Текст книги "Противостояние. Книга первая (СИ)"

Автор книги: Сан Тери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Так гораздо лучше. – Наргис потянулся взъерошить мне волосы и одёрнул ладонь, ожёгшись о ненавидящий взгляд.

Силу собственного воздействия на людей я изучил, но в Илларии она мне не помогла. Молнии в Наргиса я мог метать сколько угодно, и они способны были его ранить. Но мне это не принесло бы облегчения – слишком жалкая участь. Всё, что оставалось – срывать собственную злость, зная, что Наргис не ответит. Он слишком многим мне обязан и даже сейчас продолжал смотреть так, словно икону видел.

– Людям вокруг небезразлично твоё существование, подумай об этом, – пробормотал хмет, смутившись.

И,  чтобы скрыть смущение, принялся проверять повязки. В итоге смутился и покраснел ещё больше, а я подумал, что зря на него взъелся.

– Ты вернулся с того света. Ты хоть немного понимаешь, как тебе повезло? Никто не выживал после такого использования резерва, а ты не просто выжил, ты сможешь жить нормальной полноценной жизнью. Неужели этого  мало, Рем? Просто жить.

Я не хотел ему отвечать, но так было проще от него отвязаться:

– Пока те твари по земле ходят, я не смогу... просто жить.

Наргис кивнул очень серьёзно:

– Мы отомстим. Клянусь. Дай себе время оправится.

– Мы? – Я не представлял, что способен удивляться, но на лице моём сейчас очень хорошо читалось брезгливое изумление.

Демонстрировать Наргису пренебрежение в моём жалком состоянии было верхом идиотизма, но... это единственное, что у меня осталось. Я завернулся в это чувство, словно в броню, ясно давая понять, какая стена нас разделяет. Может, я и калека, может, и недееспособен, но он – не ровня мне и никогда ею не станет.

Наргис несколько секунд переваривал сказанное, а затем просто вздохнул – со светлой, чистой простотой и открытостью, сумевшими найти лазейку в совершенной защите чужого упрямства. Вздохнул и покачал головой, вынося вердикт очевидной истине:

– Ты не только упёртый, у тебя и характер – не подарок.

В глубине души я не мог с ним не согласиться.

========== Жертва Канто ==========

        ***

Я проснулся от знакомых прикосновений, напрягся, но сразу расслабился, узнав в ночном посетителе мастера Канто. Он вызвался посидеть со мной, отправив Наргиса с поручениями. Я был удивлён, узнав, что между ними установилось полное взаимопонимание, более того – был ошарашен, когда Канто по-простецки признался, что согласился обучать его. Обучать? Его?

Не могу сказать, что меня не уязвила эта новость.

Я был вторым учеником Канто, и по всему выходило, что последним. Существовали недомолвки и негласное мнение, что ученика мастера Канто погубила Иллария.

Он не желал повторения трагедии, но не устоял перед искушением воспитать отпрыска Сильвермэйна. История сбывалась, словно проклятие тяготело над ним, искупление за жизни, что он отобрал в своё время. Судя по всему, не таким уж тяжким бременем оказалось прошлое, раз Айгура озаботился тем, чтобы Наргис нашёл в храме своё предназначение.

Наргис был взрослым, но, по мнению Канто и Гавейна, прыткий хмет получил неплохую подготовку. Его навыками бойца грех пренебрегать, стоило посмотреть: может, со временем из него получится толк со временем.

Это известие не вызвало во мне эмоций, которые непременно пробудило бы к жизни ранее, но словно отдалило от учителя, умалив и перечеркнув ранее проявленную заботу, которую – в свете новых событий – я оказался неспособен оценить. Человек – жалкое существо, ревность, зависть и корысть терзают его, мешая мыслить здраво. Вот и я в своих израненных чувствах уподобился такому человеку, с грустью принимая факт, что «Айгура так скоро нашёл мне замену».

