Текст книги "Грядет новый мир (СИ)"

Автор книги: Sgt. Muck

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Но, – собирался произнести я какой-то аргумент, как он бросил мне:

– Разговор окончен.

И только когда я с трудом шел, опираясь на его руку, я вдруг почувствовал себя жирафом и осознал, что именно Енох мне только что сказал. Кровь прилила к ушам и голове, и от нее головная боль перешла в тупую и ноющую, впрочем, такую же невыносимую, как и острая. Я пытался не думать, но слова Еноха крутились в моей голове на бесконечной карусели, причиняя мне боль. Я не хотел этого, не хотел играть с его чувствами, ведь я не могу сказать ему того же в лицо. Я не уверен в том, что я действительно больше никогда и никого не встречу. Мой дед был влюблен в Эмму, но женился на бабушке. Я не такой идиот, чтобы верить, что после всего я встречу девушку, но, черт возьми, я не знал, насколько долго я испытываю это чувство к Еноху. И тут он выдает мне такие серьезные вещи. Как мне реагировать? Мне приятно, с одной стороны, а с другой я хочу бежать так быстро, чтобы пятки сверкали. Ответственность. Как же она меня пугала.

Мы выбрались из могилы спустя вечность. Я попросил передышку и сел прямо на плиту, потирая виски. Мозг варился в моей черепушке на медленном огне, расплавляясь и вытекая, по ощущениям, через уши. Он не мог никак принять факт того, что я только что послал далеко и надолго две пустоты, разозлившись на Еноха. Да я и со здравой головой не переварил ьы случившееся. Победный клич кого-то знакомого оглушил меня, а бесконечные объятия уже потерявших надежду друзей сначала раздражали меня, а потом придали сил. Они наперелой спрашивали, как нам удалось выжить, и я не мог объяснить ничего вразумительного. Енох сообщил им, что пристрелил обоих, как в зверинце. Я облегченно выдохнул, ведь узнай остальные о моем умении, они уверовали бы в меня еще больше, а ведь я сделал это специально.

Сирена уже не выла, но нам нужно было двигаться. Мы выходили из храма, когда я снова почувствовал пустот. Черт возьми, неужели они оклемались? Нужно было пристрелить их, но мы были слишком заняты друг другом, чтобы думать о будущем. Я упал на землю, усеянному осколками домов и дороги, дыша пылью и задыхаясь не только ею, но и сумасшедшим голодом. Близко. Как же они близко. Нет. Одна. Другая. Я пропищал что-то об угрозе и свалился прямо на землю, блаженно развалившись тюфяком поверх грязи. Я возмутился, когда кто-то невысокий перекинул меня через плечо. Бронвин тащила меня, но даже ослепленный и оглушенный болью, я понимал, что убежать мы не успеваем. Нужно было искать укрытие, но ведь в домах прятались люди. Я слышал, как Енох тряс Горация, спрашивая, не снились ли ему в последнее время викторианские дома Лондона. Не знаю, что ответил Гораций – я считал мигающие нейроны перед своими глазами. Они создали красивое светопредставление. И я наконец блаженно отключился, испытывая последствия сотрясения.

Первым, что я увидел, была ванная. Это было странно, я вообще-то никогда не видел чугунных ванн. В ней сидело две девочки, играющие с резиновой уткой. Я подумал, что это галлюцинации. Наконец в одной из них я узнал Оливию. Тут же вернулась боль, не такая сильная, но все еще мешающая мне думать. Я хотел повернуться, но голова была чугунной. Вернулось и моментально усилилось чувство пустотного голода. Господи, она рядом, буквально за углом! Я чуть не закричал, однако обнаружил, что она ищет нас, но не знает, где мы. Я еще раз попробовал поднять голову. Мне не дали. Но вместо привычных сильных рук Еноха меня держали какие-то маленькие и очень теплые, даже горячие. Эмма.

Я бросился искать Еноха. Мне пришлось с усилием сесть, и я увидел, как Енох дарит маленькой незнакомой девочке своего гомункула, чтобы она не плакала. Я не успел его остановить.

Пустота обнаружила нас.

