Текст книги "Противостояние. Книга первая (СИ)"

Автор книги: Сан Тери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

При воспоминании о прошлой ночи меня бросает в сумасшедший жар. Алиссин не вытряхивал из меня душу, но умел вынимать её одним очень приятным способом. Понимаю, почему он так реагирует на меня. Это не он, это я на него реагирую, изучив каждый дюйм чужого тела. Вспыхиваю. Стоит ему оказаться поблизости, и моё желание, страсть, расцветающая в воздухе, накрывает Лорию волной, передаётся ему. Это не он жаждет Рема, это Рем жаждет его, сходит по любовнику с ума, а инквизитору достаётся откатом.

В наши бои определённо добавились новые ноты, эти ноты заставляют нас любиться клинками. Я бросаюсь в драку первым. Мокрая одежда неприятно липнет к телу, хочется её содрать, но бой – хороший способ согреться. Не беседы же нам светские вести?

Лория не узнал Мишеля, но инквизитор далеко не кретин. Он может понять. Опознать по голосу. Догадаться. Тем более, чужая фигура сейчас выставлена на полное обозрение – дождь постарался. В отличие от него, я не ношу кольчуги, а моё тело Лория выучил не менее досконально и основательно, чем я его. Поэтому приходится делать всё возможное и невозможное, чтобы у него не оставалось времени пялиться. А затем я просто растворяюсь в этом. Битва – экстаз, кипение собственных задыхающихся восторгом и счастьем чувств.

Я победил Алиссина!

Сам не верю. Адреналин боя не желает отступать, включать соображение. Смотрю на кровь, стекающую из порезов: самый серьёзный – на груди, но рана не опасная. Мой клинок, упирающийся в чужой кадык, – более серьёзная угроз. Выбитое оружие валяется на полу. Лёгкое нажатие, и Лория сам бросает кинжал.

Инквизитор в полной моей власти. Чистая победа – без поддавков с чьей-либо стороны. Осталось сделать одно движение, и всё завершится. Именно так должен поступить ведьмаче, встретивший орденца.

Лория не выказывает страха. Рыцари умирают достойно, героически, с парочкой подвигов напоследок. Подвига не получилось – разве что броситься на мой меч, но Алиссин не бросается.

– Ну? – спрашивает насмешливо. Я знаю, что он боится, просто не показывает этого. – Чего ждёшь?

Я смотрю на него, рассматриваю. Волосы подсохли, начинают пушиться, ресницы – тоже. Бледное лицо посерело. Инквизитор напряжён, как натянутая струна, только губы двигаются.

Умопомрачительное блаженство его поцелуев я и при желании никогда не смогу забыть. Терпкий вкус губ, наполненных особым, неповторимым привкусом другого человека. Я пьянел от него без вина.

Убираю меч в ножны, предварительно пинком отбросив оружие подальше от Лории, лишая возможности его схватить и броситься в бой.

– Обидно закончить всё так быстро. Убью в следующий раз.

– Ты... спятил, что ли?

Лория посмотрел с таким брезгливым удивлением, что желание врезать ему тут же вернулось и просто зашкалило. Захотелось пнуть сапогом по рёбрам – особенно по тому, которое болит. Вежливость и инквизиторы друг с другом не знакомы. Вот сделай людям доброе дело – непременно всё обгадят, поэтому добрые дела лучше совершать незаметно, чтобы у окружающих не было возможности поблагодарить и убить веру в прекрасное.

В понимании Лории я действительно совершал нечто безумное. В прошлый раз исход боя представлялся неясным, моё глупое падение не стало ответом – только испортило впечатление от дуэли. Но право мастера и мужчины – выяснить всё наверняка. Лория попытался это сделать, и ответ он получил. Я выиграл схватку в честном бою. Зубоскалить по этому поводу и молиться своим богам – всё, что ему осталось. Лория не зубоскалил; возможно, я больной на всю голову ублюдок в его понимании, но глупо упускать собственный шанс выжить.

Он затыкается, предпочитая не нарываться. Всё, что мне остаётся, – развести руками, сообщив Лории, что его жизнь принадлежит мне, раз он так тупо попался. Так что это моё право решать, что с ней делать. Но он прав. В одном он, несомненно, прав. Ведьмаче никогда и никого не отпускают без платы.

