Текст книги "Противостояние. Книга первая (СИ)"

Автор книги: Сан Тери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Он казался маленькой беспомощной марионеткой, куклой на ниточках невидимого кукловода. Раз за разом поднималась и опускалась рука, что–то лопалось внутри, тихо трещало... бесконечный, тупой звук. Я провоцировал смехом, а потом смех надорвался, превратившись в безумный, надсадный вой, раздирающий лёгкие. Подонок, окончательно слетев с катушек, принялся пропихивать кочергу в моё тело, обещая,  что это меня удовлетворит.

Не помню дальнейшего. Не помню боли. Не помню ничего. Накрыло чернотой. Тело и сознание сжал огромный ватный кулак и затряс, выгибая во все стороны. Я ощущал себя внутри этого душного, плотного кокона, заставляющего тело корчиться и биться в судорогах, а внутри что-то рвалось, последние ниточки.

***

Я висел над огромной крепостью Илларии, видел разгуливающих по периметру площадки стражей, переговаривающихся между собой. Уперев алебарды в плечо, они дышали на руки, пытаясь согреться, и бранили мерзкую погодку.

Отсюда, с высоты небес, крики заключённых  были не слышны. Стены у камер толстые, покрытые мхом, стражи и не знали о том, что творится в подземельях.   Не спускались на тот уровень. Их задача – охранять. А что они охраняли – дело десятое.

Это то, что я знал мгновенно, прочитал в один миг, но меня это больше не интересовало. А что меня интересовало? Я забыл и потерялся, не совсем понимая происходящее. Кто я? Что я?

Над головой висели низкие тяжёлые тучи, набрякшие серой неприветливой влагой, а ветер рвал седые космы облаков, выжимая из них мелкий, моросистый дождь. Стражник выругался, натягивая шлем совершенно оледеневшими руками, и тоскливо сплюнул вниз через зубчатую стену. Плевок улетел, разбившись ветром о валуны, за которыми накатывающими волнами кипело ртутное море.

Я видел блеклую серо–зелёную степь, полную колючей травы. Посередине тянулась выложенная булыжником дорога, по ней ползли неповоротливые телеги, гружённые бочками и припасами.

Здесь, у морского побережья, природа воспринималась скудной и унылой, но местные переговаривались, что в проклятых местах никакая живность не растёт и селиться не хочет. Дело, конечно, было в почве: сплошной камень и суглинок, откуда здесь чему взяться?

Я кружил над замком, превратившись в чайку, присоединившись к бесчисленному множеству других птиц, нарезающих круги в поисках поживы. Смотрел на пенящееся внизу море – ледяное и стылое, живое, дышащее волнами. От воды исходил протяжный глухой рокот, похожий на пение, и свечение, неразличимое обычному глазу. Я пролетел по всему замку – с верхнего яруса до самых нижних – и спустился во двор, рассматривая подъёмный механизм тяжёлых ворот, который крутили, чертыхаясь, два парня в рясах послушников, пропуская на подъёмный мост кавалькаду всадников.

– Именем короля! – закричал гонец, размахивая бумагой. – Именем короля!

Это заставило меня вспомнить, что я забыл нечто важное... И в тот же миг я очнулся в собственном теле, которого не ощущал, – точнее, воспринимал куском безжизненной плоти – неповоротливой, неподъемной, бездвижной. А больше ничего не ощущал: ни боли, ни эмоций. Слабое понимание:   влажно, холодно. Невыносимо холодно, и по ногам течёт теплая кровь, но не может согреть. Жизнь утекает.

Мой палач сломался первым, я хорошо уловил эти эмоции. Себя больше не мог ощущать, а вот происходящее вокруг улавливал чётко, кристально ясно. Он сломался, понимание содеянного привело в ужас. Осознал, что натворил, утратив человечность и превратившись в зверя, но не мог поверить, что это сделал он. Инквизитор всхлипнул, затрясся, уронил кочергу на пол, напоминая перепуганного нашкодившего ребёнка, и выбежал прочь из камеры, согнувшись в поясе, начиная блевать на выходе.

