Текст книги "Второй шанс (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Это моя плоть и кровь, так почему нет? – Легко поднимает неподвижного, как мешок с костями, мальчишку и, неожиданно грубо заломив его руку, разворачивает спиной к себе, демонстрируя мне бледное, осунувшееся лицо.

А взгляд серых глаз абсолютно пустой, бессмысленный, как у того загнанного щенка в метро.

– Что… – Сглатываю, облизывая разом пересохшие губы. – Какого хрена ты с ним сделал?

– Завершил лишь то, что начал ты.

Сжимать кулаки и скрипеть зубами – вот и все, что мне остается.

А еще оглаживать взглядом воспалившиеся царапины на скулах и шее юноши. Как длинные, чужие, не мои пальцы стискивают его подбородок и поднимают лицо вверх, вынуждая смотреть прямо на меня.

– Такой красивый. Почти идеальный, почти белый.

Нет! Нет-нет-нет!

Только не снова!

– Прекрати нести эту ересь!

– Ересь? Что для тебя ересь? Жизнь этого мальчишки?

Еще одна порция бреда. Сколько еще таких мне придется проглотить?

– Его цвет поглощает мой. Как кристально-чистая, прозрачная вода вбирает в себя краску. Но со временем, чем больше ярких капель, тем мутнее становится жидкость. Еще несколько цветных брызг – и она не только потеряет свою прозрачность, а еще и сама окрасится, утратит свою сущность.

Позвоночник сковывает, словно в каждое нервное окончание мне впихнули по иголке.

Впервые я боюсь так сильно… и не за себя. За тебя. За тебя, маленький гребаный эгоист. За тебя, глупый мышонок.

Из-за того что ты буквально тонешь в дерьме, в которое я тебя и столкнул, даже не заметив.

– Акира, – негромко зову я, с трудом перекрывая голосом шум дождя. Кажется, я уже насквозь вымок, все мы.

Никакой реакции, даже взгляд не изменился.

– Акира… – Пробую еще раз. – Я же знаю, что ты слышишь меня, мелкий засранец!

Одна-единственная упрямая искра вспыхивает в глубине стальных озер, делая их взгляд почти осмысленным. Кажется, он даже дернулся, освобождаясь от хватки, повернулся в мою сторону.

– О, так он все еще в себе? Какой упорный. Что-то удерживает его, удерживает прямо на лезвии, хоть оно и окрасилось алым. Не дает провалиться за грань безумия.

– Верни его назад.

– Почему же?

– Он – мой. Моя вещь. Мой щенок. Моя собственность. – И с каждой короткой фразой, с каждым звуком Акира вздрагивает, как от пощечин. Я помню, как сильно ты не любишь, когда я называю тебя так. Знаю, что тебе больно от этого. И знаю, что смогу выдернуть тебя назад из этого коматозного оцепенения.

А когда ты очнешься, можешь набить мне морду и послать ко всем чертям.

Тонкие губы призрака едва трогает улыбка, от которой у меня кишки сами завязываются в узел.

– Что ты собираешься делать?

– Ты хорошо осведомлен о природе Райна?

– Прекрати отвечать вопросом на вопрос, – злобно, сквозь зубы, цежу я.

– Мышка у меня, а значит, и правила устанавливать мне, глупый мальчишка.

Ненавижу… Каждой клеточкой своего гребаного тела ненавижу.

– Анти-Николь, попав в среду, пропитанную Райном, просто сжигает его вместе с пораженными клетками. Но хочешь посмотреть, что будет, если не Анти-Николь окажется чужеродной субстанцией, а Райн попадет в среду Анти-Николь?

И, не дожидаясь моего ответа, еще выкручивает руку юноши так, что тот кривится от боли и падает на колени. Отпускает его, чтобы тут же схватить за волосы и запрокинуть голову.

Другую ладонь подносит к губам и с силой впивается в нее зубами, пока дорожки из алых капель не потекут.

Не понимаю. Еще не понимаю.

Не понимаю и тогда, когда он с силой разжимает челюсти парня и подносит сжатую ладонь к его рту так, чтобы тонкая струйка крови текла ему прямо в глотку.

После – болезненный стон, хриплый, словно он кричал до этого так громко и долго, что сорвал голос и теперь может только поскуливать. Совсем как Ину, послушная игрушка Арбитро.