В глазах Алиссина паскудное выражение. Конечно, иного он и не ожидал от меня. Смотрит презрительно, гадая, что я такого смогу от него потребовать, чтобы он мог героически отказаться, плюнуть мне в рожу и умереть красиво, в лучших традициях эпоса инквизиции.

– Ценой за твою жизнь станет моё лицо.

В глазах Алиссина недоумение. Он не понимает, чего я от него хочу. Дождь снаружи барабанит по стенам, шумит далёкий океан, маяк качается и скрипит, сотрясаемый рёвом ветра. Но ему не послышалось.

– Лицо?

– Ни при жизни, ни после смерти, ты не снимешь с меня маски, Алиссин. Если однажды мне будет суждено умереть от твоей руки – похорони, как встретил, и не позволяй уродовать труп. Не хочу, чтобы вы, твари, осквернили моё тело. Мне не всё равно, как предстать перед моими богами.

Лория озадачен... скорее, слегка потрясён. По глазам вижу, что с ним творится – они превращаются в огромную бездонную ночь. Он никогда не задумывался об этом с такой стороны. У ведьмаче нет души, а сейчас перед ним стоял неправильный ведьмаче. Странный, что и говорить.

Убираю клинок. Знаю, что эта просьба будет выполнена в любом случае. Я мог бы и не озвучивать. Не все враги заслуживают участи собаки. В понимании Лории я был достоин уважения, но инквизитор мог не удержаться, пойти на поводу у своего любопытства. Теперь не пойдёт. Он не давал мне слова, однако подобное нерушимо для рыцаря света. В обмен на этот обет я сохранил ему жизнь. Над таким теперь даже шутить нельзя, но он высказывает своё мнение:

– Ты странный, очень странный. Что с тобой не так?

Не так? Я птичка, распевающая на жёрдочке для тебя, Алиссин. Только ты совершенно не слышишь моих песенок.

– Моё «не так» сохранило тебе жизнь, так что придержи язык, – сообщаю я, убирая меч. – Если ты считаешь, что я совершил ошибку, не переживай – в следующий раз я непременно её исправлю.

Отхожу, поворачиваясь к инквизитору спиной. Он не ударит. Знаю, Лория не ударит в спину. Выглядываю наружу, впуская порыв ветра, запах моря и брызги воды. Захлопываю дверь.

Дождь по-прежнему барабанит за стенами. Никак не желает утихать. Что творится в этом мире? Самому непонятно. Хотелось бы знать, как там наши и что поделывает инквизиция. Драки не будет – обоим понятно, что мы закончили на сегодня.

Алиссин со стоном опустился на пол, держась рукой за рану. Стащил с себя одежду, пытаясь сделать перевязку, разорвал рубаху зубами.

Любуюсь им. Мишель борется с желанием помочь, у Рема помогать нет ни малейшего желания. Рана несерьезная – справится, не маленький.

– Вы, ведьмаче, заслуживаете той участи, которую обретаете, – сообщает Алиссин, словно убеждая самого себя. – Вы – убийцы, несёте в этот мир только зло и разрушение.

Я нашёл бы, что ему ответить, но не стал отвечать – лишь покосился с безучастным выражением, без всякого желания спорить. Всегда презирал узколобых, категоричных, зацикленных дураков, но вот – влюбился в одного из них.

Поднимаюсь одним движением. Лория смотрит на меня, вытаращив глаза. Ждёт ответа. Ухмыляюсь неуловимо и, раздавив дымовую шашку, швыряю на пол, эффектно исчезая в клубах дыма и оставляя Алиссина кашлять, проклиная себя, полудурка.

========== Глава 6. Пропасть лжи ==========

        Следующей ночью я снова встречаюсь с Лорией. В гостинице, в качестве Мишеля.

Он пришёл. Пришёл, несмотря на то что, обессиленный битвой и кровопотерей, едва держался на ногах. В ордене ему оказали помощь – сомневаться не приходилось – раны подлатали, но покой моему рыцарю требовался как минимум в течение недели.

