Текст книги "Второй шанс (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Но именно мои руки стискивают рукоять катаны, именно они заносят ее для решающего удара, и именно благодаря им лезвие со свистом рассекает воздух, чтобы в следующее мгновение легко, словно щепку перерубить, отделить голову от туловища.

Отлетает, по инерции катится еще немного, а тело замирает с бьющими вверх струйками крови из перерезанных артерий. Падает.

Расползается багровая жидкость, все ближе подбирается к моим ступням, словно жаждет коснуться меня, настигнуть.

Пячусь. Ноги ватные. Дрожащими пальцами поднимаю с пола ранее отброшенные ножны.

Взгляд касается багровых разводов на стали, и я, чуть помедлив, возвращаюсь назад, чтобы обтереть оружие об одежду обезглавленного тела.

Ничего не чувствую.

Ни жалости, ни раскаянья…

Лишь бездна холодного презрения.

Разве мог этот жалкий кусок мяса стать королем мертвого города? Нет. Только ты – ночной ужас Тошимы.

Но отчего-то шатает, тошнота подкатывает, стоит мне миновать первый десяток ступенек. Почему– то теперь, когда все кончено, мне страшно посмотреть вниз.

Пальцы стискивают гладкие ножны. Еще пару шагов, и предо мной длинный освещенный коридор. Останавливаюсь, замираю на мгновение, чтобы пульс, подскочивший было, успокоился.

Сглатываю. В глаза тут же бросаются забрызганные багровой жидкостью стены, куски тел и свисающие с ближайшего ко мне светильника внутренности.

Взгляд скользит по ковролину, касается обшивки, перескакивает на потолок… и там засохшие бурые пятна.

Словно тащили что-то. След обрывается. Перевожу взгляд ниже, и еще пара засохших кусков мяса у стены, ошметки черной ткани, стоящей колом от пропитавшей ее крови.

И ряд дверей. Кажется, совсем недавно я истерически дергал каждую, пытаясь отыскать выход.

Иду вперед, на мгновение замирая на месте после каждого шага.

Первая дверь.

Миную ее быстро, едва задержавшись взглядом на блестящей круглой ручке.

Вторая.

Ободрана, но так, словно царапали ее сверху, свисая откуда-то с потолка. Оторванные куски полировки, а внизу, на длинном ворсе, куски плоти и, кажется, чьи-то пальцы.

Третья…

Останавливаюсь.

Прямо под ее порогом натекла огромная лужа. Алая. Но ни одного тела нет, замечаю только черный лакированный ботинок с блестящим носом, выглядывающий из-за статуи, удерживающей алебарду в своих мраморных ладонях.

Шаг вперед, пальцы сжимают ручку, но не спешат повернуть ее.

Выдох…

Щелчок замка…

– Почему так долго? Я уже думал…

Арбитро.

Поднимается мне навстречу из-за стола и тут же оседает обратно, в кресло, обитое алым бархатом. Совсем не меня ожидал увидеть?

Вжимается в спинку, а пальцы судорожно теребят ядовито-розовые перья боа, то и дело сбиваясь и пытаясь поправить галстук.

Наблюдаю.

А во рту горький привкус ненависти. Застарелой, прогорклой. Так всегда ненавидят старых врагов. Лишь свежая ненависть горячая и острая, но проходит время, и она выдыхается, становится пресной, подстывшей, как жировая пленка на поверхности бульона.

Но она есть. Не исчезла, не испарилась. И смесь удивления со страхом, плохо скрытым маской, меня радует, наполняет полным горечи предвкушением, предчувствием расплаты. Но… что останется после? Зияющая черная дыра внутри?

Арбитро берет себя в руки и, опираясь на стол, поднимается на ноги, мельком касается взглядом забившейся в угол псины и уже открыто улыбается мне. Так не показывают зубы даже любимым стоматологам, я бы сказал.

– Акира… Мальчик мой, ты наконец-то решил вернуться к папочке?

А вот и «бульон» закипел в раскаленном единственной фразой котле моего сознания. А вместе с тем понимаю, что мне… страшно.

Но это не парализующий ужас, это лишь глубокая неприязнь, замешанная на отвращении.

Шаг вперед, и нихонто почти покидает ножны.

– Ты хочешь знать, мой мальчик?

Замираю, так и не обнажив лезвие.

