Текст книги "Второй шанс (СИ)"

Автор книги: SаDesa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Колени дрожат, когда я опускаюсь на корточки, прямо под ногами заприметив тусклое, все в багровых пятнах, лезвие катаны.

Пальцы шарят по асфальту, находят рукоять.

Не смотреть наверх, не смотреть. Тело, это всего лишь тело.

Выкручиваю кисть до щелчка, чтобы размахнуться. Он даже и не понял ничего – по глазам вижу.

А острое, словно бритва, лезвие уже на половину длины вогнано в его живот.

Я все также у его ног, не могу подняться, вскочить.

И это не чувство вины, нет – что-то иное, с оттенком горького сожаления. Словно вместе с этим парнем и во мне что-то умрет. Еще один кусочек души, может быть?

Горячая кровь, струящаяся из раны, окатывает меня с ног до головы, оседая на одежде и пачкая лицо и волосы.

Но даже не чувствую ее вкуса на губах, словно это и не алая, дающая жизнь жидкость, а минералка.

Шатается. Не успей я отскочить в сторону, зацепив ногой один из лежащих трупов – он упал бы на меня.

Пытается сказать что-то, даже скорее верещит, и мне невольно хочется обтереть рукой губы и прополоскать рот.

Не похож, совсем не похож. Лишь отдаленные, малозначимые черты сходства, но и этого хватит.

А визг все не стихает.

А если каратели услышат?

Как кипятком окатили.

Носком кроссовки толкаю корчащееся в агонии тело и переворачиваю его на спину, тут же, повинуясь какому-то неизвестному, не моему чувству, заношу катану над его лицом, чтобы окончить все это одним махом.

Сталь легко входит в податливую плоть. В глаз на этот раз. Даже привыкшие к полутьме глаза с трудом различают, как слизкое белое пятно медленно стекает по скуле, а тело все еще конвульсивно дергается, затихая.

Разжимаю пальцы, позволяя такой удобной рукояти катаны покинуть ладонь.

Только оружие с негромким лязгом касается выщербленного асфальта, как с трупом на полу начинают происходить странные метаморфозы.

Он разлагается. Прямо на глазах становится раздувшимся, покрытым трупными пятнами, шматком обтекающего хрен пойми чем мяса.

Невольно пячусь.

А мертвяк тем временем приходит в движение, садится. Кажется, даже кривит смазанные пузырящиеся губы в подобии ухмылки.

С трудом сглатываю ком, вставший поперек горла.

Разворачиваюсь, чтобы бежать со всех ног, ведомый охватившим меня животным страхом, но он не пускает, вскакивает на ноги в считанные секунды и хватает меня за куртку, швыряя на пол. В голове салюты запускают, совсем ничего не соображаю и едва прихожу в себя, стоит только ему навалиться сверху.

Волна тошноты накрывает, смешиваясь с ужасом, а он все тянется ко мне, нависая над лицом. С трудом мне удается упереться ладонью в его лоб, чтобы помешать этой мерзости с лопающимися гнойными пузырями коснуться моих губ своими.

Один из них лопается. И разлетается на множество отвратительных капель, некоторые из которых оседают на моей челке, закрывающей лицо.

Ладонь, к моему ужасу, скользит по слизкому обтекающему черепу, и пальцы наполовину проваливаются в рыхлую плоть. Рефлекторно тут же отдергиваю кисть, о чем незамедлительно жалею: мертвец заваливается на меня полностью и под мой протестующий вопль своими пальцами пытается разлепить мои плотно сомкнутые губы.

***

Темно и мягко. Дышать нечем. Кажется, лежу на животе, уткнувшись лицом в подушку, которая пропитана каким-то терпким, странно знакомым запахом. Приятный, знакомый. Легкие почти горят, когда я все-таки отрываюсь от подушки, чтобы сделать глоток кислорода.

Но ноздри вместе с воздухом втягивают в легкие еще один, не похожий ни на что больше аромат – и он мне тоже знаком, слишком хорошо знаком. Настолько, что глаза едва не вылезают из орбит, а я боюсь повернуться, осмотреть комнату в поисках источника этого сладковатого, удушающего амбре.

На спину, на лопатки, давит что-то, запах становится сильнее, он просто витает вокруг меня. Источник совсем близко.

