Текст книги "Противостояние. Книга первая (СИ)"

Автор книги: Сан Тери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

========== Храм луны. Обещание Канто ==========

       

***

 Как известно, убийцы  суеверны. Слухами же о моём поразительном везении земля полнилась.  Даже глава клана магистр Гавейн – насколько умным слыл человеком, но поддерживал  предрассудки, регулярно вызывая меня в главный дом: документы оформить, талисман заговорить, кошелёк счастливой рукой подержать,  чтобы воры в дороге не обокрали. Хотел бы я посмотреть на того вора, который сумеет подобраться к нашему магистру и уйти после этого живым.

– Умный в разную ерунду верить не станет, – вещал старик, довольно подмигивая – с видом человека, обстряпавшего выгодное дельце, – Но подстраховаться не помешает.

Он присыпал документы песком для чернил, распекал меня за почерк и в назидание отправлял переписывать трактаты из библиотеки, не забывая тщательно допросить по содержанию недельки через три – и снова отправить корпеть над текстами за малейшую ошибку в изложении.

Если это удача – то я глава клана.

Дом строили –  меня отправляли по фундаменту пройтись, чтобы стены  не рухнули и жуки не завелись.

Примечательно, но  действительно не заводились,  что ещё сильнее множило слухи о моих волшебных способностях.

Даже когда я свалился  в пропасть, решив обхитрить наставника во время урока маскировки, мастер Канто, сломавший пару костей в момент отлова несостоявшейся птички, счёл это счастливым знаком, а меня – предвестником удачи. Счастье не помешало учителю выдрать предвестника до кровавых соплей.  На вопрос,  зачем я залез туда, куда не полезет даже дурак, я ответил просто: потому что ни один умный не догадается там искать.

В играх в прятки мастер находил нас в два счёта, а так как поражение для призрака недопустимо, он каждый раз изобретал  наказание. Неудивительно, что к делу мы подходили серьёзно и со всей тщательностью. Обмануть Айгуру Канто  для многих становилось делом чести и идеей-фикс.

Одинокое деревце, росшее  отвесно на краю обрыва, казалось очень сомнительным убежищем для подобной цели.   Именно поэтому я его и выбрал.  Затея действительно была рискованной, но и я всё рассчитал:  осторожно спустился вниз и повис, распластавшись всем телом на отвесной скале и зацепившись за выступающие из земли отростки. Уловка сработала.  Я почти гордился своей  хитростью, укрывшись среди корней и наблюдая лёгкую озадаченность на лице учителя. Изобретательность, с которой я запутывал следы,  могла  сделать честь любому следопыту.

Жестоко наказывая нас за промахи, Канто не забывал отмечать и достижения, но похвалы мне было мало, я жаждал победы. К моему разочарованию, очевидные уловки в виде сломанных веток и царапин на стволе, учитель проигнорировал. Ложный след не смог сбить мастера с толку, оставалось два пути. И вот она, минута славы! Канто отвёл взгляд от обрыва, предпочтя более логичную траекторию. Впрочем, ликовал я недолго. Хватило одного неосторожного движения. Размокшая от ночного дождя почва не выдержала дополнительного веса и стремительно поползла вниз, увлекая за собой и дерево. Выбраться я не успел, пытался выпрыгнуть, и это почти удалось, но рука в последний момент соскользнула с камня. Барахтаясь, я цеплялся пальцами за всё, что подворачивалось, и позорно орал от страха, как последняя трусливая девчонка.

От участи разбиться насмерть  спасла мгновенная реакция  и мастерство Канто.   Он не успел меня перехватить, опоздав буквально на долю секунды и... сиганул следом. Спустя годы, овладев техниками, я не видел в этом ничего волшебного,  но на тот момент в моём детском воображении Айгура Канто воспринимался мифическим божеством, с лёгкостью изменившим и отвергнувшим  существующие физические законы. Поймав меня в воздухе, учитель изменил траекторию падения,  превратив бесконтрольный полёт в прыжок.  Для этого ему хватило двух крошечных уступов в качестве опоры.  Сумев перегруппироваться на лету,  Канто взмыл обратно с грузом в руках, последние метры практически пробежав по отвесной стене. Не сразу близость смерти отступила, позволив осознать случившееся.  Рука наставника висела безжизненной плетью.  Возвращаясь назад, он заметно прихрамывал, припадая на правую ногу. И сообщил задумчиво, что  мне, дураку, повезло родиться под счастливой звездой. Боги смерти могущественны, но и они отступают перед духами удачи, и, вероятно, у меня очень много сильных покровителей.