Рисковать здоровьем глупо, и бахвалиться тут нечем: стоило остаться в постели, а не на свиданки со мной бегать. Очевидно, именно этим Лория и собирался заняться; просто у каждого свои представления о постели – отлёживаться он хотел здесь, со мной, совмещая приятное с полезным.

Что я ему скажу? Что я не рад? Это было бы нечестно. Я счастлив, счастлив как собака, встретившая хозяина, готовая вилять хвостом, потому что он появился. Каждый раз, когда Лория рядом, моя душа выпрыгивает, переворачиваясь вниз головой, ходит на ушах.

Сказать ему: «Уходи» или «Что ты делаешь? Ты спятил, немедленно иди отдыхай!» – означает пойти против самого себя. Видит бог, я беспокоюсь за него, но я эгоист... Так хочу быть рядом...

Счастлив, когда он со мной, просто переживаю очень. Лицемерие со стороны Рема – сожалеть о ранах, которые сам же и нанёс. Рем не сожалеет, а у Мишеля существует полное право на вопросы и треволнения. Мишель напуган, охает, выслушивая откровенную ложь, меняет повязку и кивает, соглашаясь принять любую ересь. Разумеется, Мишель верит. Верит всему.

***

Комната гостиницы – с балкончиком, с прохладным полумраком зелёных занавесей и обшитых деревом стен – стала для нас мирком и убежищем. Домом, в котором мы с инквизитором начинали жить и обживаться; гаванью, куда каждый раз возвращались, словно два корабля, – искать спасения от бурь и непогод.

Я не знал, когда Лория придёт ко мне, не имел об этом ни малейшего представления. Между небом и землёй, болтаясь на тонкой ниточке безызвестности.

Каждый раз, прощаясь, мысленно я уходил навсегда и, перед тем как закрыть дверь, вкладывал в свой поцелуй всё. Понимал: он может оказаться последним.

В ту, первую, ночь я не ждал возвращения Лории, не надеялся, не пытался тешить себя иллюзиями. Некоторые истории должны заканчиваться не начавшись – так правильнее. Без боли и разочарований.

После того как мы расстались, умудрившись заниматься любовью почти двое суток кряду, словно сумасшедшие, я вернулся в гостиницу на третий день... Не знаю, зачем. Ноги сами привели. Захотелось побыть немного в месте, с которым столь многое оказалось связано.

Я не ждал, не верил, не надеялся. Просто жаждал окунуться в собственные воспоминания, постоять... Но когда открыл дверь и увидел Лорию, прирос к порогу, забыв как двигаться. Замер, вплавившись пальцами в косяк.

Алиссин стоял у окна, среди развевающегося шёлка длинных занавесей, и глядел на солнце снаружи – на противоположной стороне мира, – не решаясь сделать шаг, выйти к свету, разрушить очарование памяти.

Опечаленный клинок, мучительно пытающийся вспомнить, существуют ли для него ножны; сумрачный рыцарь, не понимающий, зачем он здесь. Сны проходят с рассветом, туман рассеивается, люди закрывают за собой дверь и не смотрят назад.

Лория услышал шум, развернулся порывисто. Застывшая пауза, дуэль глазами – в несколько секунд, а затем – резко сокращающееся расстояние, четыре стремительных шага, рассекших комнату от окна до двери. Лория без слов сгрёб меня на себя, рывком прижал к груди, заставляя встать на цыпочки:

– Мишель!

Решительно вздёрнул, подхватывая под колени, не спрашивая разрешения, наплевав, как это будет воспринято. Поднял на руки, превращая в продолжение собственного тела. Исключительный симбиоз двоих, который показался настолько естественным, закономерным и логичным, что глупо представлялось разъединяться или что-то говорить.

Не знаю, означало это согласие или просто новую отсрочку неизбежного. Алиссин ничего не произнес, но мне хватило и жеста, немого признания. Предложения встречаться и быть вместе, которое он не озвучил, но собирался исполнить.

***

Мы создавали наши отношения вместе. Приходилось осторожничать, очень осторожничать и лгать. Можно сказать, что в жизни всё возможно объяснить, всё возможно понять, выдвинуть вперёд благородные девизы о том, что любовь выше всего, что она мудрее, обладает пониманием и великодушием, но... Это наивно.

