрашивая, что случилось. Енох сказал ей, что я забираюсь в его сознание и краду его силу. Эмма тоже рассмеялась. Слава богу, не один я считаю это бредом. Однако он рассказал Эмме о том, что я видел его дом, храм и морг. Я поправил его, говоря, что храм я только слышал. Эмма посерьезнела.

– А теперь повтори, – велела она мне, подойдя ко мне и садясь спиной. – А ты пристрели его, если я велю. Да шучу я, Енох, – возмутилась она, когда он вытащил пистолет. Его недоверие больно ударило по мне, но я промолчал. Я положил руку на мягкие светлые волосы Эммы. Но что я должен был сделать? Я даже не собирался гладить ее так, как его. Я задавал вопросы о нем и представлял ответы. Как Эмма узнала о своих способностях? Подожгла дом? Нет, никакой картинки.

– Да ничего я не чувствую, – заявила Эмма. – Ты бредишь, Енох. Давай я постою рядом и сожгу его, если он сделает это с тобой еще раз?

Я хотел возмутиться. Енох с подозрением смотрел на мои руки. Но его нельзя было назвать, в отличие от меня, трусом. И вот он снова был передо мной, не доверял мне и опасался меня, но это не стирало для меня моей неправильной нежности к нему. Мои руки сами знали, что хотят сделать с его волосами. От Эммы, конечно, это не укрылось.

Я хочу знать о тебе все.

Я ощутил боль. Эта боль была как будто бы от удара. Еще и еще. Я видел каких-то темноволосых парней. Енох вздрогнул.

– Отвали от меня, – проорал он, но я не пустил его.

Я никогда не причиню тебе боль.

– А это и не больно, забирать мою чертову силу! – продолжал говорить громко Енох. Остальные дети просыпались от его голоса. Я отпустил его. Похоже, что Енох не верит мне.

– Что больно? – переспросила Эмма.

– Да он сказал, что не причинит мне боли, ты что, глухая, – вскинулся он на Эмму.

– Но он вообще ничего не говорил, – возразила она, смотря теперь и на него, как на психа. Я последовал его примеру. Енох покраснел от гнева. Он смотрел на меня с недоверием.

– Какого черта, Портман, ты лезешь в мои воспоминания, – наконец почти прорычал он. Я хотел оправдаться, что никак не могу этого сделать. Потом я вспомнил боль и двух парней. Они были очень похожи на Еноха, даже старше. Это братья? У Еноха что, были братья? И они били его? По его злому лицу я понял, что да.

Но это же невозможно.

– Я гарантирую, что не умею ничего подобного, – повторил я. – И тем более что-то забирать у тебя.

– Знаете что? Нам всем надо поостыть и прийти в себя, да? – решила поставить точку Эмма.

– И поесть, – вставил сонные пять копеек Гораций.

Все переключились на жалкую еду, что удалось вытащить Горацию. Меня слишком тошнило, чтобы я мог есть. Я сел рядом с Енохом, не зная, что мне сделать, чтобы доказать ему, что это совпадение. Мало ли, может дед когда-то заикнулся о нем, а я не помню. Я коснулся его руки. Взгляд его был мрачен и полон разочарования. Я решил пойти от противного и доказать ему, что я не умею ничего подобного. Он дернулся в сторону от моей руки, но я взглядом молил о последнем шансе. Моя рука снова легла на его голову. Я сконцентрировался. Я вспоминал. Вспоминал скрип карандаша. Вспоминал тепло. Вспоминал рисунок. Вспоминал, как он гладил меня, сводя меня с ума. Мой разум послушно подкинул мне картинку его полуулыбки, которую я никогда не забуду. Вот и все, в общем-то, ничего не получилось.

– Это что, у меня такие огромные щеки? – громко возмутился Енох. Среди взрыва смеха он смотрел на меня со смесью недоверия и слабой попытки понять. – Как ты делаешь это? – уже тише спросил он. – И почему не можешь с Эммой?

Я пожал плечами. Я вообще не верил, что это правда. Потом я нашел рукой его медальон на своей шее. Может быть, из-за него? Я указал на него Еноху. Он пожал плечами в ответ. Я решил не думать об этом, тем более что пришел Хью с новостью о том, что видел много воды. Мы добрались до озера довольно быстро, ведь не было слышно ни звука из леса. Не было больше собак, криков и хруста веток, кроме того, что производили мы. Посреди озера стояла скала, просто как из той сказки, что Бронвин читала детям возле моря. Эмма ринулась туда, никого не спросив, и мне пришлось последовать за ней, чтобы глупая девчонка не утонула. Хотя когда я шлепнулся в воду в горле этого монстра из камня, я запоздало подумал, что ничем бы ей и не помог, а бесславно утонул бы вместе с ней, вот и все. Но вопреки всякой логике мы обнаружили вход в петлю. Была ли книга сказок путеводителем? Я не знал. Но у нас не было другой идеи, кроме как лезть на гору, где могло быть убежище имбрины. Честно говоря, я в это слабо верил.

Мы забирались на гору довольно медленно. Хоть мы и отдохнули, больше сил у нас не стало. Когда я посмотрел вниз, на озеро, мне стало плохо от высоты. Желудок скрутило. Я подумал, что с таким успехом у меня его окончательно перекрутит и оторвет ко всем чертям, когда я понял, что ощущаю голод. Слабый, но определенно пустотный голод. Откуда ей взяться в петле? Этого не могло быть, я что-то путал. И все же на следующем обрыве я посмотрел на скалы вокруг озера. Мое нехорошее ощущение усиливалось. Я ощущал, как медальон жег мне кожу. Видимо, это охраняло меня от припадка. Но припадки точно не случаются, когда пустота рядом. Или одного раза мало, чтобы это утверждать? Я смотрел внимательнее. Эмма спросила меня, что не так. Я отмахнулся. Она полезла выше. Я смотрел, позволяя этому чувству внутри меня говорить со мной. Енох спросил, началось или нет. Я понял, что он про припадок и мотнул головой. Нет. Не припадок.

Наконец я наткнулся взглядом на то, что искал. Вид пустоты в петле сорвал предохранитель медальона Еноха. Я заорал, попадая в один тон с пустотой. Конечно, раз я видел ее, она видела меня. Дети в ужасе оборачивались, а я кричал им, чтобы лезли дальше. Здесь, на высоте, мы были отличной добычей. Просто шикарным блюдом. Мы забирались на гору, но слишком медленно. Я спиной ощущал, как быстро пустота несется к нам. Она была сильной и тренированной, а мы голодными и уставшими. Но я верил, что мы успеем. Не мог не верить. Пока мы не уткнулись в отвесную стену.