Я похож на никому не нужный сорняк, что год за годом прокладывает себе дорогу к солнцу из могилы, вопреки логике. Это не укладывалось в его голове.  Тысячу раз я должен был умереть, но снова и снова оставался в живых. И вот он – один из тех глупцов, кто желал бы доказать истину, а вместо этого сам сиганул в пропасть, не думая о том, что, возможно... мы могли не выбраться.

– Проклятые боги, – сказал Канто. – Но ты держись их, Рем.

Вера в богов не помешала ему выдрать меня, сломав первую попавшуюся по дороге хворостину.

Два дня я обедал стоя, под смешки и ехидные реплики послушников, интересующихся: «Наверное, много учителю счастья привалило, раз он поделиться решил?»  Застать лучшего из наставников  врасплох и  нанести травму... Косвенность моего участия никого не волновала. Легендами я обрастал на ровном месте.

***

Статус раба ничуть не  мешал, а кое в чём и способствовал популярности.  Некоторые мне сочувствовали, полагая, что сироте плохо живётся, но, сравнивая свою долю с участью других детей, могу уверенно заявить:  мне жилось  гораздо лучше, чем им.

Меня не травили, не заставляли проходить через разные унизительные испытания  – как зачастую выпадало младшим послушникам и детям, взятым со стороны.   Взрослые не вмешивались, считая это хорошей практикой воспитания.   Я в этом отношении как сыр в масле катался.

Быстро смекнув,  что  красивая внешность – мощное оружие,  я бессовестно манипулировал окружающими и извлекал из этого всяческие выгоды.

Не раз случалось, что, отправляясь  за наказанием, я возвращался обратно обласканный, с полными карманами гостинцев, которыми щедро делился с окружающими, но за этим поступком стоял далеко не альтруизм, а тщательно просчитанная детская корысть. Сладости мы видели редко. Среди ребятни конфеты  считались сродни валюте. Соответственно, человек, способный  добыть вкусности, получал привилегии и по умолчанию считался неприкосновенным.

Старики-наставники, разумеется, всё видели, но дружно  вздыхали, соглашаясь, что ни одна рука не поднимется на маленького проныру, посланного в утешением им, старым лисам.

***

 Распорядитель  дневных бойцов мастер Дьюрандель – мрачный громила, известный свирепым нравом и страшным лицом – был пойман с поличным на месте преступления. Согнувшись в три погибели, верзила пытался запихать трёхлетнему малышу яблоко в карман, улыбаясь с блаженным видом.

Я был единственным светловолосым ребёнком в клане, ярко выделяясь на фоне остальных, но внимание приковывал совсем не внешностью. Стоило Дьюранделю увидеть смешно ковыляющего белобрысого карапуза, с упёртым видом тянущего за хвост кота, и великан был покорён.

Кот орал и царапался, малыш вопил в голос и продолжал тянуть, служанка кричала и пыталась расцепить  шипящего кота и воющего ребёнка. Госпожа Эвей  –  моя приёмная мать и хозяйка животного – ругала служанку, которая никак не могла это прекратить.  Дьюрандель пришёл на помощь, смело сунув ручищу в визжащий на два голоса клубок и вытащив из него главного виновника.

Деморализованный кот свинтил, служанка, стеная, подлетела к госпоже Эвей, показывая царапины, а великан решил познакомится поближе. И, как и все остальные взрослые, необратимо попал под очарование встопорщенного хохолка волос, васильковых глазёнок и расцарапанной мордашки. Я нисколько не испугался. Явив настоящее мужество, я тут же вцепился в чужой кинжал, пытаясь вытащить игрушку из ножен. Ножны были отцеплены смеющимся дядей и даны поиграть, а взятка в виде яблока благосклонно мною принята.

