Текст книги "Противостояние. Книга первая (СИ)"

Автор книги: Сан Тери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Здесь, в храме, время текло медленно, казалось незримой лентой, но прежде эта лента не казалась мне настолько удушающей. До этой поры я всегда находил чем заняться.

Подрастало новое поколение, нужно было его обучать. Я делился своим мастерством с шестилетними пацанами, понимая, что смогу дать им навыки, но никогда – знания и опыт, которых мне самому не хватало. Я взрослел, глядя на подростков. Видел, как они уходят и не возвращаются. Хотя стоило отдать должное Наргису: с его приходом смертей стало меньше. Новый глава «ночных» делал всё, что мог, отдавался делу целиком и не раз распекал меня за нерадивость, объясняя, что за ошибки платить придётся не мне, а моим ученикам, потому что я оказался слишком мягким, проявил сомнительную жалость и сострадание, непозволительные при нашей профессии.

Спустя время я смотрел, как дети рубят головы щенкам, и молчал, соглашаясь с тем, что это – единственный выход. Пройти через это предстояло сейчас, пройти и не сломаться. Те, кто не сломается, станут лучшими, сдавшиеся, проявившие слабость – обрекут себя на смерть, присоединятся к тем, кто однажды ушёл и не вернулся, так и не дожив до своих семнадцати.

Всё текло, всё менялось, один магистр оставался чем-то постоянным. И постепенно для него чем-то постоянным стал я. «Лунные призраки» избегают отношений, бойцам запрещено обзаводиться семьями. Разумеется, присутствуют и семьи, и исключения, но последние, как правило, касаются избранных членов клана – чистокровных, таких, как магистр Гавейн.

Мы с ним были вместе настолько давно, что, наверное, во многом стали похожи на отца и сына. Я не позволял себе заблуждаться на этот счёт, и он не позволял мне заблуждаться, но забота главы храма, его покровительство и расположение ощущались мною как тонкая протянувшаяся между нами нить.

Собственно, только благодаря помощи магистра и его уходу, на поправку я шёл семимильными шагами. Шрам с лица сошёл через пять недель. Остались светлые полоски, но магистр обещал помочь и с этим, а я знал: поможет. Слов на ветер он не бросал. Когда я выйду из храма, ни следа не останется.

Первые дни я молчал, уберегая рану, а он говорил. Потом я начал отвечать, через три дня вставал и потихоньку передвигался, позволяя себе посильные нагрузки. Любому обычному человеку эти лёгкие нагрузки показались бы запредельными, но не в случае ведьмаче. Телу нельзя давать поблажек, раны заживают в тренировках. Боец тем и славен, что постоянно оттачивает мастерство и навыки, совершенствуясь день за днём, пока не осознает предела. Я своего предела ещё не достиг – Гавейн тоже это понимал, подкидывая мне нужные трактаты и веля поупражняться на досуге.

В этот раз он не предлагал трактатов, и вообще ничего не предлагал. Закончив менять повязки, Гавейн вздохнул печально, а потом сказал, что способен залечить любые раны, однако раны сердца ему неподвластны: мне придётся лечить их самостоятельно. Это то, перед чем он бессилен.

Он очень многое ведал, наш магистр. Зрел в глубину.

Спустя пару месяцев я окончательно оправился, но магистр набавил ещё несколько недель для полного восстановления, заметив мимоходом, что иногда время – лучший лекарь… Только в моём случае оно представлялось гробовщиком.

========== Встреча ==========

        Три месяца – долгий срок.

Стояла сумасшедшая летняя жара, пышным цветом расцветали травы, стелясь по вечерам дурманящим запахом, деревья шумели яркой зеленью. Розово-фиолетовые закаты сменялись алыми зорьками, синее небо танцевало высью и знойным солнцем.

Я садился на валун и смотрел на далёкий, скрытый облаками город. Наш храм находился высоко в горах, добраться до него непосвящённому не представлялось возможным. Крутыми тропами, опасными дорогами и неверными перевалами среди камнепадов лежал путь в храм луны. А его заброшенный собрат – место, где призраки брали задания, – располагался в долине в нескольких днях пути.