От такого сравнения мне срочно хочется прополоскать рот, а после высверлить эти отвратительные мысли из своей головы.

Вены вздуваются на висках, все его тело сотрясает крупная дрожь. Все точно так же, как и у других наркоманов. Так о чем говорил Нано?

Так же легко, как поставил на колени, он поднимает Акиру на ноги и несильно толкает в мою сторону, отпуская.

Я уже шагнул было вперед, когда едва успел увернуться от его тяжелого кулака, направленного прямо в мою челюсть.

Краем взгляда успеваю зацепить его взгляд: совершенно безумный, потухший, алчущий крови, как и у тех, чье сердце уже перестало биться, а тело по-прежнему жаждет плоти.

Я не могу бить его сейчас.

Просто не могу. Не могу снова сделать ему больно, и поэтому все, что мне остается – это вальсировать по небольшой площадке плоской крыши, уворачиваясь от града быстрых, но весьма неточных ударов. Координация заметно нарушена, и поэтому не так трудно перехватить его руку, сжатую в кулак для очередного удара.

Вторая наотмашь бьет меня по лицу, царапает чем-то острым, оставляя кровавую полосу, которую тут же начинает щипать от дождя.

Дергается, изо всех сил пытается разорвать хватку и вырваться.

– Тише… Тише! – повышая голос, прикрикиваю на него, заставляя замереть и наконец-то поднять голову, посмотреть на меня.

Все еще отрешенный, но уже оттаявший взгляд скользит по моему лбу с мокрой, прилипшей челкой, избегает глаз, задерживается на скуле, на той, которую оцарапал чем-то.

Потрескавшиеся губы кривятся. Снова дергается и кричит, без звука. Одна из самых жутких вещей, которые мне приходилось видеть. Рот беззвучно открывается снова и снова, а по бледным скулам того и гляди потекут слезы.

Но нет. Ты же сильный, сильнее меня.

Ладонью касаюсь его плеча и, чуть помедлив, привлекаю к себе, позволяя спрятать лицо за лацканами куртки. Тут же утыкается носом в шею, а спустя пару мгновений касается кожи губами. Очередной немой возглас, и в горло отнюдь не нежно впиваются зубы.

Шея тут же немеет от боли, а я лишь прикрываю глаза, пальцами зарываясь в спутанные мокрые пряди на его затылке.

Его едва ощутимо дергает, а после начинает трясти, как в приступе эпилепсии.

С трудом удерживаю на месте, не позволяя упасть, а в горле словно ком встал – ни слова не сказать.

Затихает, а потом опять его ломает, буквально выкручивает кости из суставов. Пара минут ада, затем краткое мгновение, на которое мышка повисает тряпичной куклой в моих объятиях, и снова. Раз за разом. После четвертого мои собственные колени подгибаются, а все тело ломит так, как будто оно все – один сплошной кровоподтек. Но все это, все – ерунда. Мелочи по сравнению с тем, как воет и мечется моя душа. Еще немного – и она просто покинет тело, не мелочась, пробив себе дорогу прямо в грудной клетке.

Дергается еще раз, уже слабо – должно быть, измученный организм израсходовал последние резервы. Но перед тем как отключиться, с трудом размыкает веки, еще раз смотрит на меня, уже не пряча глаз от моих.

Короткое мгновение, когда смертельно-уставший, но осмысленный взгляд касается моего лица, а после он весь обмякает в моих руках, наконец-то проваливаясь в блаженное небытие. Подхватываю медленно сползающее на пол тело на руки и перевожу взгляд на Нано.

Точнее, на то место, где он только что был.

Вот дерьмо…

– Не там ищешь.

За спиной, значит. Но у меня уже нет ни сил, ни настроения играть в гляделки. Поэтому я просто молча подхожу к широкому низкому ограждению – должно быть, придуманному для того, чтобы случайно свалившихся с крыши было меньше.

Опускаюсь прямо на пол, все также прижимая к себе бесчувственное тело. Выдыхаю.

– Природа Нуль-Николь такова, что вирус в своем стремлении уничтожить инфицированные клетки атакует даже сам себя, заживо сжигая носителя.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

Ну конечно. Зачем отвечать мне, если можно просто исчезнуть, пафосно растворившись в воздухе.

Плевать. Слишком вымотан.