Впоследствии, напакостничав,  я всегда знал, куда убегать.  Повиснув на ноге великана, бесстрашно выглядывал из-под его коленки и даже показывал  язык, зная, что никто не рискнёт приблизиться. Дьюрандель от этого фокуса  балдел.  Детская любовь и доверие приятно грели его самолюбие.

Став постарше, я  регулярно выбегал встречать командира с заданий, чтобы, деловито пошарив по чужим карманам, найти что-нибудь полезное и отругать своего героя, если он ничего мне не принёс. У меня хватало нахальства и дерзости пинать воина в сапог, на что тот жмурился довольным котом и беззлобно смеялся. Подкидывал меня за шиворот одной рукой и усаживал на плечи. Послушники смотрели на это с благоговейным ужасом, а я,  обхватив Дьюранделя за голову, ехал с гордым видом, взирая на мир сверху вниз, похожий на распушившего пёрышки цыплёнка, который мнит себя боевым петухом. Взрослые посмеивались. До поры это их развлекало.

Шутка,  которую я проделал с  Айгурой Канто, и вовсе вошла в историю храма.

Как–то, пребывая в хорошем настроении (а наши наставники нередко собирались вместе выпить чаю под сенью раскидистых лабирнумов во дворе), мастер Канто сделал Дьюранделю шутливое замечание: мол, не стоит выделять детей, у них это рождает ложное чувство собственной значимости.

Великан, на чьей ноге я упорно вис, играя в лошадку, отмахнулся: дети его сами выделяют, а Айгуре  зависть покоя не даёт.

На что мастер Канто отозвался, что дети  –  тупые щенки,  дашь лакомство и сразу станешь хорошим дядей.

В доказательство он подсадил меня на согнутый локоть и, добродушно сюсюкая,  вручил конфету, потребовав взамен поцеловать себя в щёчку.

Дьюранделя я охотно облизывал по поводу и без. Рыбкой стукался губами,  издавая фыркающий звук, и весело смеялся, с визгом хлопая в ладоши.  Очевидно, игра казалось мне забавной. Дьюрандель тащился. Я не замечал его уродливых шрамов и слепого глаза. Зачехлённый топор за спиной, шар булавы на поясе и чёрная, перетянутая ремнями одежда с кучей карманов, полных занимательной всячины, делали гиганта одним из самых притягательных и красивых людей на свете.

Айгуру Канто чрезвычайно раздражала возня наставников со мной.  Он вёл занятия у старших, и  я к нему не попадал.  Отыграться на мне ради восстановления баланса справедливости мастер не мог, а из  второй наставницы, госпожи Сольвей –  поджарой  темноглазой играсийки с копной коротких курчавых волос – я  верёвки вил не хуже, чем из Дьюранделя. Передавать своего лапочку Ремчика она никому не собиралась, и весело посоветовала Канто завести себе собственную игрушку, а не зариться на чужие.

Сейчас она активно участвовала в споре, подговаривая Рема ничего не брать у чужого дяди. Неизвестно, где этот дядька шляется. Не хватало только заразу  подцепить.

Если бы взглядами можно было сжигать на месте, Айгура бы давно весь храм испепелил.

Конфетку я взял, к огромному разочарованию обоих наставников. Канто расцвёл, дав понять, что всё так, как он и говорил. Но в щёчку целовать я его отказался,  объяснив дяде, что он «противный, у него борода колется и усы как у таракана».

Госпожа Сольвей, поспешно отобрав игрушку назад, ехидно просветила, что малыши, в отличие от взрослых, говорят правду.

Канто насмешку проглотил, но проиграть спор не пожелал.

Пережив «ночь кровавой жатвы»,  Айгура Канто не брил бороды.

Но задетое самолюбие оказалась сильнее обетов и принципов.

Храм стоял на ушах, когда глава убийц пришёл пытать счастья во второй раз.  Гладко выбритый, стянув волосы заколкой, приодевшись, ровно на свидание, в нарядную длиннополую косоворотку... За спиной висел чёрный меч, а в руках – коробка со сладостями. Перед трёхлетним малышом выпендрился.