Ищи не ищи... Алиссину меня не найти, даже зная ответ. Мы настолько далеко друг от друга, что никогда не встретимся. Два разных мира, разных понимания. Пришла пора это признать.

Огромный город, раскинувшийся внизу. Там, среди запутанных кварталов, длинных линий стен, деревянных каркасов ворот и ажурных изгородей, среди извилистых улочек и грязных переулков стояла гостиница «Алая сбруя», напротив кондитерской дядюшки По.

Где-то там, на втором этаже, в комнате с зелёными занавесками, меж обитых деревом стен, на границе мира света и темноты распахнутого балкона, жил призрак Алиссина Лории.

Я мысленно протягивал к нему руки, закрывая глаза, упираясь затылком в ствол дерева...

У ведьмаче не существует души, но, может, у ведьмаче существует мечта?

Она превращалась в синюю бабочку и, махая крылышками, летела к нему упорной труженицей; садясь на балкон, протирала усики, лапки, тыкалась хоботком в сухое дерево, пытаясь найти нектар; и обмирала при виде темноволосого рыцаря в плаще и доспехах. Алиссин Лория стоял, прислонившись щекой к зелёной шторе, зажав в кулаке тонкую ткань, не двигаясь, вдыхая запах.

Бабочка смотрела на Алиссина, Алиссин смотрел на синюю бабочку.

– Скажи ему... ты же можешь...

Бабочка не отвечала – сидела несколько мгновений, потом улетала прочь.

Я просыпался, вздрагивая и не понимая, что мне снилось, что грезилось между явью и сном, чья рука на мгновение коснулась затылка, чьи губы обожгли горячим дыханием.

Магистр запретил мне покидать пределы храма, брать задания и выходить в город. Он не лечил раны сердца, но определённо знал, как замазывать их клеем времени. Я занимался с учениками, гоняя молодняк в хвост и гриву. Тренировался сам, доводил себя до полного изнеможения, понимая, что изнутри не отпускает, но всё же становится немного легче.

Между мною и всем, что содержалось в памяти, связанного с Лорией, отныне высилась стена. Алиссин никогда не проглотит исчезновения Мишеля. Рассказать правду я не мог. И объяснить не мог. Что я объясню? Как?

Я сложил знание о нас в сундук, навесил замок на крышку, не позволяя себе приоткрывать даже краешка; понимая, что это – единственный способ. А потом разрешил себе поверить, что всё закончилось. Для меня нет, но для Алиссина – определённо, да. Мы ничего не обещали друг другу, чтобы он ждал меня настолько долго. Никаких обязательств. Никаких правил. Кто я для него? Всё верно – никто. Просто случайный мальчишка с пристани, очередной любовник, о котором он ничего не знает, временная прихоть. Прихоти быстро проходят. Пара недель – и Лория выберется из этого помрачения, не вспомнит ни моего имени, ни лица. Я утешался этим оправданием, оправданием, в которое и сам не желал поверить.

Я столкнулся с Лорией на рынке, в базарный день.

Бывает так, что люди расстаются, забывают друг друга, но существует какое-то неведомое, подсознательное чувство... Ноги сами приводят их в любимые места, память отказывается признавать доводы рассудка.

Мы стояли у палатки торговца и ошарашенно смотрели друг на друга. В том самом месте, где встретились в первый раз. Разве что погода была не солнечная, а хмурая и стылая. Небо угрожало синим свинцом, висело низко, собираясь расплакаться дождем. Над городом вовсю плыл аромат вишни и яблонь, они зацветают в начале летня. В июле сезон цветения вступает в полную силу. И вот, дождливой сыростью над городом стелился запах пыли, цветов и свежести приближающейся грозы.

