Текст книги "Грядет новый мир (СИ)"

Автор книги: Sgt. Muck

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Пение имбрин закончилось в предпоследнюю секунду моей жизни. Я упал навзничь, ускользая в страшную, вечную тьму.

–Нет, так просто ты не умрешь.

Моя рука поднялась чьей-то рукой. Я снова коснулся упругого, горячего сердца Еноха. Это сработало, как дефибриллятор. Я подскочил на месте, вытаскивая руку из его груди. Меня трясло такими судорогами, что я заподозрил бы у себя эпилепсию. Мое тело не контролировало вообще ничего, и я то горел, то замерзал. Меня потащили за шкирку. Я не мог бежать, и кто-то нес меня на руках. Я был близок к тому, чтобы потерять сознание, уйти в другую темноту, просто сумерки по сравнению с первой. Я помнил, как мы были на самом верху башни, потом я как-то странно летел вниз головой, потом была содрогающаяся земля и страшный крик. Я провалялся без памяти около получаса, очнувшись только тогда, когда меня снова понесли. Я открыл глаза, и на фоне ночного неба увидел Еноха. Ему едва хватало сил стоять, а он нес меня на руках. К счастью, это продолжалось недолго, и шум машины подсказал мне, что мы куда-то едем, наверное, в дом Бентама. Я держал свое сознание всеми доступными мне силами, но воспринимал окружающее какими-то обрывками. Я видел Эмму и Хью напротив меня. Я слышал полное молчание. Я пытался повернуть голову, но уткнулся во что-то мягкое. В плечо Еноха, который все еще держал меня в своих руках. Он засыпал от усталости.

Мне не верилось, что все кончилось. Я помню дом Бентама, койку, пыль и обрывки разговоров. Калейдоскоп настоящего, прошлого и пародии на будущее захлестнул мой мозг, и я как будто разговаривал с дедом, который хвалил меня, и с родителями, которые орали на меня, и с мисс Перегрин, которая просила меня поступить правильно.

Правильно, как это, правильно?

Я открыл глаза ранним утром. Во всяком случае, мне так показалось из-за яркого солнечного света, который вроде как пробиться в Акр Дьявола не мог. Похоже было, что сама погода стремилась очистить это место. Я впечатался щекой в подушку и никак не мог оторвать от нее чугунную голову. Она была тяжелой, но не болела. Я пошевелил руками, и, кажется, они меня слушались. Удивительным чудом с каждой новой секундой пробуждения я чувствовал себя все лучше и лучше. Наконец я сел, потерев лицо ладонями. В моем теле не осталось боли, исчезала слабость. Я дышал и наполнялся силами. Рядом с койкой я нашел одежду. К тому моменту, как я умылся и оделся, ко мне в комнату заглянула Эмма. Она обняла меня искренне, без всякого желания очаровать. Я хотел спросить ее, где мне найти Еноха, но она опередила меня.

– Третья дверь налево, – сказала она тихо, отпуская меня. – Знаешь, я… В общем, спасибо тебе за все. Я не имею права лезть в ваши отношения, но я хотя бы могу попросить тебя не оставлять его.