В реальности, на самом деле, всё абсолютно, совершенно и далеко не так. Не всегда люди лгут оттого, что у них нет выбора... Иногда они обманывают не из инстинкта самосохранения, а потому что берегут своих любимых, не желая причинить им боль.

Но единственное, что неизменно: ложь всегда остаётся ложью. Когда-нибудь обман может открыться, и тогда рухнет абсолютно всё. И тогда одна маленькая ложь сумеет уничтожит огромную башню отношений, потому что нельзя отношения строить на недоверии.

После этого хочется задать вопрос: что было настоящим? Но ты понимаешь, что вера уничтожена и, возможно, настоящего не было вовсе. Только то, что ты себе придумал сам...

Можно начать искать правду и вытаскивать демонов на поверхность, но обычно люди опаздывают... Отношения рушатся. Один маленький камешек лжи, ничего не значащий пустячок...

***

Наши отношения выстраивались скалами фальши.

Было противно понимать, что среди всех этих булыжников Лория пытался говорить правду – насколько мог себе позволить. Благородные рыцари святого ордена не лгут – они просто не договаривают.

Лория не стал скрывать, что он рыцарь ордена – просто умолчал о несущественном. Например, о том, что он ставленник тайной инквизиции, или о том, что Алиссина Лории не существует. И его настоящее имя, как и жизнь, и весь тот мир, к которому он принадлежал, – навсегда останутся тайной, ибо эту информацию он не имел права разглашать. Да и не мог, по сути. Сожалел, что не рассказал сразу, но же знал, что всё затянется и парень, подцепленный на улице, случайная связь – превратится в нечто большее, гораздо большее, чем он мог себе позволить.

Вот и я, обдумав и взвесив всё, умолчал о несущественном. О том, что я ведьмаче. Так кто из нас виноват больше? Мы оба – лгали.

Однако мне, в отличие от него, разоблачение грозило смертью: в лучшем случае – в бою, в худшем... Худшего не будет. Я к тому времени был достаточно обучен, чтобы смочь оборвать собственную жизнь в любой момент, когда ситуация станет безвыходной.

***

Отношения с инквизитором заставляли осторожничать и беречься в бою. Я боялся получать раны. Мы, ведьмаче, исцеляемся быстрее людей – процессы регенерации ускорены – но излечение происходит не по волшебству, не по мановению магии. Для восстановления требуется время, а на убирание шрамов и вовсе могут уйти месяцы, а то и годы.

Объяснить что-то Алиссину и придумать убедительную причину для разлуки я окажусь не в состоянии. Лория слишком опытный рубака – скормить ему подобную ложь невозможно. Настоящий профессионал с одного взгляда способен определить и как получена рана, и каким оружием ее нанесли... иногда.

Сбитые костяшки моих пальцев и загрубевшие ладони вызывали вопросы. Лория целовал мне руки, смотрел, задумчиво примериваясь, прищуриваясь. Он не спрашивал, но становилось понятно, как переводится этот взгляд.

Мишель, ты ничего не хочешь рассказать?

Нет, ничего.

В этом отношении ему было гораздо проще. Лория не скрывал, что он рыцарь ордена и принимает участие в боевых операциях; просто немного искажал направление и масштабы деятельности.

Совершив признание, Алиссин ждал реакции – как нашкодивший мальчишка, решившийся сообщить родителям о том, что свалил на фронт. Реакция Мишеля приятно погрела самолюбие инквизитора. Мишель благоговейно таращил на героя глаза, ахал, изумлялся и сыпал перемешанными с беспокойством восторгами. Моя едкость попыталась раскрутить молчуна Алисси за язык, но инквизитор не поддался на провокацию.

Наивному парнишке Биару не стоило знать о делах собственного любовника. Он же мог испугаться, понять, насколько опасна подобная связь, дать задний ход. Спустя несколько месяцев Лория помыслить не мог о расставании. Наоборот, мучительно продумывал способ развить и перевести отношения на новый уровень. Вот только, как и куда – он пока не мог определиться.