«А я так и не увидел его лица» – единственная мысль гаснущего сознания. А ещё  впервые подумал, что палач мой, оказывается, совсем зелёный и неопытный. Нельзя показывать жертве свою слабость. Обидно. Как обидно, проклятые боги.  Он проиграл, а сдохну – я.

***

Мой побег до сих пор кажется мне чудом. Это и было чудом, словно провидение сжалилось и рассудило, что эта история не должна закончиться настолько бездарно.

В четырнадцать лет рано умирать. А может, проклятые боги услышали и приняли мою клятву, решив, что, пока я не исполню её, душа моя задержится в теле.

В тот день, снимая тело с дыбы, выродок перенервничал: руки дрожали, и  он забыл закрепить цепи как следует. Неудивительно– после того, что он сотворил. На его месте я бы тоже боялся и трясся: остался ли пленник в живых? Один из палачей в маске орал, срываясь на визг, что, если он меня убил, отвечать за последствия будет сам. Убивать пленника никто ему не дозволял, а он в этот раз перешёл все границы.

Мне вызвали доктора – не стандартного, что приводит заключённых в чувство и готовит к новой боли, а ведьмаче, обладающего даром. Церковь вела войну, но среди ведьмаче попадались и те, кто решил, что принять сторону короля гораздо выгоднее, чем сражаться с ним. Мы не считали их отступниками: каждый выбирает для себя и ищет там, где лучше. Однако люди, нанимающие на службу ведьмаче, вряд ли понимали критерии его мышления и ситуацию в целом.

Ведьмаче живут своими законами, кормить волка бесполезно: наступит день, когда он услышит зов и вернётся в стаю. Мне бы хотелось дожить до дня, когда волки начнут резать овец.

Всё это время я находился без сознания, не мог разлепить век и открыть глаза, но всё слышал. Как надо мной переругивались и читали отходную молитву. Как сказали, что я не жилец. С такими повреждениями – странно, что я продолжаю дышать; и что самым гуманным будет – оборвать мои мучения.

Но кто–то постановил, что лучше дать мне время и принять решение позже.  Оклемаюсь или сдохну – покажет эта ночь.

Целитель ведьмаче молчал, но я ощущал его присутствие кожей, энергетику, которой он со мной делился, вливая силы, чтобы облегчить агонию. Он не верил, что я выживу. Это он ясно дал понять.

Проклятые боги мне помогут. Всё в их власти.

***

Я не помню побега, но чётко понимаю, что находился в боевом трансе. Ведьмаче, впадающие в состояние берсерка, одной ногой стоят в могиле, энергия сжигается в безумных количествах. Обычно, когда транс заканчивается, наступает смерть.

Моя могила помогла мне выжить. Я использовал чужую ошибку и помощь в полной мере. Нас не случайно держат в цепях. Ведьмаче опасны, и это не байки для красного словца. Что касается меня – с переломанными костями, искалеченный и полумёртвый, я оставался Лунным призраком, ведьмаче из клана Сильвермэйн, учеником мастера Канто. Вот когда пригодились его жестокие, зверские тренировки. Сейчас именно эта подготовка помогала мне выбираться из переделки, в которую я угодил.

Я сумел заставить охранника подойти, а дальше – дело техники. Мне удалось положить стражей в нашем секторе и выпустить заключённых-ведьмаче. Заварушку в Илларии мы устроили славную. Трупы церковников усеивали каждый этаж и лестничный пролёт, кровь лилась ручьями, дорвавшиеся до мучителей жертвы вскрывали глотки палачам. Это единственное, что я помню из своих фрагментарных воспоминаний о побеге.

Выбраться из цитадели невозможно. Мы разрушили этот миф, и, хотя большая часть заключённых полегла в бою, некоторым удалось сбежать. Когда лучники очухались и инквизиция дала тревогу, нас встретил спецотряд обученных магов ордена и размазал восстание заключённых по стенам.

Иллария не зря называлась неприступной цитаделью. Основная часть сил инквизиции содержалась именно здесь, так что прорыв наш  был обречён. Но я и не собирался ввязываться в заварушку, изначально движимый единственной целью – сбежать. Мне и паре ведьмаче, смекнувших что к чему, это удалось.

