Текст книги "Там, Где Садится Солнце (СИ)"

Автор книги: Nina16

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Этими же пальцами он уперся о холодный умывальник и посмотрел на свое отражение, которое в этом сумрачном свете выглядело еще хуже прежнего. Его лицо, осунувшееся и белое, его волосы, сальные и налипшие на лоб, его глаза, напуганные и расширившиеся.

Роджер знал, что все это было, но он не мог понять, от чего и как это могло возникнуть. Это чувство, хватающее вначале в районе живота – там, где появлялся страх; быстро ползущее по Солнечному сплетению и сжимающее глотку – там, где было тяжело дышать; это чувство с каждым мгновением нарастало. Длинные пальцы поднялись к шее, пока второй рукой он нервно, дерганными движениями пытался открыть кран и затем, набирая воду в ладони, ополаскивал ею лицо. Вода была ледяной, и ее капли жгли ему глаза.

Он пытался успокоиться. Но он чувствовал, как учащалось сердцебиение, и как постепенно немели руки, и как с каждой секундой становилось все труднее устоять на ногах, но усидеть он тоже не мог, так что он стоял, держась за шаткий умывальник, и пытался сделать глубокий вдох.

Он мог обманывать себя сколько угодно, но он знал, чем был этот страх. Когда такие приступы приходили, этот страх представлялся Роджеру огромным чудовищем, которое нависало над ним, которое давило на голову, которое сплющивало живот, и от которого хотелось бежать мили и мили вперед, лишь бы только не оборачиваться назад, к нему.

Чудовище это стало таким нежеланным, но таким постоянным гостем в его пятнадцать лет, когда буквально за секунду становилось жарко, когда сердце билось так сильно, словно стремясь разорвать грудную клетку нахрен, когда тело немело, и Роджер, жадно хватая воздух ртом, выбегал из дома и бежал так долго, пока не начинал заходиться кашлем, пока почти не выблевывал свои легкие на землю, пока ноги не начинали гореть.

Рука Роджера резким движением опустилась вниз, пальцы, путаясь в жесткой ткани, залезли в узкий карман и с какой-то отчаянной надеждой попытались найти там нужные таблетки, но они сомкнулись вокруг пустоты.

Конечно же, он знал, что колес у него не было. Конечно же, он знал, что то, о чем он давно забыл, но то, что до сих пор приходило ему в кошмарах и обрушилось сейчас, было ничем иным, как паническая атака, вызванная рядом вещей. Конечно же, он знал, что это было только начало, и что для того, чтобы побороть это чудище в прошлый раз, ему потребовалось два года, и что сейчас у него не будет на это никаких сил. Он был один в этом долбанном пустом мире, заполненном людьми.

Когда он снова неправильно закрепил бинт, и дрожь в пальцах от этого только усилилась, на его плечо легла теплая рука, и добрые глаза с нотками беспокойства глянули на него, Роджер обреченно вздохнул и посмотрел на Брайана в ответ.

– Что случилось? – тихо спросил он, не отрывая внимательного взгляда от лица Роджера, которое было ужасно напуганным чем-то, как бы старательно Тейлор не пытался этот момент скрыть.

Роджер прикрыл глаза, все так же зависая над Брайаном в неудобной позе и держа того в районе плеча, с этим дурацким бинтом, который все не поддавался перевязке сегодня.

– Все нормально. Я просто устал, – соврал он, и Роджер перевел взгляд с глаз Брайана на толстый бинт, и пальцы, что обычно так умело работали, еле завязывали ткань на теле.

Брайан спокойно, выжидающе смотрел на Роджера, который вот уже пять минут возился с этой повязкой, и когда он наконец закончил, и вздумал уходить, дрожащими руками собирая все использованные инструменты, Брайан легко, но в тоже время настойчиво взял Роджера за руку и усадил на койку около себя.

В зале было темно и довольно тихо. Солдаты, что были около него, уже давно спали – или, по крайней мере, притворялись, что спали, – и только те раненые, которым нужно было сделать какие-то процедуры, или кому было плохо, до сих пор беспокойно возились на своих кроватях. Брайан, что сидел спиной к приоткрытому окну, на котором не было занавесок, видел лицо Роджера, освещенное слабым лунным светом, и видел в отражении его глаз звезды, на которые молча уставился Роджер.

Брайан ничего не говорил. Роджер – тоже.

