Текст книги "Второй шанс (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Терпко пахнет свежей кровью, а горячая жидкость струится по кисти, огибая сжатые пальцы.

А штырек-то без шляпки оказался… Отдергиваю руку и под истерический визг почуявших кровь недотрупов шарю взглядом в поисках третьего ящика.

Ага… Вижу.

У большого окна в центре. Сложно подобраться.

Опускаюсь на четвереньки, и под пальцами тут же оказывается отвратительный кусок зеленоватой плоти. Бля…

Брезгливо отряхиваю и долго тру ладонь о джинсы.

М-да, всегда мечтал ползать по грязному полу и кончиками пальцев пытаться вытянуть за замок огроменный ящик. С трудом получается подтащить ближе, обломавшиеся ногти досадно саднят, да и костяшки как прижигает. Должно быть, ободрал. Хрен с ними.

Осторожно поднимаюсь на ноги и кроссовкой цепляю ящик ближе, едва не теряю равновесие и по инерции делаю взмах рукой…

Сука!!!

По меньшей мере, четыре руки вцепляются в мое запястье и тянут к решетке, к острым зубам. Упираюсь и бью по пальцам, пытаясь отцепить их – безрезультатно. Сжимаются сильнее, и я вижу, как на куртке остается отвратительного вида месиво из ошметков плоти и запекшейся крови.

Рывок, и в мясистый треугольник на ладони впиваются зубы – не зубы даже, а мягкие разложившиеся десны. Не могут прокусить кожу, но давят с такой силой, что адская боль захлестывает запястье, ползет вверх по руке.

Еще одна челюсть, на этот раз полная зубов, которые с треском ломаются, вылетая из десен, стоит им только сомкнуться на запястье.

Кулак с чавкающим звуком врезается в череп этого шмата плоти и просто входит в него, легко проминая вовнутрь. Что за…??!

А кисть не перестают терзать, да так, что кровь заливает рукав и стекает вниз по руке, до самого локтя пропитывая ткань водолазки.

Торопливые шаги за спиной, и маленький острый кинжал прокалывает глазницу жрущего меня урода. Тот тут же зависает, как будто у него заряд кончился.

Рывком освобождаю поврежденную конечность и отскакиваю назад.

Осматриваю раны и после перевожу взгляд на перепуганного Рина.

Тяжело дышит и стискивает свое перепачканное оружие.

– А я уже думал, что ты там заснул…

Вымученно улыбается.

С трудом удается поднять злополучный ящик – он кажется мне тяжелее, чем остальные, или все дело в онемевшей кисти, туго перетянутой рукавом куртки?

Падаю тут же, прислонившись спиной к импровизированной баррикаде.

Усталость накатывает волнами, мышцы ноют, а еще меня больше не пугают разлагающиеся конечности, тянущиеся ко мне из окна напротив.

Иногда так близко, что от лица их отделяет не больше пары десятков сантиметров.

Странная апатия накатила.

Безразличие.

***

Не знаю, сколько времени прошло. Я все также пялился в стену напротив, с трудом вспоминая, что неплохо было бы моргнуть, когда белки глаз начинало неприятно стягивать.

Стало светлее, приходится щуриться, чтобы раздражающие лучи не слепили и без того уставшие глаза.

Все тело, кажется, задубело. Почему так холодно?

Мышцы кажутся деревянными.

– Эй, Акира…

С трудом поворачиваю шею на звук. Рин. Все также в углу у двери. Бледнющий, но выглядит весьма решительным. Чего придумал, мелкий?

– Они, кажется, ушли.

С трудом перевожу взгляд на окно, и точно – никого нет. Замогильная тишина.

Мальчишка поднимается на ноги и морщится, должно быть, тоже мышцы ноют – еще бы, просидеть всю ночь и утро в одном положении.

Крадучись подбирается к окну, держа наготове кинжал. Приподнимается на носки и осторожно выглядывает наружу, стараясь не касаться испачканной решетки.

– Тихо вроде бы.

А?

– Акира, твою мать!

– Что?

– Ты в этой консервной банке сидеть собрался?! Съебывать надо!

Голова отказывается думать, и я ощутимо прикладываюсь ей о деревянную стенку ящика. О, уже лучше. Тупая боль в затылке вырывает из коматозного полузабытья. А еще прокушенная рука ноет.

Черт.

Даже разматывать страшно.

Поднимаюсь с пола, и ноги тут же едва не складываются обратно. Цепляюсь за ящик и жду, пока станет немного легче.