Я кивнул. Я больше и не собирался. Я выбежал в коридор, в мгновение ока добегая до нужной мне двери. Я даже не постучал, просто влетел, щурясь от яркого солнца. Поначалу я вообще ничего не увидел, кроме пустой комнаты, но затем я различил балкон и фигуру на нем. Я замер и смотрел, как Енох разворачивается ко мне. Я застал его в тот момент, когда он надевал черную рубашку. Я всегда восхищался и буду восхищаться им, но в тот момент к моему восхищению добавилось что-то вроде выигрыша в лотерею. Я выиграл его, иначе нельзя было назвать. Мой взгляд скользил по его лицу, замечая каждый след от этой долгой войны. Он был вылечен так же, как и я – почти полностью, и лишь пара малозаметных шрамов навсегда останутся горьким напоминанием о чужой алчности, стоившей многих странных жизней. Я стоял столбом, смотря на него как в первый раз. Я был влюблен, сильно, настолько, что все в нем казалось мне совершенным. Его тонкие пальцы, застегивающие манжеты рукавов, его бледная кожа, открытая расстегнутой рубашкой, его темные глаза, управлявшие мной без единой заминки. Прошло не так много времени, быть может, всего неделя, но мне показалось, что я уже прожил вместе с ним как минимум одну жизнь. И почему-то я не мог сдвинуться с места, как будто все еще не верил, что имею на него право. Наконец я дошел до критической точки притяжения к нему и вылетел на балкон, обнимая его со всей доступной мне силой. Я любил его, но делал эту любовь гораздо более серьезной. Настоящей. Я никем не интересовался до Еноха и никогда больше не посмотрю на кого-то кроме него. Забавно, я столько времени страдал вопросом, утихнет ли когда-нибудь моя страсть к нему, что даже не подумал, что помимо страсти я привязан к Еноху еще миллионом самых разных чувств. Я прошел с ним путь, который стал для нас день за год. Я знал его больше, чем мог бы за те самые пять лет, я видел его таким, каким не узнал бы в обычной жизни. Я видел его сломленным, я видел, как он держится под ответственность за всех нас, я видел, как он убивал, ведя нас вперед, как играл роли, чуждые своей натуре, после чего страдая от перенапряжения. Я видел его в страхе, я видел его слезы. Миллион оттенков Еноха от самой мрачной тени его личности до самой нежной и уязвимой, я играл вместе с ним нашу симфонию, подстраиваясь миллионом оттенков себя, о которых даже не знал. Он играл на мне, а я играл на нем.

Он положил пальцы под мой подбородок, заставляя поднять голову.

– Ты должен идти, – сказал он мне, а я даже не услышал этого поначалу, зачарованный движением его губ. Я видел даже черту шрама, пересекавшего его верхнюю губу там, где она была разбита. Мне никогда не хватит его губ, никогда не хватит его глаз.

Как я могу уйти?

– Нет, – произнес я, всем своим существом притягиваясь к нему. Его рука держала меня за талию, а другая не давала отвести взгляд. В лучах незнакомого мне солнца я видел Еноха так ясно, как никогда. Мне было не остановить руки, что тянулись к его лицу, к его волосам, меня утягивало в водоворот моего тягучего желания, и я повиновался ему, не оставляя между телом Еноха и своим никакого пространства.

– Иди, Джейкоб, – но несмотря на свои слова, он поцеловал меня, властно, уверенно, экономя движения. Мне хватило одного лишь прикосновения его губ, чтобы я потерял ориентацию а пространстве. От его поцелуя у меня кружилась голова, и я вцепился в его руки, пытаясь просто дышать. Я так хотел ответить, что попросту не смог скоординировать движения губ и мозг, не смог трансформировать желание в движение. Я задыхался в его руках, покорившийся, преданный, безумный в своей любви к нему.

– Ты говоришь мне уходить и целуешь, – едва выговорил я, почти не отрываясь от его губ. – Нулевое кпд.

– Нулевое что? – улыбнулся он, и я едва не застонал, ощущая губами изгиб его губ. Улыбка Еноха была моей реликвией, моим сокровищем, которое я нашел, которого я добился и которое принадлежало только мне. Я провел по его губам кончиками пальцев, стараясь хоть осязанием запомнить их, но стоило мне отстраниться, как я тут же забывал, как это – касаться его губ.

– Господи, какая разница, – пробормотал я устало, притягивая его к себе. Я не представлял, что существуют десятки оттенков одного поцелуя, но этот был самым спокойным и самым правильным из тех, что я делил с ним. Из всех. Я никогда никого не целовал. В каком-то смысле, я был редкостью своего времени, но Еноху я бы этого никогда не объяснил. Мысль о том, что я никогда никому не принадлежал, волновала только меня, для него же это было в порядке вещей. Да я и не настаивал на убеждении. Меня грело солнце, наша невероятная победа и Енох, обнимающий меня так, как будто не прогонял минуту назад. Я мечтал остановить время и остаться так, влюбленным счастливым подростком, получившим ответ, о котором даже не мечтал, несмотря на все свои ошибки.