Сталь чужих глаз, намертво впившаяся зрачками в мои расцветающие синими всполохами небеса. Анемонами и незабудками зацветает отчаяние, прозрачной пеленой за шторками век. Я сморгнул его, не позволяя Алисси увидеть, как поют глаза души ведьмаче при виде любимого человека, оживают, наполняясь смыслом. Изголодавшаяся по влаге засохшая степь, умытая благословенным дождём любви. Но что толку от этого дождя, когда любовь моя становится отравой? Руки тянутся двумя вьюнками, желая обнять, а рассудок – отталкивает, понимая всю горечь безвыходности. Сжать пальцы в кулак, зажать ладонью, не позволяя руке прикоснуться, удержать движение.

Бессилие грызёт изнутри, терзает невидимыми клещами. Я с трудом заставляю себя разорвать контакт, вырваться из плена чужой боли, заполненной тысячей вопросов с серебристыми жалами ос, десятками всколыхнувшихся эмоций.

– Мишель...

Родившейся бурей – словно воронка внутри образовалась: страшная, чёрная, разрастающаяся во все стороны.

Я хотел пройти мимо. В ту секунду, увидев Лорию, мысленно ахнул, обмер изнутри, сердце заколотилось бешеным молотом. Но уняв всё, зажав невидимую иглу, проткнувшую грудь, молча надвинул шляпу поглубже на глаза и просто прошёл мимо, решив не останавливаться и не задерживаться отныне.

Сердце моё. Не стучи.

Не кричи, сердце моё глупое, не плачь.

Выдирать образ Алисси из души, с корнями, по живому... Мучительно.

Мне стоило сделать это сразу, в день нашей первой встречи... Я играл с огнём, не понимая, что наступит момент – и я сгорю в нём без остатка; уже сгорел, и слишком поздно собирать пепел.

Когда между людьми существуют неясности, достаточно, чтобы один из них просто взял и прошёл мимо. Это становится единственным ответом, другие не требуются. Мимо могут пройти только посторонние; или люди, которые больше не желают нас знать; или люди, которым стыдно, но им нечего сказать, и разговор бесполезен.

Я подходил под все категории.

Иногда единственное, что остаётся – принять это... Принять такой ответ.

Наверное, такой ответ принимают только идиоты.

Алиссин стоял, не двигаясь, застыв враз оледеневшим изваянием. Когда я прошёл мимо, опустив голову, но продолжая видеть, у него лицо окаменело, затвердело, словно умерло в один миг. Я всегда знал, что он сдвинется в сторону, даст мне пройти.

«Вот бог – вот порог». – Инквизиторы в Илларии говорят именно так.

Рука, неожиданно вылетевшая назад и жёстко схватившая меня за шкирку, словно щенка, стала живым доказательством того, что люди меняются. Настолько меняются, что временами становятся совершенно непохожими на прежних себя.

Мы думаем, что человек один, а вот оказывается... он теперь другой. Новый.

Что будем делать? Начинать знакомиться заново? Смысл?

Одно в Алиссине не изменилось – он молчал. По-прежнему молчал. Схватил за шиворот, дёрнул свирепо и потащил за собой, как разгневанные взрослые тащат нашкодивших проказливых детей: не выкрикивая угроз, но собираясь как следует отодрать хворостиной.

Знай инквизитор, кто перед ним, повёл бы себя по-другому. Рем мог убить за такое оскорбительное унижение. Сломать кадык одним ударом пальцев. Мишель не мог. Это было бы странно, если бы мог. Биар не умел драться, поэтому, скрипя зубами, позволил себя вести. И вскоре, упершись, заявил, что пойдёт сам.

Алиссин кивнул, отшвырнул его себя и не глядя, двинулся вперёд. Я не хотел следовать за ним, однако впервые побоялся, что с полудурка-инквизитора станется и силой поволочь.

Именно так сейчас всё и выглядело. Лория яростно мерил улицу шагами, твёрдо зная, что я иду за ним, я виноват и сегодня у нас будет разговор. Может, мне придётся отрыть собственные невидимые клещи, учиться самого себя вытягивать за язык, но разговор – будет. Очень долгий, очень обстоятельный и очень взрослый.