На шею ложатся чьи-то руки. Шершавые ладони давят, вынуждая опустить лицо на подушку. Не сопротивляюсь, не могу.

И снова эту приторную вонь скрадывает тот самый знакомый запах, которым пропитана подушка.

Звук.

Негромкое жужжание. Кажется, пара мух…

***

Сука!!!

По меньшей мере, четыре руки вцепляются в мое запястье и тянут к решетке, к острым зубам. Упираюсь и бью по пальцам, пытаясь отцепить их – безрезультатно. Сжимаются сильнее, и я вижу, как на куртке остается отвратительного вида месиво из ошметков плоти и запекшейся крови.

Рывок, и в мясистый треугольник на ладони впиваются зубы – не зубы даже, а мягкие разложившиеся десны. Не могут прокусить кожу, но давят с такой силой, что адская боль захлестывает и ползет вверх по руке.

Еще одна челюсть, на этот раз полная зубов, которые с треском ломаются, вылетая из десен, стоит им только сомкнуться на запястье.

Кулак с чавкающим звуком врезается в череп этого шмата плоти и просто входит в него, легко проминая вовнутрь. Что за…??!

А кисть не перестают терзать, да так, что кровь заливает рукав и стекает вниз по руке, до самого локтя пропитывая ткань водолазки.

Торопливые шаги за спиной, и маленький острый кинжал прокалывает глазницу жрущего меня урода. Тот тут же зависает, как будто у него заряд кончился. Неуклюже, как клоун на детском утреннике, взмахивает руками и заваливается назад, уступая место еще трем таким же уродам, лезущим на его место. Только вот маленький стилет Рина намертво застревает в его черепе. Все попытки мальчишки выдернуть его ни к чему не приводят, и вместе с падающим трупом его рука почти по плечо оказывается выдернутой за решетку.

Я отскакиваю назад под его высокий, полный боли крик, и отчего-то не могу сделать ни шага вперед, чтобы помочь мальчишке, оттащить его на относительно безопасную середину контейнера.

Приглушенный звон упавшего клинка, и снова крики боли, перемежающиеся всхлипами. Неуклюже дергается, пытаясь свободной рукой выдернуть страдающую конечность. И ее тоже хватают несколько пар рук, тянут к себе, распластав подростка по решетке.

Он уже даже не дергается, просто висит, прижатый к прутьям, и лишь гниющие, а то и лишенные нескольких пальцев руки не дают ему упасть. Заботливо поддерживают, чтобы было удобнее жрать.

Удивительно четко, словно тщедушная спина мальчика и не загораживает мне обзор. Вижу, как один из недотрупов, сдирая кожу со скул Рина, зубами вгрызается в пальцы такого же жадного до плоти существа и с мерзким звуком, безумно громким на общем фоне, перекусывает их.

Снова. Как кнопку с «паузой» отпустили, словно только что проснувшись, подбегаю ближе, чтобы оттащить уже вялое, бесчувственное тело.

Они не желают отпускать свежую, должно быть, такую вкусную добычу, и поэтому мне приходится сильно тянуть его на себя, оставляя в цепких ободранных пальцах куски свежей плоти.

Резкий рывок на себя, и в руках покрытого синюшными пятнами урода остается кусок кисти, из-за которой эти твари рвут друг друга на части.

А я падаю назад, неуклюже плюхаясь на задницу, продолжая сжимать хрупкие плечи мальчишки.

Дрожащими пальцами касаюсь его шеи – жилка еще слабо бьется. Но его лицо… Выедено.

Торчащие пучки мышц на скулах, разорванные на куски губы, почти вырванная нижняя челюсть и объеденные глазницы без век с единственным сохранившимся ярко-голубым глазом.

Взгляд механически скользит ниже, касается локтей и идет дальше. Чтобы разглядеть остатки кистей и нескольких уцелевших фаланг пальцев.

Я не дышу. Сделаю вздох – и не смогу выдохнуть. Не чувствую. Ничего сейчас не чувствую. Должно быть, не понимаю, что на моих коленях умирает изуродованный подросток, который помог мне, но которому не помог я.

Не дышать, не дышать…

Радостный звон проржавевшего крепления, на котором держится такая же старая решетка. Лязг, сухие щелчки упавшей на пол бетонной крошки. Снова визг. Это длинный штырь, удерживающий единственную преграду, мешающую наркам закусить, вылетел и упал на пол. Пара минут, и за ним с грохотом навернется и оконная рама с привинченной решеткой…

***

Теперь давит на грудину так, словно сверху заботливо накидали с десяток кирпичей и тачкой любовно эту кучу накрыли.