Брайан ждал. Роджер думал.

Брайан смотрел на уставшее, но – Господи Боже, как будто бы он только сейчас это понял – красивое лицо Роджера. Роджер рассматривал звезды.

Брайан видел, как подрагивали губы Роджера. Роджер чувствовал, как плохо ему было здесь.

Роджер вдруг сказал:

– Небо очень красивое.

Брайан неуклюже развернулся, пытаясь не задеть раненое плечо, и посмотрел на звезды, которые россыпью разбежались по темному бескрайнему небу. Он прокашлялся и, указав пальцем в какое-то неопределенное место, произнес:

– Видишь, там, в левой стороне Кит?

Роджер, прищурившись, отрицательно покачал головой, и тогда Брайан попросил:

– Открой окно. Это ненадолго, – добавил он, когда брови Роджера удивленно приподнялись. И все же он встал и отворил форточку.

С улицы подул прохладный ветер, но Брайан, увлеченно смотрящий вдаль небосвода, не заметил это и продолжил:

– Смотри внимательнее. Видишь, там, слева, прослеживается яркая длинная цепочка из звезд, и можно заметить огромный прямоугольник? Это Кит. Он такой яркий из-за девяти основных звезд, которые расположены по его контуру. Как думаешь, сколько в этом созвездии всего звезд?

Роджер не ответил. Он стоял у открытого окна и пустым долгим взглядом смотрел на Кита, который казался ему таким свободным, летящим сквозь другие созвездия и кометы, что он на какое-то мгновение захотел им стать.

– Он не похож на Кита.

Брайан улыбнулся и продолжил:

– В созвездии Кита более ста звезд. В одном созвездии, Роджер. Представляешь? – тихим возбужденным голосом говорил он, неотрывно смотря на мелкие точки в небе, что собирались группками в пазлы. – А там, дальше, чуть в стороне, расположена Южная Гидра. В ней не так много звезд, как в Ките или Эридане, и ни одна из ее звезд не получила своего собственного названия.

Роджер прикрыл глаза. Ветер успокаивающее обдувал его лицо, и приглушенные слова Брайана, которые не имели большого смысла для Роджера, звучали, как детская колыбель. Он чувствовал себя потерянным ребенком, когда сейчас, стоя у открытого окна, он вспоминал свои детские страхи и слышал отдаленный шепот Брайана. Ему хотелось отвлечься на что угодно – пусть это даже будут звезды, – но у него не получалось.

– Моряки в те времена, когда и назвали это созвездие – переводится оно, как «Морской змей, кстати говоря, – ассоциировали Южную Гидру именно с морскими чудищами, что обитали в глубинах морских вод и одним только своим видом пугали бедных моряков.

Роджер закрыл окно, как раз в тот момент, когда Брайан заметил следующее созвездие и собрался рассказать о нем. Роджер почти бесшумно подошел к кровати и вернулся на свое место, посмотрев на Брайана долгим взглядом.

– Тебе не интересно? – спросил Мэй, пытаясь сдержать слабую улыбку. Лицо Роджера хоть и было каким-то грустным, но от этого вида становилось печально и одновременно смешно. Брайан не смог бы объяснить причину такого ощущения, однако бровки Роджера, что были нахмурены, и опущенные вниз уголки губ делали лицо Тейлора еще больше похожим на детское милое личико.

– Очень интересно, – быстро ответил Роджер, у которого в глазах читалось, как ему «очень интересно», и Брайан тихо легко рассмеялся.

– Хорошо.

Брайан облокотился о спинку кровати и, пытаясь подавить в себе откуда-то внезапно возникшее приподнятое расположение духа, ждал момента, когда Роджер все же решится рассказать, что с ним произошло. Брайан был уверен, что Роджеру просто нужно было время, чтобы собрать все свои мысли воедино и, наконец, почти что впервые поделиться с ним чем-то личным, так что Мэй не собирался давить на него и спрашивать: «Да что же случилось?».

Он видел эту борьбу внутри Роджера, и, если опустить то, что лицо у Тейлора действительно выглядело по-детски мило и невинно в такие моменты, Брайан почувствовал, что Роджера терзали отнюдь не детские и невеселые мысли.

Роджер вначале зарылся длинными пальцами в светлые волосы, что теперь едва доставали до плеча, и, набрав в грудь побольше воздуха, на одном дыхании выдал:

– Я устал, Брай. Я очень устал.