Но в этом и была проблема. Я все еще был подростком.

И я еще был способен послать далеко и на полчаса свою совесть и ответственность и прочую муру, что мешала мне наконец добиться своего. Мои руки скользили по его телу под легкой тканью его рубашки, и я не смог бы отнять их при всем своем желании. Я пролез под нее даже на плечах, снимая ее с какой-то непонятной яростью. Дурацкие манжеты мешали мне, и я посмотрел на Еноха с обидой, от которой ему было смешно. Он расстегнул их, а я заколдовался движениями его пальцев. Мне было страшно подумать, к чему мы приближаемся, но страшно лишь потому, что я не хотел разочаровывать его.

Как будто я допускал мысль о том, что Енох знает, что со мной делать.

Я осознал, что видеть его вкупе с тем, что я уже испытывал с ним раньше – это катализатор сумасшествия. Я разглядывал его, понимая, что я не воспринимаю тело отдельно от него, особенно если учесть, насколько оно подходило Еноху. Каждое мое прикосновение к нему было пропитано восхищением, которое я не хотел скрывать. Хватит. Я бывал на краю жизни так много раз, что не имел права бояться. Мои руки поднялись к пуговицам. Я расстегивал их так быстро, как только мог, выдерживая взгляд Еноха, разжигающий во мне огонь, о котором я почти забыл. Гореть заживо – это испытание, которое я еще не проходил, но я не страдал от этого. Я воспринимал его льдом, который мог бы погасить это, но в действительности он лишь ухудшал все, продолжая идти дальше. Его руки легли на мои плечи, снимая с меня рубашку так же, как это сделал я. Мне было нечем похвастать, кроме выступающих костей, но это не имело больше никакого значения. Тело было инструментом, способом окончательно перейти ту черту, которая никогда не разлучила бы нас, даже если бы я решил уйти от него на какое-то время.

Что бы не произошло между нами, это было мое обещание вернуться.

Я прильнул к нему, прижимаясь губами за его ухом, отодвигая носом пряди его волос. Мое тело горело, словно я болел тяжелым гриппом, но без озноба. Мне было так жарко обнимать его, но никаких шансов отодвинуться я не видел. Я целовал его, не закрывая глаз. В пересечении взглядов происходило больше, чем во всем нашем развратном танце языков. Я перестал понимать, что я должен делать и чего не должен, я просто поддался ему, оставляя право на любое действие, какое он только захочет. Он мог меня резать, если бы захотел, а я бы тащился от этого, как от отличного минета. Я был извращенцем, озабоченным Енохом и всем его телом, я испытывал какое-то нереальное возбуждение от всей его опасности, от всех его странностей, от всех увлечений, которые я не понимал, но разделял.

Его рука легла на мое бедро. Я не заметил этого, взрываясь изнутри от его зубов, оставляющих метку на моей шее, там, где я никак не смог бы скрыть ее. Я словно бился током каждый раз, когда ощущал его язык на своей коже. Я взмок за рекордные сроки, и влажные волосы падали на мой лоб, мешаясь мне. Я понял, что он поднимает меня, неожиданно, так что я схватился за его шею, смотря на него сверху вниз. Каждый новый поцелуй был так же необходим, как вдох. Я позволял ему прикусывать мои губы до боли, охлаждающей огонь внутри меня хоть на несколько секунд. Я сжал его бедрами, не зная, тяжело ли меня нести. Я провел по его волосам, таким же влажным, как и мои.

– Я не смогу уйти, – предупредил я его, задевая носом его нос. Мне нужно было дышать, но я хотел снова и снова скользить языком по его губам, задевая шрам, проникая внутрь, наслаждаясь правом, которым теперь обладал. Я изучал остроту его зубов, ускользая от его языка, но не так уж много было у меня шансов убежать.

