Текст книги "Грядет новый мир (СИ)"

Автор книги: Sgt. Muck

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Хватит, – я глубоко вздохнул и очнулся. Вокруг все потемнело, но я сообразил, что это просто вечер. Я до сих пор слышал крик маленького мальчика, напуганного сразу всем, и тьмой, и братьями, и мертвецами. Я смотрел на Еноха со смесью чего-то, за что он немедленно разозлился меня. Я думал, что он ударит меня, однако резкое торможение фургонов заставило нас забыть об этом. Мы сидели, словно мыши, но глупо было надеяться, что нас не обнаружит. Позже, уже в клетке, я оценил происходящее как совершенно логичный исход.

– И снова в дерьме, – резюмировал Енох, первым садясь на грязную выстилку клетки. – Я начинаю привыкать, – медленно произнес он, получая удовольствие от отвращения Горация.

Я сел рядом. Не то, чтобы я ожидал радушного приема, но наше везение заставило меня уверовать в то, что и дальше все пойдет как по маслу. Мы не сделали им ничего плохого, а они заперли нас в клетку. Что за опасные времена мы обязаны переживать? В клетке изрядно воняло, но я этого не замечал. Ничто, черт возьми, ничто не сравниться с той деревушкой, которой мы убили пустоту. Это были просто цветочки по сравнению с теми залежами говна. Мы обсуждали вероятные пути освобождения, абсолютно забыв о Милларде. У меня камень с души свалился, когда я понял, что у нас еще есть шанс. Нам нужно было просто подождать, пока он раздобудет ключ. Мы почти не разговаривали, занятый каждый своими мыслями. Я почему-то думал не о том, как выбраться из клетки, ведь я не воспринимал цыган как опасность, я безвылазно сидел в тех воспоминаниях, которыми Енох поделился со мной. Либо он уже не считал их важными, либо он доверял мне, показывая нелицеприятную часть своей жизни. Ему действительно не было причины любить людей и доверять им, учитывая такое детство. Какой же противоположностью было мое, оберегаемое и родителями, и дедом. Я вдруг подумал о том, почему Енох доверился моему деду. У них обоих не было детства. Но этого оказалось мало, я уверен. Иначе он не сказал бы, что «легко отделался». На чем же прервалось их общение? Ведь Енох оставил ему запас своей помощи, несмотря на то, что… не получилось. Что не получилось? Были нюансы, о которых я еще запрещал себе так открыто думать. Боюсь, что причина была в том, что на этот раз инициировал все лично я. И я абсолютно не хотел знать, как это происходило у Еноха и моего деда. Я не готов был об этом слушать. Я подключился к обсуждению вероятного побега на словах Еноха о нашем единственном оружии. Бронвин возражала, не собираясь убивать детей. Енох злился, ставя ей в вину то, что не бывает ситуации, в которой можно оптимистично спасти всех.

– Между неизвестными мне поганцами и мной я выбираю себя, и пусть хоть кто-то заявит мне, что я не имею на это право, – буквально прорычал он, и все молчали. Я тоже молчал, в основном потому, что был из тех, кто по слабости своей не мог так легко сделать выбор и надеялся на лучшее.

Но, слава богу, судьба распорядилась за нас и без детоубийства. Подошедший к нам доверчивый цыганенок не обнадежил меня объявленной на нас наградой. От этого наше путешествие до Лондона становилось еще более невозможным. Взрыв застал нас врасплох, и мы тут же бросились готовиться к побегу, не сговариваясь, расхватывая подаренные нам яйца странных кур. В конечном итоге Енох был прав, и в страхе за свою жизнь выбор делается очень быстро. Даже слишком. Миллард похитил не тот ключ, и все пошло под откос. Мальчишку пришлось взять в заложники. Бронвин начала отгибать прутья. Мы готовились к драке.

Но и на этот раз от нас ничего не зависело. Увидев военный грузовик, я громко выругался словами, о которых даже не догадывался в своем словарном запасе. Но никто таких ругательств, конечно, не слышал. Это был конец, поймал я не очень оптимистичную мысль.

– Ну почему вечно среди дерьма? – обреченно пробормотал Енох.