Глаза слиплись, приходится продирать пальцами, и тут же режет от тусклого света. Морщусь и пытаюсь дотянуться до того, что так затрудняет мое дыхание.

Пальцы натыкаются на грубую ткань, а в ноздри заползает тот самый сладковатый запах.

Тут же приподнимаюсь на локтях и, не обращая внимание на резь, наконец полностью распахиваю глаза. Чтобы сразу упасть назад, на подушки, и с трудом сдержать крик.

Она сидит на мне! Девочка!

Девочка… Всем своим видом напоминающая высохшую мумию с серой, жесткой, как наждак, кожей и вываренными белками глаз. Зрачков нет вообще. Так же, как бровей и ресниц. Есть лишь длинные темные волосы, выпачканные и слипшиеся настолько, что я не могу даже предположить, какого они цвета.

Она наклоняется ко мне, опираясь ладонями по обе стороны от моей головы. Нависает, пристально смотрит, следит за судорогой страха и отвращения, то и дело пробегающей по моему лицу.

Я видел ее, видел раньше, но не узнать. Память упорно отказывается подкинуть мне нужную картинку.

А она все изучает, склоняется чуть ближе.

Глаза в глаза…

Я бы рад не смотреть, но не в силах отвести взгляд. Или же просто сомкнуть веки.

Вижу, как в ее глазнице собирается темная жидкость, стекается к внутреннему уголку глаза, формируется в вытянутую каплю.

Разбивается о мое лицо.

***

Извилистые лабиринты и многочисленные узкие улочки с бесконечными старыми двориками и закоулками остались позади. Сейчас я, шатаясь, бреду посреди широкого проспекта одной из главных улиц старого Токио – той самой, в центре которой когда-то гордо возвышались белые стены правительственного дома. Ныне же это – пристанище хозяина Игуры, безумного масочника.

Ноги сами несут меня вперед, к высокому забору. Что-то силком тащит меня туда, притягивает.

И я понимаю, что именно, стоит только подойти ближе. Темный силуэт, выделяющийся на фоне светлого, тусклого неба.

Медлю секунду, чтобы после сорваться с места и бежать так быстро, как только могу. Грудью налетаю на решетку, дергаю ее, пытаюсь дотянуться до небольшого замка на цепи.

А взгляд все продолжает пожирать раскачивающееся тело, пробитое длинной иглой под ребрами так, что острый конец шпиля выходит сзади на шее, аккурат над головой.

Прутья почему-то блядски холодные, обжигают ладони. Но я не могу заставить себя разжать пальцы и перестать трясти этот гребаный забор, как в припадке.

Я не вижу ничего, кроме бледного лица с четко обозначившимися скулами и упрямо прямой линией рта. Даже глаза чуть приоткрыты. И я готов поклясться, что вижу, как алые капли оседают на длинных черных ресницах.

Лицо сводит судорогой, превращая его в неподвижную, искореженную маску. Я говорю что-то, перебиваясь на всхлипы и шепот. Быстро-быстро несу какую-то несусветную хрень, не в силах заткнуться. Кажется, замолчу – и просто захлебнусь бьющими через край эмоциями.

Шики… ШИКИ, ТВОЮ МАТЬ! Ублюдочная ты сука! Ты не мог! Ты не мог сдохнуть вот так! Ты вообще не мог сдохнуть!

Терпкий запах крови – кажется, ладони ободрал.

Да и черт с ними!

Все мое внимание, каждую крохотную мыслишку, самый темный уголок подсознания сейчас занимает эта долбаная неподвижная фигура, затянутая в винил и латекс.

Ветер неспешно теребит черные, как смоль, волосы, играет крестами, покоящимися на груди. Так спокойно, неспешно, что у меня колени сводит и выкручивает из суставов. Трясет, как от припадка эпилепсии. Ничего не могу с собой поделать, не сдвинуться ни на один чертов миллиметр.

То, что я сейчас чувствую – не описать. Разочарование напополам с горькой, ни с чем несравнимой примесью того самого кислотного чувства, которое заставляет меня почти биться в истерике, медленно стекая на пыльный асфальт.