Добраться до своих я не смог. Они добрались до меня. Разыскали, придя на активированный зов. Когда транс закончился, последнее, что помню: как, переплыв под прикрытие скал, рухнул лицом на камни. Дальше сознание отключилось.

Ведьмаче не свойственна благодарность и альтруизм, но при возможности оказать помощь, они не пройдут мимо. И никогда не бросят, если связаны долгом крови. В моём распоряжении оказалось целых два таких должника. Они перетащили мой полутруп в безопасное убежище и поделились энергетикой, несмотря на то что сами находились в плачевном состоянии. Но не в таком плачевном. То, что сделали со мной, заставило вздрогнуть их – всё повидавших.

Продержался я исключительно чудом. Анжей предложил меня бросить. Не имело значения, сколько они отдадут – это поможет мне прожить на пару часов дольше, но я умру, а им в итоге тоже не спастись, сил не хватит. Наргис отказался, сказав, что останется и сделает всё, что может. А если ничего не сможет, потащит труп, но не оставить гнить под стенами Илларии человека, который не позволил сгнить им. И я заслуживаю похорон.

Они переругивались, укрывшись в бухте. Инквизиторы ещё не начали искать беглецов. Выхода от моря практически не существовало, перебраться возможно было только вплавь, через рифы, или рисковать, пересекая долину по открытой местности, что было гораздо более верной смертью. Иллария не просто так считалась неприступной цитаделью – штурмовать замок с моря было бессмысленно, а с берега сложно.

Анжей хотел уйти, сообщив, что это безумие и он не собирается в него вписываться. Но тут, на его беду, вышла луна, осветив декорации, а заодно и участников сцены.

Разглядев спасителя, Анжей передумал, заявив, что вытащит меня, ибо не желает быть обязанным сопляку. У Наргиса случилась лёгкая оторопь. Он представлял своего героя совсем иначе, но с кумиром вышла неслабая промашка.

========== В плену кошмаров ==========

        Больше  трёх  месяцев на больничный койке – срок для ведьмаче неимоверно огромный. Потом несколько лет магистр выхаживал меня травками и заклинаниями, поил отварами и нашёптывал заговоры на память. Это неправда, что ведьмаче ничего не боятся. Боятся. Находясь в беспамятстве, я трясся и рыдал, как ребёнок, умоляя прекратить.

Но после... Всё было после – и шок, и боль, и тихий вой в подушку, и мучительная невозможность забыть. Просыпаясь, я корчился от стыда – клейма, выжигающего душу изнутри, – гораздо более жуткого, чем то, другое, поставленное на тело. Стискивал зубы и молчал, отвернувшись к стене, не желая, чтобы окружающие видели, насколько я жалок.

Я хотел встать. Приказывал себе подняться, но искалеченное тело не желало двигаться, оно сломалось и больше не подчинялось мне. Летописи Илларии сохранили воспоминания о кровавом демоне ночи, что двигался быстрее тени и разил неумолимой молнией... Но сила закончилась: упав на камни, я утратил способность двигаться. Не чувствовал ног, а нижнюю половину тела воспринимал непослушным, неуклюжим куском теста, безжизненным и отныне бесполезным.

Я трясущимся щенком жался к стене, избегая любых прикосновений. В панике отбивался, спасаясь от рук мастера Канто. Объятия учителя, раньше приносящие успокоение, вызывали страх и тошноту.

Канто, беспощадный к слабостям, и мёртвых умудрялся скидывать с койки, пинком поднимая на ноги. В моём случае он ничего не делал. Просто приходил, пристраивался на кровати, вытянув длинные конечности. Обнимал меня, игнорируя протесты, и держал так часами, пока я не переставал дрожать, не затихал. А Канто сидел, просто сидел в медитативной прострации, не слушая ворчание магистра Гавейна о том, что он мне мешает.

По мнению мастера, мне уже ничего не мешает и не сможет помешать.

– Ты жив, Реми, – сообщил он, обращаясь непонятно к кому, и проглотил конец фразы.