Енох уронил меня на кровать. Я лежал, смотря на его покрасневшие щеки и влажные губы, блестевшие от того, насколько рьяно я облизывал их. Мне было плохо от одного лишь взгляда на него, мне было больно от возбуждения, заполнившего меня изнутри и распиравшего с невероятной силой, которую я уже мечтал трансформировать в язык пустот, лишь бы не взорваться к чертовой матери на множество лоскутов. Его глаза горели, бликуя от солнечных лучей, становясь более не черными, а лишь темно-карими. Я сжал его волосы в своей руке, заставляя склонить к себе. Никаких пауз. Я больше не могу.

Еще немного, и я уничтожу сам себя тем, насколько хочу принадлежать ему. Я обнимал его руками и ногами, не замечая того, что не скрываю своего возбуждения. В безрассудстве рук я гладил все, что мне только попадалось. От каждого его прикосновения мои мышцы изображали такой силы напряжение, что о мой пресс можно было разбить кирпич. Его руки ложились на низ моего живота, и я задерживал дыхание. Я перепутал все, дыхание, не понимая, где делаю вдох я, а где он, звуки, которые мог издавать как я, так и он, пальцы, сжимавшие мой подбородок. Или его. Я не выделял больше моменты, мечтая успеть так много, как только смогу. И я не знаю, кто первым пошел дальше. В одну секунду я расстегнул его штаны, а в следующую его рука уже оказалась под молнией. Если бы я остановился, я бы сгорел от стыда, потому что я видел, что происходит. Его румянец снова превратился в хаотичные пятна, и я не хотел, чтобы он испытывал хоть толику неловкости, касаясь меня. Ему нужно было время, а мне нет.

Я оказался над ним.

– Все, что я только могу хотеть – это ты, – прошептал я, задевая его губы своими, пересохшими, болевшими от его поцелуев, от его укусов. – Все, что ты сможешь со мной сделать. Но не сегодня, – я прижался губами к его шее, скользя языком по выступающим мышцам, по поднимающейся и опускающейся грудной клетке. Мне не нужно было думать, но все мое благоразумие просто молчало, отступив. Я заслужил право на все, что я только могу сделать с ним, но прежде всего я хотел искупить всю боль, что я причинил ему. Мне нравилось чувствовать вкус его кожи, такой же мокрой, как и моей. Если до сих пор я думал обо всем этом с некоторой долей отвращения, то тело Еноха было для меня как свое. Я замер лишь перед тем, как положить руки на пояс его штанов. Я поднял взгляд на него, дурея от того, как быстро, как поверхностно он дышит, приведенный в беспорядок желания моими стараниями, взъерошенный и такой же подросток, как и я. Никакая сотня лет не разделяла нас в этот момент. Я потянул грубую ткань штанов вниз, и он упал на кровать, закрывая лицо руками.

Я так хотел видеть его.

Мне было сложно не потому, что я этого не хотел. Нет, я хотел даже такой власти над ним, но от жажды близости с ним в горле страшно пересохло, и я не мог хоть немного увлажнить язык, потому что так долго терпел. Мне пришлось подняться и поцеловать его намеренно грязно, чтобы хоть как-то компенсировать мою временную обезвоженность. Енох был словно в лихорадке. Он хотел, хотел отказаться, но больше всего он хотел получить от меня это.

Я уже не знал, может ли он выглядеть лучше, чем сейчас.

– Ты бы видел себя, – пробормотал я, выставляя напоказ все свое восхищение и любовь к нему.

– А ты себя, – хрипло ответил он мне, и я не сомневался, что выгляжу, как одержимый. – Я сейчас умру, – вдруг произнес он едва слышно, смотря на меня в смущении и отчаянии. Больше меня не нужно было просить. Запечатлев в своем сознании его великолепный возбужденный вид, его завуалированную просьбу, я вновь опустился вниз с намерением сделать это так идеально, как я смогу.

С учетом, что я никогда не делал ничего подобного.