Вдруг на нас оказался накинут брезент. Вожак велел нам заткнуться. Вонь в закрытом пространстве сразу усилилась. Мы сгруппировались как можно дальше от голосов тварей и от собак, которые ползали снаружи. Не дышать было легче, чем тогда в лесу, ведь вонь пускать в свои легкие совсем не хотелось. Я вжался в Еноха, с благодарностью дыша формалином от его свитера. И когда только успел провонять за пару часов? Ко мне жалась Оливия, и я обнял ее, милую бесстрашную малышку. Шли секунды, а, казалось, часы. Твари подбирались к нам все ближе, как вдруг рев медведя прямо в нашей клетке напугал их. И, безусловно, нас. Я едва не хлопнулся в обморок от такого рева – сработал какой-то древний механизм защиты от медведей, вписанный, наверное, в моей ДНК. Оливия едва не заплакала. Мучительными минутами спустя брезент сняли. И нас, к нашему удивлению, выпустили.

– Я не доверяю им, – произнес Енох тихо. Я понимал его, ведь мотивы цыган, отказавшихся от награды и подставивших себя под удар, мне тоже были непонятны. Он словно просил меня не расслабляться. Как будто, черт возьми, я собирался это сделать. Мы были напряжены, сжаты, как пружины, когда выходили из клетки на чистый воздух. Против предупреждения Еноха, я слегка расслабился, когда узнал про странного сына вожака. Еноха не взяли в наше маленькое путешествие, и я тут же рассказал ему все, как только вернулся. Его тревоги это не уменьшило.

– Из-за одного мальчишки они подставили весь табор? Я не верю в это, – мрачно произнес он. Я хотел протестовать, но затем подумал, что Еноху не объяснишь привязанность родителей к детям, если в его детстве не было подобного. Начни я говорить об этом, я еще больше разозлил его.

– Посмотрим, – неопределенно ответил я, не желая, чтобы он перестал доверять и мне. Его устроил мой ответ.

Цыгане словно пытались загладить перед нами вину. Они кормили нас до отвала, и первую тарелку я буквально влил в себя, пачкая подбородок. Ко второй я додумался посмотреть на Еноха – он не прикоснулся к своей тарелке. В общем шуме и гаме я переполз на место рядом с ним, желая спросить, почему он не ест, но его прорвало быстрее, чем я открыл рот:

– С такой наивностью мы и дня не проживем, – прошипел он. – А если там снотворное? Если они договорились с тварями передать нас обезвреженными и подняли за эту цену?

Его мрачная логика была не так глупа, конечно, но наевшийся я осоловел и не хотел верить в такую вероломность. Я пообещал Еноху, что если не вырублюсь с хлебом во рту посреди разговора в ближайший час, он может спокойно поесть. Енох промолчал. Я вообще-то согласился с его мнением о том, что мы слишком наивны, но мы же дети, все еще дети, даже если мним себя очень взрослыми. Цыгане затянули первую песню, разрушая сонную атмосферу. Они передали нам странные, волшебно бодрящие напитки, и я вдруг открыл в себе целый колодец сил. Мне хотелось летать, смеяться, прыгать. Сейчас я понимаю, что никто не запрещал им подмешивать наркотические травы, но в тот момент я, я общем-то, был почти счастлив. Их волшебные ритмичные песнопения тянули меня в танец, и я боялся только ринуться в танец первым. Эту честь я уступил Эмме, и как только она вышла к девушкам в цветастых юбках, я бросился следом. Они учили нас двигаться, как цыган, и я хлопал, топал, прыгал, ощущая себя на седьмом небе. Их песни зажигали в нас огонь. Я кружил Оливию, я смеялся вместе с ними, и во всем этом буйстве красок их юбок, пламени, сумерек и волшебного стремительно темнеющего неба я перестал вдруг ощущать себя смертником. Я быстро учился их танцам, как и Эмма, и вскоре мы составили отличную синхронную пару. Ее улыбка была, в общем-то, поразительно красива, и я в который раз подумал, что мой дед дураком не был. А вот я был. Еще каким. В тот момент, когда я приподнимал ее за талию, так, как вожак поднимал свою жену над землей, я сожалел только о том, что Енох отказался танцевать. Я хотел разделить этот великолепный момент с ним, а не с ней, и даже словно пьяный, освобожденный от оков мрачной реальности, даже расторможенный танцами и песнями, наркотическим напитком я думал о нем. Эмма смотрела на меня счастливым взглядом, думая, что я очнулся от своих галлюцинаций и наконец посмотрел на нее, оценив ее красоту. И я правда оценил ее. И она проиграла темным кудрявым волосам, удивительным щекам, черным глазам и вечно равнодушному выражению лица. Ее губы казались мягкими и весьма нежными, и я точно знал, что боль от укуса ей не понравится. Я вообще ничего не хотел от нее.