Он мог сказать, что, раз я жив – значит, остаётся надежда, ведь могло быть и хуже. Но хуже быть не могло. Смерть стала бы для меня спасительным милосердием, а учитель всего лишь поддерживал и продлевал агонию. Все это понимали. Я это понимал. Айгура Канто – понимать отказывался. Он приходил, иногда разговаривал, обращаясь то ли ко мне, то ли ко стенке. Эффект был всегда одинаковый.

Большую часть времени я спал, скованный заклятиями и сонными зельями, но сон, несущий пациентам покой, оборачивался кошмарами. Моя душа осталась в Илларии. Стоило смежить веки... и я просыпался от собственных воплей, не сразу понимая, где нахожусь. Знакомая рука Канто, привычный запах и застывшее лицо – становились единственным ориентиром. Гавейн читал заклятия, Канто читал заклятия, госпожа Эвей ткала энергетический кокон, сводя нити воедино. Я видел их, находясь без сознания. Они опутывали меня разноцветными слоями, пытаясь вытащить, вернуть обратно. Никогда впоследствии я не сталкивался с такими расходами магических резервов. До этих событий я считал себя рабом. После мне не приходило в голову заблуждаться, думая, что ко мне относятся как к вещи. Мебель, даже самую дорогую, не спасают и не чинят подобной ценой.

Когда Наргис сказал, что меня вернули с того света, он не шутил. Месяц я провёл, пребывая между жизнью и смертью, и магистр Гавейн не мог сказать, останусь ли в живых. Возможно, гуманнее было бы убить меня, прекратить мучения.

Я всплывал из забытья и видел смуглого хмета. Тощий парень с тёмными глазами и лохматыми патлами, стянутыми налобной повязкой, сидел в кресле, подобрав под себя босые ноги. Он напоминал сыча. Смотрел на меня, словно загипнотизированный, кошачьими прищуренными глазами. Стоило мне разлепить веки – вскакивал, начинал суетиться, говорить преувеличено бодро, пытаясь приподнять, накормить, сменить повязки. На нём была одежда храмового слуги – короткая безрукавка и тёмные штаны. Но волосы он заплетал на манер воителей и носил серьгу с монограммой «Лунных призраков». Меня это удивило, но, скорее, отстраненно, абстрактно от предмета. Эмоций я испытывать не мог, лишь смутные их подобия. Почему он выглядит как один из нас? Его приняли в клан?

Я узнал, что его зовут Наргис. Один из тех, кому я помог выбраться из Илларии, хмет из племени кочевых воителей. Отец Наргиса погиб в первой войне, а мать и младшего брата увезла инквизиция. Наргис пытался их разыскать и вызволить, и поиски привели его в Илларию. Ему предложили стать одним из бойцов ордена. Он отказался, но дознаватели не теряли надежды его переубедить и потому оставили в живых. Мать убили, скорее всего, а может, сделали рабыней – он ничего не смог узнать о её судьбе.

Я слушал его слова, но они проходили мимо ушей, как вода, утекающая сквозь песок. Все мои мысли, точнее одна единственная мысль, сосредоточилась на команде «Встать». День за днём, стоило прийти в себя, я, кусая губы, приказывал мозгу шевелить пальцами, ногами, пытаться ползти. К ужасу Наргиса, не понимающего, что я  этим пытаюсь добиться. Издеваюсь над ним?

А я не понимал, чего он пытается добиться от меня. Зачем мучает, вливая в рот всякую отвратную дрянь, вместо того чтобы оставить в покое и предоставить самому себе. Я потерял счёт дням, не осознавая плачевности своего положения, – рассудок отказывался с ним мириться.

Наргис заставлял принимать настои по часам. Меня рвало, желудок скручивало, выжигало огнём. Наргис пыхтел, тревожно цокая языком, вытирал пот и начинал снова, объясняя, что мне это поможет. Надо немного потерпеть, и они поставят меня на ноги. В отсутствие Канто он ухаживал за мной, мыл, переодевал, развлекал рассказами, не понимая, что его присутствие лишь усугубляет положение. Единственное, что мне могло помочь, хоть и не поставить на ноги, – возможность отправить этого кретина к праотцам.