Знать… Что? Вот дьявол! Должно быть, этот невысказанный вопрос так и застыл на моем лице.

– О том, что было до приюта, до «Бластера»… Хочешь, Нуль-Николь?

Я никогда не держал в руках никаких музыкальных инструментов, но почему-то знаю, как рвутся туго натянутые струны. Именно с этим звуком оборвалась нить внутри.

Знал!

С самого начала знал!

В замешательстве… Этого ты и добивался! Чертов провокатор!

В замешательстве, но не настолько, чтобы подпустить тебя ближе, чем на два метра. Предупреждающий лязг катаны останавливает его у стола, прямо рядом с открытым кейсом. На этот раз – белым.

Небрежно поворачивается ко мне спиной, щелкает нехитрая застежка.

– Знаешь, для чего ты был создан?

Сжимает алую капсулу, снова поворачиваясь ко мне лицом. Подносит ее к глазам, разглядывает на свету.

Улыбается, даже тепло, вот только не греет.

Отталкивается от стола и делает шаг в мою сторону. Отступаю, удерживая катану на уровне груди, в любой момент готовый откинуть ножны.

– Ты лишь часть эксперимента по соз…

– Заткнись!

Звон стали. Больше не мешкаю. Хватит с меня. Хватит. Не хочу я знать всего этого дерьма!

Отшатывается назад, забегает за стол, замирает за креслом, побелевшими пальцами стискивая спинку.

– А-а-аки-ира… Ты не понимаешь!

Голос становится писклявым, проскакивают истерические нотки, а эмоции, которые он пытается сдержать, так и рвутся наружу.

Сглатываю, стискивая блестящие саи в левой руке. Еще шаг, и… голубые глаза наполняет такой ужас, что не скрыть даже под маской.

Уголок рта дергается, ползет вверх, превращая выражение лица в перекошенную гримасу.

Что за…?!

За спиной…

Чувствую себя идиотом, запоздало понимая, что за моей спиной пустой коридор с невесть чем, бегающим по потолку.

Да ты просто гениален, Акира, блять.

Или же… всего лишь уловка хитрого масочника?

Взмокшая ладонь удобнее перехватывает рукоять катаны.

Уже было дергаюсь вправо, чтобы развернуться и…

Хватают за плечо, грубо толкая вперед, и перехватывают поперек туловища другой рукой, тесно прижимая к вздымающейся грудной клетке за спиной.

Длинные пальцы тут же сжимают рукоять поверх моих пальцев, блокируя любое движение кистью.

Вот только… и не нужно этого.

Мне не нужно даже оборачиваться – слишком красноречив ужас, застывший в стеклянных глазах Арбитро.

Слишком теплая ладонь накрывает мои пальцы. Слишком пусто становится внутри.

– Что-то ты быстро, а я-то уже надеялся…

Усмешка, знакомая до почечных колик.

Отпускает кисть, чтобы больно вцепиться пальцами в подбородок и запрокинуть мою голову назад.

Наклоняется. Влажные прядки щекочут лицо.

Тянет выше, и я послушно выгибаю шею, приподнимаясь на носках. Алые глаза смотрят как всегда насмешливо, а с холодных резных скул стекает влага.

– Не заслужил ты...

Мой взгляд тут же скользит ниже, замирает на тонких губах, изогнутых в презрительной насмешке. Ну да, куда же мы без этого.

– Чего не заслужил? – выдыхаю негромко, только лишь затем, чтобы поддержать наш маленький ритуал.

– Сво…

Да подавись ты своей свободой!

Тянусь выше и сам целую, буквально вгрызаясь в холодные твердые губы. Шея тут же начинает противно ныть. Плевать!

На все плевать! На замершего шокированным сусликом Битро, на тварей, задорно бегающих по коридорам белого дома в поисках хавчика, на сильные пальцы, которые стискивают мои ребра так, словно пытаются промять их внутрь.

Почему мне так нравится целовать тебя?

Или мне просто нравится, что ты все же соблаговолил притащить свою задницу и теперь стоишь рядом?

А губы совсем не нежные, как и мои, впрочем.

Еще один своеобразный ритуал: попробовать друг друга; вспомнить, каково это, когда все и сразу, когда язык щекочет нёбо, а зубы чуть прикусывают нежную кожу губ, втягивая их в рот по очереди, посасывая, избегая моих укусов и языка.