Инквизиторов боялись. Церковники были страшной и грозной силой, заставляющей светскую власть считаться с собой. Под прикрытием расправы над ведьмаче уничтожали любое инакомыслие, избавлялись от неугодных. Заручившись поддержкой короля и пользуясь невежеством простого люда, инквизиция безнаказанно творила откровенный произвол.

Любой человек мог оказаться на костре по обвинению в колдовстве. Имущество еретика изымалось в пользу церкви и королевской казны. Сила и власть церкви наводили ужас не только на простой люд, но и на аристократию, впрочем, быстро смекнувшую, чью сторону нужно принять.

Официально инквизиция, будучи институтом власти, имела дело только с запрещенной магией и не вмешивалась в мирские дела. Неофициально... Иллария использовала магов в своих интересах. Орден рыцарей света и богини-праматери стал одной из первых тайных организаций, собирающих под свои знамёна детей ведьмаче. Святые отцы промывали им мозги идеологией, воспитывая идеальное оружие – инквизиторов-ведьмаче, таких же убийц, какими были и сами.

Церковники выступали как слуги божии, защитники религии и короля, однако шило в мешке не утаить. По стране ходили слухи, становясь всё более явными. В жилах многих инквизиторов текла проклятая кровь, и не сила божия, а бесовской дар позволял церкви творить чудеса.

Но правда никогда не выплывет на поверхность. Любая капля этой правды превратится в спичку, способную разжечь пожар, пошатнёт устои существующих законов. Терпению народа давно наступил конец, и требовался лишь повод, толчок, сильный лидер, способный повести за собой, – чтобы рухнуло абсолютно всё. И воцарился бы хаос.

Именно для этого магистру понадобилась книга пророчицы Гунари. Исследовав феномен кланов ведьмаче, она убедительно доказала связь и нашла ответы. Я проиграл схватку Лории. Книга, способная вызвать тот самый пожар, оказалась в Илларии. И вместо того чтобы исправить ситуацию и вернуть артефакт, я нежился в объятиях Алиссина, радуясь тому, что он молчун и совершенно нелюбопытен.

***

Лория проявлял интерес к жизни Мишеля, однако, заметив нежелание делиться подробностями, не задавал лишних вопросов, справедливо полагая, что малыш Биар сам расскажет всё, что сочтёт нужным. Большего не и требовалось. Инквизитор не был готов к откровениям сам и не имел права ждать их в ответ.

Не знаю, огорчало меня или радовало такое отсутствие внимания со стороны Алисси. С одной стороны, это было весьма удобно, с другой – Лория давал понять, что дверь открыта. При желании уйти Алиссин спокойно отойдёт в сторону, не станет выяснять отношений, пытаться удержать или узнать причину, и точно так же исчезнет сам, просто не вернувшись однажды вечером.

Мы позволили себе жить во сне нашей любви, а сны рано или поздно заканчиваются, начинается реальность. Я понимал. Но мне и в голову не приходило, что наши отношения могут закончиться совсем по иной причине. Что я, оказавшись в собственной ловушке, сам стану причиной разрыва и не сумею придумать выход.

========== Глава 7. Разлука ==========

        Я исчез на полтора месяца. Повёл себя очень глупо в бою. Уверенный в собственной непобедимости, схлестнулся с пятью магами одновременно, за что и был жестоко наказан. Бой я выиграл, но какой ценой?

Меня так измордовали, что, окажись я обычным человеком, отдал бы душу на месте; а при условии, что сумел бы выжить, десятки шрамов – больших и не очень – до самой смерти остались бы мне напоминанием о безрассудной и самонадеянности.

Мне раскроили лицо, едва не выбив глаз. Раздробили ключицу. Почти месяц ушел на то, чтобы излечиться с помощью собственных сил и милосердной магии магистра, пославшего в преисподнюю лекарей и самолично менявшего мне повязки и поправлявшего заклинания.

Лёжа на узкой койке в своей комнатушке (четыре стены, потолок и выходящее на улицу окно – вот и все развлечения), я смотрел на синее небо и лучик солнца, крадущийся по стене; думал о том, что, может быть, всё происходящее – правильно. По-своему закономерно, по-своему справедливо.