Смуглый и спокойный, как плавно текущая река, хмет умудрялся доставать меня абсолютной непробиваемостью. Он всё понимал и согласно кивал, но делал по-своему. Не лучшим образом поступал и Канто, способный по малейшей морщинке дословно озвучивать мысли. Я пытался высказать протест, с силой укусив Айгуру за ладонь при попытке влить в меня очередную порцию дерьма. После него становилось гораздо хуже, но больные люди беспомощны, и все этим пользуются, пытаясь ускорить их встречу с создателем под видом одолжения.

Мне не хотелось есть или пить. Я не чувствовал ни жажды, ни голода, не испытывал ничего, кроме отчаянного желания обрести власть над телом и взять в руки меч.

Когда отступали кошмары, приходило безразличие и бесцветный, уютный покой. После пережитого он казался раем, но эти идиоты, включая магистра Гавейна и госпожу Эвей, сутками дежуривших у моей кровати, упорно лишали меня последней радости в жизни, заставляя проходить через целую кучу мучительных процедур, которые должны были помочь, но совершенно не помогали.

Укусу Канто порадовался, сообщив Наргису, что малыш Реми собрался на поправку и это обнадёживает. Должен же он – мастер Канто – самолично меня прикончить, когда я очнусь полностью. С трупом развлекаться совсем невесело, а вот с живым...

Айгура Канто окидывал меня кровожадными взглядами. Наргис смотрел с ужасом, видя в мастере Канто бесчеловечного монстра, который выхаживает собственного ученика исключительно с целью продлить пытки. Потом магистр Гавейн просветил его по части наших отношений. Ученика у главы призраков больше не было. Он пытался спасти всё, что от него осталось, выходить своего любовника.

Канто не верил, что я смогу восстановиться после травм и всего пережитого. А если и удастся залечить искалеченные кисти рук и пальцы, на возвращение прежних навыков мечника уйдут годы.

Да и о каких тренировках может идти речь, когда все силы и резервы брошены на восстановление повреждений и борьбу души за собственный рассудок? Последний я сохранил, решив, что он мне ещё пригодится. Вот прикончу пару ублюдков, улучшу этот мир, тогда можно и проклятым богам сдаваться. А пока – рано меня со счетов списывать.

Постепенно я привыкал к прикосновениям Канто, они перестали вызывать отвращение и внутреннюю панику, которую я не показывал, но контролировать не мог. А Канто всё понимал, слишком хорошо понимал. Через месяц я начал понемногу двигать руками и ногами, приподнимал их, двигал.

Заговорил я практически сразу. Как только пришёл в себя через несколько недель полной отключки сознания, которая даже Гавейна уверила, что я спятил, а это бормочущее, скулящее и воющее в беспамятстве существо не очнётся. А если очнётся, в себя не придёт.

– Мастер, я подвёл вас, простите меня, – сказал я. И заплакал.

Канто чуть с койки не навернулся. Ему показалось, что я пришёл в себя. Собственно, он и навернулся, рухнув рядом на колени, схватив за руку, ища взглядом и пытаясь ухватить рассудок.

– Реми, всё хорошо. Смотри на меня, смотри на меня, малыш. Ты всё сделал правильно, я горжусь тобой, слышишь?.. Ты всё сделал как надо...

Он начал говорить, но потом на лице его мелькнуло отчаяние. Разум снова покинул моё тело, глаза закатились, раздался стон.

– Бесполезно, Реми. Всё бесполезно, сколько ни пытайся.

Непонятно кому Канто это говорил, к кому обращался. Впоследствии его слова не раз пробуждались и звучали в моей памяти. Он сдался?

Но я не сдавался, не желал списывать себя со счетов, даже когда меня списал собственный учитель, решив, что от меня осталась лишь оболочка. Наоборот, это тело моё было жалкой больной оболочкой; внутри же била крыльями душа, рвалась, желая действовать, а не валяться в постели.

Я помню день, когда Айгура Канто вошёл в комнату, чтобы проведать больного, а я встретил его – стоя. Спустя четыре месяца он уже не ночевал на моей койке круглосуточно. От обязанностей его никто не избавлял, но мастер заходил каждую свободную минуту, проведывал.