Нарочно помедлить немного…

Пальцы до боли стискивают челюсть, вынуждая шире открыть рот. Подчиняюсь, чтобы тут же укусить, в отместку за горячий язык, скользнувший в мой рот почти до самой глотки.

И снова… пока воздуха хватит.

А дальше судорожно задыхаться, спиной втиснувшись как можно плотнее в удерживающее тело. Затылок ложится на узкое плечо, понемногу уходит тягучая боль, сковавшая шею.

– И я скучал по тебе, – негромко проговариваю в пустоту. Взгляд останавливается на Арбитро.

– Шики… – неловко давит из себя он, нервно пережевывая губами воздух. Напуган. Белая маска не скрывает застывшей гримасы на его лице. Пытается справиться с собой, но… лишь тихий лепет.

Делаю шаг вперед, дергают назад и тут же выдирают катану из пальцев.

– Эй!

– Не твое – не трогай.

Ублюдочная ты сука! Она уже и не твоя! Но разве попрешь против паровоза? Даже сейчас он найдет минутку, чтобы показать мне, кто тут главный, а кто так – мимо пробегал.

Ненавижу!

– Прекрати, нет времени на твои истерики.

Мои, значит?!

Открываю было рот, чтобы возмутиться, но тут же захлопываюсь, потому что затылок прижигает злая, до ужаса знакомая ухмылка.

Так «доброжелательно» он улыбается лишь смертникам. И я знаю, на кого направлен ледяной, опаливший и меня взгляд.

– Шики… Это все… одно огромное недоразумение…

Знаю, даже не слушает, ищет что-то взглядом. Находит.

– Не прячься, иди сюда, Кау.

Обманчиво ласковый тон. Мурашки, то и дело скользившие по позвоночнику, смывает волной ледяного пота.

– Ну же… Ты хочешь помочь папочке?

И мальчишка ползет, – ползет, шурша высокими латексными сапогами по ворсу ковра, чуть мешкает, оборачивается к папочке и замирает у моих ног.

Садится, выжидающе уставившись на Шики из-под маски. Тот, наконец-то перестав сжимать мою талию, треплет его по голове, ласково перебирая белые прядки.

Я… я, кажется, начинаю понимать, и от этого ужас волной накрывает по самую макушку. Ты же не…

– Ты любишь папочку, Ину?

Слепой мальчишка кивает, а мне почему-то хочется выть. Не надо! Не так! Не используй его! Ребенок… всего лишь маленький искалеченный ребенок. Шики…

И ни слова вслух. Я не боюсь перечить тебе, давно уже нет, но… не могу выдавить из себя ни звука, беспомощно привалившись к твоему плечу.

– Тогда подай мне парочку тех прекрасных красных ампул со стола. Не бойся, папочка не рассердится.

Мальчик отползает, а я, не отрываясь, слежу за Арбитро. Он – серый, все также прячется за креслом, не решаясь сдвинуться вперед хотя бы на шаг, и уже не скрывает перекосившего его ужаса. Сейчас, как и я, не может отвести взгляда от тонких пальцев, сжимающих капсулы с плещущимся райном. Капсулы, которые только что в руку Шики вложили маленькие пальчики, затянутые в латекс.

Перекатывает их на ладони, позволяя сталкиваться с негромким звоном. Изучает пару секунд, а после переводит взгляд на послушного, словно собака, замершего у его ног ребенка.

Словно… Но разве он – человек? Это маленькое покалеченное существо?

Сломленное, искореженное… С ужасом понимаю, что вижу в нем себя. Того себя, которым мне пришлось бы стать, не…

– Открой рот, будь умницей.

Передергивает. Кровь отливает от лица.

Послушно размыкаются розовые губы. Надсадный хруст стеклянных стенок одной из ампул, и тонкая алая струйка оседает на этих губах и маленьком язычке.

Первая доза. Затем еще одна…

Кау вздрагивает, скулит, ладошками закрывает лицо.

– Встань.

Уже приказ, нет больше того вкрадчивого, ласкового голоса.

Шатаясь, мальчишка поднимается на ноги.

Звон стали, и на моей куртке оседают алые капли. Нихонто прошило его насквозь, вспарывая живот и двигаясь выше, по грудной клетке. Хруст ребер.

Помедлив, словно застыв на секунду, падает. Заваливается назад, как неуклюжая тряпичная кукла, падает прямо в объятия подоспевшего горячо любимого папочки.