–Бежим! – прохрипел я, поднимаясь на ноги не без помощи Эммы.

– Но там бомбы! – заплакала снова девочка.

– Пустота, – продолжал я в стиле глухонемого отчаянно жестикулировать. Я был слишком слаб, чтобы пытаться говорить с ней. Остальные подорвались, выбегая во двор.

Это стало моей самой страшной ошибкой. Я не сказал им, куда. Я громко закричал, увидев пустоту на другом конце миниатюрного двора, нет, нет, боже мой, нет. Истошно орала сирена воздушной тревоги. Мой крик был ничем по сравнению с ней. Я погубил их.

–Назад! – кричал я во всю мощь легких, и они услышали меня. Но было слишком поздно. Свист бомбы показался мне похоронным звуком. Я бормотал про себя только “нет”, как заведенный. Я был бессилен, беспомощный, я похоронил их. Я бросился назад, застигнутый взрывной волной за какой-то дверью, врезавшей мне по спине. Я разодрал руки, ударился подбородком и прикусил язык. Проглатывая кровь, я не мог поверить, что после такого мне позволили выжить.

Выжить в тот момент, когда бомба похоронила всех моих друзей.

Я перевернулся на спину, вытирая лицо и размазывая кровь. Енох. Его имя прозвучало в моей голове лишь раз.

А потом наступила тишина.

Вместе с ним я похоронил себя.

========== 9. Перелом ==========

(Смиренный автор с плохим сенсором и космической скоростью письма ищет бету для ретроградного редактирования текста)

Кто-то кричал мое имя. Этот крик казался мне очень далеким. В какой-то момент я подумал, что это мама будит меня в ненавистную мне школу. Но нет, голос был слабо похож на мамин и вообще-то был женским. Я безвольно лежал на земле, ведь у меня кончилось сразу все: мысли, желания, страхи. В ту секунду, когда я смирился с тем, что Енох не выжил, внутри меня вместо Джейкоба Портмана осталась лишь холодная ночная пустыня. Зачем вставать, зачем идти, если я больше никогда не поймаю его улыбку до слабых ямочек на щеках, если я больше никогда не буду назван придурком с такой странной для Еноха мягкостью? Я мог бы плакать. Пустота во мне была хуже слез.

–У Джейкоба вся голова в крови!

И что, если внутри меня все вымерло разом? Кровь – это не страшно. Страшно – это мясо вместо тела, которого я так желал. Страшно – это быть виноватым в смерти того, кого так пылко обожал. Перед моими глазами предстало знакомое до последней мелочи лицо, тоже измазанное пылью и кровью. Все же богатая у меня фантазия.

–Похоже, он в шоке.

Моя фантазия почему-то выглядела как Енох и даже разговаривала.

–Я что, уже умер? – прошептал я, не особенно пугаясь. Когда-то все равно придется. – И прямо в рай сразу?

– Думаешь, меня туда пустят? – Моя фантазия усмехнулась так, что я едва не заревел, как маленькое дитя. – Все живы, кроме, конечно, пустоты. Бомба улетела прямо в нее.