Он не приносил сладости. Когда я смог говорить внятно, рассказал, как было дело, опуская подробности. Однако сжатый кулак и тихий стон подсказали, что он понимает, читает по лицу, по энергетике всё, о чем умалчиваю. И я знал, что мне не придётся искать палачей. Канто не позволит им жить, вытащит тварей из-под земли, заставив Илларию содрогнуться. Магистру не приходилось его отговаривать. Канто сгоряча не действовал. Ждал, обдумывал, анализировал,  прикидывая возможность схлестнуться, не ставя свои интересы выше интересов клана.

Иногда Айгура приходил по ночам, и ему приходилось переступать через дрыхнущего на полу Наргиса. Свернувшись калачиком на матрасе, Наргис напоминал верного пса, караулящего сон хозяина. Выгнать его из моего жилья не мог даже магистр, поражаясь такой фанатичной преданности. Но на хмете, который потерял веру во всех богов и демонов разом, явление спасителя в камере оставило неизгладимый отпечаток.

Перед Наргисом предстал окровавленный демон и, швырнув  оружие, сказал:

– Сражайся!

Понимая, что это – ответ на все его мольбы и молитвы, Наргис дал себе клятву следовать за ним до конца, стать своему рыцарю верным оруженосцем.

Воображение своих кровников мне удалось поразить неизгладимо.

Окровавленный демон расчищал путь, работая двумя клинками, словно мельницей, усеивая дорогу трупами; на лице сверкали только два нечеловеческих сапфировых глаза, которые к тому же светились в темноте. Всё остальное покрывала кровь – своя и чужая. От тела исходил яркий столп магического пламени, говорящий о том, что горят резервы. На резервах я их и вытащил.

Правда, впоследствии Анжей признался, что поразил его отнюдь не демон, а возраст избавителя. Он серьёзно собирался бросить труп, но понял, что, если оставит умирать за чужой грош ребёнка, который и пожить-то толком не успел, простить себя не сможет до конца дней. Анжею, как и инквизиторскому дознавателю, и в голову не могло прийти, что я – самостоятельно действующий профессиональный убийца, не раз забиравший чужие жизни. И назвать меня ребёнком – означает быть кретином.

Моя попытка встать увенчалась успехом исключительно по причине отсутствия Наргиса. Настырный хмет убрался на улицу, решив наколоть дров. Необходимость сидеть без дела его утомляла, и он постоянно изобретал себе всяческие занятия.

Весна радовала первоцветами, поила воздух прохладой и свежестью. В открытые окна врывался сквозняк, заполненный манящими запахами солнца и деревьев, но внутри пылали жаровни, создавая необходимый баланс.

Меня поселили в отдельном доме за храмом – подальше от глаз посторонних, так что присутствие Наргиса было оправданным.

Несмотря на помощь, я его терпеть не мог. Хмет – я не сомневался в этом ни единой секунды – был добрым малым, благородным, не лишённым высоких порывов. Но он обращался со мной как с беспомощным инвалидом или ребёнком, не способным выполнять элементарного. Я, конечно, был инвалидом, но, не оказывай он мне ежесекундную помощь, мог бы справляться сам, потихоньку. Это заставило бы меня двигаться, приходить в норму быстрее, однако Наргис отбирал у меня абсолютно все возможности. Я понимал, что отношусь к нему несправедливо. За чужую заботу принято благодарить, а не злобно рычать сквозь зубы. Но Наргис вызывал у меня депрессию. Канто, грозящий содрать заживо кожу и подвесить меня поджариваться на медленном огне, воспринимался куда более привычно, хоть и обзывал постоянно кретином.

– Конфеты! Он угостил его конфетами!

Говорили, что выкрикивая это, Канто хохотал, словно безумный! А потом ломал стену, разбивая в кровь кулаки, не переставая повторять эти слова. У него не укладывалось в голове! Я же взрослый; нас учили множеству вещей; но самое элементарное, житейское, подчас выпадало – из-за изоляции от внешнего мира. В мировоззрении ребёнка из храма пряники действительно могли расти на деревьях, а мятные пастилки – выстилать крыши.