Когда я наконец устал и плюхнулся на свое место, я обнаружил, что Еноха здесь нет. Сказать, что я не волновался – значит соврать. Я не мог сидеть на месте, не зная, где он. Я поднялся на ноги, слегка пошатываясь, и пошел осматривать фургоны. Я не мог его найти, и чем больше я ходил, тем страшнее картины приходили мне в голову.

– Постой.

Я чуть не подскочил от неожиданности, но увидел лишь Эмму. Я махнул ей и хотел идти дальше, как она набросилась на меня, прижимая к деревянной стене табора так же, как я когда-то Еноха к стене. Она была как пьяная, наверное, и я не отставал от нее, но я не ожидал от нее ничего из того, что она поспешила сделать. Я хотел спросить ее, какого черта, но заткнулся ее поцелуем, сбитый с толку от неожиданности. Я не лжец. Это было приятно, но не более того. Мне было все равно на то, что она делала со мной. Хорошо, что она быстро поняла это и отпустила. Как они, девушки, чувствуют это все по отношению к себе? Она отступила от меня, и я с облегчением вздохнул.

– Я подумала, что, – она замолчала, покраснев. В ее глазах стояли слезы. Мне было ее жаль, даже очень, но я ничего не обещал ей. В отличие, черт возьми, от Еноха. – Извини, – с усилием произнесла она, подавив свою гордость. – Они накачали нас чем-то. Это больше не повториться.

Я хотел объяснить ей, что это не она виновата в том, что я такой урод. Она была достаточно красива, но я был слеп и глух к этому. Я сказал ей, что если бы я родился немного другим, я влюбился бы в нее без памяти с первого взгляда. Мне показалось, она поняла. Мне стало несколько легче от своей честности.

– Ты любишь его? – вдруг спросила она, закусив губу. Я смотрел на Эмму и молчал, потому что сам понятия не имел. Чем больше я думал об этом, тем больше склонялся к отрицательному ответу, ведь к ответственности за это слово я не был готов. Тем более теперь, когда я понял, что Енох был лишен какой-либо любви вообще. А я не мог поступить с ним так, обманув и не подарив свою. Я был слишком молод для таких слов. Но и Эмме я должен был ответить, чтобы она больше никогда не напоролась на мой отказ и была к этому готова. Как же она красива объективно и неинтересна субъективно.

– Я влюблен в него, – признался я, испытывая легкий стыд.

– Это допустимо в твоем времени? – спросила она, не дрогнув ни единой чертой лица.

– Да, – подтвердил я. Она кивнула.

– Тогда не поступи с ним так же, как и Эйб с нами обоими, – произнесла она горько. Я начинал ненавидеть деда, потому что не знал, что я буду делать, если выживу. У деда не было ведь выбора, некуда ему было идти, зачем он ушел и оставил их для меня уже разбитыми, чтобы я не имел права на ошибку? Но без деда не было бы меня. Что толку рассуждать.

– Я не могу найти его, – перевел я поспешно тему, искренне беспокоясь.

Эмма потащила меня обратно к огню, где Бронвин кружилась с одним из темненьких парней, а Оливия – с мелким цыганенком, взятым еще недавно нами в плен. Даже мисс Сапсан пищала в такт музыки. Эмма спрашивала аккуратно сидящих ближе к нам цыган, не видел ли кто Еноха, пока один не сообщил нам, что молодой человек интересовался озером в паре метров южнее от стоянки за густой рощей, так что, наверное, там и надо его искать. Я воодушевленно направился туда. Эмма осталась.