Я медленно, черепашьей скоростью, осознавал произошедшее. У меня не было причин не верить моей правдоподобной фантазии. Постепенно мой разум набирал привычные обороты. Наконец я как будто очнулся, резко вдохнув. Меня ошеломили звуки окружающего мира: треск, плач, вой сирен и сыпавшегося песка. Я замахал руками, не понимая своего пространственного расположения, после чего я снова стал напоминать себе старину Джейкоба. В моем поле зрения появлялись странные дети, испуганные, в пыли, но целые и невредимые. В тот момент мне казалось, что кто-то охраняет нас. Не может не беречь, потому что мы пережили столько пустот, тварей, а теперь еще прямое попадание бомбы. Или мины. Я не разбирался в оружии. Вокруг все было усеяно осколками стен, и это показалось мне странным ровно до той секунды, как я посмотрел на свой свитер. Черт возьми, свитер из зверинца был попросту бронежилетом! Именно поэтому мы все остались невредимы. Бронвин бросилась искать девочек, а я вставал на ноги. Аккуратно, упираясь руками в землю, я сначала сел на колени, затем на корточки, убедившись, что моя многострадальная голова с этим справиться. Несмотря на то, что с болью я познакомился больше, чем хотелось, я был счастлив выжить в очередной раз. Пока до меня доходило, почему плачет Бронвин, я уже слышал, как Енох говорит о том, что нам нужно идти и что толку реветь о прошлом. Потом я поплелся за остальными, погруженный в самодиагностику, проверяя зрение, слух, осязание, целостность кожи. Конечно, не обошлось без дефектов, но, похоже, взрывная волна сотрясла мне мой мозг обратно, и чувствовал я себя вполне сносно. У меня не было времени подумать о том иссушающем отчаянии, что я испытал, вообразив себе, будто бы Енох умер. Если бы у меня была хоть секунда на это, я никогда не совершил бы своей страшной ошибки. Но нет, меня отвлекла дыра в девчонке, которая при этом ходила и говорила, как ни в чем не бывало, потом еще эта скорая и жестокий по-своему выбор мисс Перегрин. Клянусь, что как существо, близкое к смерти, я мыслил очень узко, и у меня попросту не было сил, может, желания думать о том, что я испытал. Как много раз я мечтал вернуться в прошлое и навесить себе хороших пинков за то, что я был таким недалеким неандертальцем. Или неандерталец и так был недалек? В любом случае, я обязан был обратить внимание на свою реакцию, но нет, черт возьми, мы должны были бежать дальше. Думаю, что моральный спор о карете скорой помощи занял всю мою доступную оперативную память. Особенно в тот момент, когда Бронвин обвинила Еноха в неспособности делать добрые дела. Я замер, не в силах поверить в то, что все они слепы к тому факту, что все мы живы только лишь благодаря ему. Я не думаю, что Еноха ее слова задели, ведь он точно знал, каким его видят остальные люди. Со мной было сложнее. Я не любил людей. Нет, серьезно, за что мне было их любить? Большую часть я, слава, богу, не знал. Мне были симпатичны странные дети, это так, но я видел, что в общении они такие же, как и все. Все мы доверяем первому впечатлению, подстраивая под него все свое отношение к человеку. Нам проще убеждать себя дальше, чем переоценить человека заново. Я не знаю, как Енох вел себя во время своего появления, скорее всего, как упомянутый им же ублюдок, но это ведь не означало, что он так уж ничего не делает для остальных. Конечно, тех, кому он искренне предан. Эмма кричала, устыдившись, что они не такие, как Енох.

Господи, я просто стоял и смотрел, как они все отрекаются от него только из-за того, что сказала незнакомая девчонка. В Енохе не было абсолютно никакой реакции, его лицо было привычной маской, и я не смог догадаться о том, что он думает.

–Это неправда, – пробормотал я, встав плечом к плечу рядом с ним.

– Давай без этого. Они действительно не такие, как я, – спокойно произнес он. – А уж ты тем более.

– Почему ты никогда не пытаешься защищать себя? – никак не мог успокоиться я.

– От чего мне защищаться? – искренне удивился Енох. Я вдруг заметил, что на его лице проступают мелкие порезы. Не так уж идеально мы перенесли этот взрыв. – Они говорят правду.

– Да это же не так, – совсем уж слабо возразил я.

– Почему? Это же их правда, – пожал плечами Енох. – Ты ведь не горишь желанием опровергать их веру в тебя, я прав?

Я кивнул. Полностью. Потому что это бессмысленно, если они приняли мою отсутствующую силу как аксиому, опираясь только на моего деда. Только вот я не старался поддерживать их мнение, тогда как Енох с готовностью подкидывал им новые и новые поводы для этого.

–Я ничего не понимаю в общении, – признал я, отряхивая свой свитер от пыли и мелких осколков.

Енох продолжать разговор не стал. Видно было, что он скучает, наблюдая за этой перепалкой с неуязвимой девочкой. Ему было абсолютно все равно на ее судьбу. Я рискнул прислушаться к себе. Чтобы не портить отношения с остальными, я должен был гореть желанием взять ее с собой, но в действительности мне тоже было все равно. Я воспринимал ее как декорацию, как бы грубо это не звучало. Я боялся за себя, за Еноха, за тех, кого любил мой дед и начинал любить я, но эта девчонка? У меня, наверное, просто отсутствовало кастовое сознание странных.