После моего случая магистр пересмотрел систему обучения, проведя экзамен среди детей. Результаты удручали: пробелы вскрывались такими пластами, что к моменту моего выздоровления была пересмотрена вся учебная программа, и рацион питания в том числе.

– За один рисовый шарик...

У главы ночных случилась тихая истерика – он плакал и смеялся одновременно. Ему это казалось нелепым, но мне – нет. Мне было стыдно.

Не сразу удалось мне выбраться из одеял. Опасаясь, что меня продует сквозняком (от самой мысли об этом опасении хотелось тихо удавиться), заботливый Наргис замотал меня потеплее. Пришлось немало поднапрячься, чтобы выбраться из кокона и заставить тело работать как надо. Я вспотел, потратив почти час и ощущая себя диверсантом. Стоило Наргису заглянуть – я притворялся спящим, стоило убраться – продолжал своё занятие.

Утром и вечером Канто тренировал меня пассивно, чтобы не атрофировались мышцы. Тренировки не проходили бесследно – мне удавалось возвращать утраченный контроль, и прогнозы Канто были самыми благонадёжными. Он не сомневался, что я начну ходить, вот только простого умения ходить мне было мало.

Тело послушалось, уступив силе и неукротимому желанию подняться. Желанию, призывающему двигаться, преодолевая боль и сопротивление ослабевших мышц. Потому что если я не встану сейчас, нет смысла вставать позднее. Я хорошо понимал, что чем больше времени проходит, тем меньше шансов на то, что я когда-либо смогу восстановиться как боец.

Каждая секунда времени, потраченного впустую, отбрасывала меня назад. Я хотел большего, умолял Канто дать мне нагрузку, но учитель только пальцем у виска крутил и в доказательство перестал удерживать мою ногу на весу.

Канто разжать пальцы – нога бессильно упала вниз, оставшись лежать неподъёмным бревном.

– Что в этом ты предлагаешь мне нагрузить, Реми?.. – поинтересовался он скептически и, заметив реакцию, смягчился. – Реми, дай себе время. Ты будешь ходить.

О том, что буду ходить, я знал. Как и о том, что, если буду следовать его темпам, реабилитация займёт пару лет, не меньше, и я потеряю всё, что у меня есть сейчас. Я не понимал, каким бредом были мои суждения, как странно они выглядели и воспринимались окружающими. Превратившись в инвалида, я не мог ходить, а рвался к планке прежней гениальности, не в состоянии смириться с тем, что её больше не будет, я стану самым обычным человеком.

Я не хотел быть обычным человеком. Не желал понимать, что для меня это было бы решением, способом выйти из системы убийств и зажить мирной жизнью в клане. Завести семью, детей. Мне такое и в голову не приходило, а если бы пришло, я бы удивился, узнав, что магистр Гавейн спит и видит сосватать мне свою двадцатилетнюю внучку.

Мне удалось заставить тело сползти на пол, и я рухнул, опрокинув стоявший на тумбочке таз. Проклиная Наргиса недобрыми словами, но цепляясь за опору кровати, сумел выпрямиться. Сбил кувшин, перебирая ногами по полу. Но, проклятые боги... когда Канто и Наргис ворвались в комнату, я стоял!

Стоял сам, на дрожащих, подгибающихся ногах, и улыбался совершенно безумной улыбкой, заставив Айгуру потерять невозмутимость и задрожать тоже.

Я смотрел на него, утверждая, что не сдался. Может, он и списал меня со счетов, но я себя пока никуда не списывал. И это победа: я встал, а значит, можно начать ходить.

Наргис рванул ко мне, начиная ругаться, что меня ни на секунду нельзя оставлять без присмотра. Канто перехватил его за плечо, приказав уйти и позвать магистра Гавейна. После чего шагнул ко мне и обнял, подхватывая под руки прежде, чем я свалился на пол.