Но я жил в храме, воспитывался среди убийц, был насквозь пропитан духом этого места, мне не пришлось лелеять разочарование. Сентиментальность чужда природе призраков, а время – безжалостный бог – не стояло на месте. Всё случившееся виделось закономерным следствием событий. Ничего иного я не мог ожидать, но всё же: понимание того, что учитель отказался от меня столь быстро, лишив шанса доказать свою состоятельность, царапнуло изнутри. Царапнуло и успокоилось, окружив холодным безразличием. Не знаю, из какой глубины потерь и лишений возник и образовался этот прочный панцирь, но он оказался идеальным средством защиты. Средством, позволяющим отключать эмоции, оставлять только мысли. Пришедшее из глубины. Принятие ситуации, а может быть – очередной самообман.

Ничто в этом мире мне не принадлежит, потому что всё, что бы я ни пожелал сделать своим, может оказаться утраченным в один момент. Никаких связей между людьми нет и не может быть. Любовь – иллюзия, любые чувства – ложь и обман, тщетная надежда слабых стать более сильными, защищая то, что им дорого. Мне абсолютно нечего было защищать, а если бы и существовало хоть что-то драгоценное, именно оно сделало бы меня уязвимым. Я видел перед глазами примеры и не желал их повторения.

Убийца одинок, такова его природа, обусловленная необходимостью. Рассчитывать предстояло исключительно на себя и собственные навыки.

Может, это и к лучшему. Мне хотелось побыть одному, наедине с собой, без "жалельщиков", мешающих действовать и привести задуманное в исполнение.

Занятия, на которые отправлялся хмет, помогли избавиться от его навязчивого присутствия. Он уходил, и, стоило двери захлопнуться, я отбрасывал одеяла, с головой ныряя в новую жизнь. Ареной для тренировок стала кровать, деревянные спинки превратились в столбы для отработки ударов. Предстояло начинать с нуля, учиться заново, сражаясь с собственным телом – вопреки всему. Но именно такое «вопреки» заставляет горы сходить с места.

Воля человека – река, текущая вспять. Я пытался совершить невозможное. Прорыть свежее русло, разобрать сдерживающую воду плотину. Мне предстояло привыкнуть и приспособиться к тому, чем я стал, научиться действовать без скидки на инвалидность, но с учётом новых возможностей тела.

В случае успеха я возьму в руки оружие, в случае поражения... Я не верил в поражение. Для меня существовало только одно поражение – собственная смерть.

Но что такое смерть в понимании воина? Я уже был мёртв, а близкие люди, проявляя заботу, пытались запретить делать то единственное, что могло меня оживить. К счастью, всё чаще и чаще я оставался один. А оставшись – принимался действовать. Я приходил в себя и не нуждался больше в неусыпной денной и нощной заботе. То же, в чём я нуждался, никто из моих невольных опекунов мне дать не мог.

На тот момент, по скудости своей, мне не открылось понимание, что иногда друзей не выбирают – они сами стремительно входят в нашу жизнь росчерками поступков, добровольных обязательств, которые принимают на себя ради нас. Иногда из чувства долга и ответственности, но чаще потому, что мы им просто дороги. Стоит ли дорожить этим – каждый человек решает для себя. Говорят, свет истины незрим. Мы проклинаем богов за то, что они соглашаются с нашим выбором, но делаем этот выбор сами.

Как и предвидел учитель, дела мои пошли на поправку. Через некоторое время стало понятно, что я останусь жив. Более того, я выздоравливал – если мерить обычными человеческими мерками. Но если мерить мерками ведьмаче... Моя способность к регенерации ослабла, а возможно, просто исчезла. За несколько недель на больничной койке я практически не продвинулся на пути восстановления. Это понимали все, кроме меня. Очевидная моя бесполезность стала для Канто поводом заняться обучением Наргиса.

Чему он его учил, какой опыт передавал – мне не было ведомо, но, похоже, что-то откладывалось в хметской голове. Наргис сделался тих и задумчив, не пытаясь больше радостно фальшивить в моём присутствии. Отмалчивался, выполнял свою работу, стремясь скорее уйти, иногда не ночевал дома. Странное поведение хмета угнетало, вызывало страх и тревожные предчувствия.