–Мы теряем время, – прошипел Енох, хватая Эмму и Бронвин под руки. Странный голубь уже натягивал шнурок в нужном направлении, и всем нам вскоре пришлось ему последовать. Произошедший эпизод с этой странной девочкой оказал гнетущее впечатление на большинстао из нас. А я же шел и эгоистично радовался тому, что я жив и по-прежнему имею возможность идти, дышать и мыслить. Я шел, прислушиваясь к себе. Кушать хотелось, но не людей.

– Как только эта имбрина поможет мисс Перегрин, она сможет отправить тебя домой! – произнесла Эмма, поравнявшись со мной.

А вот об этом, черт возьми, я и не подумал. Я посмотрел на нее скептически – кто знал, сколько добираться до имбрины и жива ли она, так что я попросту выкинул это из головы. Кто, ну кто мешал мне подумать об этом раньше? Я совершил много ошибок, которые только несколько лет спустя смог признать и представить на суд своей совести. И хотя в конечном итоге эти ошибки не помешали мне, в будущем навсегда остался шрам от того, что я сделал. Время не вылечило этот момент, и доверие никогда не было вновь сшито до последнего миллиметра. Шаг за шагом я приближался к тому разговору, который я вспоминал все эти года.

Когда на очередном перекрестке голубь замер, Енох не сдержался и сообщил, что лично поджарит эту пернатую тварь, после чего мы наконец продолжили путь. Болезненное восприятие девочек оскорбилось его жестокостью, но Еноху было абсолютно плевать на их тонкую душевную организацию. Я не был шокирован этим заявлением, ведь цель была достигнута: мы прошли дальше. Когда мы спустились в подземку, я чуть не умер от счастья, что больше не придется идти пешком.

Потом до меня дошло. Сороковой год, война, какая, к черту, подземка.

Вид туннеля меня уже не волновал. Я поискал взглядом тварей, но нет, ничего похожего на их жажду крови. Дети брезгливо осматривали пути. Выбора не было, и, как сказал Енох, мы были обязаны собрать на себе геолокационную коллекцию дерьма в этом путешествии. Он был прав. Воняло многолетними испражнениями. Но чертов голубь тащил в темноту, и мы сгруппировались, чтобы войти в нее. Не думаю, что я боялся темноты. Я боялся неизвестности. Что-то мне припомнилось, связанное с этим, и я спешно вытащил Еноха к себе, чтобы идти впереди вместе с ним. Енох явно не горел желанием разделить со мной участь первопроходца, но все же остался. Полагаю, сыграло роль то, что я держал его за руку.

Енох не любил темноту.

Да, он предпочитал сумерки, да, с огнем свечей, да, он чувствовал себя спокойнее в компании мертвецов, но здесь их не было. Здесь была только тьма и вонь. Я сжал его холодные пальцы, и мы двинулись во тьму. Огонек Эммы почему-то помогал не сильно, и мы постоянно обо что-то спотыкались. Наши ноги хлюпали, и лучше было не думать, чем. Крысы бросались в разные стороны, и их писк вскоре начал давить на уши, ведь они тут же собирались за нашими спинами, чтобы напасть, когда мы ослабеем. Я не чувствовал пустот вообще, и от этого мне было гораздо спокойнее, чем остальным. Я прижал ладонь к ладони Еноха, делая вид, что это я хочу держать его так сильно, а не он. Он переживал. Я улавливал это какими-то усиками своего шестого чувства, которое точно так же тянулось к Еноху, как и весь я. Я также знал, что другой рукой он крутит зажигалку в металлическом корпусе. Она иногда едва слышно щелкала. Наверное, если бы я в прошлом уже спасался от стресса сигаретами, или последовал бы моде, я бы тоже снова закурил. Я его не винил. Да, я ненавидел этот запах и этот вкус, но я допускал, что Енох ищет резерв для того, чтобы двигаться дальше. Мне ведь было легче.