Насмешливый, всегда лукавый масочник у ног короля.

Лезвие касается его лица, срезая маску.

Кристально чистый, засахарившийся ужас.

Он кажется мне куда старше, чем раньше: сетка глубоких морщин у широко распахнутых голубых глаз, темные залегшие тени на веках… Нет больше Арбитро.

А нихонто совсем близко, касается когда-то идеального белого костюма, сейчас запачканного кровью его идеального дитя.

Ожидает еще одного удара, но нет. Лезвие плашмя касается ткани, оставляя на ней следы крови. Теплая ладонь мельком касается моих пальцев, забирая саи.

Движение. Мертвый мальчишка выгибается дугой на руках папочки.

– Ты же хотел сделать его идеальным, – напоследок небрежно бросает Шики, прежде чем вытолкать меня из кабинета и захлопнуть дверь.

Алебарда, позаимствованная у статуи, распоркой становится между дверью и стеной.

Я все еще не могу отделаться от наваждения. Как в тумане.

Покачав головой, бросаюсь за Шики, шагающим по коридору, и уже у самой лестницы, переступив несколько первых ступенек, я слышу полный боли и ужаса крик.

***

Первое, что я вижу, остановившись на середине винтовой лестницы, – это настежь распахнутые двери. После в глаза бросаются движения внизу, а точнее – пять или шесть тел, рвущих на куски то, что еще полчаса назад было «Королем Игуры».

Урчат, отталкивая друг друга мягкими пальцами, покореженными тленом, пытаясь отодрать кусок плоти побольше.

Кривит. Взгляд касается кожаной куртки, хозяин которой замер на пару ступенек ниже меня.

– Шики…

Оборачивается. Становится жутко от его взгляда, полного… предвкушения. Пальцы нетерпеливо стискивают рукоять. Скрипят саи.

– Твою мать, что это ты собрался делать?! – негромко шиплю, чтобы не привлекать внимание тварей снизу.

– Подержи-ка, – отвечает небрежно.

Что, блять, подержи?!

Перехватываю едва не перелетевшие через меня ножны.

Только не говори, что… Придурок.

Звук шагов звонко разлетается по пустому холлу.

Спускается вниз, я же, безоружный, в растерянности замираю посреди лестницы. Наблюдать – все, что мне остается.

Утробный стон. Новая цель замечена.

Относительно свежий недотруп, сохранивший часть кожи и лицевых мышц, резво вскакивает на ноги и устремляется к новой добыче. Вкусной… и очень зубастой.

«Большая пиранья».

Ухмыляюсь своим мыслям.

Взмах катаны, презрительное «мусор» сквозь стиснутые зубы. Усмешка, адресованная мне. Пируэт. Тело шлепается на каменный пол, привлекая внимание остальных нелюдей, облепивших остатки трупа.

А дальше всё, как один сплошной танец – страшный, кровавый, с отлетающими в сторону отсеченными конечностями.

Держишь дистанцию, подпуская лишь для того, чтобы промять очередной гнилой череп или перерубить позвоночник.

Отвратительный запах мертвечины расползается по холлу, заставляет задерживать дыхание, иначе не побороть подступившую к горлу тошноту.

Еще трое у дверей.

Тут же бросаются на «жертву». Первый откинут к постаменту, второму вынесло челюсть ударом локтя, а третий неуклюже плюхнулся на пол с раскуроченной грудной клеткой и выпирающим обломком сломанного позвоночника прямо под ноги королю.

Парочка… сзади.

– Эй!

Оборачивается на мой крик, стаскивая прилипшего было со спины недонарка.

Росчерк…

Лишь еще одна замершая кукла с истекшим сроком годности.

Не торопится, словно рисуется, расчленяя одного за другим.

Или же все дело в катане?

Сейчас длинное лезвие кажется продолжением его руки, лежит как влитое.

Широкий замах, рубящий удар, и податливое, рыхлое тело рассечено от ключицы до бедра. Наискось.

Падает, но упорно продолжает ползти вперед, скрюченными пальцами цепляясь за шнуровку тяжелых ботинок, один из которых с хрустом опускается на его череп, давит, как гнилую тыкву, позволяя содержимому растечься по белому мрамору.

Последний.

И прежде чем покончить с раздувшимся телом, украшенным россыпью трупных пятен, с огрызком вместо правой руки, ты поворачиваешься ко мне.