Уже в роще я вдруг запаниковал, вспомнив тварей и их собак. А что, если они нашли его? И найдут меня? Но не успел я завестись, как гладь озера ошарашила меня. Оно было чисто лесным, и ни единого огонька не было видно под светом луны по всей длине его берегов. Пахло сыростью, но приятной, не затхлой. Берег был земляным, обрывистым, и я остановился прямо над водой, пытаясь отыскать Еноха. Но все было тихо. Я был готов умереть от волнения на месте. Как он мог так безрассудно уйти один, никому не сказав? Хотя о чем я, это ведь так в духе Еноха. Наконец где-то рядом раздался шум плеска. Я тут же обнаружил его, стройный темный силуэт, вынырнувший из воды. Енох был левее от меня, где, похоже, было что-то вроде песочного спуска. Я поспешил туда, благоразумно не окликая его по имени, хотя цыганский напиток лишал меня большей части рассудка. Енох не выходил на берег, снова ныряя, и если я хотел добраться до него, я должен был войти в воду. О, я был достаточно навеселе, чтобы так и сделать, тем более что от воды поднимался легкий пар, как от парного молока. Я стянул с себя все слои своей вонючей одежды, оставив только белье, которое все равно хотелось бы постирать. Вода была холодной, но не то, чтобы обжигающе, скорее чуть теплее осеннего ночного воздуха. Я достаточно далеко прошел по каменистому дну, матеря в голове эти острые камни, когда Енох вынырнул прямо передо мной. Я ждал, что застигну его врасплох, но вместо этого он встретил меня словами:

– Топаешь по лесу, как слон, – своим вечно недовольным тоном.

– Я старался, – ничуть не был обескуражен я его недовольством.

Он повернулся ко мне. Вода стекала с его волос по лицу на шею. Я плохо различал в темноте, еще отвыкая от пламени костра, но уже нашел это очень приятным зрелищем. Я шагнул к нему, но он отступил. Я громко возмутился, может быть, даже слишком.

– Так не должно быть, Джейкоб.

Я аж задохнулся от возмущения. То есть три дня до этого должно, а сейчас вдруг не должно? Да что за бред? Я снова шагнул к нему. Этот танец на воде повторился. Я злился.

– С какого хрена? – полюбопытствовал я. С каждой секундой я видел все четче. У него что, образ такой, вечно страдать? Да нет никакой причины нам получать удовольствие от общения, и никто этому помешать не может, кроме нас самих.

– Потому что это неправильно. Ты должен быть с ней, это же видно, – он передернул плечами. Это что, потому что я с ней танцевал? Сначала я подумал, что он ревнует, но потом я догнал, что это же Енох, фаталист, который воспринимает да или нет, и здесь он воспринимал меня как нет по какому-то поводу, не связанному ни с кем другим. Сложная была мысль для моего пьяного мозга.

– Я никому ничего не должен, – рявкнул я, потому что не хотел тратить крупицы безопасного времени на спор. Еноха это не убедило. – Блять, да двадцать первый век же, нормально все! – почти заорал я. Мой голос эхом заботливо разнесла вода по всему озеру.

– Двадцатый, – поправил он меня, потом почему-то промолчал. – Что значит нормально?

Я застонал. Не то, чтобы я очень хотел об этом всем рассказывать, но в общепринятом смысле это действительно было нормально – любить кого хочешь. Я не стал упоминать конец двадцатого, когда убивали всех, кто не такой, но ему хватило. Он, похоже, верить мне не хотел.

– Как можно выбирать быть ненормальным, когда есть шанс делать вид, что ты как все, не оставаясь в одиночестве? – спросил он тихо.

– Да это для меня одно и то же, господи, в кого бы я не был влюблен, я нормален. И ты нормален, – добавил я, наконец сумев взять его за руку. Енох поморщился, словно я был ему противен, но я достаточно был в его голове, чтобы понять, что это он противен сам себе. Это меня не устраивало. – Все, что я делаю, я делаю осознанно и добровольно, – сказал я, слегка привирая, честно говоря. Никакой осознанности рядом с ним, если меня так тянет к нему, что я уже не думаю ни о чем другом. Я знаю, что моя импульсивность чревата, не могу отвечать за то, что я делаю, но разве я мог думать о последствиях, когда видел Еноха перед собой? Увиденное мною в его голове только укрепило мое желание пробраться в его сердце, хотя я отлично знал, что могу его не уберечь.