Моим резервом был он.

И как же давно я не целовал его. Впрочем, гнилые тоннели метро не очень подходили для этого, так что я довольствовался тем, что поглаживал большим пальцем его худое запястье, различая кости под кожей. Мне было, в общем-то, не страшно идти здесь, просто неприятно.

Мы шли и шли, а тоннель все никак не заканчивался. Оливия заныла, что она устала. Даже огонек Эммы стал еще слабее. Наконец мы достигли какой-то развилки, где нас встретил яркий свет. Поначалу я обмер, подумав, что это поезд. Но нет, всего лишь вход в петлю.

И по новым рельсам под моими ногами я понял, что оказался в будущем. В моем настоящем.

Новый рев и порыв ветра подсказал нам, что поезд близко. Но это был не привычный мне обтекаемый, а какой-то миниатюрный паровоз. И я расстроился, довольно сильно. Мы были снова в прошлом. Я размышлял, почему же я так расстроился, ровно минут пять, пока мы не увидели дверь с кодовым замком. Я был удивлен тем, что устроила мисс Перегрин. Перепалка, последовавшая за этим, привела меня в еще большее удивление.

–Это просто тупой голубь, какая разница, – утомленно пробормотал Енох. О, как я был с ним согласен. И это было подозрительно, ведь я всегда был против боли и убийства. Наверное, Ентх был заразен и покусал меня специально, чтобы я превратился в его подобие.

– Может мисс Перегрин так перестраховалась, чтобы нас никто не нашел, – предположил я, и драка стихла, но не прошла незамеченной.

Мы попали в рай Горация. Тут была куча одежды, и я с радостью бросился переодеваться. Пиджак и брюки были неудобны для меня, но выбора не было. Еноху повезло больше, и ему досталась старомодная рубашка, которая хотя бы давала ему возможность шевелить руками. Я жадно подглядывал за ним, пока он переодевался. Я подождал, пока все закончат, ведь демонстрировать свое пятнистое тело мне не хотелось. Синяки от зубов Еноха все еще не прошли, и у меня словно была гематомная ветрянка. Я намеренно не отпустил Еноха, чтобы он посмотрел на то, что натворил. Его это смутило на какую-то долю секунды.

–Обновить? – поинтересовался он, и я усмехнулся.

Нет, ну в том, что я желаю повторения, я не сомневался. С продолжением. В безопасном месте, где никого не будет, но не за тонкой же ширмой в комнате, полной людей. Но я был безрассуден, по моим внутренним ощущениям прошел век с того момента, как я прикасался к нему. Он тоже считал, что здесь не место и не время, но я его проигнорировал. Так великолепно было обнять его, такого якобы недоступного в этот момент. У меня было ощущение, что я вернулся домой. Я полагаю, это и было началом конца. Я подумал, что отныне и навсегда он – константа в моей жизни. Опасность быть застигнутыми меня очень волновала, но времени на поцелуй не было. Да и вряд ли я был так уж чист и приятен для поцелуев. Но мне хотелось дозы Еноха. Хотелось? Нет, я умирал без этой дозы. Кто-то позвал нас. У меня были секунды.

В блаженном удовольствии и с долей ехидства победителя я прижался губами к коже под его ключицей, отодвинув ворот рубашки. Я сжал ее зубами, с таким трудом приказывая себе не откусить от него кусок. Я не знаю, все ли влюбленные в душе такие каннибалы. Его рука тут же дернула меня за волосы. У него был какой-то обиженный вид.

–Тебе можно, а мне нельзя? – улыбнулся я, чувствуя себя подзарядившимся. Может, я просто был потомком графа Дракулы? Енох потер место укуса и застегнул рубашку до конца, оберегая свое тело от всяких голодных психов. Я улыбался во все тридцать два зуба. Я сиял ярче лампочки. Да по моему виду даже слепой бы сказал, что я делал там за ширмой. Хорошо, что странные дети не были испорчены так, как я.

Я посмотрел на Еноха. Мне показалось, что его взгляд чуть потеплел. Я был готов танцевать от восторга. Я мечтал о том времени, когда мы оба будем достаточно чистыми, чтобы не избегать поцелуев.