Станет ли Лория ждать меня столь долго – не зная причин, сходя с ума от беспокойства, или посчитает это ответом Мишеля? Предполагая такой исход, я однажды сказал Лории, что пойму, если он не придёт. Некоторые вещи лучше оставлять как есть – без оправданий и объяснений. Услышать правду бывает мерзко. Наверное, для себя я хочу того же.

Лория кивнул, а потом спросил:

– Уверен?

Я ответил:

– Нет. Предпочту правду, какой бы горькой она для меня ни оказалась.

– Любой человек выберет правду, это естественно, – отозвался Лория, медля на пороге.

Он собирался уходить, когда я завёл этот разговор, решив приберечь до последнего. Некоторые вещи лучше постигать в одиночестве.

– Любопытство – не порок. – Я легкомысленно хмыкнул.

– Любознательность – не порок, а любопытство – глупость. – Мой рыцарь не остался в долгу, поймав запущенную в него подушку. – К чему этот разговор, Мишель? Я надоел тебе?

Лория вёл себя шутливо, но в тёмных глазах читалось скрытое напряжение. Я покачал головой; солгал естественно и легко, словно воды попил:

– Нет. Просто боюсь, что ты от меня устанешь. Мне кажется, лучше, когда так. Без объяснений.

– Секс – не повод для знакомства? – На секунду Лория как будто утратил невозмутимость, и ирония стала болезненной – но лишь на секунду.

– Глупости придумываешь.

Инквизитор фыркнул, вернув подушку, и следом вернулся сам, поведав между поцелуями, что я – бессовестный манипулятор. Верчу им, как заблагорассудится, но при этом у меня хватает наглости прикидываться бедненьким котёночком и давить на жалость.

Я, честно, выпал от этого заявления, особенно после утверждения о том, что Алиссина подобным не проймёшь. Давление мой рыцарь предпочитает совсем на другие места, и, наверное, ему стоит мне это убедительно доказать, раз уж я настолько в нём сомневаюсь, что изобретаю предлоги для расставания на ровном месте, без причин.

– Ты боишься, Мишель?

Лория мог расплавить меня глазами, не прикоснувшись. Всё внутри трепетало, замирало и переворачивалось с ног на голову. Я сам тянулся к нему безотчётно. Вот и сейчас: – стоило Алиссину оказаться рядом, и я втёрся в него, увлекая на себя, заставляя оказаться снизу; перекатился, оседлав бёдра, ощущая свою короткую маленькую власть, и поёрзал, дразня.

Он прикрыл глаза, бросив один жаркий взгляд из-под ресниц, слегка приоткрыв губы, проводя ладонью по рёбрам; и меня кинуло в омут расплавленной лавы желания. Не хотелось сдаваться – хотелось позволить себе держать это чувство пальцами. Воздух между нами пел, невидимая музыка звучала, рождаясь сама по себе.

Всё заходит слишком далеко. Становится серьёзным...

Я коснулся пальцами губ Лории, обводя по контуру, скользя ниже. Позволяя своим ладоням бездумно рисовать рельеф чужого тела, забираться под одежду, выпростав рубаху из пояса, наслаждаться каждым прикосновением к мускулистой груди и прессу.

Он собирался уходить, но я опять умудрился остановить его. Действительно, манипулятор. Но я же не виноват, что он так охотно манипулируется. Алиссин тихо зарычал. Несколько прикосновений – и стояк у него просто каменный...

– А ты разве нет?

Я подключил губы, покрывая живот поцелуями, потянул завязки штанов, освобождая рвущуюся наружу плоть, решив помочь по-быстрому.

– Нет...

Лория не мог говорить – кусал губы, тихо постанывая, – но сумел выдержать, не сдаваясь пелене наслаждения.

– Я с самого начала...

Он перехватил инициативу, перекатываясь, распиная меня под собой.

– ... был с тобой... серьёзен.

Рваный ритм движений, стучащий пульс в ушах. Сладко терзающие губы, ведущие свой собственный диалог в танце языков. Сквозняк, летящий шёлком зелёных занавесей.

– Не будем загадывать, котёнок, – заявил Алиссин перед уходом. – Не в этом направлении.