Всего на секунду, короткая битва взглядов… твой – ехидный, алый, и мой, кажется, растерянный, против воли восхищенный.

И ты видишь, замечаешь это. А если нет, то почему твои губы расплываются в довольной ухмылке?

Вспыхиваю и отворачиваюсь. Лицо и шея покрываются алыми блямбами, и я понимаю: все это время я наблюдал за тобой как мальчишка с упавшей на пол челюстью.

Просто потому, что это ты, говнюк.

Самоуверенный, сильный и... красивый… урод.

Акира, твою мать!

Чей бы то ни был этот голос в моей голове, но заткнись, заткнись, заткнись!

– Принцесса сама спустится, или мне подняться?

Стоит посреди пустого холла и даже сейчас умудряется смотреть на меня сверху вниз, а по губам блуждает лёгкая задумчивая улыбка.

– Да иди ты, – фыркаю в ответ и быстро сбегаю вниз, поравнявшись с этим придурком. Швыряю ему ножны и, не задерживаясь, буквально убегаю в коридор, в котором ранее исчезли Рин и все остальные.

Не отстает. Четкие уверенные шаги прямо за спиной.

Молча…

Пара метров, и позади снова слышится шарканье, словно кто-то весьма упорный тащит за нами следом мешок, набитый чем-то влажным, проступающим через холщевую ткань.

Вздрагиваю.

Ладонь ложится на мое плечо, слегка стискивает, разворачивая меня в сторону одного из боковых ответвлений. Послушно поворачиваю и через пару метров утыкаюсь в широкую створчатую дверь с решетками на узких окошках.

Во рту так сухо, что язык прилип к нёбу.

Кажется, чувствую, как волосы шевелятся на затылке. Уже видел, видел эту дверь, был по ту сторону белых створок.

Ладонь ложится на ручку, самую обычную, алюминиевую, холодную… но пальцы отказываются повернуть.

Топот стертых ног все ближе. Нельзя мешкать. Нельзя, но что-то не пускает меня туда, что-то на границе подсознания вопит, требует свалить отсюда на хрен и забиться в угол. Угу… Вплоть до того радостного момента, как на моей заднице сомкнутся несколько десятков зубов, вываливающихся из сгнивших десен.

Но все же не я поворачиваю эту чертову ручку, это делает ладонь, сжавшая мои пальцы, и она же, обхватив меня поперек туловища, заталкивает в дверной проем.

Длинный коридор, белый в свете ламп, нещадно бьющих по глазам, и порядка двадцати палат с прозрачной стенкой из прочного стекла.

Ноги не держат, предательски сводит мышцы. Еще немного и…

– Мышонок, помоги мне.

Да все что угодно! Только выключи! Выключи долбаный, сковавший меня ужас.

Разворачиваюсь и как в тумане ковыляю к такому же, как и все здесь, блядско-белому столу, за которым когда-то восседала удравшая охрана, и вместе с тобой, навалившись всем весом на его гладкую поверхность, толкаю к двери.

Меньше метра остается, когда в решетку впиваются позеленевшие пальцы и начинают остервенело трясти ее, пытаясь вырвать.

Странно, но… меня это не пугает. Сейчас нет.

Не пугают вонючие останки, упорно продолжающие двигаться. Всего лишь куски плоти. И поэтому я с некой долей интереса изучаю эти самые тянущиеся ко мне пальцы, но вот незадача – решетка слишком плотная, и стальные сегменты просто режут плоть.

Глухой удар.

Массивный стол дрожит вместе с дверью.

Кажется, всё здание сотрясается от утробного воя, злого, голодного.

Так и хочется протянуть руку, чтобы алчущий моей крови рот открылся еще шире, безнадежно вгрызаясь в решетку, пачкая ее запекшейся кровью и цепляясь остатками зубов.

Кажется, я даже делаю это, ладонью тянусь к прутьям... и едва не падаю от мощной затрещины, после которой в ушах звенит. Горло тут же сдавливает, а в померкшем сознании мелькают алые пятна.

– Ты что творишь, маленький идиот?!

О... Отпустило. Видимо, хорошей оплеухи мне и не хватало, чтобы выбраться из своей раковины и перестать скулить.

Стряхиваю пальцы со своего горла, взглядом нахожу его глаза.

– Я в порядке.

– Да ну.

– Ну да. Шевелись, пока нас не сожрали.