Я провел рукой вдоль горячей кожи его члена, стягивая вниз белье. Часть меня была смущена, еще как, но я быстро успокоил ее тем, что с этой частью тела Еноха я был вполне знаком, хоть и не так, как собирался сейчас. Я понятия не имел, что должен делать и в какой последовательности, и лишь слабый напряженный выдох Еноха заставил меня прикоснуться губами к головке его члена. После этого я словно начал какую-то потрясающую игру, ловя каждое напряжение его тела, каждый слабый звук, что он уже не мог удержать. Мне нравился контраст упругой кожи под моими губами на самой головке и гораздо более мягкой дальше. Я ощущал себя каким-то исследователем, пробуя каждое новое движение, что придет мне на ум. От жара его тела мое лицо пылало еще сильнее, чем просто от смущения. Я бросил взгляд наверх. Енох так сильно закрывал свои глаза, что мышцы на его руках волшебно напряглись, открывая мне великолепный рисунок его силы. Я провел языком под головкой, с удовлетворением отмечая, как послушно его тело изгибается мне навстречу. Под моей ладонью, обхватившей его член у основания, ощущался просто бешеный пульс. Мне показалось, что как только я рискнул обхватить его член губами и скользнуть ниже, впуская его в свой рот, Енох перестал дышать.

Он даже не мог ничего сказать мне. В какой-то мере меня это повеселило, ведь он всегда оставлял последнее слово за собой. А теперь он молчал, находясь в моей власти, и я захотел заставить его стонать, что угодно, лишь бы прорвать силу воли, заставлявшую его молчать. Я двигал губами как сумасшедший, находя в этом определенный ритм, пробуя сочетать со скольжением языка, хоть во рту было не так много места, как я надеялся, но пусть мои попытки были весьма неловки, я ввел Еноха в какое-то сумеречное сознание. Его рука вдруг легла на мои волосы, сжимая их до боли. Я сам не осознавал, насколько сильно моя левая рука сжимает его бедро. Я играл с ним, пробуя тот предел, за которым Енох перестанет себя контролировать. От недостатка слюны я больше не страдал, и мне было весело придумывать новые движения один за другим, впуская головку его возбужденного члена то за одну, то за другую щеку. Я проводил ею по небу, не рискуя заходить слишком далеко. О рвотном рефлексе я помнил, и как преодолеть его, я не знал. Но Еноху хватало и этого. Он метался под моими руками по кровати, продолжая держать свою беззвучную оборону. Я провел кончиками пальцев по пылающей коже. Я снова ощущал Еноха на ином, сверхъестественном уровне. Каждое его напряжение отдавалось во мне. Я был бы не удивлен, если бы наши сердца приняли определенный ритм. У того, что я делал с ним, было название, но у того, что он делал со мной – нет. Знакомый мне до боли запах Еноха стал острее, почти невыносимее, но я продолжал дышать, потому что мне нравилось быть меченым им всеми возможными путями. Я стремился к своей конечной, невообразимой цели стать с ним единым существом, как требовали обе мои души. Я нежно прижимал языком все выступающие под тонкой кожей его члена вены, забавляясь их податливой упругостью. Мое имя, вырвавшееся у Еноха сквозь зубы, ударило меня куда-то в солнечное сплетение, отчего я ощутил, что вот-вот кончу сам.

Просто потому, что он так откликается тому, что я делаю.

Я не знал, что сделать, чтобы помочь ему. Я решил поставить на скорость, и хотя моя шея ныла от напряжения, а мышцы щек порядком свело, я просто обязан был сделать это. Помочь ему кончить. Мне не нравилось, как звучит это слово, ведь я не снял парня на вечеринке и не удовлетворяю грязные фантазии, я вкладывал в это смысл. Так что я, скажем, должен был извиниться во что бы то ни стало.

Мне не удалось увидеть его лицо, и это было огромным упущением. Мне было доступно лишь его тело, вырвавшееся из-под его контроля и благодарное мне. Я не собирался глотать сперму в принципе, но и сплюнуть тоже не успевал. Ее вкус был странным, каким-то вязким и одновременно прозрачным, отчасти сладким, отчасти горьким. Я не знал, сказались ли на этом все выкуренные им сигареты, но если да, то Еноху предстояло бросить курить. Я вытер губы тыльной стороной ладони, не особо надеясь взглядом найти хоть что-то попить, но мне попался, к моему счастью, графин с водой. Не то, чтобы я так сильно хотел запить, нет, я в принципе ощущал себя так, как будто провел неделю в пустыне. Когда я почувствовал, что вода скоро польется из моих ушей, я наконец перестал пить. Я медлил, прежде чем оглянуться на Еноха.