Отпустило вроде. Все это время Рин терпеливо ждет, поглядывая на меня из-под длинной челки.

– Сильно больно было?

Пожимаю плечами, а перед глазами стоят изуродованное плечо и россыпь багровых полумесяцев на руках и груди. Сломанные пальцы и ребра.

Передергивает.

Да, мне было больно. Адски больно. Наверное, так всегда, когда тебя пытаются сожрать. Но не думаю, что один укус сравним с тем, что испытал ты. И, блять, все равно это не дает тебе право быть такой сукой!

Запоздало вспоминаю, что я, в общем-то, обижен и в запале свалил на прогулку. И сколько меня не было?

Двенадцать часов? Больше?

Бля… И Кеске я бросил с этим выродком.

Не найти бы его, за кишки подвешенного к люстре.

Назад. И как можно быстрее.

– Тут недалеко от главной магистрали. Не думаю, что ЭТО далеко свалило. Готов пробежаться?

Кивает.

Все еще разминаясь, подхожу к двери и как можно тише разматываю цепь. Плохо получается одной рукой, тогда две маленькие ладони отталкивают мою и справляются в разы быстрее.

Цепь с лязгом падает на пол.

Рин хватается за поручень, медлит и рывком распахивает дверь. Яркий солнечный свет бьет по глазам.

Прикрываю ладонью, быстро оглядываюсь по сторонам и срываюсь с места.

Вроде тихо, только пара тел лежит у окон. Отвратительные, расплывшиеся, кажется, у них нет четких контуров, просто куски мяса.

Полустон или рык – не разобрать. И едва-едва заметное движение головы.

Больше я не оборачивался.

Никогда не думал, что мне хватит сил для такого рывка.

Ноги несли сами.

И сейчас гудят от усталости, когда я останавливаюсь в знакомом дворике.

Краем глаза нахожу светлую макушку.

Ну же… Последний рывок. Собираюсь с духом и буквально взлетаю по лестнице.

Третий этаж, знакомая дверь.

Выдох.

Я вернулся.

***

Скрип половиц и привычная тьма коридора. Рин осторожно крадется следом.

Понимаю.

Был бы у меня такой старший брат – я бы тоже не рискнул заявиться без приглашения.

Я и сейчас как натянутая струна. Весь в предвкушении расплаты.

Но в квартире подозрительно тихо.

В гостиной горит свет. Там всегда темно из-за занавешенных окон.

Осторожно заглядываю в комнату.

И тут же меня оглушает дикий вопль:

– Акира!

Взгляд натыкается на запутавшегося в одеяле Кеске. Живого и даже не битого.

Фух…

– Рин!

Мальчишка бросается к моему другу и виснет у него на шее.

Дальше какая-то радостная болтовня, в смысл которой я не особенно втыкаю.

Обхожу комнату, заглядываю в спальню, на кухню. Пусто.

Неминуемая кара отложена…

Меня как с вешалки сняли – все мышцы разом налились тяжестью, а кисть заболела в разы больше. И холодно, знобит.

Осторожно опускаюсь на пол у радиатора, прижимаюсь спиной к теплой батарее и с удивлением обнаруживаю, что кисти трясутся так сильно, что я даже не могу размотать ошметки рукава, чтобы проверить рану.

– Да что же это… – тихо, одними губами.

Но все-таки услышали.

– Ты весь белый, Акира.

Свинцовая тяжесть наваливается. Чужие слова звучат сильно громко, немилостиво бьют по ушам, врезаются в барабанные перепонки.

Рин осторожно присаживается рядом и берет мою руку в свои. Осторожно, едва касаясь, разматывает импровизированную повязку и пытается сдержать резкий выдох. Не выходит.

Тогда я сам смотрю вниз.

Волна тошноты подкатывает к горлу.

Сильно мутит от вида окровавленного куска мяса, ранее гордо именовавшегося моей рукой.

Места укусов сильно покраснели и вздулись, отек расползается розоватыми нитевидными линиями.

– Вот черт…

Блондин, кажется, спросил что-то – угадываю, скорее, по смыслу, нежели слышу его слова.

– Аптечка в ванной.

Дальше ничего не помню. Было немного неприятно, когда антисептик пенился на ране, да и ровные тугие полоски бинтов заставляли ощущать неприятную, едва уловимую, тянущую боль.

В окоченевшие пальцы суют горячую кружку. Кажется, кофе… Странно, а я и не видел банки на кухне.