Перевожу взгляд на бледное лицо, осторожно убираю прилипшую ко лбу челку. Каким-то левым чутьем вспоминаю о свежей царапине на скуле – не ногтями же ты меня так поцарапал.

Взгляд падает на сжатый кулак мальчишки.

И что же ты от меня прячешь?

Разгибаю его пальцы, чтобы после, судорожно втянув в себя воздух, едва вспомнить, как сделать выдох: на грязной, исцарапанной ладошке лежит пара проржавевших, изломанных крестов.

Часть 18

Бежать…

Бежать из операционной, сумев освободиться лишь чудом, бежать от людей в белых халатах, от острых скальпелей и рабского ошейника.

По длинным коридорам, по многочисленным ступенькам. Вниз!

– Куда же ты, мальчик мой? – смеется мне в спину.

Двери совсем близко, но и люди в масках тоже. Поворачиваюсь и медленно пячусь. Ступню пронзает острая вспышка. Не время, нельзя останавливаться, нельзя чувствовать боль.

Пара метров – и спина коснется входной двери. Свобода… Близко…

Недосягаема.

Разворачиваюсь и изо всех оставшихся сил грудью врезаюсь в тяжелую резную дверь. Заперто.

Заперто…

Нет! Нет! Нет!

Из глотки невольно вырывается почти вой. Отчаянный, обреченный.

Топот за спиной перерастает в неторопливые шаги – безумно четкие, они словно отсчитывают интервалы, отсчитывают, сколько мне осталось.

Боюсь повернуться. Боюсь того ада, в который мне предстоит вернуться.

Не хочу, не могу, не надо…

Ноги подкашиваются, и я просто падаю на холодный, выложенный плиткой пол. Закрываю глаза, чтобы сдержать подступающий к горлу противный ком.

Устал. Вымотался. Не могу больше. Господи, забери меня или просто позволь сдохнуть прямо сейчас. Прекрати все это.

Но нет. Разумеется, гребаного чуда не происходит, и на моем плече сжимаются затянутые в белые перчатки пальцы. Рывком ставят на ноги, и сил даже на то, чтобы просто дернуться, уже нет. И зачем?

Обречен.

Обречен…

Заломленные за спину руки ноют. Стекло хрустит под босыми ступнями, маленькими колкими осколками впиваясь в кожу. Почти не чувствую.

Не выбраться, мне уже не выбраться отсюда. Не уйти от длинных, причиняющих адскую боль игл с неизвестными препаратами. Не уйти от влажных похотливых взглядов хозяина Игуры, не уйти от свиста плети. Не уйти от унизительного рабского существования.

– Акира, мальчик мой, зачем же ты шалишь? Не расстраивай папочку. – Широко улыбается Арбитро, стоит только моему конвою поравняться с ним, стоящим на самом верху витой лестницы. Шагает ко мне и, чуть помедлив, кладет руку в перчатке мне на голову, треплет за волосы. Как собаку. Отвратительно.

Но я молчу, изображая покорность. Так проще всего, ведь на дерзость сил уже не осталось. Она вся вытопилась, как и призрачная, придавшая мне сил надежда. Испарилась. Померкла, как свет в окошке.

Послушно перебираю ногами, хоть и прекрасно знаю, что ждет меня ТАМ. Конец… Конец прежнего меня.

Створчатые двери распахиваются, и в нос ударяет приевшийся до одури стерильный запах хлорки и чего-то еще.

Слишком светло вокруг, даже и не пытаюсь разглядеть что-то, – зачем? Я не хочу, если Арбитро взбредет в голову зашить мне глаза, как Кау, чтобы операционная, напичканная пыточной хренью, стала последним, что я увижу.

Холодный хирургический стол, на который меня укладывают несколько пар рук. После эти же руки срезают с меня остатки рубашки, фиксируют конечности. Пахнет спиртом, кажется.

Негромко переговариваются между собой, а я вдруг с ужасом осознаю, что мне не плевать. Не все равно! Чертова апатия отступает, уступая место просто кричащему чувству самосохранения.

Уже слишком поздно, я пытался, пытался… Дергаю руками, проверяя фиксирующие ремни на прочность. В этот раз не вырваться. Сглатываю, пытаясь заткнуть вопящий внутренний голос. Взгляд отстраненно блуждает по абсолютно одинаковым нелюдям в белых масках и халатах, выхватывает отвратительное ядовито-розовое пятно, выделяющееся на фоне общей массы.