– Да и какая разница, если завтра умирать? – возвестил я трагично, и Енох наконец усмехнулся. Я смог подойти ближе, понимая, с каким облегчением я это делаю. Так трудно было стоять в шаге от него и не быть допущенным к его телу. Я потянулся к его губам, испытывая нечто среднее между детским восторгом и капризным желанием, когда он сообщил мне, что я идиот. Ведь любой из табора мог пройти маленький перелесок и увидеть нас. А в сороковом, я уверен, было мало очень лояльных людей в степени десятых годов третьего тысячелетия. Я не унывал. Новая, маленькая победа над его упрямством привела меня вкупе с пьяным настроением в настоящее обманчивое всемогущество. Я увидел удобный земляной выступ, образующий что-то вроде бухты. Вскоре я уже плыл, наслаждаясь как никогда в жизни луной, пустынным холодным озером и простотой движений, согревающих мое тело. Однако я доплыл не первым. Едва лишь встав на ноги, я тут же полетел в воду лицом, споткнувшись о подводный камень. Может быть, я разодрал ногу. В тот момент я не видел ничего, кроме Еноха, поймавшего меня. Я дорвался до него, как диабетик до сладкого. Хорошо, что я оставался по пояс в воде, ведь мне было так горячо от близости с Енохом, что я рисковал тепловым ударом. Я остановился в миллиметрах от его губ, решив, что обязан рассказать ему:

– Эмма поцеловала меня.

Енох изогнул бровь.

– И как? – поинтересовался он без капли ревности. Не думаю, что я на нее рассчитывал.

– Нормально, – не стал скрывать я.

– И почему же ты здесь? – спросил Енох, и его голос прозвучал так низко, что я завибрировал желанием тут же выложить все, что я испытываю от него. Я не нашел нужных слов, прижимаясь к его губам. Холодным, влажным, не таким мягким, как у Эммы, но для меня – крайне привлекательным. Как я мог оформить в слова то, что от его поцелуя я не мог стоять на ногах, что от прикосновения его языка я как минимум ощущал себя преступником, как максимум – грешником, уже добравшимся в свой персональный котел в аду? Как только я получал его ответ, пусть неловкий, не совсем аккуратный, но при этом непрошибаемо уверенный, я забывал, зачем мне вообще когда-то отрываться от него. Мои руки скользили по его плечам и спине, стирая капли озерной воды, но я не находил в себе смелости прижаться к нему всем телом, ведь тогда мне станет нечего скрывать. Я выдам себя. Воздух осеннего вечера холодил обсыхающую кожу, но мне было плевать, даже если бы пошел снег. Я пытался запомнить хоть что-то, повторяя снова и снова покушение на его рот. Я потерялся в происходящем, мечтая только о том, чтобы это продолжалось вечно. Я упустил момент, когда его рука легла на мой затылок. Он резко дернул мою голову назад, так что кожа головы взорвалась болью от того, как сильно он натянул мои волосы.

– Ты не ответил, – с угрозой произнес Енох, не давая мне даже пошевелиться. Я выдохнул, справляясь с этой болью. Чем больше я медлил, тем сильнее он тянул.

– Потому что я хочу быть здесь, – произнес с трудом я, стараясь терпеть. Его это не устроило. Его зубы сомкнулись на моей шее, и я вскрикнул от боли. Эта боль была странная, сладко-возбуждающая, несущая смысл. Я был психом. Мне нравилось это. Нравилось подчиняться ему.

– Точнее, – произнес он прямо мне в шею. Я дрожал, но не от боли, не от страха, нет. Это была смесь предвкушения и острого, недетского желания.

– Я хочу быть с тобой, – прохрипел я. Он чуть ослабил хватку на моих волосах, и я с радостью склонил голову, снимая напряжение мышц шеи. Его пальцы переместились на мой подбородок. Он держал мою голову так, чтобы я не смог отвести взгляд.