Неопределенная усмешка в ответ, одна из сотни, каждая из которых имеет свой оттенок и интонацию. Иногда мне даже кажется, что ты по часу кривляешься перед зеркалом, отрабатывая некоторые из них.

Пф, Акира, что за бред?!

Злюсь на себя и толкаю его плечом, когда с преувеличенным энтузиазмом прохожу мимо, вглубь коридора, направляясь к единственной двери в противоположной стороне помещения.

Оглядываюсь по сторонам, взглядом натыкаясь на пустые, идеально чистые палаты с распахнутыми стеклянными дверцами.

Подождите-ка… В этой определенно кто-то есть…

Замираю примерно посередине, пытаясь разглядеть скрюченную фигурку в дальнем углу камеры. В этой единственной нет света…

– Ты там уснул?

Не отвечаю, продолжая вглядываться во мрак. Странное чувство наполняет меня, и имя этому чувству…

– Акира?

Дежавю.

Потому что стоило мне шагнуть еще ближе, как скрюченное тельце распрямляется и бросается на разделяющую нас прозрачную стену.

Инстинктивно отшатываюсь назад, прямо в обхватившие меня руки.

Стискиваю сжавшие меня на уровне груди кисти своими, продолжая полными ужаса глазами следить за беснующимся хилым тельцем за стеклом.

Я узнал ее.

Узнал темные спутанные волосы, узнал когда-то белое истрепавшееся платье, кисти с раскуроченными, поломанными пальцами, с торчащими белыми кончиками косточек…

Узнал белые, лишенные зрачков глаза.

Эта девочка…

Теперь мне не нужно искать объяснение внезапно нахлынувшему паническому ужасу, сковавшему все мое тело, стоило мне только переступить порог лаборатории. Теперь мне не нужно оборачиваться, чтобы взглядом наткнуться на пустую палату за спиной Шики. Я и так знаю, как она выглядит… выглядит изнутри.

Все то время, что я провел здесь, я видел ее. Каждый день, каждый гребаный час…

Именно она была первой, начальным этапом провального эксперимента папочки. Задолго до того, как вся эта гниль оказалась на улицах.

Скулы сводит. Я видел ее еще… ребенком. Живой.

Она улыбалась мне сквозь двойную стеклянную стену, слабо шевеля в воздухе тонкими пальчиками.

Грязные разводы на стекле, отпечатки разложившейся плоти.

Вот откуда ты пришла, девочка из моих кошмаров.

– Идем.

Сглатываю. Киваю, все еще продолжая до синяков стискивать теплое запястье. Отпускает, легонько отталкивая от себя. Выдыхаю, разжимая пальцы.

В последний раз касаюсь взглядом потрескавшегося распахнутого рта, темной заскорузлой кожи...

Не оглядываясь, пристально изучая взглядом носки собственных, порядком ободранных кроссовок, добираюсь до противоположной двери. Толкаю ее под дрожь ударопрочного стекла.

Невзрачный лестничный пролет, выложенный все той же отвратительной белой плиткой. Ненавижу белый. С этого момента ненавижу.

Теперь на этаж ниже.

Тот же коридор, вот только вместо стеклянных стен – обыкновенные пластиковые двери.

Обыкновенные… каждая – как окно в иной мир, полный непрекращающейся боли и вечной агонии. За каждой такой «безобидной» дверью – операционная.

Я не знаю. Не знаю, откуда мне это известно. И молю бога, что никогда и не вспомню. Хватит с меня.

Все также чеканишь шаг у меня за спиной, непринужденно, будто на прогулке, небрежно помахивая зачехленной катаной.

Чертовски спокоен. Как я сейчас благодарен тебе за это. Цепляюсь за ниточку твоей невозмутимости, пытаясь ухватить и себе тоже.

Не так много осталось, пара метров, и снова лестница.

Распахнутая дверь.

Пара грязных перчаток на полу.

Не смотри, не смотри, идиот! Не поворачивайся!

Проклятье…

Ноги как к полу приросли, а взгляд, как в замедленной съемке, скользит по светло-зеленой плитке хирургической комнаты. Приборы, предназначение которых мне неизвестно, отключены, словно спящие электронные монстры. Кажется, заметят меня и замигают многочисленными светодиодами, а черные толстые провода, опутавшие ножки хирургического стола, с цепкостью спрута обхватят мое тело, затащат, заботливо уложат прямо на хромированный стол, а белые безжизненные крепления на высоких бортиках надежно зафиксируют конечности. Не вырваться.