Женщины дружно ахали, незаметно прикладывая ладони к груди и алеющим маками щекам.

На ту пору многие успели позабыть, что заросший, похожий лохматое чудище Айгура Канто далеко не стар и хорош собой. Госпожа Сольвей и вовсе ничего подобного не ожидала.

Второй раунд учительница сдала без боя. Совершенно позабыв обо всём на свете,  Сольвей кокетничала с командиром «ночных призраков», обещая отдавать Ремчика на занятия.

«Что может сделать лёгкая слабая ручка, когда в воспитании нужна настоящая мужская рука?»

Эта слабая женская ручка пальцами гнула гвозди и ломала бетонные плиты ударом кулака. Но кого интересуют подробности?  За одну улыбку мастера Канто госпожа Сольвей готова была обвалять несносного Рема в муке и поджарить в кипящем масле, подав на блюде посыпанным петрушкой, – стоило только попросить.

К моему счастью, мастер не был заинтересован в тренировке младенцев.

Всё, чего ему хотелось, –  выиграть  дурацкое пари, а Дьюрандель может сколько угодно проламывать лбом ствол дерева, обвиняя некоторых в сговоре и предательстве, когда и так всем ясно, что Канто победил.

Вручив ребёнку красные сладости (а это редкое лакомство стоило бешеных денег), мастер,  следуя своей логике,  выигрывал спор.

 –  Что надумал,  Реми?  Будем дядю Канто любить? – с иронией поинтересовался наставник, усадив малыша на руку.

Каверзно хитрый вопрос: «А ты касетки дашь?» – был парирован блестящим: «Целуй – дам».

Канто потыкал в щёку, показывая,  куда  следует чмокнуть. Сольвей затаила дыхание.

Очень надеялась, что я не пойму. И ей, как наставнице, придётся несмышлёнышу показать, научить, занять его место, так сказать, и на практике   продемонстрировать.

В этом месте Дьюрандель возмутился и попытался вмешаться,  заметив, что подкуп –  это нечестно. Но был встречен снисходительным взглядом высокомерного, нисколько не сомневающегося в себе превосходства.

Сласти я неторопливо умял, позволяя напряжению нарасти до последнего градуса. Собравшиеся – а их было немало – замерли в ожидании. Решалась судьба. Шелестел ветвями ветерок, цветочные грозди лабирнумов ссыпали на головы спорщиков золотую пыльцу.  Госпожа Сольвей, расположившись на скамейке,  с удовольствием угощалась алыми палочками из коробки, демонстрируя пример тотального перехода на сторону противника.

Канто не выдержал первым, начиная настаивать на том, что он сбрил бороду, а значит, условие выполнено. Теперь, согласно нашей договорённости, я должен поцеловать дядю в щёчку, или я плохой мальчик.

От золотистого, стеной летящего в воздухе аромата, кружилась голова. Звенел колокол, призывая послушников к ужину, и щёлкал хлыст пастуха, загоняющего коз в загон. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в оранжевые тона. Мимо пробегали женщины с кувшинами воды, задерживались узнать в чём дело и тянули шеи, выглядывая через плечи остановившихся послушать призраков, для которых явление командира «при параде» было чем–то из разряда снега, выпавшего летом.

– Выполняй обещание! – Айгура, не обращая внимания на смешки, упорно и энергично тыкал пальцем себе в скулу. Наставница Сольвей высказала первое робкое предположение о том, что, возможно, ребёнок не понимает, чего от него хотят, но она готова помочь.

Учительница сладко облизнулась, с сожалением закрывая коробку, чтобы припрятать угощение для остальных малышей, раз Айгуру пробило на щедрость.

Канто  возразил, что ЭТОТ ребёнок всё понимает.

Видимо, проникнувшись тоном реплики, я незамедлительно выдал, что «и без бороды он тоже противный. У него в носу волосы растут!».

Сам я ничего подобного не помнил, но рассказывали, что Дьюрандель выл от восторга и стучал себя по ляжкам.