– Зачем? – почти ласково спросил он меня. Боже, он вел себя так угрожающе и так властно, что я всем своим жалким существом пришел в восторг покорности.

– Я хочу тебя, – едва слышно выдал я, ощущая, как стыд взрывается в румянце на моих щеках. Мне было стыдно, унизительно стыдно за то, что я понятия не имею, как реализовать мое к нему желание. Я слабо представлял себе, что могу с ним сделать. Но я не сомневался, что хочу этого.

– Не неси бред, – его абсолютно не устроил мой ответ. – Во мне нечего хотеть.

– Ты думаешь, я вру? – Мне было смешно. Я рванулся вперед, прижимаясь к нему всем, всем чертовым телом, не оставляя между нами ни единого сантиметра. Да, мне было стыдно, так стыдно, что я мечтал сбежать, но я хотел показать ему, что мое тело не может врать. От его дерзкого допроса, сопряженного с болью и угрозой, я возбудился еще сильнее, и сомнений, мягко скажем, у него просто не могло остаться. За одну секунду он растерял всю свою угрозу и смотрел на меня, приоткрыв рот. Его замечательные щеки стремительно краснели. Я никогда не видел их настолько красными. Мне казалось, что он на минуту отключился от всего. Как легко было перехватить инициативу. Он посмотрел на меня в изумлении, разбавленном ярким, горячим стыдом, который не давал ему даже пошевелиться. Он растерял всю власть надо мной, а я приобрел. Я прекрасно чувствовал то, что вызываю в нем похожее желание. Бедром чувствовал. В отличие от него, это меня не шокировало.

Это придало мне сил.

– Енох, – я положил руку на его щеку. Он словно очнулся, смотря на мои губы и как будто не в состоянии посмотреть мне глаза. – Я никогда не встречал никого, похожего на тебя, – он мотнул головой, не считая себя уникальным. У меня был лишь один способ убедить его.

Я положил руки по обе стороны от его головы, мягко накрывая его виски.

Я вызывал в себе каждое воспоминание, которое было связано с ним. Я старался вспомнить все, что происходило со мной от контакта с ним. С каждым моим новым воспоминанием все мои ощущения росли в быстрой прогрессии. Я дошел до того времени в зверинце, и Енох отнял мои руки.

– Я не хочу тебе верить, – пробормотал он, впрочем, не так уверенно. Мое сердце перестало биться так часто. На смену иссушающему желанию пришла… нежность. Я провел по его волосам, привлекая его к себе. Я пугал его, давил на него, а ведь он не был так прочен, как изображал. Енох был более хрупким, чем все думали. И я не мог сломать его своим идиотским плотским желанием. Он с готовностью обнял меня. Я был уверен, что в этом объятии было больше, чем в любом, самом порочном, единении. Я потянул его на берег, понимая, что мы оба замерзаем. Мы молча оделись, однако в табор мне не хотелось. Я сел на землю, подложив под себя свитер. Енох колебался, но все же сел рядом.

– Нас хватятся, – сообщил он устало. Я лег на спину, разглядывая неестественно черное небо, усыпанное блестками далеких звезд. Огонь во мне утих. Я больше не поддавался разрушительному желанию. Енох чувствовал это. Теперь он прикасался ко мне с большей легкостью. Он почти без сомнений лег рядом со мной, устроив голову на моем плече. Мне было спокойно. Хорошо.

– Ну и пусть, – равнодушно отозвался я. Я хотел поговорить с ним. Просто поговорить. Моя рука потерялась в его руке. Он разминал ее, и я вдруг понял, что это многолетняя привычка работы с глиной. Мне было уютно. – Чем закончился тот эпизод, ну, с братьями?

– Ничем. Они рассказали отцу, а он решил, что они допились, – произнес Енох. – Я не сразу решился поверить в то, что произошло. Пришел туда через месяц. Или два. Я не помню.

– А как понял, что нужны сердца? – продолжал я расспрос. Он замешкался, прежде чем ответить.