Поймав мой заинтересованный взгляд, масочник улыбается и шагает ближе к столу.

– Ты станешь идеальным, мой хороший.

– Очередной уродской куклой?!

– Ужасные манеры! Как ты разговариваешь с папочкой? – В притворном ужасе прикрывает рот краем боа и наклоняется ниже, выдыхая мне прямо в лицо: – Ты станешь послушным, очень-очень послушным. И больше никогда не поднимешься с колен.

От этой фразы кожа, кажется, покрылась тонким слоем инея. А внутренности и вовсе заледенели, подвергнувшись мгновенной заморозке порцией кристально-чистого ужаса. Сглатываю, быстро облизывая сухие губы. Что бы там ни было – я не стану умолять и плакать. Не доставлю ему такого удовольствия.

Понимая, что никакого ответа он от меня не дождется, масочник отодвигается и, растянув губы в неестественной, словно резиновой, усмешке, манерно ведет пальчиками по воздуху. Это тут же привлекает внимание его верной стаи в белом – сумасшедших, как и он, хирургов.

Вдох. Выдох.

Тонкая игла втыкается в вену правой руки. Вещество ледяное, тут же сковывает, вызывает дикое онемение ниже локтя. Словно под кожей копошится целый клубок червей, которые медленно, растекаясь из одной точки, ползут ниже, к пальцам. Опутывают их, парализуют. Ничтожная, бесконечно короткая минута – и я уже не могу пошевелить кистью, я просто ее не чувствую.

Затем чуть выше локтя затягивают жгут.

Еще один укол куда-то в область шеи – не вижу. Дергаюсь, и голову тут же фиксирует пара рук, пахнущих резиной и тальком. Негромкий щелчок, с которым неизвестная муть покидает цилиндрический шприц, отдается в моей голове почти эхом.

Наваливается странная сонливость, не могу разжать челюсти, чтобы сказать что-то. Или же я уже несу какую-то чушь? Нет? Тогда почему мои губы шевелятся?

Белые пятна вокруг плывут, голова странно тяжелая, словно инъекция неизвестного мне вещества в разы увеличила ее вес. Не могу держать ее прямо, и она безвольно заваливается набок. Как раз так, что перед глазами только онемевшее предплечье да почему-то окрашенный в темно-бордовый цвет локоть, в котором копошится еще пара рук. Словно режут пенопласт. Но тогда почему я чувствую, как что-то отрывается, истончается…

Надрезанные лоскуты кожи выглядят так неестественно, как разорванные рукава куртки с алым подкладом. Пинцетом осторожно цепляют один из таких лоскутов и тянут его наверх, заворачивая над локтем, фиксируя, после следующий.

Я… я не соображаю, не понимаю – словно в каком-то наркотическом угаре. Могу только лишь наблюдать за странными манипуляциями, не более.

Кажется, шьют что-то. Я вижу, как мелькает темная толстая нить. Негромкие щелчки ножниц, тут же пара стежков. Салфетка, пропитанная чем-то едким, – чем-то, запах чего противно щиплет мне ноздри, уже порхает, обтирая блестящую металлическую поверхность пилы.

А после эта матовая полоска железа опускается на белую, лишенную плоти кость чуть ниже локтя.

Пилят…

Одна пара рук старательно орудует инструментом, другая придерживает руку, поворачивая ее время от времени.

Запах… Запах жженого дерева, горячего металла, еще чего-то. Треск. Так ломаются тонкие, уже надломленные прутья.

Эй, что с моей рукой? Куда ее уносят?

То есть – как уносят??!

Отчаянно пытаюсь заставить работать законсервировавшиеся мозги. Прошибает пот, тошнота накатывает.

А я начинаю понимать.

«Ты никогда не поднимешься с колен»

Не поднимешься, потому что все, что у тебя останется – это жалкие, изуродованные культи.

Последняя мысль очень четкая, материальная, острая, кислотная, ужасающая. Буквально пронизывающая меня насквозь.

Пытаюсь дернуть плечом. Кажется, удалось сдвинуться, совсем чуть-чуть, на пару сантиметров…

И тут же в шею, во вставленную туда трубку, вливается еще порция обездвиживающей дряни.