Удивительно, но мы попали в атмосферу, очень сочетавшуюся с моим настроением. Это была ярмарка. Цветастые шатры, яркие ленты, дым от костров с привкусом копченого мяса, яблоки в карамели, жареная кукуруза. Часть этой атмосферы дожила и до моего времени. Меня ужасно воодушевил факт существования туристических петель. Я бы мечтал путешествовать по ним. Мне представлялись они курортами для странных, пока мне не сообщили, что это исторические моменты, а не вход в санаторий. Ярмарка мне нравилась, а вот люди – нет. Клоун особенно. Куда бы я не посмотрел, он вылезал из-за каждого угла. Не поймите меня неправильно, я их не боюсь, но кто их любит после Стивена Кинга? Тут и там поджигали, жарили, пили и орали, кто-то дрался, а земля здесь была смесью человеческих и лошадиных испражнений с красками крови и иных, отвратительных жидкостей.

–Меня это начинает умилять, – отозвался Енох. Я едва подавил смех. В самом деле, сколько можно, хоть раз прошлись бы по нормальной земле, так нет, вечно в самом дерьме. По уши. Воняло ужасно. Чем дальше мы углублялись в ярмарку, тем сильнее воняло. У меня щипало глаза. Я жаждал кислорода. Моя одежда мне ничем не помогала, ровно как и руки. Я вытащил край свитера, но и он пах не лучше, моим собственным потом. Все морщились, кроме Еноха. Он от природы обладал похожим выражением лица. Кто-то орал про средство для потенции, кто-то обещал вылечить чесотку. Ужасное было время, надо думать, сказал я себе и поежился. Странные понятия о туризме у странных людей.

Хуже всего то, что мы были детьми. Каждый из нас должен был противостоять тяге к конфетам, ярким вещицам, музыке и представлениям. Я потонул в осознании самого факта путешествия во времени, а вот остальные то и дело терялись у лотков.

–Ну и куда нам идти? – возмутилась Эмма, когда ее какой-то счастливый обладатель нового ожога посмел облапать.

– В балаган, конечно, – ответил Енох, как само собой разумеющееся. Я не понял, о чем он, пока не увидел купол, как у цирка. Он же прервал все разговоры о том, что надо заплатить. С лицами, полными презрения и уверенности – проще говоря, каждый из нас состроил из себя Еноха – мы пробрались внутрь. Я был поражен тем, что увидел, потому что допустил вероятность странности, а не фокуса. Эти люди могли так в любую секунду, а не только на глазах зрителя с помощниками и бутафорией. Мы поступали глупо, спрашивая у всех направо и налево про имбрин, но ничего более путного никто из нас не придумал. Я начинал уставать от того, насколько недружелюбнв эти люди. Они либо рассматривали нас с жадным интересом, либо сравнивали с грязью под ногами. Забавно, что мы так отчаялись, что поверили словам какого-то мальчишки и поперлись по незнакомой местности искать два слова, которые могли означать что угодно. Мы бродили по городу, не менее грязному, чем виденные нами раньше места. Я вдруг подумал, что крики экологов моего времени выглядят здесь, среди домов, черных от осадка угля, как минимум смешными. Тут повсюду были источники заражения, а река представляла собой канализацию. На краткий момент я почувствовал себя, как человек, страдающий обсессивно-компульсивным расстройством: мне хотелось мыть руки как минимум пятьсот раз подряд. Чем серее становилось небо над нами, тем больше мы уставали, я хотел домой, в тепло, чистоту, уют и безопасность, я мечтал о еще не слабее пустоты, а еще о том, чтобы проспать сутки, обнимая Еноха. Не знаю, почему это вдруг стало так важно, но воспоминания об утреннем тепле в поезде было так же заманчиво, как воспоминание о биг маке. Хотя я никогда не страдал по такой пище, мой организм испытывал такой дефицит калорий и жира, что я буквально мечтал о бургере, картошке и коле больших размеров. Я мечтал обожраться до тошноты. Я шел по одинаковым унылым улицам, слушал лязг примитивных машинных устройств, угадывал ржание лошадей и рисовал себе идеальную картину утра. Не знаю, реальна ли она была, но я бы сгорал от желания проснуться в своей комнате летом, с открытым откном, из которого доносится прохлада и слабый запах блинчиков, которые моя мама умела жарить, что было странно для богатой леди, хотел бы спокойно умыться и вернуться в постель, не беспокоясь о том, что за эти короткие секунды у меня украдут Еноха. Я будил бы его, веселясь от того, до чего он походил бы на сонную панду своими синяками под глазами, подлезал бы под одеяло холодными руками, которыми только что умывался, и вампирил бы это неповторимое тепло отдохнувшего тела, пока он ворчал бы на меня и отказывался бы вставать.