Магистр Гавейн, ставший свидетелем этой сцены, имел привычку появляться незаметно. Он тихонько покашлял в кулак, посетовав, что дисциплина в последнее время никуда не годится. Свидетели поспешили рассосаться.  Смеяться над главой убийц было чревато.

Канто, не изменившись в лице, аккуратно вернул меня на землю, скрипучим голосом объяснив, что только плохие мальчики не выполняют обещаний.

Помощь взрослых не понадобилась. Я ответил, что дядя себе придумал, он врёт и сам плохой. Потом сделал разнесчастное личико и приготовился зареветь.

Канто признал поражение, ласково пообещав, что, когда подрасту, он с меня шкуру спустит.

Не думаю, что всё происходящее в тот весенний день, было именно таким, каким могло показаться на первый взгляд. Ребёнок не смог бы заставить наставника поступиться принципами. Канто сделал это намеренно. Спустя годы репутация «парня, побрившего Айгуру» не раз облегчала мне жизнь, а я долгое время находил в изголовье собственной постели красные сладости, которые появлялись самым таинственным образом.

Жена магистра Гавейна, госпожа Эвей, уверяла, что их ворон принёс – с чёрными крылышками и синей грудкой.

– Просто ты особенный мальчик, Рем, – сообщила однажды она, намыливая мне голову, пока я сидел в лоханке, скуля в процессе купания. Мыться я отчаянно ненавидел, но госпожа Эвей не терпела неряшливости.

Она воспитывала меня до трёх лет, а после, когда я жил в общем доме,  частенько затаскивала на женскую половину, по-своему переживая, как бы меня не прибили великовозрастные остолопы.

– Тебе суждено привлекать внимание птиц.

Ничего из того, что Эвей говорила, я не понял, и решил, что она смеётся надо мной. Ни одна птица не желала прилетать в мои руки. Я гонял по храму, охотясь за голубями и воробышками, но поймал только длинные ноги мастера Канто.

– Что ищешь, Реми? – спросил он, улыбаясь и незамедлительно поднимая добычу высоко над головой.

– Питьку с касетками, – ответил я, пытаясь выкрутиться и отпинаться и заявляя, что дядя Дьюрандель поднимает меня выше.

Мастер Канто рассмеялся и подбросил меня вверх, ловя в воздухе. Фокус так понравился, что я завизжал от восторга и начал смеяться вместе с Айгурой, требуя:

– Исё, исё. Ты питька? – спросил, когда на ладони Канто блеснула знакомая алая слеза сладостей.

– Я  Айгура, а ты – малыш Реми.

В детстве я не выговаривал собственное имя, смягчал окончание, и Канто поддразнивал меня. Со временем это стало привычкой, и он не называл меня иначе. Я стал взрослым, а для него навсегда остался малышом Реми.

– Нет, не Реми, я питька, – возразил я и поделился с ним конфетой. – Питька с касетками.

Канто прыснул.

– Сладкая птичка, – шепнул и уткнулся лбом в мой живот, подозрительно напоминая Дьюранделя своей глупой блаженной улыбкой. – Птенчик, хочешь полетать?

Наставница Сольвей  вопила на всю улицу, обещая, что, если Канто ещё раз утащит чужого ученика без соизволения и никого не предупредит, она ему дурную башку оторвёт и в задницу засунет.

В храме с ног сбились, разыскивая пропажу, а у меня не осталось никаких воспоминаний об этом путешествии. Айгура Канто показывал окрестности, но оценить я смог, только став взрослым. А тогда – помню, что уснул. И проснулся от криков наставницы Сольвей, которая метала громы и молнии, обвиняя Айгуру в предательстве  и  краже ребёнка. Успокоить её не могли никакие увещевания госпожи Эвей, предлагающей разойтись по домам, раз недоразумение разрешилось.

Закончилась вся эта эпопея очень несправедливо. Канто безразлично пожал плечами и ушёл, а наставница Сольвей сорвала злость на мне. Меня наказали за то, что никого не предупредил, словно случившееся целиком и полностью было моей виной.