Когда Наргис смотрел на меня... Лучше бы не смотрел. Я ненавидел жалость, она унижала, но по-другому не мог истолковать чужой взгляд. Наргис глядел тоскливым взором побитой собаки, которой не всё равно, что думает о ней хозяин. Псина совершила предательство и ощущала себя виноватой. Но потом глаза его светлели, мрачная задумчивость сменялась решительностью и твёрдостью намерений – словно он принял некое решение и собирался его осуществить. Затем решимость снова уходила, сменяясь острой безнадёгой. Я забеспокоился, начиная подумывать: а не одержим ли мой хмет идеей взять Илларию приступом?

Следовало поговорить о нём с Канто. Айгура умный человек, не полезет в воду, не зная дна, следовало объяснить это и Наргису. Но теперь, спустя несколько недель, Айгура редко наведывался в мою хижину. С уходом за телом, с тренировками и массажем справлялся Наргис. А потом его заменил один из слуг.

Обо мне забыли, выбросив как сломанную вещь. Я принял этот факт совершенно спокойно.

И тем сильнее удивило меня ночное присутствие мастера Канто. Сколько дней прошло с того момента, как он навещал меня вот так, невозбранно? Что побудило великого учителя снизойти до скромной обители никчёмного ученика?

Сказалось отсутствие магистра? Вряд ли. Старик и раньше покидал храм по делам, отлучаясь на месяцы. Официально за старшую оставалась госпожа Эвей. Неофициально распоряжался Канто и несколько советников, управляясь с делами, поддерживая жизнь и распорядок на должном уровне. О том, кто входил в совет, многие в храме не догадывались. Информация была строго засекречена. Такие правила диктовали условия жизни.

Например, только в двенадцать лет, вступив в круг посвящения, я узнал, что старик садовник, мирно подстригающий кусты в храме и метущий дорожки возле статуй, безобидный дед, которого мы не раз дразнили, забрасывая камнями – один из тех, кто допущен в этот самый совет. Более того, ему достаточно пальцем щёлкнуть, чтобы наши дурные головы разом расстались с телами. Но он никогда не использовал свою власть, только посмеивался и вздыхал, жалуясь на нравы нынешней молодёжи, которая совсем от рук отбилась. А я-то удивлялся, почему наставница с нас восемь шкур спускала без видимой причины. Причины существовали всегда. В храме Лунных стены имеют глаза и уши. Никогда не стоило об этом забывать.

Наставник присел на край кровати, а я притворился глубоко спящим, гадая о цели его прихода и не находя причин. Неужели Канто выбила из колеи очередная моя попытка встать? А чего он ждал? Что я смирюсь со своим жалким положением? Смешно. Айгура никогда бы не сделал меня своим учеником, будь это так, да и я никогда бы не смог быть учеником Канто с подобным отношением к жизни – не выдержал бы тренировок.

Попытка, кстати, закончилась удачно. Я имел законный повод для гордости – не меньший, чем когда совершал былые первые успехи. Ноги по-прежнему плохо слушались, отказываясь подчиняться командам, но существовали специальные техники, позволяющие управлять телом. Сначала я научился садиться, а затем и вставать, самостоятельно держась за столбик кровати. Было бы наивно полагать, что Канто не знает, но раз не вмешался – значит, согласился с моим выбором.

Он плотно работал с Наргисом. Он мог тренировать весь мир. Мне больше не было до этого дела, а ему не было дела до меня. Словно выпав из поля зрения друг друга, мы разом утратили интерес... Но я знал: если смогу доказать ему, что он ошибается, всё вернётся на круги своя. Я должен был ему доказать. Единственным верным другом и помощником оставался меч, висевший на стене в ножнах. Люди, ухаживающие за калекой, не подумали убрать арсенал. Оружие служило стимулом. Меч помог мне встать, он стал моим выбором.

Я пытался добраться до клинка. Ради возможности почувствовать в пальцах тяжесть рукояти прилагал усилия день за днём, движимый верой: случится чудо. Тело вспомнит само, а клинок вернёт ему силу. Не успеет разгуляться весна, как я смогу ходить – до того, как растает снег, укрывший горы в этом году удивительно рано.