Делаю один-единственный маленький глоток и морщусь от отвратительного вкуса. Просто сжимаю кружку, чтобы согреть руки.

Как в тумане, контуры предметов едва уловимо плывут.

Негромко хлопает входная дверь в коридоре.

Ну, сейчас начнется…

Почему-то становится безумно жалко. Себя.

Шаги четкие и уверенные, низким гулом отдаются в висках.

А вот и оно. Мое наказание. Черный ужас.

Силюсь разглядеть лицо, но глаза слишком слезятся.

Очень бережно, так, словно это не простая стеклянная кружка с дрянным старым кофе, а, по меньшей мере, древняя реликвия, отставляю ее в сторону.

– Что бы ты ни собирался сделать, давай быстрее, – безжизненно и сухо, как старая выцветшая пленка, так сейчас звучит мой голос, шелестит страницами пожелтевших газет. Нет в нем ни страха, ни покорности. Одна бесконечная усталость.

Пол скрипит под тяжелыми ботинками.

Неосознанно сжимаюсь в комок.

Стать как можно меньше, защитить наиболее уязвимые места.

А секунды все идут… Гнетущая тишина все больше давит на уши холодными, как у покойника, ладонями…

Почему медлишь?

Часть 15

Жмется к облезлой батарее так, словно хочет втиснуться в узкие щели радиатора.

Прижимает раненую кисть к груди. Едва заметно морщится, пряча глаза под длинной растрепавшейся челкой.

– Встань, – мой голос звучит слишком громко в абсолютной тишине комнаты.

Уверен, мой младшенький, притащенный Акирой, и этот, со взглядом голодной псины, даже дышать не смеют. И верно, должно быть, Рин хорошо помнит, что значит попасть под мою горячую руку. Да и выглядит он не лучше мышонка, как я заметил краем глаза. Оба с меловым налетом бледности на скулах, с посиневшими губами.

А парня на полу так трясет, что мне не надо даже ближе подходить, чтобы разглядеть толпы крупных мурашек, марширующих по оголившейся шее и скулам.

– Ты не слышал?

– Шики, не надо, пожалуйста… – Ну надо же, таки голос прорезался? Малыш Рин решил вступиться за друга?! Где-то уже было.

– Рот закрой, мне неинтересен твой жалкий лепет. – Тон опасно низок, а голос очень спокоен. Так спокоен, что братик тут же откатывается в противоположную часть дивана и отводит глаза.

Вот и все, на что ты способен.

Никогда не мог защитить тех, кто тебе дорог.

Но сейчас меня не интересуют ошибки прошлого. Сейчас есть только мое серое нечто на полу. С силой сжимает веки и только спустя пару секунд снова открывает глаза. Цепляется левой рукой за узкий подоконник, заставляет себя подняться на ноги и выпрямиться.

Шатает.

Выглядит так, словно вот-вот сломается.

Сжимаю пальцы, которыми так хочется зарыться в волосы этой истерички и гладить их. Пока он не успокоится или хотя бы не уснет.

Пару минут назад, заходя в эту гребаную квартиру, я сам хотел вломить ему так, чтобы ребра затрещали, но…

Ебаное но!

Не знаю я!

Знаю, что точно этого не сделаю.

И плевать, почему.

– Идем. – Кивком головы указываю на закрытую дверь дальней комнаты. Той, что с кроватью.

Вздрагивает и едва заметно опускает подбородок в знак согласия. Безумно медленно переставляет ноги, не прекращая обнимать себя дрожащими руками.

Вот блядство.

Догоняю уже в дверях комнаты. Бросаю последний предупреждающий взгляд на «маленьких друзей» и решительно поворачиваю ручку. Щелкает замок.

Приятный полумрак… Он не режет глаз, как мерзкий желтый свет старой люстры.

Прохладно.

– Раздевайся.

Наклоняется как можно ниже, но даже в потемках вижу пылающие скулы. Не двигается. Тогда сам срываю отсыревшие тряпки.

В какой дыре ты лазил?!

Впрочем, не уверен, что это меня интересует.

Сдергиваю покрывало с кровати, чтобы завернуть в него дрожащего парня.

Тут же вскидывается, и на его огромные, полные удивления глаза и громкий судорожный вздох я отвечаю просто ухмылкой.

Выпутывается, вцепляется в мою куртку. Громко шмыгает носом и шагает ближе, утыкается влажным лбом в мою шею.

– И что дальше? Какое-то новое изощренное дерьмо, после которого мне станет еще хуже?