Возможно, Алиссин набьёт мне морду. Он серьёзно об этом подумывал. И имел такое право – полное право поступить со мной подобным образом – за то, как я поступил с ним, заставив его прожить три месяца в аду.

Оказалось, Лория начал склоняться к версии, что я умер. От отчаяния дошёл до мысли, что случилось именно это... Самое страшное. Ни весточки, ни записки. Он не верил, что Мишель его бросил – до того момента пока не увидел своего любовника проходящим мимо, живым и здоровым. И весь мир разом обрушился. Но хуже оказалось другое. Читая его мысли, я понял, что всё, чего я боялся, – произошло.

Лория искал меня. Три месяца рыл носом землю. Выяснить, что никакого Мишеля Биара в помине не существует, что он нигде не значится – ни в списках, ни в книгах, ни в каких документах не проходит, просто человек, взявшийся из ниоткуда и исчезнувший в никуда – для Лории, с его связями, не составило труда.

Раньше инквизитор не задавал мне личных вопросов, уважая право на территорию, но оставшись, я согласился с тем, что территория станет общей. Сегодня Лория собирался потребовать отчёта по всем пунктам накопившихся к Мишелю вопросов. До этого дня я не видел инквизитора в ярости. Не увидел и сейчас. Холодное бешенство, в котором он пребывал после попытки любовника проигнорировать его на улице, заставило меня испугаться. Понять, насколько всё далеко зашло, стало слишком серьёзно, – не только для меня, но и для него. И дело не в эгоизме – просто наш домик без стен превратился в клетку. Мы вошли туда добровольно, а выбраться не смогли.

Лория думает, что получит ответы, но он не имеет права добиваться их от меня. Нельзя прижимать любимого человека к стенке и требовать у него отчёта. Он своим действиям определённо отчёт дать не может – рассудок одержим любовной отравой и работает в противоположном рационализму направлении.

Ради справедливости я пытался собрать мозги в кучу. Понимая, что всё усугубится, позволил инквизитору оторваться вперёд... А затем просто взял и резко свернул в одну из боковых лазеек, утекая в переулок.

Думаю, пожелай Лория понять, это могло бы стать ответом. Предложения разорвать отношения не поступило, но, поведя себя безответственно и по-детски, продемонстрировав, что плевать хотел на его чувства, я разрывал их самим фактом своего поступка. Слов не требовалось.

Отношения ведьмаче и инквизитора – как любовь кошки и собаки – вещь невозможная. Наша связь становилась опасной, чувства вели в пустоту и ничего, кроме горя и боли, в будущем принести не могли. Когда вскроется правда, я бы хотел оказаться за тысячи миль от Лории.

Оставить Алиссина в покое – самое лучшее, что я мог для него сделать, ибо чем дольше мы остаёмся вместе, тем сильнее запутываемся в собственных узах. Однажды мы не вырвемся, но как после этого будем жить?

Я губил Лорию, он этого не понимал, а я – понимал. Пришла пора сказать: хватит. Видят проклятые боги, я нашёл в себе силы оттолкнуть. Только они знают, чего мне это стоило. Наши дороги не пересекутся – я их не пересеку. Настолько беспечным больше не буду, мы не увидимся, а потом...

Возможно, Алиссин знал этот город лучше меня, возможно, просто очень хорошо соображал. Он не стал за мной гоняться, как в старые добрые времена носился по лесам и скалам за дерзким Ремом. Он просто встретил Мишеля на выходе из подворотни. Затолкнул обратно, аккуратно уводя с глаз прохожих.

Я даже испугаться не успел толком, получив лёгкий толчок в грудь. Дружеский такой. А затем вперёд вылетел кулак.

Единственное незаметное, что я себе позволил – принимая удар, отвернуть голову, сохраняя зубы. Мастера способны на многое, в том числе победить безусловные рефлексы. Я не двинулся, принимая удар (хотя видел его – за долю секунды зрачки расширились), мог уклониться, отбить, нанести пару встречных, но остался стоять, а потом полетел, отрываясь от земли, врезаясь в ящики и... наступило небытие.