– Я помню только, как сделал это. Не помню. Не знаю. Это просто произошло и все, – и у меня не было причины ему не верить. Он потерся головой о мое плечо, устраиваясь удобнее. От этого простого, такого человечного движения, я растаял окончательно. Я зарылся носом в его волосы, не в силах объяснить эту нежность к нему. – Я любил уводить их в лес. Отец бесился страшно. Клиенты уходили, а он считал, что это конкуренты. Один раз он переволновался и умер, – Енох сообщил об этом обыденно. – Я увел какого-то дорогого клиента. В общем, когда мои братья встали у руля, они выгнали меня из дома. Они убедили мою мать, что я работаю на конкурентов. Мне было четырнадцать.

Я запретил себе жалеть его. Он рассказывал об этом просто, как будто давно забыл о всех обидах и о всей боли.

– Где же ты жил до встречи с мисс Перегрин?

– Устроился работать к мяснику. Он научил меня стрелять, охотиться. Он был, в общем-то, неплохим. – Я чувствовал, что он что-то не договаривал. Однако Енох никак не мог продолжить.

– Он приставал к тебе? – спросил я наконец, не выдержав молчания. Енох коротко кивнул. Это было для него страшнее семьи, которая его не любила.

– Смешно, правда? – Я не видел его лица, но услышал его горькую усмешку. Я прижал его к себе, подсунув руку под плечи.

– Нет, – честно признался я.

Стараясь отвлечь его, я болтал о своей жизни. Он не понимал каждое второе слово, я начинал объяснять и рождал еще более непонятные ему слова. Я словно разговаривал с инопланетянином.

– Это ведь трудно, разговаривать с тем, кто не понимает тебя? Я бы давно бесился, – наконец вздохнул он.

– Я хотел бы показать это тебе. Мой мир, – мечтательно пробормотал я, представив, сколько всего мог бы продемонстрировать его. Я хотел удивить его.

– Я не уверен, что смог бы жить в нем. Особенно учитывая то, что ты сказал мне про, – он резко оборвал себя. – Неважно. Забудь. Все равно это пустые разговоры. Нужно идти.

– Ну уж нет, – возразил я. Енох приподнялся на локте. В его волосах застряли желтые листья, и я с улыбкой вытащил их. Мне показалось, что его выражение лица стало чуточку мягче. Я не мог представить и десятой доли того, что он пережил. Он посмотрел на меня каким-то новым, очень уязвимым взглядом. И я понял, что пробрался так глубоко, как это было возможно. Я был этому совсем не рад, ведь теперь он стал моей ответственностью. Он был сильнее, выносливее, талантливее меня, но в чем-то слабее. Я прижался носом к его щеке. Он закрыл глаза, склонив ко мне голову. Не думаю, что когда-нибудь после я дарил ему более медленный, нежный и вдумчивый поцелуй, чем тогда. Я не знал, почему мое чувство к нему переливалось от сумасшедшей потребности до неуемного желания и резко – к болезненной нежности. Я никогда не представлял, что подобное возможно. Он отвечал мне с похожей аккуратностью. Это был словно новый уровень в каком-то квесте. В этой темноте ночи я прерывал поцелуй, чтобы произнести что-то безумно глупое, но очень важное, и он улыбался, шире и шире, пока наконец не засмеялся.

Может быть, я все же полюбил его по-настоящему.

Когда мв вернулись в табор, подготовка ко сну была в самом разгаре. Даже если кто-то и заметил наше отсутствие, никто не произнес и слова. Нам выдали одеяла, и мы устроились рядом, на приличном расстоянии, впрочем. Не сговариваясь, мы не хотели демонстрировать то, что росло между нами.

И все же, накрывшись одеялом до подбородка, я не удержался и нашарил его руку, сжимая ее аккуратно. Только чтобы убедиться, что Енох рядом.