– Время покажет, – отозвался я. И заработал глубокий, благодарный поцелуй. Умение понимать его с полуслова инквизитор во мне определённо ценил. Окажись мы по одну сторону баррикад, могли бы стать идеальными партнерами и напарниками.

Всё рухнуло в один миг.

Я бросил Лорию. Вышел из наших отношений первым.

Мысль о разлуке невыносима, но неизбежна и неумолима, как время, сжигающее наши дни. Я продолжу любить, а он...

Бесполезные мысли. Думать об этом – болеть, травиться собственной желчью...

Я болел и травился. Бессилием, беспомощностью, невозможностью объясниться и объяснить. Закрывал глаза и открывал снова, пытаясь выбросить мысли из головы; учился жить днями безразличного бездумья, а по ночам... он снился мне. И я звал его, пытаясь оправдаться, просил понять.

Один раз мне приснилось, что Лория стоит напротив, а между нами всё кончено... Тусклая, страшная пустота. Я произношу слова, и они падают в чужую пропасть, но не достигают дна. Алиссин не безжалостен, просто там – в моём сне – он меня не любит. Какая-то часть меня продолжает мучительно сомневаться в этом и видит сны – сны, в которых Алиссин Лория уходит от меня, расписавшись сухим раздражённым безразличием.

– Пусть так... пусть так, – шепчу я и понимаю, что захлёбываюсь словами, слезами.

Слёзы похожи на крупный горох: катятся по щекам, срываясь вниз, впитываются в одежду.

– Пусть так... но пожалуйста... раз всё так... если всё...

Я не знаю, что ему сказать. Что предложить, что отдать. Или что взять на память, когда ему всё это неважно. Всё связанное со мной – больше не важно... А внутри начинает расползаться смертельная, всеуничтожающая пустота...

Во сне я стою на крыше храма. Внизу – многоликий город, а я понимаю: жить больше незачем. Нет смысла, нет цели, нет ничего. Лория ушёл и вырвал меня из жизни смятой страничкой серой книги, которая больше не имеет значения...

Она никому не нужна. Выдержать чужое безразличие...

Слёзы, градом льющиеся из глаз... Собственные сбивчиво говорящие губы, горячая мольба без слов.

– Алисси, пожалуйста... Пожалуйста, Алиссин...

Я не умею говорить. Мучительно, страшно не умею. В нужный момент не в состоянии самого себя выдрать из себя настоящего. Найти именно те, самые нужные, слова, чтобы донести то, что на душе. Я молчу. Это страшно, самоубийственно, но я молчу, продолжаю молчать, не в силах исторгнуть из себя ни единого звука; а в глазах кровью умываются небеса.

– Алиссин, ты же умный, придумай что-нибудь!!!

Я не говорю ни одного из этих слов. Всё, что могло спасти меня во мне... Всё, что могло спасти его... Всё, что могло спасти нас... Я не сказал ни единого слова...

– Пусть так... пусть будет так... – единственное, что срывается с губ. Но тогда... мне нечего ему предложить – ни взять, ни отдать, ни остаться.

Лория разворачивается и уходит в пустоту.

– Ты лгал мне, Рем! Ведьмаче! – Единственное слово – приговор...

Я проснулся, выкрикивая имя Лории, звал, протягивая руки. Потом долго лежал, просто лежал, понимая странную вещь: впервые в жизни я подумал о том, что понимаю людей, убивающих себя. Раньше я их осуждал, думал, что так нельзя... Но вот впервые понял: можно. Пустота оказалась невыносимой.

Во сне, в своём сне, я бросился вниз. Не потому что хотел умереть – потому что не мог жить... Хотел, но не мог. Без него жить во сне мне стало незачем.

Я смотрел в проём окна и считал золотистые пылинки, кружащиеся в воздухе... Моя боль не имела смысла. Просто... жила сама по себе. Я старался не думать о Лории, не ковырять рану.

Приходил магистр – приносил еду, питьё, делал перевязки, рассказывал о новостях. Наргис уехал, отосланный с поручениями, а кроме него развлекать меня было некому. Да и не требовалось, по определению. Оставался Гавейн – вечный, незыблемый, похожий на несокрушимый старый дуб, что скрывает свою огромную мощь под неказистой корой.