Очнулся я в гостинице, в знакомом номере, от прикосновений холодной тряпки. Я лежал на кровати, а Лория сидел рядом в молчании, обмывая кровь и обрабатывая ссадину на распухшей губе.

– Мишель, не уходи. Не поступай со мной так, – попросил Лория глухо.

Отложил полотенце, посидел несколько секунд. На большее его не хватило, но мне и не требовалось большего. Я кивнул и закрыл глаза, понимая, что полностью проиграл. Уйти второй раз я не смогу, у меня не хватит сил.

Следовало обдумать, что ему сказать.

"Мне понадобилось срочно уехать, но в дороге я заболел и не мог послать весточку, а потом подумал, что, наверное, это уже не актуально", – вот и всё, на что хватило моей жалкой фантазии.

К слову сказать, выглядел я действительно паршиво, краше в гроб кладут.

На "три месяца – долгий срок" и "я подумал, что больше не нужен тебе..." – Лория изменился в лице. Я не мог читать его мысли напрямую – скорее, чувствовал оттенки эмоций. Он что-то решал для себя, решение было важным, но... Он так и не смог решиться.

========== Глава 8. Иллюзии любви ==========

        Парадоксально, но Алиссин удовлетворился моим объяснением. А может, только сделал вид...

Я не знал причины и не смог понять: почему? Почему он так и не спросил меня? Не думаю, что его устраивало положение дел. Мы не ссорились, но... Что-то изменилось. Возможно, мы прозрели, и увидели пропасть под ногами, пропасть, которую упорно не желали замечать. Финал жизненного дна, где наша история не могла продолжаться, не имея продолжения. Без определения, без называния причин. Пришло время дать отношениям имя, озвучить вслух то, что мы оба боялись произнести.

Любовь – не флажок на веревочке, чтобы болтаться в воздухе придуманных иллюзий. Влюблённость не готова выдержать свалившийся груз серьёзного чувства, начинающихся обязательств друг перед другом, и этим она отличается от любви – способностью на жертвы и компромиссы. Я со страхом ожидал расплаты. Требований объясниться, гнева. Вопросов, похожих на удары ножа, что вонзятся в щит обмана.

Люди порой не понимают, как звучит ложь. Насколько она уродует глаза. Ложь и чувство вины – парочка изворотливых демонов, способных самого красивого человека сделать мерзким в зерцале собственной совести. Но, если разобраться, никому из нас не нужна правда.

Лории хватило одного моего кивка. Тихого «прости» и совершенно беззвучного «это не повторится». Я обещал, что не уйду. Всё. Ничего иного не было нужно. Мы продолжили отношения с того самого места, где остановились. Продолжили форму существования, которую можно было расценить, как отношения. Думаю, можно расценить. Мы жили вместе. Каждый сам по себе – но вместе.

В те дни я начал верить, что это возможно.

***

Когда я приходил в гостиницу, Лория ждал меня в номере. Бывало и наоборот. Мы не договаривались о встречах – они просто случались, сами по себе, и я не могу объяснить, что за древний инстинкт нас вёл.

Однажды Лория предложил подыскать апартаменты более удобные, но мне не захотелось покидать знакомую обстановку. Глупая сентиментальность или привычка – я привязался к этой комнатушке с рассохшимися стенами, чьей единственной достопримечательностью мог считаться фигурный балкон – роскошь, оставшаяся от прежнего владельца. Новому хозяину не приходило в голову тратить деньги на реконструкцию: к чему бессмысленное вложение финансов? Аристократия район не жаловала, а беднякам гостиницы не по карману. Разве что провинциальным дворянам на службе. Собственно, они и составляли основную массу клиентов, приносящих регулярный доход и позволяющих заведению худо-бедно держаться на плаву.