До оружия я добрался, придерживаясь ладонями за стену, используя руки в качестве опоры для ног. Последние не желали двигаться, и мне приходилось нагибаться, браться за одну, переставлять, браться за другую... Простое упражнение отняло практически все силы, но я понял, что оно эффективно, и решил, что буду практиковаться каждый день. Когда я дополз до клинка – уже не дышал, а жадно хватал воздух, с агонией выброшенного на берег пескаря. По телу стекал пот, руки дрожали от напряжения, приходилось останавливаться и отдыхать. А достигнув вожделенной цели, я столкнулся с новой преградой. Оказалось, что вытащить меч одной рукой стало непосильной задачей. Отпустить опору я не мог, ибо утрачивал равновесие. С клинком удалось справиться, однако это слабое усилие опрокинуло меня на пол. В этом-то положении – в обнимку с ножнами и мечом – меня и застал мастер Канто.

Хорошее настроение как ветром сдуло. Но у меня хватило сил пошутить, а Айгура не был бы моим учителем, если бы не ответил на шутку. Минут пять мы честно ехидничали в адрес друг друга из положения стоя и лёжа.

Мастер совершенно не собирался меня поднимать, заявив, что раз я добрался до места назначения, значит, и обратно вернуться в состоянии. Встать я не мог. Унизительно было перед ним ползти, и сама мысль о том, что придётся извиваться на брюхе мимо его ног, – а с него, может, и сапогом наступить станется – решительности не прибавляла.

На улице было холодно. Медленно выстуживался пол. Дверь наставник оставил открытой, позволяя снежному ветру беспрепятственно задувать внутрь. Из одежды на мне были только штаны. Пришлось шевелить задницей. Айгура Канто всю жизнь был бесчувственной скотиной, и в очередной раз это доказал, преспокойно усевшись в кресле, и даже бровью не повёл в моём направлении, чтобы помочь.

«А был таким душкой все эти дни. Вот куда, спрашивается, делась человеческая забота?»

"Правильно, разбилась о человеческий кретинизм".

Чтобы прочитать ответ во взгляде учителя, не нужно было быть физиономистом. Наставник прекрасно оценивал ситуацию, но, видимо, для понимания мне требовался урок. Не знаю, извлёк ли я из него пользу – скорее, мрачное раздражение – однако упрямство пересилило гордость. Обычно мне не приходилось сожалеть об отсутствии Наргиса, но сейчас мне его впервые остро не хватало. Хмет не позволил бы мне ползти по полу, и плевать ему было бы на тысячу мастеров Канто. Вероятнее всего, он бы заохал и перенёс меня на кровать, бросая на учителя строгие осуждающие взоры. Умел он иногда посмотреть так, что даже мне совестно становилось. Правда, у Канто совесть отсутствовала по умолчанию. Надеяться было не на что.

Мастер молчал, пока я – красный, пыхтя от усилий, но не позволяя себе выпустить из рук клинок – саженками продвигался к новой цели. Затылком я ощущал острый немигающий взгляд. В конце концов Айгуре это надоело. До кровати оставалось меньше метра, когда чужая сила подхватила меня под мышки и забросила на кровать – рывком, но осторожно, оберегая спину. В результате этого эксперимента могу уверенно заявить: ничто человеческое Канто не чуждо. По крайней мере, временами – мне искренне хотелось на это надеяться.

Он воздержался от реплик. Чувствовалось, что мастер взбешён. Устраивая меня обратно, Айгура принялся безжалостно бороться за клинок, пожелав вырвать его из моих рук. Я не отдавал, хотя понимал, как смешны и тщетны в таком состоянии мои потуги. Несколько секунд мы боролись: он тянул к себе, я – назад... Я победил. Что-то изменилось в глазах учителя, и я сам не поверил в то, что почувствовал. Рука его дрогнула, отступила, оставив мне право, словно глупому цыплёнку с червячком в клюве, бахвалиться тем, как он одолел задиру-петуха.