Визиты магистра не были чем-то из ряда вон выходящим. Старик частенько ухаживал за нами лично, отсылая прочь слуг и лекарей. Находил время для каждого, знал по именам, разговаривал. Обычно лечением несерьёзных ран занимались младшие знахари храма, но магистр никогда не гнушался помочь, а со мной у него были особые отношения; слабость и привязанность трудно объяснить. Возможно, я напоминал ему о жене, о тех днях, когда был ребёнком, бодро рассекая по двору храма, а она присматривала за мной. Кто знает? Раньше он не показывал доверительного отношения, да и сейчас ничем его не выдавал, но я рад был приходам Гавейна. Присутствие магистра привносило успокоение в потревоженный рой мыслей, придавало ясность рассудку.

Последний оставшийся в живых ведьмаче из клана Сильвермэйн. Люди забыли об этой легенде, а со временем её начал забывать и я сам, хотя по-настоящему мне не позволяли забыть. Я немало сил приложил, чтобы расплатиться с кланом и отдельно – с магистром Гавейном, но знал: этот долг никогда не будет погашен.

Магистр не говорил со мной об этом, не позволял себе даже словом обмолвиться, но иногда я ловил выражение его глаз… с горечью понимая, что здоровье Эвей подорвала вовсе не простуда, не северные ветры храма. Пытаясь меня излечить, она использовала резерв, и это надломило её, а северный ветер – просто не пожалел, вызвав болезнь, червяком подточившую ослабшее здоровье. Ни целебные травы, ни заклинания Гавейна не смогли ей помочь. Старость неумолима. Пришёл и её срок.

Служба в храме раньше не представлялась тягостной. Иной судьбы для себя я не мыслил, а случись освободиться – идти было бы некуда. Я умел убивать, многое знал, но почти все мои знания и навыки были посвящены искусству приносить смерть. Раньше я мерил будущее желанием отомстить и никогда не задумывался над тем, что будет после, – когда получится осуществить задуманное. Скорее всего, так и останусь здесь – в единственном месте, где мои способности по-настоящему востребованы.

Я числился одним из лучших бойцов, выдерживая по двадцать схваток без отдыха. Раньше одноглазый демон Гин непременно постарался бы это оспорить, но, кажется, и он постарел, утратил былую ожесточённость и браваду – теперь Гин любил посидеть на солнышке, о чём-то шушукаясь с Белой госпожой. До самого последнего момента она отказывалась верить в смерть Канто, а когда осознала – что-то словно надломилось и в ней. Белая госпожа всегда казалась молчаливой тенью, но раньше – особенно в присутствии Айгуры – позволяла себе сыпать насмешками и шпильками… Теперь эта забава потеряла смысл, и она – утратила к ней вкус.

Я никогда прежде не знал любви, не ведал власти этой беспощадной испепеляющей силы, но впервые, глядя на Белую госпожу, познал преданность. Она единственная никогда не забывала навещать его могилу. Приходила в дом мёртвых, долгими минутами смотрела на урну с его прахом… А потом урна пропала. Поговаривали, её украла Белая госпожа, без позволения поставив в своей комнате. Он не мог принадлежать ей живым, и она забрала его мёртвым. Магистр Гавейн никак на это не отреагировал. Он редко позволял себе эмоции, а если случались жалобы, прикидывался глухим… Плохо знающие его люди могли бы счесть Гавейна выжившим из ума стариком, но в храме никто не обманывался внешней безобидностью.

Раньше мы с Наргисом частенько позволяли себе позубоскалить насчёт Белой госпожи. Никто не любил её. Она великолепно справлялась со своей работой, но мы считали её сумасшедшей. Впрочем, то же можно было отнести о любом из нас. Но с недавних пор поведение Белой госпожи перестало казаться мне смешным. Чужая боль познаётся в сравнении со своей собственной, особенно если живёт глубоко в сердце, запрятанная от всех, сокрытая печатью молчания. Ты никогда не сможешь о ней рассказать, потому что среди живущих с тобой под одной крышей никогда не найдётся понимания.