В комнате почти не было мебели: кровать, стол, умывальник с кувшином.  И летящая вуаль зелёных занавесей, которые педантичный Лория, заметив мою заворожённость, потребовал немедленно отстирать. Тончайший кенсайский шёлк. Хозяин гостиной и не подозревал, что на окне у него висит целое состояние. Последние производители кенсайских тканей разорились лет сорок назад, и с тех пор технология изготовления и плетения основы считалась утраченной. Я мог бы осчастливить владельца одним словом, но мне слишком нравилось смотреть на занавески. Игра солнца порождала на деревянному полу причудливые узоры, они оживали, двигаясь в такт движениям ткани. Глядя на эту игру, я видел воина с клинком в руках. Танцующего человека, сотканного из теней.

Мастера храма рассказывали о мечнике с ржавыми волосами, что пришёл на закате, перебросив через плечо алые ножны. Не было в храме воина сильнее и быстрее, чем Золотая птица Тиер Тан, способный обогнать ветер, умеющий превращаться в настоящую тень. Он убивал стремительно и беспощадно, успевая оборвать жизнь между двумя ударами сердца. «Лунные призраки» боялись Тиер Тана и вздохнули с облегчением, когда он исчез, успев отправить немало церковников на встречу с их богом.

В столкновении «Лунных призраков» с инквизицией, начавшемся после уничтожения клана Сильвермэйн, ржавый мечник стал силой, которая обеспечила ведьмаче победу. Он не оставлял живых. Резал людей как скот. Ведьмаче содрогнулись от чужой жестокости.

Под покровом темноты кровь лилась рекой, и сама земля стенала от злодеяний, но не разверзлась под ногами нечестивца. Инквизиторы убили беременную жену Золотой птицы, и сердце ведьмаче взывало к мести. Это не просто слухи. Я спросил у наставника: «Правда ли, что женой Тиер Тана была моя старшая сестра?» – и наставник ответил: «Да».

Брак заключили официально. «Лунные призраки» не имеют права обзаводиться семьями, однако Тан никогда не слушал запретов, жил по зову сердца. И поплатился за это страшно.

– Не просто так, не ради прихоти создаются запреты, – сказал мне мастер в тот вечер, когда я расспрашивал его о Золотой птице. И в словах наставника слышался упрёк в мой адрес. – Жестоко приходится платить за нарушение клятвы, Рем. В день, когда жена Тана погибла, он сошёл следом за ней, но перед этим много врагов забрал за собой. – Мастер замолчал, оборвав историю.

Былые дни сражений воспоминаниями оживали на его изрезанном морщинами лице. Когда-то он и сам участвовал в битвах, но пришло время вложить меч в ножны. В тот день, когда воин не может взять клинок, его начинают считать мёртвым. Я знал многих «мертвецов», живущих в нашем храме и имеющих семьи под прикрытием стен. Здесь, на горе Призраков, нам почти ничего не угрожало: слишком труднодоступным виделся путь…

Однако всё меняется с течением времени. Порой и реки способны потечь вспять. Трудно верить, что так будет продолжаться неизменно. Мы всегда готовы сражаться, но точно так же – при первых признаках серьёзной опасности готовы сняться с насиженного места и уйти. Множество тайных дорог существует у «Лунных призраков». На случай предательства есть и такие, о которых знают лишь старейшины храма. Но за двести лет обитания в горах никто так и не смог обнаружить наш дом.

Текли годы, сменяя друг друга, а заказы у храма не переводились. Людям по-прежнему требовалась высшая справедливость. Не в силах найти её у бога или властей, не имея возможности обратиться к закону, несчастные и обездоленные, богатые и бедные приходили на развалины храма в долине, находили плиту с лунным цветком и оставляли свои просьбы.

В глубине души я жаждал сравняться с ржавым воином, однако мастер покачал головой, сказав, что нет смысла мечтать о несбыточном.

"Тиер Тан ушёл, и огонь его сердца погас. Этот огонь делал людей живыми. Всё, к чему он прикасался, становилось иным".