Канто не мигая смотрел чёрными птичьими глазами. Я угрюмым волком пялился в ответ, готовый зарезать, если попытается тронуть клинок снова. Может, руки мои и слабы, но – пусть попробует, проверит. Неожиданно зрачки Айгуры увеличились в размере. Ночь дрогнула, покрываясь пеленой дождя. Мастер резко отвернулся, обозревая потолок, окно напротив – словно увидел там нечто более занимательное. А затем, постояв спиной ко мне, стремительно вышел, так ничего и не сказав, но выразив очень многое.

Жалость и сочувствие чужды убийце. Они способны сломить волю. Эмоции разрушают равновесие.

Этой ночью Айгура Канто пришёл вовсе не затем, чтобы жалеть.

Он заговорил со мной, заговорил о прошлом, о множестве вещей. О Белой госпоже, что была его первой женой, о моей сестре Роксолане, увидев которую он потерял покой. О том, как подставил Белую госпожу и бросил, оставив умирать со смертельной раной, которую нанёс собственной рукой за то, что она желала остановить его и убить соперницу.

Рассказывал о любви к Роксолане, о том, что, желая добиться ответной страсти, довёл её до безумия. О том, как лучшие мечники храма сошлись в поединке, готовые сражаться за потерявшую рассудок женщину – женщину, чья красота становилась гибелью для любого, кто соприкасался с ней. Решив положить этому конец, он ослепил Роксолану и изуродовал кислотой. Но и тогда Тиер Тан не отказался от неё. Айгура находился в бегах, скрывался от храма, однако никогда не забывал о своей ненависти, живя ради возможности отомстить. Он рассказал о том, как разыскал их, но, побоявшись схлестнуться напрямую, сдал инквизиторам. Тиер Тана не было в тот момент рядом, его беременную жену увезли в Илларию.

...Началась первая волна. Церковь была ослаблена, только поэтому Тиер Тану удалось невозможное. В одиночку он взял приступом Илларию, желая вызволить жену или забрать её труп. Неизвестно, удалось ли ему это. Тиер Тан исчез. Никто и никогда больше не слышал о нём. Скорее всего, безумец погиб, пытаясь сотворить невозможное. Канто некуда было идти, и он вернулся в храм. В другое время его бы казнили, но пришли отчаянные времена, клану требовалась любая помощь, а он был лучшим бойцом. Магистр Гавейн принял Канто и запретил мстить.

Не знаю, зачем он мне всё это рассказывал. Возможно, морально Айгура дошёл до точки невозврата... Вот только я всегда был хреновым священником, да и он – никудышным душеспасителем.

Мой рассудок сильно потрепало. Магия Гавейна остановила процесс разрушения личности, но одной магии было недостаточно. Возможно, из-за этого многое из рассказа Канто ускользало от меня, однако кое-что я запомнил очень чётко: он стал причиной смерти моей сестры, а возможно, причиной тысяч других смертей. Кто знает, было ли это так. Один-единственный камень, будучи брошенным в воду, породил круги. Множество кругов, событий, бесконечную причинно-следственную связь.

Вот только знание это не вызвало в моей душе никаких эмоций и чувств. Если Канто ожидал, что я его возненавижу или начну мстить, – это было очень глупо. У меня не возникло желания восстанавливать мировую справедливость ради незнакомой, абсолютно чужой мне женщины. Которая никогда и ничего для меня не сделала, в то время как учитель стал естественной частью моей жизни. Другом, наставником, любовником, отцом. Он играл массу ролей, мастер Канто. И даже если ни одна из них не была настоящей, его отношение ко мне, поступки, которые он совершал, – этого было более чем достаточно, чтобы счесть его если не невиновным, то хотя бы подписать оправдательный приговор.

Прошлое не имело значения, значение имело настоящее, потому что оно определяло будущее. Но сейчас, в этом настоящем, у меня не было ничего, за что стоило держаться. И я не понимал причины его визита, слов, которые он произносил, пытаясь вымолить прощение. Прощение за что? За то, что он был хорошим учителем, а я оказался хреновым учеником?

Канто говорил глухо, завернув меня в одеяло и укачивая, словно маленького ребёнка. Может, для него так оно и было. Я давно уже оставил попытки изображать спящего и слушал, широко открыв глаза, желая возразить, но не в силах найти слов, потому что никогда не видел наставника таким.