Он продолжал лежать, пряча лицо в локте поднятой руки. Однако в порядок он себя успел привести, и меня хотя бы не смущал его полуобнаженный вид. Хотя вообще-то и не смутил бы. Все казалось странным, но уместным, как будто это давно должно было произойти. Я позволил себе полюбоваться его телом, подходящим под описание худого, но не тощего, как я. Мне снова захотелось обнять его, что я и сделал, подлезая под бок. Возможно, было что-то ненормальное в том, что я не был готов ничего принимать от Еноха, и черт знает, предполагал ли я о том, какую роль с радостью предоставлю ему в наших отношениях.

Я отнял его руки, стараясь не улыбнуться его несколько ошалелому, но крайне довольному лицу. Он не улыбался, но его взгляд мне понравился. Он смотрел на меня как на… Как на свое. Мне нравились его пылающие щеки, потому что по всем законам логики их обычная бледность должна была быть постоянной. Я устроил голову на его животе так, чтобы видеть его лицо.

– Мне уйти? – спросил я, стараясь не так широко улыбаться.

– Да, – вдруг ответил он, и во мне что-то, едва склеенное и уже разбитое пару десятков раз, опять упало. Я нахмурился, как ребенок, готовый заплакать. Я, конечно, заслужил, чтобы он меня прогнал, но не так. – Ты не представляешь, что такое жизнь в петле. Сейчас тебе кажется, что ты в любой момент можешь уйти, но тогда будет поздно. Это золотая клетка, Джейкоб, и я не могу запретить тебе вернуться, но остаться – это в моих силах. Уходи, пока ты можешь.

– Ты с ума сошел, нет, – начал спор я, в ужасе от одной мысли, что сделают со мной родители. Я, конечно, разберусь со временем, но это же то время, когда я буду далеко от Еноха. – Или я сойду. А я сойду.

– Джейкоб, – он поднялся на локтях, и я ничего не мог с собой поделать, я даже в расстройстве смотрел на него с тихим восторгом, как будто ничего совершеннее не видел. И как он называл меня по имени, я просто таял, как шоколадка на солнце. Быстро, липко и некрасиво. – Я буду ждать. Я сто двадцать лет ждал и еще столько же подожду.

– Я не хочу уходить, – упрямо бормотал я, подлезая выше, чтобы смотреть ему прямо в глаза. – Ты сумасшедший, если думаешь, что я уйду после такого. Я хочу больше, – тоном все того же обиженного ребенка произнес я. Я так старался не для того, чтобы он меня выгнал. Мне что теперь, забыть о том, как сильно я хочу его, насколько я готов ко всему, что только его тело может мне предложить? – Я хочу принадлежать тебе, – прошептал я в его губы, надеясь, что это образумит его. Я хотел, да, но вообще-то говорить об этом было не так просто.

И он не понял, о чем я.

– Хочешь, ты же сам говорил, – напомнил мне Енох. – Ты не умеешь врать. Ты хочешь и домой, и остаться со мной. Но так не бывает. У тебя есть большое преимущество – ты можешь сделать это одно за другим, так что это не выбор, это последовательность.

Я не умею врать. Я в самом деле хотел домой, но вместе с ним. Как же тяжело мне было даже думать о том, что я должен вернуться, успокоить родителей, чтобы исчезнуть после навсегда, чтобы они не так сходили с ума. Я еще не понимал, как это сделать.

– А если это займет год или два? – спросил я в ужасе. Во-первых, я умру от одиночества, во-вторых, от невозможности поговорить с кем-то, кто не считает меня психом, в-третьих, я обязан был помнить каждую секунду этого пути, чтобы не позволить людям убедить меня в том, что это плод моего воображения.