Ну наконец-то заговорил. И плевать, что надсадно и так, словно горло болит.

– Не знаю. Может быть.

– Тогда, что бы я ни сделал, хуже уже не будет?

– Получается, что так.

Ах ты, маленькая…

Толчок в грудь оказывается неожиданно сильным – мне пришлось отступить на шаг назад, под шорох упавшего на пол пледа.

После еще один. Еще. И еще.

Пока деревянная рама кровати не бьет под коленки.

С кровати отличный обзор на потолок открывается, что, впрочем, мне и без того давно известно.

Все ебаные трещинки и выбоинки на этом сраном потолке успел изучить, пересчитать и даже придумать классификацию почти для каждой.

На грудь наваливается приятная тяжесть, которая осторожно ползет вверх, на плечо, обвивает торс неповрежденной рукой и замирает.

Придерживая Акиру, перекатываюсь ближе к краю, чтобы найти сброшенное покрывало. Тянусь и цепляю кончиками пальцев мягкую ткань, подтягиваю ближе и затаскиваю на кровать. Повторно заворачиваю в него дрожащую мышку. Правда, сначала пришлось отодрать ее от себя.

Так боишься, что я оставлю тебя одного?

Словно в подтверждение моих слов, шмыгает носом и освобождает тонкую кисть из-под одеяла, чтобы найти мою руку и за запястье перетянуть ее на свою талию. Обнимаю. Ползет еще ближе, теперь мой нос утыкается в светлую макушку. А его лихорадочное дыхание опаляет подбородок. Щекотно. Второй рукой обнимаю за плечи.

Вот теперь совсем близко, вплотную.

Я и дрожащий, завернутый в одеяло комок. Сплошное ощущение дежавю.

– Мне холодно… – шепотом. Так, словно и не обращается к кому-то конкретному.

– А что еще я могу сделать? – Черт, как бы я не пытался придушить иронию в голосе, все равно просочилась, сука. Но он ее, кажется, даже не заметил.

Эй! Меня что, игнорируют?!

– Мышка?

– Знаешь…

– Не знаю.

– Заткнись.

– Ты сам спросил.

– А ты перебил меня на полуслове!

– Я смотрю, тебе лучше – дерзость так и зашкаливает.

– Ты первый не дал мне договорить.

– Покорнейше затыкаюсь и внимаю.

– Да иди ты.

– Как скажешь.

Сбрасываю обнимающую руку с талии и сажусь на кровати, чтобы встать и уйти.

Тут же выпутывается из своего импровизированного кокона и забрасывает узкое бедро на ноги, хватается за плечо и, придерживая покрывало раненой рукой, перебирается на мои колени.

Цепляется за шею и своим лбом прижимается к моему. Так и замирает. Даже дышит через раз.

– Не уходи…

Ага, вот на что-то подобное и я надеялся.

Нет, не надеялся… ожидал.

Да, точно.

Ожидал…

– Я хотел сказать… что смутно помню что-то подобное… Мне было очень холодно. И ты тоже обнимал меня.

Вот те на. Не думал, что вспомнишь.

Пристраиваю свою ладонь на его макушке и медленно, закрыв глаза, перебираю пальцами торчащие пряди.

– Угу, а ты все время устраивал истерики и выл так, что у меня зубы сводило, скулил от холода и стягивал с меня футболку, прижимался, чтобы погреться.

– И тебя бесило это больше воплей и постоянного нытья?

– Да.

Тонкие губы изгибаются в усмешке. Все еще дрожит, но взгляд серых глаз ловит мой, без малейшего намека на страх.

Откатывается назад и, выпуская покрывало из рук, стягивает с меня куртку. После цепляется за водолазку. Покорно поднимаю руки, позволяя избавить себя от куска ткани.

Прохладный воздух тут же льнет к коже, а следом за ним и ледяные ладони. Оглаживают живот и осторожно поднимаются к груди.

– Такой теплый…

Такие же алые, как мои глаза, губы притягивают мой взгляд. Нервно покусывает их, неосознанно приглашая поиграть.

Что ты со мной делаешь, маленький засранец?!

Прижимается ко мне и наваливается всем весом, укладывая на подушки.

Сверху, на худые плечи, ложится задерганный плед.

Изворачивается и сползает ниже, острым подбородком давит на ключицу, ерзает, устраиваясь поудобнее, и замирает.

– Что, даже не скажешь ничего?

– А надо?

– Не-а.