Он винил себя. Нёс этот бесконечный груз вечно, однако, встретив меня, понадеялся, что сможет искупить. Он понимал, что мне не хватает опыта, но не удержался от желания покрасоваться. Хотелось показать Гавейну, на что я способен, на что он способен, сотворив сверкающую драгоценность мастерства. Получить прощение... наивно повесив на меня собственных призраков.

Гавейн предупреждал: «Не запутайся в них» – но Айра запутался. Он любил Роксолану, любил её образ во мне, выдавал желаемое за действительное, забирая её любовь с помощью чужого тела, получая то, что хотел, – и не видя души. Но душа всегда была, Реми. Это неизбежно. Те дни, что мы провели вместе, – всё это твоё, принадлежит тебе, она никогда не сможет ничего перечеркнуть и забрать. Помни об этом. Ты сильнее её, Реми. Ты всегда был и будешь сильнее. Не позволяй себе об этом забывать, не позволяй сомневаться. Я гонялся за призраками, старый дурак, постоянно сравнивал, желал, чтобы ты превзошёл всех, но никогда не видел тебя, а ты ты всегда был у меня под носом.

Жестокая шутка богов, Реми. Мне пришлось жестоко за неё расплатиться, но всей моей жизни никогда не хватит, чтобы расплатиться с тобой. Я сделаю всё возможное...

Он говорил вполголоса. Нашёптывая на ухо, покрывая поцелуями, гладил по волосам. Я видел новый лик Канто – человеческий лик, полный горя и скорби. Он говорил что-то ещё, но я смутно понимал его слова. Осознание пришло гораздо позже.

– Реми, я отдам тебе долг, искуплю свою вину перед тобой. Скоро меня не будет рядом, но ты сильный и достаточно взрослый, чтобы справиться самостоятельно. Все знания и навыки, что я передал, останутся с тобой, ты их не забудешь.

Мне показалось, он сошёл с ума, но я опасался спросить, прервать поток слов. Канто никогда не говорил так много, как в эту ночь, но за один час он высказал всё.

Тем более велико было моё удивление, когда в дом вошёл Наргис. Подчиняясь знаку Канто, кивнул в ответ, дав понять, что готов приступить, и принялся раскладывать что-то на полу, вычерчивать мелом символы. Спина учителя мешала мне разглядеть происходящее, но кажется, Наргис рисовал окружность. Что-то в очертаниях этого круга, отразившегося в свете лампы, показалось до боли знакомым и зловещим одновременно. Не знаю, откуда, но у меня появилось ощущение, что я знал его, этот круг, видел раньше, но вот только совершенно не помнил где. Возможно, в библиотеке Гавейна, среди запретных книг. Он не разрешал их трогать, объясняя, что магия может быть очень опасна в неумелых руках и одно неосторожное слово способно привести к самым непредсказуемым последствиям.

– Я желал сделать тебя сильнее, – продолжал Канто, не обращая внимания на нового ученика, словно всё это было обговорено и решено заранее. – И никогда не задумывался над тем, что единственное чего я желал, чтобы ты жил и был счастлив. Когда всё это случилось с тобой, я подумал, что оно может стать выходом для тебя, Реми... У нас нет другого способа вылезти из всего этого дерьма, но, возможно, для тебя появится шанс.

Я протестующее шевельнулся, несогласный с такой постановкой вопроса, готовый возразить... Но с моим тело что-то снова было не так – его будто сонное оцепенение охватило, навалилось, лишая сил и воли.

Учитель закончил сам:

– Я знаю, что для тебя это не выход и никогда не будет выходом. Ты другой, малыш. Я сам сделал тебя таким, и мне нести за это ответ. Я помогу тебе, Рем. Но прежде чем всё закончится, хочу, чтобы ты понял... Это очень важно понять. Жизнь. Не трать её на сожаления и месть, малыш. Она стоит большего, чем погоня за призраками. Гораздо большего, Реми. Будь счастлив.

С этими словами он лёгко поднял меня на руки и, вместе с одеялом, внёс в самый центр круга.