После этого случая я затаил обиду на мастера Канто, решив, что он злой, раз бросил меня одного.

Утром, как и всегда, обнаружив под подушкой конфеты, я  забрался на подоконник комнаты и, раскрутив мешочек, с размаха выбросил в окно, испытав чувство мстительного удовлетворения, когда он улетел со свистом, врезавшись в ствол дерева. Восторгу нашедших угощение детей не было предела, а моя сладкая птичка с тех пор  перестала прилетать. Наверное, оскорбилась на детскую неблагодарность.

***

Годы шли, насыщенные разными событиями: радостями и печалями, успехами и неудачами. Халява всеобщего  попустительства закончилась к десяти годам. Я вырос, возмужал. Подкупающая очаровательная детскость исчезла, уступив место жилистой худобе, состоящей из одних мышц. Щёки ввалились, очерчивая скулы, подбородок заострился,  белоснежные волосы перестали напоминать облако пуха, превратившись в жёсткие, торчащие проволокой патлы. Я стягивал хвост лентой, чтобы не мешался в драке, отчего напоминал тощего, угловатого журавля. Из-под светлых бровей смотрели стылые по-волчьи глаза, в которых васильковая дерзость  соперничала с беспощадным упрямством, предостерегая желающих задеть. Впрочем, самоубийц не находилось. Наставником и учителем моим давно был Айгура Канто. С его приходом пришла пора отвечать за собственные поступки.

***

Дьюрандель к тому времени погиб. Смерть великана была нелепой. Он решил погеройствовать, полез спасать детишек в горящем доме –  поступок говорящий о том, что в глубине души он  был добрым малым. Детей не спас; крыша обрушилась внутрь; все находящиеся в здании погибли мгновенно. Жизнь полна подобных ужасных примеров, они напоминают нам о том, что случиться может всё что угодно, в любой момент, и порой беда приходит с той стороны, откуда не ждёшь.  Мне не пришлось долго горевать о моём великане. Дети растут и быстро забывают всё на свете. На ту пору тренировки стали не просто серьёзными, но по-настоящему жестокими.

Мы взрослели. Началась настоящая ломка: физическая, психологическая, моральная. Мне было не до мыслей о верзиле с яблоками, когда я едва живым доползал до койки после занятий, понимая, что никто не позволит мне отлёживать бока и я не смогу лечь спать до тех пор, пока не выполню все свои дела и обязанности.

Несмотря на то что я числился на хорошем счету, обязанностей с меня никто не снимал.

Бойцы храма выстраивались в очередь у дверей магистра, требуя и доказывая необходимость моего присутствия на заданиях, однако это не отменяло того факта,  что я был рабом. Мало кто воспринимал меня равным. Личностью, имеющей мысли, чувства, желания. Большинству членов клана я представлялся забавной игрушкой, удобным инструментом, безотказным и незаменимым слугой, который может дерзить и пререкаться, но при этом будет выполнять приказы и делать то, что ему велят.

Дьюрандель умер, а я научился знать собственное место и сдерживать язык.

Мастер Канто относился ко мне неплохо, но в отряде ночных дисциплина и послушание регулировались особым, отдельным законом, и довольно скоро мне предстояло это понять.

***

Графство сен Риберне должно было стать моим первым взрослым заданием.

Я просился отработать соло. Хотел сделать всё чисто и доказать своё право на  самостоятельность, не разделяя лавры с более опытными товарищами, которые, будучи старше, частенько приписывали себе мои заслуги. В результате мало кто воспринимал меня всерьёз.

Переход из учеников в отряд  элиты Призраков мог кардинально изменить мой статус  в храме, поставив на одну планку с уважаемыми войнами.

До этого, я был рабом, всеобщим мальчиком на побегушках.  Даже храмовые слуги имели право мне приказывать и, пользуясь положением, спихивали на меня грязную работу. Вообще, такое не поощрялось, и старший распорядитель мог задать им взбучку, однако распорядители менялись, всеведущими они не были, а за жалобы наказывали жестко – лучше уж вычистить лишний раз нужник на заднем дворе или надраить полы в тренировочных залах и комнатах послушников.