Взгляд цепляет блестящий ряд хирургических инструментов, разложенных на стерильном столике: скальпели, многочисленные ножнички, держатели и иглы…

От запаха хлорки голова кружится.

Уйти, уйти скорее.

С трудом отвожу взгляд от тошнотворно-зеленых квадратов, облицовывающих стены. Желудок предательски сжимается, все внутренности превратились в один большой ком.

Отворачиваюсь слишком уж резко, шею сводит от боли.

Ноги едва-едва слушаются. Чувствую себя так, словно за последние пару часов меня наспех разрезали и небрежно собрали снова, а после, решив, что этого мало, пропустили через мясорубку и уже из однородного фарша наспех склеили еще раз.

Чертовы двери. На ту, которая передо мной, наваливаюсь всем телом, вслепую нашаривая и поворачивая ручку.

Полумрак.

Наконец-то.

Всего одна лампочка едва дышит, и то едва-едва рассеивая тьму грязно-желтым светом.

Спускаюсь, шаркая, почти не отрывая ног от ступенек.

– Стой.

Ну надо же… А я, оказывается, вовсе и не один. Даже иронизировать нет никаких сил.

– Акира.

Замираю в самом низу покоцанной лестницы, собирая остатки самообладания в кучу. М-да… такой щепоткой даже косяк не забьешь.

Лампочка гаснет на долгие три секунды. Вздрагиваю.

– Рыбка боится остаться без света? – раздается прямо над ухом. И когда успел подкрасться так тихо? Голос низкий, бархатный… обволакивает. Хочется закрыть глаза и провалиться в него. Закутаться, как в плед, спрятаться с головой.

– Рыбка боится, что ты никогда не заткнешься, – вяло огрызаюсь только потому, что так надо, так привычно.

Снова темно. Совсем не сопротивляюсь рукам, сгребающим меня в охапку, притягивающим к себе.

Снова желтая вспышка. Жмурюсь, лицом прикасаясь к мягкому вороту водолазки. Чувствую, как ножны прижимаются к куртке.

Даже ты можешь быть человечным и чертовски теплым.

Становится немного легче, словно тень, стиснувшая было виски железным обручем, отступила.

– Не время спать, глупая мышка.

Улыбаюсь тебе в плечо. Давай сделаем вид, что я этого не слышал и по правилам не должен дерзить в ответ?

Шаг назад, ступня соскальзывает, и я, оступившись, падаю с последней ступени, спиной цепляя хлипкую, грязно-серую дверцу, непохожую на все предыдущие. Распахивается, надсадно ругаясь скрипом старых петель.

Совсем темно в этом сыром, холодном подвале.

Ан нет. У дальней стены мелькают два солнечных зайчика. Один из них, стремительно оторвавшись от стены, светит прямо мне в лицо.

– А еще дольше ты шариться не мог?! – недовольный вопль.

Рин.

***

Грязный кафель и местами обвалившийся высокий потолок, многочисленные черные провалы дверных проемов.

Помещение полукруглое, грязное. С затхлым, пропитанным то ли тиной, то ли гнилью воздухом.

Сыро.

Рин подпрыгивает и размахивает фонарем у дальней стенки. Подхожу ближе и вижу размытые белые силуэты. Маленькие, щуплые…

Так вот почему опустели палаты.

– Что за филиал детского сада?

Даже в полумраке видно, как мальчишка вздрагивает от звука низкого, вкрадчивого голоса, но быстро находится и отвечает:

– На хер иди, бездушная скотина.

– Я тоже снова рад видеть тебя, Рин.

– Ты серьезно?

– Разумеется, нет.

Слушаю весь этот ставший традицией бред краем уха, в полумраке пытаясь получше разглядеть замершие, сбившиеся в кучу субтильные тела.

Подростки.

Дергает.

– Эй, ты как, Акира? – Осторожно касается моего плеча Кеске.

– Нормально.

– Уверен?

Киваю в ответ. А что еще я могу сказать?

Друг, тем временем, исподлобья разглядывает Шики. Наверное, Кеске единственный, кто удивлен, что тот вернулся. Даже Мотоми, махнув мне рукой в качестве приветствия, отвесил такой же кивок головой Шики и не проронил ни слова.