– Значит ты вернешься двадцатилетним и будешь шутить над этим до конца наших дней, – нашелся Енох. Наших дней. Я прижался щекой к его груди. Как, во имя всего святого, я должен добровольно отказаться от этого? Енох давал мне силу всю последнюю неделю. Я был зависим от него с первой минуты, а теперь должен оставить, и родители вряд ли отпустят меня на свидание. Но чем больше я слушал его, тем больше понимал, что он прав. Я был призраком с неоконченными дома делами.

– Енох.

– Что?

– Ничего, мне просто нравится произносить твое имя.

Енох снова улыбнулся мне. Я хотел поцеловать его, но время было упущено. Голос Эммы из-за двери сообщил, что мисс Перегрин ждет меня. Я должен был ехать домой.

– Мистер Портман, – она встретила меня в гостиной. Я посмотрел на нее мрачно, понимая, что о моем – и не моем одновременно – решении она знает. Удивительно, но раньше мне не приходило в голову то, что она может не одобрить наши с Енохом отношения, и окрик Еноха стал этому подтверждением. Он влетел в гостиную следом за мной, и в несколько секунд он обнял меня со спины, как будто бы защищая перед мисс Перегрин.

Я улыбался, как дурак. Рука Еноха поперек моих плеч была надежной.

Мисс Перегрин закатила глаза.

– Я достаточно люблю своих детей, чтобы знать, что делает их счастливыми, а что – нет, – проворчала она. – Но я хотела бы знать ваше и только ваше решение, мистер Портман. Вы имеете право выбирать, несмотря на то, что мистер О’Коннор считает иначе.

– Я думаю, что мне правда нужно домой. Я некрасиво поступил с родителями, да и мне стоило бы слегка повзрослеть, наверное, – я пожал плечами. Мне кажется, мисс Перегрин видела, что я вру. Но почему-то она позволила мне эту ложь выдать за правду.

– Тогда мы отправляемся немедленно, – заявила она.

– Пожалуйста, проводи меня, – в панике обернулся я к Еноху, не готовый к тому, чтобы отпустить его сейчас. Он кивнул, и я с благодарностью сжал его руку. Мисс Перегрин предусмотрительно села в лодке к нам спиной, и мы остались делить последние минуты вместе. Я молчал, и Енох тоже, но наши руки были заняты своим ритуалом общения. Я понимал, что как только я окажусь дома, я начну медленно умирать без Еноха. Мне даже нечего было взять с собой, и я не мог его сфотографировать, чтобы хоть как-то протянуть. Не знаю, думал ли он о том же самом. Я провел пальцами вдоль его пальцев, крепко сплетаясь с ними. Я шел на какое-то извращенное самоубийство.

– Я вернусь, как только смогу, – прошептал я, не в силах больше сдерживаться. Я обнял его боком, неудобно, но хоть как-то. Я панически дышал в его рубашку, как будто это должно было меня успокоить. Я не хотел уходить. Должен был, но не хотел.

– Я знаю, – ответил он мне наконец, прижавшись губами к моей макушке.

Лишь бы в оставшихся вещах деда я смог бы найти фотографию Еноха.

– Может быть, получится писать, – в отчаянии пробормотал я. – Эмма сказала, что они заведут тут ящик для писем, рядом с петлей.

– Я не мастер писать, – усмехнулся Енох. Мне не представлялось возможным отстраниться от его тепла и его рук. Это был какой-то садизм. Но мы уже выходили из петли. Время неумолимо утекало, лишая меня последних секунд с Енохом. Нужно было отпускать его, но я не мог. Это все равно, что оторвать себе руку. Наконец я сделал это, как только мы причалили к тому месту, откуда все начиналось. Даже без мобильника я мог легко найти своих родителей.

Мы пошли к ближайшему полицейскому участку. Я сидел в ожидании родителей, как на иголках. Потом меня осенило. Я подошел к полицейскому и попросил у него смартфон. Он покосился на меня со смехом, посчитав меня дураком, но я сказал, что хочу позвонить больному деду, чтобы он не волновался. Прокатило. Возможно, полицейский был просто хорошим парнем. Я отошел за изгородь, там, где было место как будто бы для курения, так сильно там воняло табаком. Мне потребовалось всего несколько секунд. Селфи и дети моего поколения – это самый отличный тандем. Енох не понимал, что я делаю, но у меня не было времени.