Рисунки Наргиса оказались символами из старых гравюр магистра, я не ошибся. Но как Наргис смог получить ко всему этому доступ? Кто научил его, кто показал? Он же не обладал даром. Я ошибся или старый Гавейн сошёл с ума? Неужели он бы позволил пришлому мальчишке воспользоваться тем, что считал настолько серьёзным?

– Спи, Рем, – шепнул Канто, простирая надо мной ладонь. – Теперь просто спи. Когда проснёшься, всё будет хорошо.

И я уснул. Не знаю, было ли моё состояние сном или явью. Возможно, сознание покинуло тело, выскочив в астральное восприятие, но открывшееся мне видение оказалось чрезвычайно чётким и ярким.

Перед тем как отключиться, я увидел слепящий столп света. Он исходил из центра круга, окутывая меня со всех сторон. Свет затопил сознание, вместе с убаюкивающим голосом мастера Канто. Со всех сторон хлынула чистейшая целительная магия, полная энергии двух начал.

========== Жертва Канто (продолжение) ==========

       

***

Мы стояли под сенью цветущего лабирнума, поящего воздух пьяным ароматом. Под ногами шелковистым ковром стелилась высокая трава, смешанная с песком и камешками, щедро разбросанными около скамейки. Гулким рокочущим басом  смеялся Дьюриналь, запрокинув изрезанное шрамами лицо и подставляя его свежему ветру. Ноги великана походили на большие стволы деревьев. Между ними, цепляясь за мощные колени, было так удобно прятаться.

Мне хотелось вернуться к  Дьюри, а не сидеть на руках у противного дядьки с бледным лицом и застывшими глазами. Он выглядел ненастоящим и пугал меня. Человек, похожий на  призрака – с длинными волосами, уложенными в сложный двойной узел, заканчивающийся косой.

Я ёрзал и выкручивался, но он с лёгкостью удерживал, демонстративно не обращая внимания на мои потуги. Ему нравилось. Нравилось злить меня и наблюдать за реакцией, нравилось доводить до слёз. А когда я открыл рот, собираясь заплакать, он, воспользовавшись моментом, с усмешкой запихал туда конфету.

Вкусно. Это было так вкусно, что глаза мои раскрылись в удивлении.

– Нравится? – Он улыбнулся, поразив меня удивительной нежностью – мелькнувшей солнечным лучом и пропавшей за тучей печали.

Я кивнул и открыл рот, подставляя язык для новой пастилки.

– Кого теперь будет любить малыш Реми? – спросил мужчина самодовольно и сам же ответил: – Конечно, дядю Канто.

Он победно усмехнулся Дьюриналю. И, наклонившись, прошептал мне на ухо почти беззвучное: – Потому что дядя Канто очень сильно любит малыша Реми.

– Нечестно, Канто, – пробасил Дьюриналь. – Подговариваешь ребёнка против меня, но детскую любовь ничем не купишь.

– На яблоках не разорись, – фыркнул Канто. – Открой ротик, малыш. Кого ты больше всех любишь?

– Касетки кусные!

Мужчины захохотали:

– Кажется, мы оба проиграли.

– Э, нет... Я так просто не сдамся. – Подмигнув, Канто слегка подбросил меня вверх...

Я видел себя светловолосым шустрым колобком с маленькими ручками и ножками. Подкупающего невинностью распахнутых синих глаз, которые смотрели на мир с живым детским любопытством и непосредственностью, заставляющей смягчаться самые суровые сердца.

– Рем удивительный, он околдовал Канто, – перешёптывались женщины, глядя на главу «Призраков», гоняющего с малышнёй по траве среди деревьев. – Учитель года три не улыбался и к детям не подходил. Магистр Гавейн собирался найти нового наставника.

– Тогда получается – расколдовал...

– А сейчас играем в прятки! Считаю до десяти, а кого найду – поймаю и съем.

Канто, хлопнув в ладоши, заставил малышей с криками разбежаться. Всех, кроме одного, застывшего посреди полянки.

– Почему не  убегаешь, Реми? – Сдерживая улыбку, «призрак» опустился на корточки, поправляя сбившуюся от бега детскую курточку, собирая рассыпавшиеся волосы обратно в хвостик и, не найдя заколки, закрепляя его браслетом с собственной руки.