– Тогда спи.

– Не уйдешь?

– Куда? К твоим маленьким друзьям? Нет, спасибо, мне и твоего нытья хватает.

– Я не ною!

– Ну конечно, ты особо сурово наматываешь сопли на кулак.

– Шики… Ну ты… Ты…

– Я. Хватит, после покажешь свое остроумие. Отдохни.

Шумный вздох. Переползает ниже, на грудь. Пальцы шарят по моим ребрам. Просто водит ладонью вверх-вниз, пока не натыкается на узкую полоску слегка выпуклой, словно очерченной, кожи. Один из множества старых шрамов.

Тонкий пальчик замирает, а после снова осторожно, подушечкой, гладит его. Так, словно это и не шрам вовсе, а открытая рана.

– «Бабочкой» поранули. Очень давно, еще до войны. – Слова замирают в воздухе. Не знаю, как они вырвались. Словно сами просочились сквозь сомкнутые губы. И ладно… Пусть растворяются в абсолютной тишине комнаты.

Жду вопросов.

Но и их нет.

Только быстрый взгляд серых глаз, мгновенно ставших серьезными.

Я всегда ценил тебя за догадливость, мышонок.

Ты же сообразительный, не станешь ворошить чужие тумбочки в поисках маленьких сокрытых тел?

Не станешь вытаскивать на свет мои воспоминания, уже покрывшиеся гнойной корочкой?

Просто молчишь.

Тебя интересует только то, что я готов и могу тебе рассказать. Остальное же… Я сам не рискну лезть в этот омут.

Не выберусь.

Безнадежность – она затянет. Такая же затхлая, как вода в старом болоте, с налетом ила старых ошибок и проросшими семенами сомнений.

Ладонь замирает, и пальцы двигаются дальше, тут же натыкаясь на еще один рваный росчерк ниже, под солнечным сплетением.

– Штык-нож. Третья мировая.

Ладонь снова ползет выше, на плечо, к маленькой безобразной розовой точке.

– Пулевое.

Чуть выше, и кисть накрывает изодранную ключицу еще со свежей фиолетовой корочкой новой кожи.

Отвратительно. Коробит. Как ему не претит касаться этого уродства?!

Не понимаю…

Не понимаю, когда на смену ладони приходят нежные губы. Осторожно, языком, обводит контуры этого уродства и легко, чуть выше, невесомо прикасается к полумесяцу на шее.

– Что ты делаешь?

– Не знаю. Просто хочется.

– Не противно? – Вот блядство. Вырвалось.

– А разве должно быть? – не пытается скрыть удивления. А я не знаю, куда девать глаза. Ему удалось смутить меня – не верю.

– Шики.

Отворачиваюсь. Ладонями обхватывает мое лицо и тянется к губам. Легко прикасается своими, совсем невесомый поцелуй. После которого мне почему-то сразу стало ощутимо легче.

– Я тебя ненавижу… – Этот шепот ложится на кожу, и я наконец-то могу выдохнуть. Отпустило.

Пальцы привычно зарываются в серые пряди, а ладонь опускается на узкие плечи, избегая двух длинных полос на его спине. Хотя…

Осторожно, прислушиваясь к своим ощущениям, веду ниже, по позвонкам и двум полоскам, оставленных плетью.

Ничего. Только теплая кожа моего мальчика. Он не испачкан кем-то другим. Старые раны – они ничего не значат.

Вот оно – осознание, которого мне так не хватало.

Провести еще раз, погладить. Остановиться на талии и прижать к себе покрепче.

Острые зубки тут же прихватывают кожу под ключицей, посасывают ее, касаясь язычком.

М-да… А я уже хотел пустить соплю и в любви признаться. Ха.

– Рыбка очухалась настолько, что хочет поиграть?

– Только если большая пиранья будет нежной.

Вот оно как? Мне это уже нравится.

– Не будет. Я все еще помню о твоей предыдущей выходке. Соблазн порвать тебе что-нибудь будет просто непреодолим.

– Скотина ты.

– У тебя три минуты, чтобы свалить в страну Морфея. После твою задницу не спасут ни друзья, ни даже мишки Гамми из сказочного леса.

– Ты смотрел мишек Гамми?!

– Спи, маленькая сука!

– Не ори на меня, большой страшный тролль!

Негромко смеется и перехватывает мою занесенную для удара руку. Стискивает запястье, а после сплетает свои пальцы с моими. Еще один легкий поцелуй, просто прикосновение влажных губ, и серое нечто уползает ниже. Затихает.