Брайан понимающе кивнул. И, чуть приподнявшись, придвинулся ближе к Роджеру, чтобы лучше слышать, что он говорил своим тихим, надрывающимся голосом. Щуплая маленькая фигура Роджера казалась такой неестественной, словно игрушечной, в этом огромном здании с бесчисленным количеством коридоров, комнат, с этими огромными потолками и старыми койками, с этим нескончаемым потоком страдающих солдат и ручьями крови.

– Я понимаю. Ту работу, которую вы проделываете здесь, которую ты проделываешь здесь, невозможно недооценить, это правда…

– Дело не в этом, – резко оборвал его Роджер, махнув рукой. Конечно же, дело было и «в этом», но он уж точно не собирался жаловаться Брайану на то, как трудна была его жизнь здесь, в относительно нагретом, спокойном месте, где была еда, и была хотя бы банальная кровать, на которой можно было поспать, а не сырая земля.

Да и вообще. Ничего Роджер не собирался рассказывать Брайану, зная, через что Мэю довелось пройти (на самом деле, все еще не зная, но догадываясь), и Тейлор никогда не видел смысла в том, чтобы изливать свои проблемы на другого человека. И все же, непривыкший к поддержке, он чувствовал, как она исходила от Брайана даже в обычных вопросах, в его движениях и взгляде.

Он не знал, как начать, и все же как-то коряво, смотря на умиротворенного Брайана сквозь темноту, Роджер стал рассказывать:

– Я родился в самой обычной семье. Папа там, мама, – слабая улыбка появилась на его лице, которое было в каких-то тридцати сантиметрах от Брайана, который внимательно слушал его, положив руки на колени. – Но, как оказалось, семья была не самой обычной, – улыбка стала еще шире, и пару секунд Роджер молча сидел, смотря куда-то в сторону и не убирая с лица эту нервную ухмылку, которая от чего-то только расстроила Брайана.

– Не знаю, как так вышло, но когда я был совсем маленьким, я не видел и не знал того, что происходило между моими родителями. Ну, знаешь, всякие ссоры, недопонимания… – Роджер облизал пересохшие подрагивающие губы и, прокашлявшись, продолжил: – Может быть, мама каким-то образом пыталась защитить меня от этого и увозила к бабушке или к нашим друзьям. Я не знаю, но я до какого-то возраста не видел всего этого.

Он снова замолчал. Он перебирал пальцами тонкую жесткую простыню на койке Брайана и только иногда смотрел в его глаза; почти все время взгляд Роджера, отчужденный и наполненный болью, был устремлен куда-то в пол, и ему трудно давались слова.

– Чего «этого»? – мягко спросил Брайан, который, наоборот, неотрывно следил за Роджером и ловил каждое его слово. Голос Тейлора колебался и звучал то как натянутая струна гитары, то очень тихо, и он вечно прочищал горло.

– Насилия, – это слово, которое для Роджера было не просто словом, как будто вылетело из груди, и за ним понеслись остальные слова, иногда формируя неразборчивые предложения: – Вначале я видел, как отец бил мать, как он кричал на нее, и как они вечно разбирались за соседней стенкой. Я был ребенком, и я не мог слушать все это, и я обычно начинал громко плакать, потому что мне очень было жалко маму, и я до жути боялся отца. И когда отец видел мои слезы, он срывался и на мне. Но долгое время, кроме крика с его стороны, ничего не происходило, пока я не стал ходить в школу. В то время у отца начались серьезные проблемы с работой, он стал более нервным, придирчивым. Буквально каждый день он допытывал меня насчет моих оценок, проблем в школе и так далее. И если я делал что-то не то или получал не ту оценку, какую он хотел бы видеть, – Тейлор замер на секунду, а затем, видя перед собой эти вечные сцены ужаса, что происходил дома, выпалил, почти не дыша: – Он бил меня. Вначале он хватал меня за волосы и отталкивал от себя, и говорил, что я недостойный сын своего отца, и что я не оправдываю его надежд, и что скажут люди, когда узнают, что у него такой тупица сын. Иногда он толкал меня с такой силой, что я бился головой о стену или ударялся носом о дверной проем. Однажды я ударился с такой силой, что рассек себе бровь, а еще когда-то у меня был сломан нос из-за того, что он пнул меня в спину ногой, когда я отвернулся и не ожидал этого. Но все это еще были цветочки. Когда его фирма потерпела крах, а мать заговорила о разводе, хотя итак знала, что ей некуда бежать, он окончательно сошел с ума. Он хватал ремень и долбил меня по спине так, что у меня на следующий день оставались длинные красные линии, и дети в школе смеялись надо мной и спрашивали, что такого со мной произошло. Он толкал меня на пол и бил ногами, Брайан. Он бил меня своими чертовыми ногами, – его дыхание сбилось, и слова стали путаться, и Роджер, тяжело хватая ртом воздух, смотрел в глаза Брайана, не чувствуя, как давно его щеку разрезала одна за одной слеза, а рука Брайана, теплая и надежная, покоилась на его собственной руке.