Жена главы клана, госпожа Эвей, подливала масла в огонь, обламывая все мои попытки добиться уважения. Вредная старуха заимела привычку  приходить на тренировки, где любила удариться в воспоминания. Истории из жизни «пусика» пользовались бешеным успехом. Кто был старухиным «пусиком», несложно догадаться.

Обычно обучение  бойцов  начиналось рано: с трёх-пяти лет. В моём случае вся система воспитания выстраивалась по принципу эффективности боевой подготовки.  Группироваться я учился с своих первых дней, когда бабка Эвей, раскачивая колыбель, тщательно выбирала момент и ударяла ею об стену. Стоило начать держать голову, Эвей выкладывала меня на пол и толкала в моём направлении мяч, заставляя уклонятся и ставить блоки, запихивала в сетку и отправляла качаться в направлении стены, вынуждая отталкиваться руками и ногами. Нырять и плавать я научился раньше, чем ходить, то же относилось к лазанию и умению висеть, зацепившись за что-нибудь, часами. Занятия усложнялись, тренировки росли и множились. Им был подчинён весь день,  расписанный с утра и до самого вечера. В возрасте трёх лет, придя в  младшую группу наставницы Сольвей, я едва доставал до пояса большинству учеников, но от меня требовали не меньше, чем от остальных, заставляя кувыркаться и прыгать на раскачивающемся бревне, которое со временем заменилось верёвкой, осваивать многообразные техники и приёмы.

Нет смысла рассказывать, сколько труда, пота и слёз мне стоило выравнять  силы. В первые годы обучения на мне живого места не оставалось, но именно в эти годы я стал гораздо ловчее, выносливее, раскрыл свои  способности и превратил их в навыки.

В пять лет за моё обучение взялся Канто. Неофициально. Официально к общей группе я мог примкнуть не раньше, чем через два года, но ничто не мешало учителю заниматься со мной один на один, брать на задания и воспитывать по собственному уразумению, создавая идеальное оружие. Убийцу, способного нести смерть максимально эффективно.

Что я могу сказать? Я ненавидел Айгуру Канто, иногда мечтал даже убить, но в качестве учителя – не променял бы ни на кого иного. В возрасте десяти лет я запросто мог раскидать группу взрослых бойцов, умея двигаться и наносить точечные удары, компенсируя техникой и скоростью недостаток физической силы. С лёгкостью пробегал десятки километров, умудряясь не запыхаться – техники дыхания нам преподавали с трёх лет.

Превосходство мелкого сопляка над взрослыми дылдами не особо способствовало симпатиям или установлению равноправия. Парни отыгрывались при каждом удобном случае – хотя бы морально. Несмотря на то, что подколки носили преимущественно беззлобный характер – когда у тебя в друзьях профессиональный убийцы, враги не требуются.

Госпожа Эвей в  плане умения отравлять жизнь виделась парням просто находкой. Любимым ее развлечением было наряжать меня девочкой. Возразить я не мог. Малейшее неподчинение наказывалось. Госпожа заставляла краситься, наносить идеальный макияж, придираясь к каждой неточной линии; делать причёску, а затем сопровождать её в таком виде целый день, прислуживая ей и другим женщинам в главном доме. Мне приходилось подавать чай, музицировать, двигаться и говорить как девушка. Вредные коршунихи зорко следили, ища любое несоответствие образу, и больно щипались, а иногда могли отвесить тумака. В храме луны даже женщины с малых лет обучались боевым искусствам, так что можно себе представить, что это был за тумак.

Госпожа Эвей аргументировала свои странные просьбы тем, что всегда хотела внучку.

«Поэтому, уважая старость, кое–кто мог бы и помолчать, а не вякать так, словно его режут. Кстати, может, мне и правда что-нибудь стоит отрезать? Тогда и изображать не придётся?»

Я зеленел лицом и, боясь слово сказать, кивал, готовый на всё что угодно, лишь бы безумная бабка меня не покалечила.