Возвращается к прерванному занятию: снова выискивает шрамы на моем торсе. Я же не могу оторваться от его спины, снова и снова прикасаюсь к двум полоскам плотной кожи на месте затянувшихся ран. Я хорошо помню, какими они были, эти раны. И Акиру – комок, сжавшийся в углу.

Морщусь. Мне абсолютно не нравятся эти воспоминания.

Слишком желчные.

Наконец его дыхание становится тихим и размеренным. Теплая оттаявшая ладонь замирает где-то на моем животе.

Цепляю голову за подбородок и осторожно поворачиваю так, чтобы видеть его лицо. Сонно морщится, вертится, снова прячется. Носом утыкается в шею.

Черт, просто адово неудобно.

Предплечье затекает быстро. Меняю положение. Скатывается на бок. Недовольно морщится и чуть сильнее стискивает мои пальцы.

Что мне с тобой делать, а, рыбка?

Я зависим от тебя. Болезненно, остро… Не знаю причин, но ты мне нужен. Я отчаянно нуждаюсь в тебе, как утопающий в спасительной соломинке.

Не отпущу, не смогу разжать пальцы. Как бы плохо и больно тебе со мной ни было. Ты мой. И все. Точка.

Скрип двери и негромкий щелчок замка. Осторожно вместе с полоской света в комнату просачивается Рин.

Прикрывает за собой дверь и опускается на край кровати.

Голубые глаза бегают, а пальцы, сомкнутые в замок, лежат на сжатых коленях.

Жду. Я не собираюсь говорить с тобой, тем более первым.

Сглатывает, кусает губы…

– Слишком тихо было, я уже думал, ты ему шею свернул.

– Ага, а сейчас ебу хладный труп. Отвернись, ты меня смущаешь.

– Да иди ты, братик…

Что-то слишком часто меня посылают. Безнаказанно посылают. Я что, старею? Или еще хуже – добрею. Интересно, это передается половым путем? Я еще не готов отказаться от секса с мышкой. В пакет его, что ли, заворачивать?

Взгляд подростка отстраненно блуждает по одеялу, поднимается выше и жадно касается голой спины, с которой сползло покрывало.

Хмыкаю и натягиваю ткань повыше.

– Не пялься. Мелкий еще.

– Да я девственность потерял раньше, чем ты!

– Какое слово сложное, ты с ключами не путаешь, нет?

– Шики, блять!

– Или ты на дверную ручку задницей наткнулся…

– Прекрасно, пять баллов за ехидство! Ты всегда прикрываешься грубостью, когда не знаешь, что ответить.

Ну и что, что ты прав. Я же в этом не признаюсь. Во всяком случае, не тебе и не вслух.

– Твой маленький друг жив и вполне невредим. Преспокойно сопит себе в обе дырки. Можешь свалить отсюда с чувством выполненного долга и полного удовлетворения.

– Хотя бы двадцать минут не будь дерьмом, а?

– На сегодня лимит уже исчерпан. Да и на ближайший год тоже.

– Ну надо же. Мы почти разговариваем. И даже без оружия.

– Ага, а в правой руке за спиной ты зонтик держишь?

Сдувает челку с глаз и невинно улыбается. Прямо сущий ангел, если бы он еще в это время не пытался свою зубочистку незаметно сунуть под покрывало.

– Что ты собираешься делать?

– Боюсь, и дальше придется тебя слушать.

– Там… Там везде трупы, Шики. Нужно валить отсюда, валить прямо сейчас.

– Я что, держу тебя? Дверь не заперта – забирай второго ушлепка и на все четыре стороны.

– Ты не понимаешь, идиот?! Нас едва не сожрали!

Ну да, куда уж мне. Откуда знать.

– И что я должен сделать?! Нет, подожди, не так. Что я могу сделать?! – приходится говорить полушепотом, чтобы не разбудить Акиру. Выходит больше похожим на шипение.

– Валить отсюда.

– Я не хочу.

– Сколько еще ты будешь гоняться за призраком?!

– Тебя это не касается.

– Акиры касается. Ему ты тоже позволишь сдохнуть?

– Я не нуждаюсь в твоих советах, сопля. Как и в тебе. Хочешь оставаться здесь – заткнись и не мозоль мне глаза.

По лицу мальчишки проскальзывает тень. Я зацепил его, но он не подает вида – наоборот, широко улыбается. Радостно, я бы сказал, если бы не знал его так хорошо.