А Шики – нет! Тело все также неспешно раскачивается из стороны в сторону, помахивая руками в черных латексных перчатках. Негромкий перезвон заклепок на тяжелом ремне прямо в унисон с блестящими крестами на длинной цепочке.

Непослушные пальцы зачем-то лезут в карман джинсов. Чтобы найти там такую же пару крестов. Покореженных, ржавых, но… Твоих.

***

Подрываюсь с кровати раньше, чем успеваю открыть глаза. Но измученное невесть чем тело едва не подводит меня, отказываясь принимать вертикальное положение. Запинаюсь об угол кровати и чуть не падаю. Пальцы цепляются за деревянную спинку. Все болит, а пока я спал, какой-то мудак установил детскую карусель у меня в голове. Иначе отчего все так кружится?

Упс. Не только кружится. Морщась, поднимаю футболку – откуда у меня вообще футболка? – чтобы оценить масштабы повреждений. Ну что, не все так плохо. Многочисленные желтоватые исчезающие синяки и перетянутое бинтами предплечье.

Мысли путаются, смешиваются в единый серый кисель.

А уж воспоминания… Ничего определенного.

Смутные образы, силуэты, обрывки запахов. Все, как после очередного кошмара, лишь отпечаток теней в подсознании с неприятным серым осадком.

Скрип половиц. Не в комнате, а за дверью. Сглатываю.

Отлепиться от спинки… Худо-бедно выпрямиться и, хромая, на негнущихся ногах выползти за ту долбаную дверь.

Просто подойти ближе и повернуть ручку. Давай же, тряпка… Ноги заплетаются, а комната плывет, и вместо развеселых обоев в блядоцветочек я вижу какие-то мерзкие, ухмыляющиеся рожи.

А ну их к черту!

Рывком распахиваю дверь и, запинаясь, перелетаю через низкий порог.

– Вот бля…

Лбом буквально впечатываюсь в чье-то плечо. Вот же дерьмо…

Не дерьмо. В разы хуже – Шики! Живой, теплый, но безумно уставший, вымотанный чем-то Шики.

Невольно сглатываю и носом громко втягиваю в себя воздух. Отступаю на шаг назад, пряча глаза, собираюсь, нервно кусая и без того вусмерть ободранные губы, развернуться и снова скрыться в комнате. Слишком хорошо я помню, как кривилась его самовлюбленная морда от одного только случайно брошенного в мою сторону взгляда. Как это противно-то, мать вашу. Противно, низко, глупо…

Вот сейчас, сейчас он брезгливо скривится, а я снова смогу жрать себя, выгрызая из изодранной психики куски побольше.

Разворачиваюсь, взглядом изучая обшарпанный деревянный пол, и делаю шаг вправо, пытаясь обойти замершее рядом со мной тело. Только делаю это, как в плечо тут же впиваются стальные пальцы, удерживая на месте.

Сердце бьется о ребра так, что сейчас нахрен разломает мне грудак и радостно убежит прыгать с крыши, захватив с собой остатки мозгов и нервной системы.

Вскидываюсь и, кажется, намертво приклеиваюсь взглядом к его лицу.

Алебастровая кожа сейчас кажется серой, а скулы выдаются особенно четко. Его глаза… Обычно они чертовски упрямые, всегда насмешливые, с россыпью ироничных искр, а теперь почти пустые, разве что на самом дне теплится еще что-то. Догорает.

Да не хочу я видеть всего этого!

Кисти отчего-то сводит – это пальцы сами собой сжались в кулаки, и острые ногти впиваются в ладони. И именно эта тупая боль придает мне уверенности.

Шаг вперед.

Закрываю глаза, лбом прижимаясь к его шее, трусь об нее, ласкаюсь…

Ничего, никого отклика. Только лишь пальцы нажимают еще сильнее, причиняя уже ощутимую физическую боль. Смешно, но я даже рад ей сейчас. Не так внутри все воет.

Прикрываю глаза и, скорее неосознанно, ладонью забираюсь под его водолазку. Из самых что ни на есть невинных побуждений. Прекрасно понимаю, что идиотизм, но… мне нужно удостовериться, что нет никаких новых отметин, – отметин, которые мог бы оставить длинный острый шпиль.

Пальцы покалывает от тепла чужого тела, а во рту, кажется, открылся маленький филиал пустыни Сахары.