Безвольно дергаюсь, обзор закрывает длинная челка, прилипшая к неизвестно когда успевшему намокнуть лбу. Снова нити. Теперь ими соединяют оставленные ранее шматки мяса, зашивают, закрывая.

Щелкают длинные ножницы. Убирая излишки, уродующие идеально наложенный шов.

Вот и все: снова пропитанная стерильностью салфетка мелькает, обрабатывая зашитую рану.

А жгут уже затягивают на второй конечности…

***

Судорожно хватаю воздух ртом, едва ли не задыхаюсь от боли в грудной клетке, подтягиваю колени к груди и перекатываюсь на бок, обхватывая себя руками.

Руками…

Медленно, по очереди, ощупываю обе кисти. Убедившись, что они на месте, осторожно открываю глаза. Тело затекло, противно ломит.

Достаточно светло, несмотря на задернутые старые шторы. Терпкий, раздражающий ноздри запах пыли в воздухе – такой знакомый, близкий.

Шорох. Очень четкий в абсолютной тишине комнаты. Даже не шорох, скорее шелест ткани. Взгляд тут же начинает бегать по комнате, пытается найти источник этого звука.

В самом темном углу комнаты, за старым полуразвалившимся шкафом, стоит кто-то. Кто-то невысокий, щуплый. Почему-то я не могу разглядеть ничего, кроме силуэта, кажется, девочки. Очертания смутно знакомые, словно я уже видел ее где-то. Где-то… Где темно. И запах этого места почему-то ассоциируется со стерильным запахом хлорки.

Силуэт движется, шагает на свет…

***

Нервы натянуты до предела. Огибаю небольшой двор. И вот оно! Краем глаза замечаю движение и слышу шорох за спиной.

Разворачиваюсь и падаю на колени, иначе кусок арматуры прошил бы мне грудь.

Следующий удар я блокирую лезвием ножа. Понимаю, что мне не сдержать такой натиск. С трудом откидываю от себя напавшего. Разорвав дистанцию, тут же вскакиваю на ноги. Вдогонку мне доносится абсолютно безумное ржание.

Ну конечно! Райн!

Чертова наркота!

Отчетливо вижу вздувшиеся вены у висков. И даже тонкую нить слюны, которая тянется по подбородку. Передергивает.

Скалится и медленно, занося свою железяку для нового удара, подбирается ко мне. Отступаю вглубь переулка, продолжая тщательно следить за передвижением обдолбанного тела. Пальцы стискивают рукоять ножа, выставляя его перед собой.

Радостное улюлюканье режет уши, а от слюны, стекающей по грязному подбородку этого нелюдя, желудок тут же скручивает спазм.

Непроизвольно кривлюсь и перевожу взгляд на его ноги: тяжелые ботинки, заляпанные бурыми ошметками и еще невесть какой дрянью.

Арматура рассекает воздух в нескольких сантиметрах от моего лица – в последний момент успеваю увернуться, непроизвольно подставляя под удар спину.

По позвоночнику как колючей проволокой прошлись. Дышать просто нереально, а все силы уходят только на то, чтобы удержать нож в дрожащих пальцах. О, дьявол, как же больно… Все тело немеет.

С ужасом понимаю, что не могу сделать ни шага, так и продолжаю стоять на месте в ожидании очередного удара.

Свист воздуха. Хруст. Глаза едва не вылезают из орбит, когда я опускаю взгляд вниз: из порванной штанины торчит острый белый обломок. А темная ткань стремительно намокает, странное тепло струится по ноге.

Боли почему-то нет. Словно и не я здесь сейчас вовсе.

Еще удар. Как в замедленной съемке, все еще ничего не понимая, падаю на колени.

Все как в коматозе. Словно уши ватой заложило, а нервных окончаний и нет вовсе.

Шаги.

Отвратительные, чавкающие звуки над ухом.

Свист.

И тут все возвращается. Ощущения.

Длинный металлический прут прошивает мою грудину насквозь, и осколки сломанных ребер тут же впиваются в легкие.

Каждый рваный пустой вздох – всего лишь новая вспышка боли, а не столь необходимый глоток кислорода.

К горлу подкатывает комок с солоноватым омерзительным привкусом. Еще попытка сделать вздох – и алое густое месиво уже стекает с моих губ плотной тягучей нитью. Попадает на подбородок и капает дальше, на грудь…

В спину упирается тяжелый ботинок, а руки обдолбыша тянут арматуру, застрявшую у меня в груди.