Я так увлекся своими фантазиями, что налетел на вставшую столбом Эмму. Удивляться было чему – посреди жаркого лета дом на улице был целиком погружен в лед. Ну, можно было и не гадать пять минут, и так было понятно, что это нужное нам место. Только имбрины там, похоже, уже не было. В общем-то, мы пытались пробраться внутрь всеми способами, которые только пришли на ум.

–За каким чертом нам мороженная имбрина? – произнес Енох, и Эмма принялась отчитывать его за то, что он роняет весь дух нашей компании.

– А что, ему еще есть, куда падать? – вскинул брови Енох. – Не будь дурой, это же ясно как день, что она мертва.

– Нет, нет, – и Оливия бросилась звать имбрину, устроив целый спектакль. Вздохнув, я приготовился к толпе тварей. Но нет, только одна женщина в плаще подошла к нам спросить, в порядке ли малышка. Ожидал ли я, что эта женщина превратиться в птицу? Нет конечно, я бы умер от удивления, если бы не обещание Еноха вечно меня воскрешать. Мы поспешили за ней, боясь даже поверить в наше счастье. О, как я радовался. А ведь мог бы дойти задним умом, что эта имбрина – ключ ко спасению мисс Перегрин. Ключ к моему возвращению домой. Если бы я задумался раньше, я бы никогда не позволил усталости и лишениям победить меня. Но нет, я всегда думаю слишком поздно.

Я отвлекся на счастье от того, что мы нашли живую имбрину. За короткий разговор с ней мы избавились от груза нашего удачного, но чрезвычайно трудного путешествия к ней. Ее взгляд был полон тепла и доброты, так что даже Енох позволил себе расслабиться. Хотя рассказ наш был несколько нелогичным, и каждый из нас орал то, что запомнилось нам больше всего, я вдруг понял, что остальные не просто не оценили, они даже не заметили вклада Еноха. Вспоминал и я. Тяжесть овечьей силы. Выстрел в Голана, сделанный рукой Еноха вдоль моей руки. Его ранение, спасшее Милларда. Все в моей голове относительно путешествия было связано с Енохом, но ведь я был в него влюблен, что я еще мог запомнить, кроме того, как великолепно играл он свою роль нашего охранника. Я заметил, что Енох молчал. Может быть, он тоже пытался осознать пройденный путь.

Боюсь, что я был полностью согласен с тем, что мы не солдаты. Чудом живая имбрина не желала подставлять нас под угрозу, а вот ее маленькая армия брала нас на слабо. Енох считал, что спасение мисс Перегрин – наша конечная точка. Мы стояли перед возмущением этих странных циркачей до последнего, трезво оценивая собственные силы. Да, может быть, в каждом из нас был колодец силы, как у этой Алтеи, но он не поможет мне уничтожить всех пустот, даже если я разом их всех увижу по всему земному шару. Даже если Енох получит доступ ко всем мертвецам, без сердец он ее сможет собрать из них армию. Эмма могла бы послужить странным людям, да, и Бронвин. А мы же были слабые, мы и Гораций. Поэтому когда он высказал свой нелепый исход событий, я, конечно, возмутился его наивностью, но не смеялся. То, что мы слабые, не значит, что нас не будут трогать.