Фух… Ничего. Только старые полоски зарубцевавшихся шрамов.

В нерешительности замираю. Ладонь скользит выше, поднимается по груди и натыкается на плотную тканевую прослойку.

Все-таки опять вляпался во что-то.

Хочу продолжить осмотр и двинуться выше, но мою ладонь перехватывают и вытягивают из-под тонкого свитера. Что-то шершавое касается кожи.

Опускаю взгляд. Критически хмыкаю и подношу продолжающие сжимать мою руку пальцы поближе к лицу. Чтобы получше разглядеть растрепавшуюся, кое-как намотанную, не первой свежести ткань.

– Ты даже на такую малость, как перевязка, не способен?

Упс.

Я не хотел. Вырвалось.

Ну, или хотел… Но теперь от легиона разбежавшихся по телу мурашек становится крайне неприятно.

Не отвечает.

Разворачивает свою кисть так, чтобы сцепить свои пальцы с моими в замок.

Просто смотрит на меня как-то странно, непривычно мягко, без раздражения, насмешки или уже подзабытой похоти.

Вот так глупо пялимся друг на друга. Ему плевать, кажется, а меня уже душит это повисшее молчание.

Скрипя зубами, делаю еще одну попытку заговорить с ним и произношу первое, что приходит в голову:

– И как там погода за окном? Солнышко пригревает, тухляки воняют?

Идиот. Идиотище-е-е…

Лучше бы молчал. Всегда. И вообще – родился бы девочкой. Носил бы премилые платьица. Бантики. Красил бы реснички… И не было бы никакой Тошимы, трупов и черного призрака с алыми углями вместо глаз. Не было бы, говорите? Все, я передумал – не хочу быть девочкой.

Что-то подсказывает мне, что ничего путного из этого не выйдет. Ебать меня будут абсолютно так же, а вместо того, чтобы обозлиться и дать в табло, мне придется долго плакать, размазывая тушь по лицу.

– Шики… – делаю очередную слабую попытку начать хоть какой-то диалог.

Вместо ответа наконец-то освобождает мое плечо от своей хватки, но только для того, чтобы выудить что-то из кармана узких штанов.

Кресты.

Упс… Я так и не вернул их законному хозяину – интересно, ты сильно на меня за это злишься?

Изумлению нет предела, когда две искореженные железяки вкладывают в мою ладонь. Могу только распахнуть рот, чтобы спросить, какого, собственно, хрена, но не могу выдавить ни звука.

Отступает на шаг назад, оставив меня стоять замершим истуканчиком от нервного оцепенения.

Справа, на диване, вижу еще двух свидетелей этого идиотского провального монолога. Рин и Кеске. Оба живые и даже, кажется, неискалеченные.

Скрип старых половиц. Это ты, вытянув свои пальцы из моих, направляешься к входной двери.

Да твою же мать… Поговори со мной. Не уходи!

Порываюсь было бежать за тобой и повиснуть на шее, но колени начинают мелко дрожать, а комната кружиться. Долбаная слабость. Как вовремя.

– Ты вернешься? – Как жалко звучит-то. Брр…

Замираешь, неопределенно ведешь лопатками и, помедлив секунду, просто киваешь.

Мне и этого сейчас достаточно.

Но ты ответишь мне, ответишь на все накопившиеся вопросы.

Расскажешь все то, что я захочу знать, как только вернешься.

Ну а пока вполне можно позволить повалить себя на пол визжащему голубоглазому недоразумению прямо под щелчок старого замка на входной двери.

Часть 19

Свободного пространства почти нет. Это хорошо, по этой причине я тут один.

Окно узкое и такое пыльное, что единственное, что из него можно разглядеть – это хаотично передвигающиеся по проспекту силуэты да размытые очертания белого, когда-то правительственного здания.

Брезгуя прикасаться к этой грязи ладонью, цепляю занавеску и ей протираю стекло. Так-то лучше. Теперь кроме размытых белых пятен я замечаю еще и черное, зависшее над крышей.

Арбитро… Лицемерный масочник. Я еще заставлю тебя пожалеть об этом, трижды заставлю.

Воображение тут же услужливо подкидывает картинки – одна краше другой.

И на всех ужасная бесконечная агония.