– Наргис прав, ты безумец, Реми, – шепнул он, уткнувшись губами мне в макушку. – Сумасброд. Может, это и делает тебя особенным, но ты не сможешь сражаться, не станешь прежним. Это жестоко, но тебе лучше понять это сейчас, до того как наделаешь глупостей, – проговорил Канто, возвращая меня к реальности. – Всё бессмысленно, ты сделал всё, что мог, но этого недостаточно. Одной твоей воли недостаточно. Нужно время, тренировки. Восстановление идёт постепенно, а не встал и пошёл. Так не будет Реми. Начнёшь опережать события – вернёшься к недавнему состоянию.

Мои ноги подкосились, отказываясь держать. Не эти слова я желал слышать, совсем иные.

Однако Канто не подслащивал пилюли:

– Не вставай, пока не получишь разрешения, не усугубляй ситуацию. Этот риск был очень глупым.

Он осторожно переложил меня на кровать, накрыв одеялом и коснувшись лба рукой, убирая волосы. Его глаза ничего не выражали. Стеклянные чёрные бусы, безмятежные и пустые. Он напомнил мне Белую госпожу. Сколько бы Канто ни приходил ко мне, я никогда не увижу его истинного лица – только маску, новую маску. А он никогда не поймёт, как меня ранят эти фальшивые личины, когда он так нужен мне настоящий. Живой.

Но убийцы не имеют души, именно поэтому укрываются одеялом одиночества.

Услышать приговор именно от него было... невыносимо. Я кусал губы, но, наверное, разучился плакать – изнутри жгло:

– Айгура, ты сделал всё, что смог, – произнёс я тихо. – Дай мне попытаться.

– Нет. – Канто сказал, как ножом отрезал. – Ещё раз попытаешься – привяжу к кровати. Не торопи события. Или хочешь остаться на всю жизнь инвалидом?

Я молчал, глядя на него и пытаясь найти отклик. Но в гляделки с Канто играть бесполезно: он своих решений не менял. Что я пытался доказать, и кому? Я ведь понимал всю правоту его слов.

Я отвернулся к стене:

– Ты не мой учитель.

– Реми, я понимаю, что ты чувствуешь, не пори горячку.

– Если понимаешь – уходи. Тебе нечего здесь больше делать, тут некого тренировать. Я думал, ты обрадуешься...

Лишь на мгновение я не сдержал обиды и ощутил горячее желание Канто меня стукнуть:

– Чему радоваться, дурак? – спросил наставник устало. – Тому, что ты пытаешься себя искалечить, после того как тебя по кускам сложили? Я не позволю тебе рисковать собой, Реми. Больше нет!

Он молчал, и в этой тишине существовало так много пониманий и ответов...

Что он видел в этот миг перед глазами? О чём думал?

– Моя сестра мертва, Айгура. Я – не она и не её тень.

Айгура Канто не отвечал и не шевелился. Затылком я чувствовал его тяжёлый взгляд, когда завершил мысль:

– У тебя  нет причин быть моим учителем, а у меня – оставаться твоим любовником.

– Совсем ни одной? – тихо спросил Канто, и мне показалось что его голос изменился, дрогнул.

Теперь я промолчал и не ответил. Мне было муторно и не хотелось отвечать.

– Это не выход, Рем. Легче не станет.

Я не отозвался, продолжая смотреть в стену перед собой. Канто повернулся и неслышно вышел, прикрыв  дверь. Через полчаса вернулся Наргис с очень недовольным и решительным лицом – надувшийся, словно мышь на крупу. Понять, что Канто наврал ему, отослав искать магистра, который сегодня утром отбыл из храма, у него не заняло много времени.

– Господин Канто приказал, – ворчливо пояснил он, смутившись моего ошарашенного лица. – Сказал, иначе ты не успокоишься. Но я и сам бы это сделал. – Он принялся привязывать мои конечности, забравшись на постель с коленями. –  Что за проблемный пацан! Совсем  не желаешь понимать, что тебе старшие говорят.

В таком жалком состоянии у меня не было сил ни сопротивляться, ни оттолкнуть. Длина верёвок не стесняла движений, охватывая запястья, но развязать самостоятельно узлы я не мог. Как и повторить свой марш-бросок.