Когда нам показали тех, кого вернули от тварей, мне захотелось бежать. Это было природное, чистое желание, основанное только на инстинктах. Я вдруг узнал, что есть вещи похуже смерти. Миллард объяснил нам, что произошло с этими несчастными, и у самой страшной казни появилось название – лишение странной души. Пятка меня совсем не смешила как эпицентр моей странности, а вот угроза расстаться с рассудком – очень. Я похолодел настолько, что даже устроенный Эммой нам всем горячий душ не помог. Алтея создала стену изо льда, такой конфигурации, что Эмма могла топить ее одной рукой, а другой – греть, и эта вода спускалась по импровизированному шлангу на того, кто по очереди должен был мыться за ширмой в широком тазу. Еще никогда я не обходился таким миниатюрным количеством воды и мыла, но во второй раз я понял, чем человек отличается от зверя: он не может существовать нормально, не моясь. Хотя, если честно, иногда я встречал в подземке таких вонючих личностей, рядом с которыми свиньи были чистоплотнейшими созданиями в мире. В общем, нам просто становилось лучше. У странных циркачей нашлись старые вытертые халаты разных размеров, целый ворох, из которых они сооружали себе постели и в которые заматывались, чтобы не замерзнуть здесь. Мы отвоевали себе угол, в котором тут же накидали эти халаты так, чтобы собрать подобие постели. Девочки устроили свое совещание, обсуждая, стоит ли им принимать участие в крестовом походе странных против тварей. Мальчики совещались отдельно, и я хотел принять участие, когда Енох оттолкнул меня. Этим он вызвал удивление у Хью и Горация. Удивлен ли Миллард, я, к сожалению, так и не увидел.

–Нужно поговорить, – только и бросил он, первым выходя в коридор. Мы некоторое время заходили в комнаты, ища подходящую. Наконец нашлась одна, похожая на чулан. Здесь было темно, и только узкая полоска света падала на лицо Еноха, когда он встал напротив меня.

– Хочу кое-что прояснить, – произнес он зло. Я растерялся. Когда я успел разозлить его? – Ты не имеешь права принимать участие в обсуждении наших действий до тех пор, пока не примешь решение.

Я молчал. Похоже, что для меня наступил переломный момент. Я хотел бы сказать ему, что влюбленность в него пересиливает желание жить, но в это невозможно было поверить. Я бы не поверил. В общем-то, в этом была между нами колоссальная разница: ему было нечего терять ради меня, кроме собственной жизни, которую он не ценил, а я должен был оставить все, чем я жил и обманывал себя, успешно, кстати, ради человека, которого не знал даже недели. Да, я был влюблен, сильно, пожалуй, до сумасшествия, и я мог бы с пылкой отцовской самоотверженностью заявить, что это любовь, но часть моей матери внутри меня твердо давала понять – я не имею права так утверждать. Мне было холодно, и я устал, голод мой не утолялся этой жалкой едой, я пострадал от черепно-мозговой травмы, я видел смерть, трупы, я убивал. Разве недостаточно этого было, чтобы просто хотеть домой?

–Когда ты родился, Енох? – спросил я грустно, ведь только так я мог объяснить ему, почему я должен уйти.

– Третьего декабря девяносто второго, – произнес Енох, смотря на меня в упор.

Тысяча восемьсот девяносто второго. Чуть больше, чем сто двадцать лет жизни.

–Мне семнадцать, Енох, – с трудом прошептал я. – Не сто семнадцать.

– И что дальше?

– Я хочу повзрослеть, – и это звучало гадко по отношению к Еноху. Он действительно мрачно смотрел на меня. Я не хотел объяснять, потому что это прозвучало бы жалко. Получалось, что я воспользовался им. На самом деле все внутри меня разрывалось от боли, и его взгляд топтал остатки меня. Я должен был вернуться домой, чтобы проверить, не является ли Енох просто моей первой любовью, сила которой только в новизне чувств. Я должен был оторваться от него сейчас, чтобы не совершить ошибку, которая была бы страшна для нас обоих. Что, если у нас не получится? Разница между нами более ста лет. Да, я не чувствую ее, но кто знает, в каких мелочах это проявиться. Пыл отца во мне дрался с благоразумием матери. Если я люблю его, я вернусь, несмотря ни на что.