Перед глазами стремительно темнеет, а чудовище, именуемое физической болью, жрет меня, неспешно поглощая все новые и новые куски моего тела.

Те, что порядком изжеваны ей, я уже не чувствую.

В подсознании, ставшим абсолютно темным, словно лампочку кто-то выкрутил, раздается еще один гулкий, как выстрел, звук – это мое тело плашмя упало на асфальт.

***

Автоматически подрываюсь с мягкого матраца на ноги. Замираю, стоя у кровати. Голова кружится, а дрожь сотрясает так, словно и вовсе хочет своими колебаниями душу из меня вытрясти.

Оборачиваюсь через плечо: все та же фигура стоит у окна. Но теперь почему-то особенно четко я вижу ее кисти. Маленькие, детские ладошки, покрытые темной кровавой коркой, кое-где с зеленым налетом плесени. А еще ее ногти… Разломанные, вросшие в раскуроченные кончики пальцев, словно их специально зачищали, как карандаши, с поистине садистским наслаждением наблюдая за страданиями ребенка. Но откуда, откуда я могу знать это?

Большой палец дергается, касаясь указательного, словно пытаясь согнать невидимою муху…

***

Запястья стянуты за спиной.

Боли уже не чувствую.

Это было бы хорошо, если бы грозило гангреной. Но узлы не настолько крепкие, чтобы совсем перекрыть поток крови. Вроде бы. Я все на том же чердаке. Не знаю, сколько времени. Судя по светлым пятнам на полу – около суток или чуть больше. Кеске тоже тут. Не отлучался ни на секунду. Пытался даже кормить меня. Словно частички прежнего его пробиваются сквозь тонкую пленку ненависти. Может, надежда еще есть? Должно же быть что-то.

Сам он не ест и не пьет, только глотает зеленоватое содержимое ампул. Уже четыре. Гадаю, есть ли у него еще… Чем скорее они кончатся, тем быстрее у меня появится шанс выбраться отсюда.

А еще он разговаривает со мной. Садится на корточки напротив и рассказывает что-нибудь. С совершенно безумным выражением лица. Молча слушаю. Что мне еще остается делать?

Я рад, что он не требовал от меня ответов. До этого момента.

– Он целовал тебя?

Вскидываюсь. Слишком резко. Его лицо меняется, щелочки глаз становятся уже. Ладонь ложится на мою щеку, гладит, а у самого пальцы дрожат. Что это? Ломка? Или от желания свернуть мне шею?

– Целовал… Пихал свой язык тебе в рот… Тоже хочу!

Дергает меня к себе. Сжимаю губы в плотную линию. Ну уж нет. Не позволю.

Никогда не думал, что он умеет рычать. Вообще никогда не думал, что Кеске, ласковый, как котенок, Кеске может стать злобной тварью.

Затрещина.

Уже не удивляюсь металлическому привкусу во рту. Наверное, привык.

Удивительная вещь – вкус крови. Он может быть омерзительным, тошнотворным, а может сладким и буквально сносить крышу. Вот сука… Я что, скучаю?

М-да, должно быть, эти двое выбили мне последние мозги.

Меня избивает один, а я думаю о втором. Охуеть.

Хватает за плечи и встряхивает.

– Ты не его… Нет-нет-нет. Слышишь? Ты же мой, мой друг, только мой, – бормочет это, не переставая. Замирает на полуслове, хватается за горло… Ломка!

Отползает назад и судорожно шарит по карманам. Лезет в набедренную сумку.

Ничего.

Наконец-то!

Дергается и зажимает висок с правой стороны. Наклоняет голову. «Вытекает… он вытекает из меня…» – довольно долго повторяет это на разные голоса. Или я тоже сбрендил? Двинулся, сошел с ума.

А Кеске все бегает по узкому чердаку. Мечется из угла в угол, не может найти себе места, бормочет что-то, почти воет, снова кидает на меня полные тоски взгляды.

Ему нужна доза, но он не решается уйти. Не решается оставить меня без присмотра, а я же только на это и надеюсь.

Мой единственный шанс слинять отсюда.

Но Кеске не торопится, наоборот, не переставая нервно облизывать губы, подходит вплотную и опускается на корточки напротив меня. Пару минут неотрывно смотрит на мое лицо, начинает раскачиваться, обнимая себя руками, постепенно все больше увеличивая амплитуду движений.