– Он тебя бросит. – Железобетонная уверенность в голосе. – Сразу же, как только перестанет нуждаться в защите.

– Умница. Но нет, не зацепил.

– И не пытался. – Равнодушно пожимает плечами блондин. – Это правда. И мы все, все трое знаем это. Он оставит тебя, променяет на кого-то, способного любить, а не только хорошо трахать.

– Больше нет.

– Что нет?

– Я не повторяю своих ошибок. Ты больше не получишь того, что принадлежит мне.

– А что ты сделаешь? Ошейник на него наденешь?

– Почему нет?

– Вот тебе и ответ. Поэтому ты всегда был один, даже в детстве. Не нужен. Ты. Никому. Не. Нужен. Братик. И уж тем более ты не нужен Акире, – негромко повторяет он, нараспев. Снова и снова… Пока у меня в висках не начинает стучать кровь, а руки не сжимаются в кулаки.

Сжимаю и чувствую прохладные пальцы в своей ладони. И снова, который раз за последний час, это меня успокаивает. Просто присутствие этого тела рядом – и убивать хочется в разы меньше.

Но Рин, маленькая сука… Ты заплатишь за эту попытку зацепить меня побольнее.

– Да, ты прав. Никому. Даже Казуи.

– Не смей… Даже имя это произносить не смей…

– Почему же? Давай вспомним еще раз… Ты лишил меня единственного друга.

– Из-за тебя, сука…! Ты виноват! – О, как мне нравятся эти слезы, замершие на длинных ресницах.

– Разумеется, я. Я поставил его перед выбором. И он выбрал. Не меня. Предпочел мне сопливую малолетку. А после наглотался таблеток. И знаешь, почему?! В тебе, в твоей отвратительной, смазливой физиономии он видел меня. ТЫ, не я, ТЫ был ему немым укором. И это ТЫ толкнул его к краю.

– Заткнись!

– Почему же? Ты же так жаждал диалога.

– Я тебя ненавижу!

– Уже скучно, придумай что-нибудь новое.

– Знаешь, смерть должна быть избавлением. А ты его не достоин. Я просто буду ждать, ждать, когда ты ошибешься. И тогда ты снова останешься совсем один, лицом к лицу с самим страхом. А у меня будет очень хороший день.

– Ждать придется долго.

– Да ну? Стоит только переступить границу Тошимы… И ты, – кивок в сторону спящего парня, – его больше не увидишь. Он забудет тебя, как страшный сон, кошмар, который он был вынужден пережить.

– Не цепляет.

– Врешь.

Ухмылка и уничтожительно вскинутая бровь в ответ.

– Я заберу его у тебя.

– С удовольствием посмотрю на твои жалкие попытки.

– Вот увидишь.

– Закрой дверь с той стороны, утомляешь.

Поднимается на ноги и бросает еще один беглый взгляд на светлую макушку, скользит глазами ниже, по моим ключицам, замечает наши переплетенные пальцы. Молча вскидывает бровь и улыбается мне. Открыто и доброжелательно.

– Чтоб с тебя кожу живьем содрали, братик.

***

Раздражает.

Раздражает этот вечно пускающий слюни идиот с наивной улыбкой и коровьими глазами.

Раздражает мой «любимый» младший братик, который так и светится оптимизмом. Раздражает идиотский хруст последней упаковки из-под солида. Но больше всего раздражает мышонок, которого НЕ раздражают эти два идиота. Сидит себе спокойно в кресле и негромко переговаривается с ними.

Я стою у окна почти неподвижно. Если не считать пальцев, нервно отбивающих дробь по подоконнику.

Маленькие ладошки ложатся на ребра, замирают на пару секунд, а после обхватывают талию. Вот маленький гаденыш. Обнимает, прижимается ко мне всем телом и утыкается лбом между лопаток.

– Что это ты так нервничаешь?

– Отъебись.

– Ну… Шики, не будь такой букой.

– Отвянь, я сказал.

Раздраженно отдергиваю край тяжелого одеяла.

Ебаный…

По всему небольшому дворику, шатаясь, медленно передвигаются, по-другому это не назовешь, изуродованные тела. Немного, может, с десяток или около того… Замечаю еще движение в низкой арке, ведущей на главную улицу. А там… А там пиздец.

Щурюсь, но единственное, что могу разглядеть – это неоднородную живую массу.

Отдираю сжавшие меня руки. Брезгливо сбрасываю. Не сопротивляется. Только смотрит испуганно, когда поворачиваюсь, своими голубыми, огромными от страха глазами.