– Он бил меня все мое детство. Он бил мою мать. Он запрещал нам кому-либо об этом рассказывать, потому что угрожал, что убьет нас всех тогда. Он выбрал мне университет и снова грозился тем, что если я не пойду туда, куда он хочет, у меня будут проблемы, и он не даст и гроша.

Он тяжело дышал, и сердце стало колотиться с такой силой, как будто его завели, как двигатель; Роджера трясло, и он покачивался на кровати из стороны в сторону, пытаясь неосознанно успокоить себя этим действием.

Впервые в жизни он больше не боялся отца, и он рассказывал кому-то свою историю. Это, оказывается, было так трудно – держать в себе эту боль столько лет, не осмеливаясь даже слово обронить о том, что его отец был настоящим тираном. Роджер знал, что его чудовище, что приходило в виде атак, что убивало его изнутри, что это чудовище, на самом деле, было родным ему по крови и носило гордое звание Отца.

– И на мне это сказалось. На мне это черт возьми, как сказалось, – горькая ухмылка разрезала лицо Роджера, и он вытер рукой горячие слезы, которые всегда в его семье служили показателем слабости. – С пятнадцати лет я не жил нормальной жизнью. День изо дня меня накрывал такой страх, что я не мог с ним совладать. Это то чувство, когда то, что сидит у тебя внутри, не контролируемо, и не ты решаешь, что тебе делать. Я не контролировал свое тело, и этот страх мог появиться где угодно: в школе, на улице, дома. Но дома было хуже всего. Я умирал дома.

Отец не считал наказанием то, что он бил Роджера. Он считал наказанием запрет на прогулки с друзьями, домашний арест, лишение денег. И Роджер, которого этот самый дом в буквальном смысле сжирал, был его постоянным местом нахождения, и Роджер даже сбежать оттуда не мог.

Он вылезал через окна, он взламывал двери, и получал после этого еще сильнее, но он ничего не мог с собой поделать. Когда этот страх, почти что живой, находящийся с ним в одной комнате, одолевал его, Роджер не мог находиться в том доме. Ему казалось, он умрет, если хоть секунду дольше там проведет, и он действительно умирал там.

– Потом начались легкие сигареты. Сигареты чуть потяжелее, травка. Колеса тоже хорошо помогали. Я думал, я забудусь, но в итоге я только усугублял свое состояние и становился зависимым. Я никогда не был наркоманом, и алкоголиком я тоже не был, но в те моменты, когда мне было херово до смерти, я не справлялся. Я больше не мог вечно куда-то бежать, как в детстве, и я запивал все это, и я курил, и я шлялся по каким-то долбанным клубам и таскался с непонятными людьми.

Он прикрыл глаза на мгновение, чувствуя какое-то странное облегчение, которое постепенно окутывало его, словно его накрывали теплым пледом. Он видел пальцы Брайана на своей руке, что нежно, но в тоже время довольно крепко держали его, и он продолжил с легкой улыбкой на лице:

– Но я нашел музыку. Это началось еще задолго до травы, впервые я увидел, как играет кузин, и понял… понял, что это то, что мне интересно, и что это то, что может, ну, знаешь… – он вдруг замялся, неловко посмотрев на Брайана, – что может спасти меня. И это было великолепно, Господи. Я полностью погружался в музыку, и я чувствовал себя так охренительно-хорошо, когда играл, когда пел, когда просто слушал музыку. И потом я познакомился с Томасом и Тимом, и мы сформировали группу. А дальше ты, пожалуй, итак все знаешь.