Его пальцы, стискивающие плечи, приходят в движение, конвульсивно дергаются, едва ли не выгибаясь в обратную сторону, хрустят, выкручиваясь из суставов.

После то же начинает твориться и с кистями рук: вращает ими, как сумасшедший, пристально наблюдая и выискивая что-то под кожей, – что-то, что могло бы копошиться там, быть причиной этих конвульсий. Голова друга резко дергается, полубезумный взгляд ползет выше по рукавам, тут же задирает их, изучая вздувшиеся вены на локтевых сгибах. Визжит, пытается стряхнуть что-то, остервенело бьет себя по коленям, теряет равновесие и плюхается вперед, на меня.

Его лицо в паре сантиметров от моего.

– Они сожрут меня, Акира! Это ты виноват! Ты во всем виноват! – орет он, вцепляясь пальцами в ворот моей водолазки, и трясет, трясет… Трясет так долго и так сильно, что я уже ничего не соображаю и не вижу в мелькающем калейдоскопе ярких пятен, среди которых изредка всплывает бледное лицо друга.

Бледное, уже отчего-то перепачканное бурыми пятнами какой-то слизи. Она струится отовсюду: из ушей, глаз, носа, рта. А он словно и не замечает ее, продолжает кричать мне что-то прямо в лицо, заляпывая его этой мерзкой дрянью.

Ее запах отдаленно напоминает мне запах тухлых яиц или же рыбы, пролежавшей на жаре несколько дней.

Совсем неожиданно. Все также продолжая орать на меня, он перестает дергаться, вместо звуков из горла доносится лишь негромкий булькающий звук.

Поднимает лицо, и к зеленоватой слизи щедро примешивается темно-бордовая, жидкая, как вода, кровь.

Его глазные яблоки вот-вот вылезут из орбит – он выпучил их так сильно, что я каждую вздувшуюся венку разглядеть могу.

Жуть…

– Кеске… – зову я в заранее напрасной попытке успокоить.

Вместо ответа цепкие, сильные пальцы выпускают воротник тонкого свитера и сжимаются на моем горле. Несильно, словно пытаясь удержаться…

Лицом к лицу.

Распахнутый в беззвучном крике рот. И бешено, в унисон с моим, бьющееся сердце. Только вот мое не замедляется, продолжая безумную скачку, а его стучит все медленнее и тише.

– Кеске… – сглатывая, негромко повторяю я, внутренне даже надеясь на новую тираду или приступ ломки.

Тишина. Только пальцы, сжимающие мое горло, медленно скатываются по груди вниз.

***

Веки тяжеленные, словно в каждое по килограмму свинца залили – не открыть глаза. Непослушные пальцы, словно не мои, сжимаются и царапают мягкое одеяло, на котором я лежу.

Минута, две…

Тело затекло и страшно ноет, но перевернуться на спину нет никакой возможности.

Чужое присутствие рядом не дает мне покоя. Пристальное, непрерывное наблюдение жжет меня, как обгоревшую кожу беспощадное солнце летом.

Так. Открыть глаза. Откры-ы-ыть… Медленно и печально поднять веки. Давай же. Сопля! На эту-то малость ты способен?!

Вот так. Голова тут же становится тяжелее всей Тошимы вместе взятой, и уж хаос в ней царит не меньший, чем в мертвом городе.

Перед лицом какие-то тряпки. Точнее, кажется, платье: когда-то светлое, теперь же запачканное не пойми чем, с высохшими желтыми и бордовыми пятнами.

Порванная, вытертая местами ткань. В одной из таких дыр я вижу кусок посиневшей плоти, покрытой глубокими подсохшими струпьями.

***

В дневном свете пустынные улицы Тошимы выглядят прилично. Как любые другие пустынные хитросплетения проспектов любого другого малонаселенного городишки. Как лицемерно прятать свою истинную сущность под заурядной личиной.

Меня шатает, мышцы ноют так, словно совсем недавно мне пришлось тащить на себе, как минимум, слона.

Абсолютно ничего не помню – странная апатия навалилась. Знай себе, только переставляй ноги по мощеному булыжником тротуару. Тащи уставшую тушку вперед. Ищи.

Ноги сами несут вперед в поисках нужного. В поисках подходящего.