Магистр не вмешивался. Подозреваю, он и сам её побаивался. Когда с госпожой Эвей приключались старческие причуды, спорить с ней было чревато.  Рассказать, чего я натерпелся? Послушники восторженно свистели и улюлюкали,  бойцы сдержанно посмеивались, а надменные призраки – элитная каста ночных убийц, куда старательно меня готовил мастер Канто – снисходительно фыркали.  Но в глубине души, подозреваю, иронии хватало оценить шутку по достоинству.

При храме жили девочки и девушки-ведьмаче – в принадлежащем клану доме, но  играть с ними  было запрещено и не так интересно. Девочки могли пожаловаться, а за оскорбление достоинства женщины (в те времена большая часть населения, и ведьмаче, в том числе, поклонялись богине-матери) полагалось суровое наказание. Моим же единственным защитником служили собственные навыки.

Так что, когда подвернулось то дельце в Риберне, я, рискуя заработать порицание, подал запрос самым первым. С каждого задания убийцы и бойцы получали денежный процент. Оплата была приличной, поэтому каждый старался перехватить заказ, подтвердив собственную кандидатуру до того, как распределение назначат старшие. Кандидатуры всегда утверждал магистр Гавейн, но нередко этим занимался и мастер Канто – особенно когда дело представлялось по его части. Мне же, хоть я формально и считался рабом, платили наравне с остальными, нисколько не принижая смертельный риск, которому я подвергался. Поводок на шее присутствовал, но не душил.

Мастер Канто, догадываясь о причинах такого рвения, согласился отдать задание и пообещал не вмешиваться, предоставив мне возможность действовать «целиком на своё усмотрение» – честь, которой до шестнадцатилетнего возраста ещё никто не удостаивался. Однако с моими боевыми навыками и способностью пролезать в любую дырку подобное не выглядело странным.

Магистр Гавейн мне открыто покровительствовал. Полагаю, дело не обошлось без участия госпожи Эвей. Старая язва немало мне крови попортила, но я не был настолько безголовым, чтобы не понимать: именно она заботилась обо мне и делала всё возможное, чтобы защитить. Да и мой талант мечника никто не оспаривал.

Меня даже лестно сравнивали с легендарным мастером Тиер Таном «Золотой птицей» – величайшим бойцом современности, прославившимся тем, что в возрасте пятнадцати лет сумел в одиночку положить отряд в сотню человек. Куда он потом исчез – версии разнились, но земля полнилась слухами о его героической гибели.

***

От меня требовалось выкрасть документы у владельца замка лорда Людорльфа Савойского. Самого лорда Савойского рекомендовалось отправить на тот свет, обставив происходящее как несчастный случай. Громкая смерть заказчику была невыгодна, а вот тихая, естественная, без шума и привлечения внимания к пропаже бумаг – вполне.

Собственно, проникнуть в поместье представлялось несложным. Лорд Людорльф увлекался мальчиками. По мнению магистра Гавейна, старый развратник не сможет пройти мимо столь лакомого кусочка.

Взрослея, я растерял  детскую прелесть,  на смену ей пришла  причудливая красота,  отличающая  истинных потомков Сильвермэйна,  согласно легендам, ведущим свое происхождение от снежных фей.

Трудно сказать, было это правдой или вымыслом. Считалось, что ведьмаче появились в результате союза людей и представителей вымирающей расы фейри.

Источники и подтверждения данной теории имелись, и в немалом количестве. В стародавние времена заострённые уши, глаза миндалевидной формы и вообще – яркая внешность мгновенно выделяли ведьмаче из толпы, не меньше, чем магическая сила.  Правда, если верить рассказам бабки Эвей, – а та, в свою очередь, слышала их от своей прабабки – фейри, по меркам людей, не отличались особой красотой. Узкие лица,  острые уши и непропорционально выпуклые глаза в сочетании с длинными конечностями и высоким ростом, скорее, отталкивали, нежели привлекали. Феи были разными, как и люди. Темнокожими, светлокожими, с длинными волосами и нечеловеческими глазами причудливых цветов. Объединяло фейри одно – умение колдовать на таком уровне, что самые сильные нынешние маги казались бы на их фоне младенцами. Но всё это давно кануло в лету.