– Я спрятался, – важно ответил малыш, морщась и еле терпя все эти процедуры – ими его регулярно мучила бабушка Эвей.

– Тогда почему я тебя вижу?

Рот Канто дёргался, словно кто–то тянул за ниточки. Мастер продолжал сохранять серьёзность, но глаза смеялись.

– Потому что я столбик. Я замаскировался. Тсс-с.

– Столбик?

Казалось, ничто не способно сделать мастера Канто живым, но вот же...

– Ладно, столбик.

Малыш оказался сидящим на чужой руке, не успев возмутиться тем, что ему испортили всю маскировку и теперь враги его найдут.

– Пошли, поищем остальных, а заодно поучим тебя прятаться получше...

***

– Канто, зачем он тебе?

Магистр Гавейн с недоумением смотрел на наставника, на чьих руках, свернувшись калачиком, безмятежно дрых ученик.

– Какой ответ ждёшь услышать?

– Прошлое тебя ничему не научило? Желаешь повторения?

– Можешь не утруждаться, я ничего не забыл. – На мгновение голос Канто сделался желчным.

– Хотелось бы верить. – Голос Гавейна сочился похожей желчью.

– Ты боишься? – Канто не нравился разговор. Он сожалел о том, что решил вернуть это белобрысое чудо в распоряжение госпожи Эвей. Малыш не маленький, сам бы добрался, зато не пришлось бы сталкиваться с магистром в дверях.

– Айгура, очнись, ты же видящий! На  мальчике знак твоей смерти. Если ваши пути соединятся, он тебя погубит. Отпусти прошлое. Оно ничего не даст тебе, кроме боли, и ничего не изменится. Это неверный путь.

– Похожие речи я веду с учениками. – Канто слабо улыбнулся. – Легко советовать, от советов голова не болит. Это мой путь, Гавейн. Всё, что могу... Добрый вечер госпожа Эвей, хорошая погодка сегодня. – Канто, безошибочно определив приближение жены магистра, склонил голову. И той не осталось ничего другого, как выйти из убежища, в котором она надеялась подслушать разговор.

– Возвращаю. – Канто неуловимо улыбнулся глазами, обменявшись с госпожой Эвей взглядами родительского понимания, которого был напрочь лишён магистр.

– Рем не любит дядю Канто, он плохой, – сонно пробормотал малыш, совершенно не желая отцепляться от чужой одежды.

Госпожа Эвей недобро рассмеялась:

– Удивительно, какой проницательный ребёнок.

– Зато дядя Канто любит Реми.

В голос Канто прокралась нотка нежности, заставив госпожу Эвей только что не силой отобрать у него ребёнка. Тот недовольно захныкал, пытаясь залезть обратно.

– Рем ничего не должен об этом знать, – тоном, полным тихой скрытой ярости, сообщил магистр. – Не взваливай на него эту ношу.

– Он не узнает. – лицо Канто сделалось совершенно непроницаемым. – Но взамен – отдай его мне, не вмешивайся. Лучше не вмешивайся, Гавейн.

– Ты мне угрожаешь, что ли? – Лицо магистра приняло надменное выражение, которое тут же разбилось о собачий взгляд Канто.

– Ты отобрал у меня слишком многое. Я не отдам его.

Несколько секунд магистр стоял, не зная, чем возразить.

– Дурак, – отчётливо проговорила госпожа Эвей. – Жизнь тебя ничему не учит. Делай, что хочешь, хоть псам себя скорми, никто не станет сожалеть.

***

– Живи, Реми.

Я стоял перед мастером Канто. Он улыбался, чуть виновато склонив голову. Я наконец видел его настоящее лицо – окутанное нежностью, идущей из глубины сердца. Нежность смягчала черты, светилась в тёмных глазах. Длинные волосы, обычно собранные в хвост или в узел замысловатой причёски, исчезли, осыпаясь длинными локонами вниз. Остались короткие встопорщенные прядки, отчего лицо мастера Канто стало совсем юным, мальчишеским...