Когда мастер говорил о смерти Тиер Тана, его глаза увлажнялись. А я думал о том, насколько великим человеком был воин теней. Он умер, а глаза учителя продолжали помнить о нём спустя двадцать три года. Моё сердце ускоряло бег. Я мечтал о днях прошлого, пытался представить себе лица своей семьи, понять, как выглядела сестра и родители, похож ли я на них. Я ни с кем не делился этими мыслями: понимал, что в живых никого не осталось. А у меня не осталось ничего, даже самой простой камеи с портретом, ни единой зацепки о собственном прошлом.

Убийца не имеет прошлого, он – чистый белый лист, живёт тем, что ему дали, ради целей, которые ставит перед ним храм, однако... Человеку нужно во что-то верить или иметь нечто для себя. Какие-то собственные корни, памятки прошлого. Мне хотелось что-то разыскать, понять, кто я такой. Узнать настоящее имя. Эти мысли меня волновали. Но, к сожалению, следов о прошлом почти не осталось. Развалины моего дома за двадцать лет поросли травой и почти исчезли под слоем дёрна.

Во время очередного задания, управившись быстро, я взял несколько недель отдыха и отправился в родной край. Но поиски абсолютно ничего не дали. Места запустения и разорения всегда неприятно посещать: на несколько миль вокруг разыгравшейся трагедии не осталось ни одного человеческого жилища. Поселение рядом с замком сожгли, о судьбах местных жителей нигде не упоминалось. Я почти ничего не нашел – кроме нелепых, раздутых суеверием, баек. В них байках моя семья выставлялась кровопийцами, которых церковники вывели на чистую воду, а затем уничтожили источник и рассадник мерзкой заразы.

Поселение тоже пришлось стереть с лица земли, ибо ересь поразила и умы местных крестьян. «Околдованные богомерзкими ведьмаче, встали они на защиту замка и его обитателей и бились до последнего». Чтобы избавиться от клана Сильвермэйн, обвиненного в предательстве против короны, его величество отдал тайный приказ ввести войска. В прошлом об этом много говорили. Люди, защищающие ведьмаче, – вещь непостижимая, однако за два десятилетия травой поросла не только земля, но и память.

Я оставил свои попытки воскресить прошлое. Наставник сказал, что в живых никого не осталось, и у меня не было причин не верить. В любом случае, наш род, обвинённый в колдовстве и ереси, официально прекратил своё существование; моя попытка восстановить Сильвермэйн в правах изначально обрекалась на провал. Официально все владения моего отца отошли казне и церкви.

Впоследствии я разузнал больше: нашёл родословные, бумаги, имена своих родителей и старшей сестры Роксаланы, но о моём рождении нигде не упоминалось. Приходские книги были уничтожены, священник и повитуха – мертвы. Подтвердить, что я – последний из рода Сильвермэйн, было некому. У меня никаких доказательств, кроме собственной внешности. О чём говорить – я даже имени своего не знал, так и оставшись Ремом. Магистр сказал, что прибывшие в храм всегда забывают прежние имена. Я могу жаждать узнать о своём прошлом, это моё право, но не следует забывать, кому я обязан жизнью и кто меня воспитал.

В конце концов я остановился, понимая, что вряд ли когда-нибудь смогу воспользоваться добытой информацией. Тайны прошлого принадлежат мертвецам; в настоящем моя жизнь и смерть принадлежат храму призраков; сам я – скользящий по поверхности жизни – казался себе призраком, отражением лунного блика на сверкающей глади воды.

***

Наши встречи происходили по вечерам. Бывало, мы пересекались днём, но достаточно редко, ибо, назначив свидание, оба могли не прийти. Планы иногда менялись столь резко, что мы просто не строили планов. «Никаких обязательств» – единственное правило. Раньше оно полностью устраивало Лорию, но случившийся инцидент вынудил его многое переосмыслить. Это оказалось нелегко.

Инкизитор столкнулся с чувствами – стихией, которой трудно управлять, – и испытал страх. Боялся, что стихия эта окажется сильнее. Уже оказалась. В ту секунду, когда Алиссин, утратив самообладание, схватил Мишеля за шиворот, он проиграл самому себе. Инстинкты взяли верх над разумом, и инквизитор узнал, что крик не желающего смириться сердца способен заглушить голос здравомыслия.