Распахнутый в беззвучном крике обезображенный рот. А на карточке рядом – белая маска, вшитая прямо под кожу. На третьей – эта тварь восседает на средневековой гарроте.

Четвертая являет собой лишь адскую смесь раскуроченных внутренностей и разрубленных останков.

Как это сладко: поддаться своему истинному Я, пусть всего на минуту, послушать его пряные речи, оценить все то, что оно может предложить.

Чтобы после безжалостно задвинуть его в дальний ящик и закрыть пудовым замком сверху.

Но сейчас я не спешу делать это, напротив, все больше упиваюсь вариантами возможной мести.

Очередной крик в моем подсознании, предвещающий агонию, и во рту появляется знакомый солоноватый привкус, а ладони сжимаются и разжимаются, мечтая снова почувствовать под пальцами тяжелую рукоять катаны.

Одна-единственная искра становится причиной пожара.

Адреналин уже разгоняет кровь в венах, а желание крушить все нарастает.

Крушить… И плевать сидящей во мне твари, что это будет: стены или же хрупкие человеческие кости. Топтать, пока осколки не станут пылью, а слабая плоть не станет лишь шматом обезображенного мяса.

Я жажду криков боли, замершей на устах мольбы.

Вот черт!

Под рукой невесть как оказался старый стул, и я, не задумываясь, сломал спинку, занозив пальцы щепками.

Боль отрезвляет куда лучше ледяного душа.

Прикрываю глаза, чтобы отогнать наваждение. Тут же в отместку за минуты почти эйфории наваливается усталость.

Веки тяжелеют.

Не отводя взгляда от силуэта, едва различимого на фоне стремительно светлеющего неба, пытаюсь нащупать банку отвратительного старого кофе за спиной.

Пальцы загребают пустоту. Да что за… Только что же здесь стояла.

Резко оборачиваюсь, чтобы лицом к лицу столкнуться с Акирой, который и держит в руках эту чертову банку.

Блять.

Зубы начинают ныть, как после визита к доброму дяде стоматологу, не использующему анестезию по религиозным убеждениям, вере в инопланетный разум или в то, что если с носками периодически разговаривать и не стирать, то они обретут высший разум.

Так и я себя чувствую, взглядом натолкнувшись на свой персональный источник извечных терзаний.

Стоит и ждет, что я скажу что-нибудь.

Отлично.

Дело лишь в том, что я не знаю, что сказать. Абсолютно. Ни единой захудалой мыслишки. Ничего. Только глухая, непрошибаемая стена ярости и отрицания.

Как же меня это бесит!

Бесит не то, что я ублюдочная тварь, нет. Разве можно ненавидеть собственную сущность?

Меня бесит осознание всей той мерзости, которую я творю. Бесит та легкость, с которой я рушу ебучий карточный домик, на постройку которого ушла далеко не одна неделя.

Я начал жрать себя заживо, не испытывая при этом ни капли жалости. Но теперь, когда маленькая прозорливая мышка вернулась, именно она взяла на себя роль всепрощающей мученицы. Простил еще тогда, когда, шатаясь, вылез из закрытой комнаты, как следует прооравшись от терзающих его кошмаров. И именно это чувство вины, выедающее большой ложкой мои внутренности, заставило меня остаться под дверью.

Бесит. Все бесит. И особенно сильно бесит мальчишка, устроивший мне своим исчезновением эту ментальную костедробилку.

– Чего ты ждешь? Извинений, может быть? Раскаяния? Сожалений?!

– Нет. Ничего из вышеперечисленного.

– Тогда что?

– Просто поговори со мной.

– Я не расположен к диалогу. Верни кофе.

– Тебе нужно поспать.

– Я сам прекрасно знаю, что мне нужно. Поставь банку на место и вали баиньки. Желательно на пару недель. – Грр… Вырвалось. Сам бы себе рот зашил, лишь бы не ляпать лишнего время от времени.

– Желательно? А мое «желательно» не учитывается?

– Нет.

– Я так не думаю.

– Мне плевать, о чем ты там думаешь. Оставь меня, утомляешь.

О, дьявол! Да научишь ты меня вовремя затыкаться или нет?

Мечусь по кухне как загнанный зверь, в итоге останавливаясь у окна, и уже начинаю считать трупов, чтобы хоть как-то отвлечься и не брякнуть еще что-нибудь.