Зато у меня остались всего три снимка, лежащих на моей электронной почте. Отдавая телефон полицейскому, я благодарил всех технических богов за быструю съемку и быстрое удаление.

Когда я увидел своих родителей, мне стало стыдно. По-настоящему. Они были измучены, бледны, больны на вид. Я запретил мисс Перегрин стирать им воспоминания о том, что я пропал. Я не смог бы жить во лжи. Моя честность была патологической. Приносила мне вред, но избавиться от нее я не смогу никогда. У меня оставались всего секунды до того, как мисс Перегрин сотрет себя и Еноха из памяти окружающих.

Я уже бывал сумасшедшим и психом, мне было не привыкать. Я обернулся молнией, как профессиональный вор утаскивая у Еноха последний поцелуй. Он смеялся моему сумасшествию, а мисс Перегрин явно не одобряла такого откровенного поведения. Мои усталые родители спрашивали, почему я целую какого-то парня.

Через минуту я остался наедине с их гневом, усталостью и болью от моей мнимой утраты. И я взялся за дело. Я сдал, должно быть, три теста на наркотики. Я говорил родителям, что сдуру поехал сюда на спиритический сеанс с дедом, но сейчас я нормальный, я понял, что я был идиотом, и я твердил это всю дорогу домой, разбавляя этот монолог фразами про то, как я их люблю. А ведь я их любил. Жаль только, что они никогда не смогли бы меня принять таким, какой я есть. Я вернулся домой в рекордные сроки, но вместо радости почувствовал лишь пустоту. Родители объявили мне арест и забрали смартфон, но я был достаточно умен, чтобы скачать на флэшку фотографии заранее. Под видом очередного сеанса у врача я смылся в печать фотографий, в которую в жизни не обращался. Я опоздал к очередному терапевту, но врал ей в три раза лучше, обнадеженный тем, что вскоре у меня будут фотографии. Мне предстоял долгий путь до нормальных отношений с родителями, и мне нужен был допинг. Вечерами я ложился на кровать, слушая тишину, и вспоминал все, что я пережил. Я смотрел это как кино. Только так я мог сохранить эти воспоминания в своей голове. Я переживал каждый момент с Енохом снова и снова, но мне становилось только хуже. Перед родителями я улыбался, смотрел с ними идиотский телевизор, но как только оказывался один, пялился в распечатанные фотографии, только чудом четкие. Просто чудом. Три фотографии и мои воспоминания – не так и много, чтобы не сойти с ума. Я не играл в компьютер, не ходил в кино, я стал просто читать, лишь бы убить время.

Я написал письмо наугад, на единственный близкий к Акру Дьявола ящик. Ответ я получил лишь через две недели. Это было чудесное письмо, полное строчек разных почерков, и я читал весточки от моих друзей со слезами на глазах. Я начинал понимать, что зря пытаюсь сохранить нормальную жизнь. Она не для меня, ведь я странный. Такой же, как и мой дед. Самое важное в этом письме складывалась всего в четырех словах.

«Я скучаю по тебе.»

И имя, которое я так любил.

Я помнил, как положил голову на руки. Я боялся, что любовь к Еноху пройдет, но нет, я не мог есть, не мог спать, мне не хватало его, как дозы наркоману, и это становилось заметно. Родители, только расслабившееся, начали снова меня пилить. Мне казалось, что я на грани. Я держался только редкими письмами, в которых от Еноха были всего лишь пара строчек. Но эти строчки делали меня живым. Я уже не понимал, зачем послушался его. Родители все равно считали меня психом, да я начинал думать так. Ведь я оставил Еноха там. Так далеко от меня. Так глубоко в прошлое. Вечерами мои руки дрожали, когда я брал наши фотографии. Я был похож на помешанного в эти секунды. Мне было плохо, с каждым днем еще хуже. Я не просто угасал, я сходил с ума.