========== 7. В тупике ==========

Я смотрел на проплывающие мимо поля, причудливо скачущие вверх и вниз. Точнее, это я скакал верхом на коне. Конечно, в старом добром боевике на моем месте оказался бы парень с подготовкой отряда спецназа, умеющий стрелять, не знаю, из колготок и скакать не только на коне, но и на танке, и на ракете, и на МКС. В этом проблема сознания моего поколения. Фильмы научили нас тому, что все ситуации, в которое мы попадем, обязательно будут подстроены под наши умения, или же рядом будет какой-нибудь суперкрутой пенсионер, который нас срочно чему-нибудь научит. Наш образ мышления слишком киношный, нереалистичный и узконаправленный. Что мы умеем, пользоваться смартфонами и ноутбуками, бороздить сеть и волноваться о лайках? Именно об этом я думал, жалея свою отбитую задницу, гадая, кто мешал мне, парню из довольно богатой семьи, научиться скакать на лошади. Конечно, я не знал, что окажусь в сороковом среди цыганского табора, где лошадь – это единственный источник передвижения. Но, черт возьми, не будь со мной Еноха, я бы сейчас вынужден был бы допустить в свое личное пространство кого-то еще, а я этого не люблю. В общем-то, не будь с нами Еноха, я бы и не дожил до этого туманного и холодного дня.

Я поерзал. Болело все, чем я только соприкасался со спиной лошади. Седло у цыган было всего одно, и оно досталось, конечно, девочкам. Меня начинало укачивать от этой бесконечной тряски, поэтому я решил закрыть глаза. Благо я мог откинуться назад и добавить Еноху своего веса. Он, конечно, ворчал на меня, но к его едким выражениям у меня уже выработался иммунитет. Я снова и снова перегонял в памяти тот неловкий момент, когда мы сортировались по лошадям. Когда Енох заявил, что в состоянии вести лошадь сам, тут же выбрав подходящую и запрыгнув на нее через ступень ближайшего фургона, я бросился к нему быстрее, чем, в общем-то, выдал себя. Цыгане смотрели на нас с нехорошим подозрением после всего этого, да и Енох не одобрил мое публичное рвение к нему. Одно меня успокаивало – мы больше не увидим этих людей, так что они могут засунуть свое осуждение куда подальше.

Мы ехали последними. Я уже устал удивляться всему, что умеет Енох. Он же, в свою очередь, не понимал, что такого в спектре его умений, мол, все должны это уметь. Мне было стыдно, по-детски стыдно.

– Если у меня когда-нибудь будут дети, я научу их всем навыкам выживания, – пробормотал я, не задумываясь. Задним умом я был мастер, так что пока я осознал, что говорю, Енох позади меня превратился в темную тучу вместо человека. – Но у меня их не будет, – не менее глупым тоном продолжил я, с ужасом взирая через плечо, как черная туча по имени Енох, лишь издалека похожая на человека, готовит грозу.

– Мне все равно, – совсем непрофессионально соврал он. Мне было приятно понимать, что какая-то часть нас, вопреки браваде, все же думает о будущем.

– Всегда можно усыновить одного из странных, – продолжал я нести околесицу, потому что не смог экстренно сменить тему.

– Не люблю детей, – кратко сообщил Енох.

Я замолчал, но не потому, что его выпад поразил меня в самое сердце. Я задумался о том, как – чисто теоретически – могло бы выглядеть наше будущее. Звучало, честно говоря, слишком страшно для парня моих лет, но я поднабрался смелости. Учитывая степень ужаса от глубины моих чувств к Еноху, вряд ли я вдруг разом охладею к нему за пару месяцев. Но проблема моих чувств стояла, в общем-то, последней. И если Енох был несовершеннолетним чисто внешне, внутри разменивая восьмой десяток, то я как раз еще не блистал самостоятельностью. Я не смог бы так взять и понести ответственность за себя целиком. Ну что меня ждало? Вообще-то я хотел поступить в колледж. Не знаю, зачем и на кого, но без этого я ощущал бы себя не человеком. Но Енох не сможет долго пробыть в моем мире. Это значило, что либо я не могу воплотить в жизнь свою мечту о колледже и остаюсь с ним, либо я уезжаю с обещанием вернуться. Я не был совсем уж дебилом и понимал, что обещаниям Енох не поверит. А если я не знаю, существует ли у нас будущее, чтобы рисковать колледжом? Хотя никто не мешает мне уйти в любой момент, как моему деду. Я так запутался в вероятностных линиях судьбы, что забыл о том, что чисто практически в пределах двух дней я должен умереть. Хорошо, что я был слишком мал и незрел, чтобы всерьез воспринимать эту ответственность.