Лория не выяснял отношений, но... Я понимал, что он чувствует.

Нас терзали схожие тревоги и сомнения; просто это был один из тех вариантов, когда стоило предоставить будущему право позаботиться о себе самостоятельно. Мы не имели решений. И я подозревал, что спустя время их по-прежнему не будет.

Болезненно горек вкус плодов безрассудства, приправленный отравой предательства. Может, любовь окажется сильнее предубеждений? Чистая сила души, способная развеять любую тьму.

Я смотрел в ласковые глаза Алисси, искрящиеся солнечной нежностью, и видел в них отражение единственной истины, не искажённой верованиями церковников. Религия способна убить в человеке самое лучшее и прекрасное, вытравить кислотой своих догм, но тот, кто познал любовь, воистину обретает бога. В такого бога мне хотелось верить.

========== Глава 9.  Формула  отношений ==========

Шли дни, складывались недели. Безвременье влюблённых тянется медленно. Несмотря на то что мгновения пролетают в один миг, каждая секунда настолько насыщена и окрашена по содержанию, что возникает эффект эмоциональной переполненности: когда неделя похожа на месяц, а месяц засчитывается за год, и эти приятные годы – мгновения, о которых никогда не захочется пожалеть, потому что о счастье не жалеют.

Мы текли сквозь время, заплетаясь в узорах событий, происходящих с неторопливой ленцой. Два человека, объединённых эпицентром комнаты в гостинице. Странно, непонятно, алогично... Но в мире много более странных вещей, и людей, и отношений, которые невозможно никуда воткнуть и пристроить. Нам было хорошо вдвоём. Мы полностью друг друга устраивали. Без ненужных обязательств и хлопот. Что нужно для счастья? Капельку понимания. Оно у нас было.

***

Мы и сами не понимали – упорно не замечали, что стали семьёй. Единственной семьёй, существующей друг у друга – а это гораздо больше, чем партнёры и любовники. Мы обзаводились привычками, изучали особенности противоположной стороны, и все эти вещи делали нас ближе, заставляя притираться спинами.

Вечерами я учился читать. В те времена грамотность была доступна лишь избранным и привилегированным, Мишель к ним не относился. Скажу честно, «безграмотность» здорово играла мне на руку, однако после случившегося Лория всерьёз озадачился целью научить любовника буквам, чтобы Мишель мог элементарно нацарапать записку…

Блаженны верующие. Биар оказался послушным и поразительно смышленым парнишкой. Скорость, с которой проходило обучение, могло сделать честь моему учителю. Не признаваться же ему, что я пишу на трёх языках, а разговариваю на четырёх, включая диалекты?

Приходилось активно образовываться, корпеть над корявыми буквами и читать Алиссину вслух те книги, что он для меня приносил. Читать мне нравилось, процесс смешил. Я, дурачась, «ломал» язык, старательно путая слоги, пыхтел и изображал скорбный вид, страданий полный.

Но успех от занятий был налицо. Лория слушал, улыбаясь; качал пресс, зацепившись ногами за балку потолка или за спинку кровати. Он постоянно тренировался, когда выпадала возможность, вдохновляя меня образцом собственного усердия. Я понимал, ради кого эти старания, сопел грустно и соглашался помочь.

Лория сажал меня на спину, приседал или отжимался, относясь к себе достаточно безжалостно, чтобы я зауважал его силу воли. Обнимая его крепкую шею, я утыкался носом, вдыхая запах пота. Мишель мог бы гордиться таким любовником, а Рем – завидовать самому себе.

И гордился, и завидовал. И восторженным зверьком замирал от счастья при виде аскетичного лица с тёмно-серыми глазами, на дне которых любящие смешинки танцевали тарантеллу, разбрасываясь солнечными башмачками.

Как выглядит формула идеальных отношений? Я не знаю.

"Он – то, что мне нужно" – единственное, что было значимо на тот момент, и, думаю, я был для него тем, что нужно ему. Но момент прошёл, а мы – остались.