– Не хочешь прогуляться, малыш Рин?

– Только если ты будешь держать меня за ручку, братик.

Цепляет еще один взгляд тревожных серых глаз. Отвечаю хмурым кивком в сторону окна.

Легко отрывается от кресла и осторожно выглядывает на улицу.

Тут же отскакивает назад, налетает на меня спиной. Дергается и, обогнув меня, замирает в центре комнаты. Подальше от окон.

– И что мы будем делать?

– Хотел бы я знать, мышонок.

– Ну… Мы же можем просто отсидеться, а? Они все сдохнут рано или поздно…

– Ну отлично, Акира. И первым мы захаваем Кеске?

Едва ли не впервые поддерживаю позицию младшенького. Молча. Только ехидно вскинутой бровью.

– Ну, я… Я думаю… Надо же что-то… Да не знаю я! – психует парень и скрывается в дверном проеме кухни.

Но он прав. Просто сложить лапки и тихонько сидеть на маленьких попках тоже нельзя. В лучшем случае я перережу их всех, а в худшем – сожру.

Сожру… А где там у нас ближайший обменник?

Lovers.

Точно.

Прикрываю глаза, вспоминая хитросплетение извилистых лабиринтов улиц. Хотя, если по главной…

Почти все время прямо, только пара поворотов.

Мелькает мысль о высотках, но нет, не так уж и плотно они налеплены. Да и в центре половина зданий разрушена.

Крыши – не вариант.

И что остается?

Снова подхожу к окну, осторожно отодвигая краешек импровизированной занавески. И первое, на что натыкается мой взгляд – это темные, местами проржавевшие крышки канализационных люков.

Вот оно.

Подземная сеть коммуникаций тянется под всей Тошимой, имеет сообщение почти с каждым домом. И уж точно имеет выход внутри самого большого отеля города.

Шаги. Замирают за моей спиной. Акира.

– Придется немного испачкаться, рыбка.

– С чего это ты вдруг берешь меня с собой?

– Ты действительно думаешь, что я оставлю тебя с двумя идиотами, озабоченными твоей задницей?

– Эй! Самый озабоченный здесь – ты, братик! Я тоже иду.

– Это еще зачем?

– Тебя же изрядно раздражает моя маячащая задница? Так почему бы не вывести тебя еще больше?

– Так почему бы тебе не заткнуться и не вскрыть себе вены в ванной?

– Достаточно! Заткнитесь уже оба. Кеске?

Должно быть, эта перепалка забавляет только меня. Акиру она раздражает, и он стремится поскорее пресечь эту бесполезную трату слов.

Шатен на диване подгибает ноги и отрицательно мотает головой, заикаясь и поглядывая на меня, то и дело мямлит, что лучше останется здесь, присмотрит за квартирой. А то она возомнит себя целым домом, а не жалкой его частью, и, горделиво прищурив окна, свалит восвояси.

Блять. Откуда это глупое ехидство? Почему мне вообще не плевать на эту пиявку, присосавшуюся к моему мышонку?

Вот ты сам себе и ответил, Шики. К твоему.

Чертов собственник.

Бесит.

Отправляю Акиру и это позитивное недоразумение на поиски фонаря, а сам цепляю первую же попавшуюся книгу и огрызок карандаша.

Отрываю деревянную обложку, мне нужна только она – картонная основа с белым листом бумаги, приклеенным изнутри.

Прижимаю импровизированный лист к стене. Все главные улицы Тошимы линейны, а значит…

Карандаш быстро проводит пару черт. Прикидываю расстояние и отмечаю повороты.

– Вот здесь еще тупик забыл, – тычет пальцем в картонку мой вездесущий младший брат, подкидывая тяжелый фонарь на ладони.

Быстро делаю правку.

Мне доводилось лазить по подземке, да и канализационные туннели я успел неплохо изучить, но все же не сказать, что это прибавляет мне энтузиазма.

– Эй, мелкий, как думаешь, в нейтральной зоне кто-нибудь уцелел?

– Я стараюсь об этом не думать, – очень серьезно отвечает мальчишка.

Заслужил мой короткий взгляд. Пару секунд внимательно изучаю голубые глаза, а после он мотает головой, отворачивается и закрывается светлой челкой.

Если бы это могло спасти тебя от собственных мыслей. Уверен, они оставляют куда больше ожогов на твоей жалкой душонке, нежели мой взгляд.