«Раз овечка, два овечка…»

Жестяная банка опускается на столешницу и, царапая ее, скользит вперед.

Ну наконец-то.

Выдох.

– Ты путаешь меня с Рином, Шики. Это его ты можешь выгнать, обложив по самую макушку. Я не ведусь на твои примитивные уловки.

Да что случилось с этим и без того безумным миром?!

Сначала мертвяки, жрущие плоть. Теперь я исхожу на дерьмо, а вспыльчивый, словно спичка, мальчишка спокоен. Дальше что? Колония сурков объявит себя независимым государством?

– Что в слове «утомляешь» тебе не понятно? Слогов слишком много?

Уходи… Уходи на хрен отсюда. Спрячься в самой дальней комнате, закутайся в одеяло и дверь подопри. Желательно тяжеленным дубовым шкафом, своротить который у меня не хватит сил.

Ещё одна реплика – и я просто сверну тебе шею, чтобы моя совесть, ранее дремавшая годами, невесть отчего проснувшаяся теперь, наконец-то заткнулась. Вместе с остальными оттаявшими, как дерьмо весной, чувствами.

– Посмотри на меня.

Уходи, уходи… Съебывай отсюда к чертям собачьим, пока я не успел открыть рот! Не заставляй меня жалеть еще и о сказанном!

– Зачем мне утруждать себя? Твоя мерзкая рожа вряд ли стала симпатичнее.

Ну вот. Замечательно.

Стиснув зубы, жду ответной реплики, и она не заставляет себя долго ждать.

Только вот ответом служит не громкий обиженный выкрик, как я ожидал, а увесистый тяжелый удар ровнехонько в подбородок.

Едва не падаю от неожиданности, заваливаясь на конторку. Бордовая волна ярости накрывает прежде, чем разум успевает среагировать. Секунда, и я, взбешенный до предела, всем своим весом вжимаю мальчишку в разделочный столик, перехватив и надежно прижав его кисти к краю столешницы.

Тяжело дышит, яростным взглядом впиваясь мне прямо в лицо, словно душу вытянуть пытается.

Грудь тяжело вздымается, скулы покраснели, а с приоткрытых алых губ с придыханием срываются рваные вздохи.

Хочу. Красной лампочкой загорается в сознании.

Хочу это. Хочу все до последней капли.

В горле пересохло, сглатываю, а взгляд серых глаз тут же перемещается на мое горло, на движущийся кадык, скользит выше, по подбородку.

Так близко… Втягиваю в себя его горячее дыхание, пытаюсь все его поймать, не упустить ни вздоха. Но для этого надо быть ближе, еще ближе, чем на этом расстоянии, невесть как сократившимся до пары миллиметров.

Медлю, наказывая себя, оттягивая безумно желанный миг эйфории, чистого блаженства.

Горячо… Чуть ниже, совсем немного, так чтобы едва-едва коснуться мягких губ своими, снова издеваясь над собственной жаждой. Играя, мучая нас обоих.

Дрожащий кончик языка касается моих губ, ведет по нижней, делая ее влажной. Пытается дотянуться до верхней…

А я уже зверею, хоть и продолжаю истязать себя. Схожу с ума от его запаха, от ощущения этого гибкого тела рядом, такого податливого… Снова моего.

Умираю с каждой секундой, надеясь продержаться подольше, сам он не смеет податься вперед.

Лишь беззвучно постанывая, приглашающе покусывает губы.

Воздух со свистом разрывает легкие. Еще немного…

– Шики…

Всего одно слово, жалобно произнесенное на выдохе, пропитанное медовыми, умоляющими интонациями.

Бездна. Чужие губы такие сладкие, покорные. Это ощущение кажется давно забытым, утерянным по собственной непроходимой глупости.

Язык словно заново исследует этот мягкий податливый ротик, а голова кругом идет от сдавленных стонов. Мой личный наркотик, начисто срывающий башню. Моя мышка.

Острые зубки сжимаются на моей губе. Втягивает ее в рот, облизывая языком, посасывая ее, упорно не желая сдаваться мне и лишь принимать ласки.

Маленькая рыбка тоже изголодалась?

Отпускаю его запястья, чтобы утянуть повыше, усадить на деревянную поверхность конторки.

Для этого нам приходится оторваться друг от друга. Всего секунда. И снова густой нескончаемый поток безумия.