В голове восхитительно пусто. Лишь гулкие звуки шагов да изредка негромкий скрежет. Словно кто-то роется в мусорных баках неподалеку.

Узкая улочка ныряет вправо, сливаясь с широким проспектом. И тут же, прямо напротив, я вижу его: немного растерянного, отстраненно-идеального.

Подойдет.

Лучший вариант.

Улыбаюсь так развязно, насколько могу, и вскидываю руку вверх, привлекая к себе внимание.

Наконец-то замечает меня, отлипает от стены, направляется ближе, а у меня скулы сводит от этого приторного блядского призыва. Противная когтистая лапа стискивает мои легкие, а рот наполняется едким, горьким, как анестетик, привкусом, такой он – вкус предательства.

– Привет…

Черные волосы, бледная кожа, достаточно высокий. Пойдет.

Молча, продолжая улыбаться так, что скулы сводит, протягиваю руку и, зацепив его за куртку, тяну за собой вглубь путаных переулков.

Молю дьявола и всех известных мне богов, чтобы он не открывал свой рот, не задавал вопросов. И молчит ведь, просто идет за мной следом.

Пункт назначения все ближе и ближе. Все тяжелее и тяжелее просто шагать вперед, утягивая за собой еще ничего не подозревающую жертву.

– Эй…

По-прежнему молчу, только поворачиваюсь к нему и быстро, стараясь скрыть исказившее лицо отвращение к самому себе и ситуации в целом, прохожусь языком по губам, демонстрируя самый кончик.

Довольный вздох – и больше никаких вопросов.

Даже не знаю, кого благодарить за это. И стоит ли вообще.

Я хочу, чтобы все это закончилось побыстрее, хочу вернуться назад. Но одновременно с этим я хочу, чтобы это длилось как можно дольше, оттягивая страшную кульминацию.

Но я и так просил слишком много, вот он – темный провал того самого закоулка, страшного пункта назначения.

Он догадается, поймет… Все громче и громче вопит паника, заглушая доводы разума и инстинкта самосохранения.

Не смогу, не смогу, не смогу!

Хочется орать и плакать, забиться в самый темный угол и просто сдохнуть там от осознания собственной слабости, беспомощности, ненужности…

Заверши начатое, чертова тряпка! Ты должен! Не себе должен!

Послать куда подальше все оставшиеся чувства, вырвать их, скрутить в тугой пучок и прижечь нервные окончания.

Секунда, и покорное долговязое тело, которое я все это время волочил за собой, оказывается прижато к стене, перепачканной обвалившейся штукатуркой.

Тело. Не человек. Всего лишь тело.

Это его губы сейчас накрывают мои, а руки скользят по спине, перебираются на поясницу, еще ниже…

Не могу, силы совсем на исходе, натянутые до предела нервы вот-вот оборвутся.

Терпи, терпи, терпи…

Послушно открываю рот и едва не смыкаю челюсти, когда чужой язык касается моего.

Внутри все воет, рвется наружу едва ли не рыданиями.

Не хочу…

Не хочу, чтобы он касался меня, не хочу, чтобы ЕГО остывшее тело после нашли в переулке. Не хочу. И ничего не могу сделать.

Надо. Должен.

Ненавижу это чертово слово.

Ладони сами непроизвольно упираются в чужую грудь. Поднять глаза, посмотреть…

Сглатываю.

– Не здесь… – шепчу я, пытаясь за напускной похотью скрыть свой страх.

Такая же полная желания улыбка в ответ, и я, едва сделав шаг назад на онемевших ногах, поворачиваюсь в сторону крохотного филиала ада на земле – в сторону зияющего темнотой закоулка. Еще пара шагов к нему, и мне кажется, что я чувствую, как несет чем-то страшным, отвратительным.

Писк крыс, еще какой-то незнакомый мне звук.

Выдох.

Еще один призывный взгляд, расстегнутая куртка, которую я, кажется, вот-вот готов сбросить, и он, не задумываясь, ныряет за мной в переулок.

– Вот черт! Тебе не кажется, что место не совсем подходящее для…

– Заткнись!

Я не хочу слышать это ебаное «для» и все то, что последует дальше – я и так уже слишком себя презираю.

Спохватившись, просто наваливаюсь на него сверху, снова обтирая спиной в яркой куртке грязные, невесть в чем вымазанные стены.