– А как же твоя месть?

Прислушиваюсь, и не только я один – кажется, даже то и дело срывающиеся с мокрого потолка капли конденсата перестают падать.

– Это не твое дело, – негромко, но очень четко, не терпящим возражений тоном.

Интересно, а мне ты расскажешь? Ну, когда-нибудь, потом. В перспективе?

– Может, обойдемся без семейных сцен, мальчики? Шики, не хочешь покрутить это маленькое колесико? – Пожевывая зажатую в губах сигарету, Мотоми кивает на стальную дверь с огромным вентилем.

Подхожу ближе и замечаю сорванные пломбы, а чуть выше – глубокие царапины, явно оставленные багнаками. Вот только дверь заперта, а сам вентиль обзавелся обрамлением из рыжей ржавчины. Не похоже, что его открывали в последние пару лет как минимум.

Катана снова оказывается в моих руках, а черный призрак протискивается к двери сквозь кучку дрожащих подростков.

Просто кожей чувствую, как его косит от одного только взгляда на этот сгусток безотчетного, животного страха.

Сжимает вентиль.

Сдавленный поток ругательств.

Не идет?!

Наконец пронзительный лязг старого механизма тут же разлетается по помещению, теряется в дальних коридорах.

Отголосок в ответ.

Ближе и ближе!

Нарастающий гул… это даже нельзя назвать топотом, слишком смазано.

Но слишком темно, чтобы разглядеть наверняка.

Еще один надрывный лязг – чертов вентиль явно не желает поддаваться. Даже физической силы Иль-Ре не хватает, чтобы механизм сдался.

Еще одна волна звуков… Запах гнили усиливается, становится приторно-сладким.

Вопль Кеске. Его фонарь выхватило бледное тело из темноты. Бледное тело, замершее, блять, на потолке! Невесть как зацепившись за шершавую поверхность всеми… твою мать… всеми шестью ногами!

Без сомнения – человек. Был когда-то.

Сглатываю.

– Шею сверну первой же заоравшей суке… – не оборачиваясь, сквозь зубы шипит все еще мучающий вентиль Шики.

Ну да, пресекает панику весьма действенно. Я и сам не знаю, кого бояться больше: замершее на потолке, словно ящерица, человекоподобное существо или же высокого брюнета, явно не расположенного вытирать сопли, который совсем рядом, кстати.

Человек, если это можно так назвать, выворачивает шею, словно оглядывается назад. Медленно, прилипая ступнями к потолку, подбирается ближе.

Кажется, разглядывает. Вот только на месте глазниц у него плотная кровяная корка с зеленоватым гноем, сочащимся по скулам. На голубоватой коже отчетливо видны фиолетовые полоски шрамов с грубыми черными остатками хирургической нити.

Чем ближе оно подбирается, тем больше хочется блевать, ибо даже не столько раны, сколько липкая субстанция, которую выделяет его кожа, вызывает отвращение.

Снова замирает.

Между нами не более четырех метров… Прыжок. Меньше трех.

Закусываю губу и, не выдержав, выдергиваю катану из ножен.

Существо заинтересованно прислушивается, и я готов поклясться, что ВГЛЯДЫВАЕТСЯ невидящими глазами в тонкую металлическую полоску.

Осторожно отступает назад, пятится, многочисленными ступнями прилипая к потолку.

Скрип, больше похожий на низкий, протяжный стон. Наконец-то дверь поддалась.

Открывается медленно, возмущаясь несмазанными древними петлями.

Первым в открывшемся проходе исчезает Мотоми, после – Кеске, как наседка, собравший вокруг себя всех этих детей.

Мельком думаю, что это просто болезненная потребность какая-то – заботиться о ком-то.

Затем Шики, и я на секунду замираю у двери, пальцами касаясь заскорузлой металлической поверхности.

Оборачиваюсь.

И тут же зажимаю рот ладонью, чтобы заглушить вырвавшийся булькающий крик.

В паре метров от меня белым пятном замерло еще одно тело. Маленькое… с выступающими ребрами и острым гребнем позвоночника. Неестественно большая голова завалена набок. Четыре пары рук. Ног нет вообще.

Черный провал рта.

Не сдвинуться с места.

Плечи стискивают маленькие ладони, совсем как у этого существа. Прокусил язык, пытаясь подавить еще один испуганный вопль. Как девчонка, ей богу…