Его язык пытается ускользнуть от моего, спрятаться, прижавшись к нижней челюсти, и тогда я, улучив момент, просто зажимаю его зубами, втягивая в свой рот.

Протестующе мычит и тут же прогибается в спине, стоит только моей ладони забраться под его водолазку.

Тонкие пальцы зарываются в мои волосы, гладят плечи, раз за разом проходятся по спине, никак не желая останавливаться.

Полуприкрытые серые глаза совсем пьяные, затянутые пеленой желания, как и мои, должно быть.

Если бы только это глупое тело не нуждалось в кислороде. Голова идет кругом, беспорядочно мелькают яркие пятна, а боль сковывает грудную клетку.

Обхватив ладонями его лицо, рывком, чтобы не передумать, отстраняюсь.

Глубокий вздох облегчения с явной примесью разочарования. То же самое, что сейчас чувствую и я.

Мокрой мышью по позвоночнику пробегает дрожь, стоит только исподтишка краем глаза коснуться опухших и таких чувствительных губ, по которым именно сейчас почти незаметно, быстро проходится кончик языка.

Неосознанно тянусь ближе, просто потому что все это – мое, потому что я хочу все это чувствовать.

Решительно обхватывает ладонями мое лицо, заставляя замереть в нескольких сантиметрах напротив моей цели.

– А вот уж хрен. Хватит с тебя.

А… Даже не знаю, что на это сказать – от такой наглости все мысли разом разбежались. Я, кажется, растерян?

– Поговори со мной, – с нотками отчаяния в голосе плаксиво просит маленькая мышка.

Выдох.

Сразу же, на корню, придушить подступающее раздражение, а как только маленькая битва будет выиграна – выжидающе приподнять бровь, молча давая свое согласие на диалог.

– Ну?

– Расскажи о Нано.

Ну почему именно сейчас. Почему, блять, всегда именно «сейчас» тебя тянет копаться в тщательно упакованном мною чемодане, набитом всякой поганью?!

– Нет.

– Да. – Просто железобетонная уверенность в голосе, подкрепленная стальными прутьями арматуры.

С чего это вдруг? Чего я не знаю, маленький пройдоха? Припрятал козырь в рукаве?

– Ну уж нет. Не с тобой. И вообще ни с кем я не собираюсь обсуждать это.

– Тогда мне остается лишь придерживаться его версии событий.

Вот тут-то я и начинаю чувствовать, как глаза медленно вылезают из орбит.

– Много он тебе выболтал? – устало поморщившись, уточняю я. Этого еще не хватало…

– Достаточно.

– Веришь?

– Но ты же предпочитаешь хранить молчание. Что мне еще остается? – деланно равнодушно, отводя взгляд, проговаривает хитрый мышонок, постепенно, шаг за шагом, зажимая меня в угол. Не поддаваться на провокацию… Что существенного мог выболтать полубезумный призрак?

– Давно ты за ним бегаешь?

Блять.

– Порядка десяти лет. Я никогда не обводил дату нашей встречи в календаре, знаешь ли, чтобы точно помнить.

– Не смешно.

– По мне так очень смешно, не находишь? – Даже, казалось бы, ирония получилась горькой.

Молчит, изредка кивает, словно ведет внутренний диалог сам с собой. Рассуждает… Почему-то хочется умильно потрепать его по голове.

Вот блядство! Язык мне откусить и глаза выколоть за такие мысли! Кажется, рассудок решил окончательно сделать мне ручкой и свалить к кому-нибудь другому.

– Десять лет… Ровно половина прожитой мной жизни.

Уже не кажется таким уверенным в себе, прячет глаза, а пальцами теребит край моей водолазки. Мои же пальцы нервно барабанят по столешнице, заставляя лицо болезненно кривиться, вгоняя крупную, недавно посаженную занозу все дальше под кожу.

Задумчиво, чтобы взять паузу, подношу ладонь к лицу – хочу получше разглядеть источник неприятных ощущений, крепко засевший в указательном пальце.

Крупная щепка, под которой уже обозначилось темно-синее пятно из свернувшейся крови.

Мелькает мысль о том, что если не вынуть занозу, то медленно начнется гниение, которое постепенно превратит палец в сплошную рану, а после переползет на ладонь и вверх по кисти. И все из-за одного ничтожного кусочка дерева.