Роджер замолчал, уставившись куда-то в район ног Брайана, что в неудобной позе лежали на кровати. Ему стало некомфортно от всего, что он только что сказал, и он не знал, как Брайан все это воспримет, но ему стало так хорошо, так по-настоящему хорошо, как будто все то, что терзало его душу долгие года, наконец нашло отраду.

Он и не думал, что его своеобразным лечением станет разговор с Брайаном посреди раненых солдат, в темном госпитале. Роджер вовсе не упомянул то, что, на самом деле, терзало его этим вечером, но он не видел в этом особого смысла. Какая была суть в том, чтобы рассказывать Брайану, что-то, что он, казалось бы, пережил и давно отпустил, снова возвращалось.

Роджер не знал, чем это было вызвано: тяжелыми условиями, что влияли на его психику сейчас, или же тем, что любые панические атаки имели свойство возвращаться, но он знал на все сто процентов: даже если сейчас ему легче, страх вернется. Потому что он никогда не покидал Роджера, и это чудовище невозможно было убить, сколько бы времени не прошло.

***

На часах было 24:20. Стрелка часов двигалась с характерным звуком, который «разрезал» эту тишину. Даже те солдаты, что долго не могли улечься, наконец, кажется, уснули или, по крайней мере, дремали.

Когда Джозефина еще около получаса назад подошла к его кровати и хотела было позвать Роджера, в крайней степени удивившись тому, что он вообще делал около Брайана, Мэй, прошептав ей просьбу о том, что «раз работы сейчас все равно никакой нет, то можно ли оставить Роджера так, как есть?». Не то, чтобы Джозефина оценила эту идею, но все же, когда она посмотрела на уставшего Роджера, который, кое-как скрутившись на самом краю кровати Брайана, тихо спал, подумала о том, что они как-никак кузины, кивнула головой, добавив:

– Коек все равно для нас не хватает, – под «нас» она имела ввиду медперсонал и, собравшись уходить, Джозефина, долгим взглядом посмотрев на Брайана, сказала: – Разбудите его через час, пожалуйста. Его смена вот-вот начнется.

Брайан сидел где-то на середине койки и, иногда поглядывая на часы, чтобы не пропустить время, когда начнется смена Роджера, рассматривал Тейлора и думал о тех словах, что он ему сказал.

Брайан всегда был эмпатичным человеком, и проблемы людей – даже незнакомых ему – никогда не обходили его стороной, и он всегда старался помочь другим. Но в таких ситуациях, когда то, что рассказывал Роджер, уже было историей, и тем, что повлияло на него еще в раннем детстве, изменить никак нельзя было, он чувствовал несправедливость мира в десятки раз больше.

Его рука медленно водила по коротким волосам Роджера, и его взгляд, полный теплоты и грусти за Тейлора, был прикован к лицу Роджера. Как же глупо было думать с его стороны, что Роджер «слишком много пьет» или «чересчур много курит». Он догадывался, что могло быть что-то, что когда-то повлияло на характер Роджера и его отношение к миру, но Брайан и подумать не мог, что это было домашнее насилие.

Брайан смотрел на худую фигуру Роджера, который, казалось бы, будучи таким щуплым и маленьким, пережил столько всего – начиная от издевательств отца и непонятного поведения матери, которая то ли закрывала на это глаза, то ли по каким-то причинам не могла уйти от своего мужа, и заканчивая предательством Тима; будучи таким, какой он есть, Роджер таскал на себе раненых солдат и раз за разом вытягивал их из цепких лап смерти. И кто бы мог предположить, глядя на это детское, местами невинное и милое лицо Роджера, что его жизнь такая?

Брайан чувствовал в себе непреодолимое желание хоть как-то помочь Роджеру, но он пока не знал, как это сделать. Брайан понимал лишь одно: совсем скоро его снова отправят на фронт, и кто знает, смогут ли они увидеться вновь?

Когда Брайан, нежным движением руки потрепал спящего Роджера по плечу, напоминая ему о ночной смене, Тейлор молча кивнул и, сонно пожелав Брайану доброй ночи, ушел на пост.

И Брайану вдруг стало так пусто на этой маленькой койке, что, засыпая, он представлял перед собой лицо Роджера и не мог забыть его грустных глаз и своего ощущения от прикосновений к его руке и волосам.

***

Брайан был здесь впервые. Нельзя было сказать, что у него было огромное желание гулять по базе, где, кроме песка и надзорных, которых они кое-как обогнули, ничего и не было. Но было одно – неоспоримое ощущение, которое нарастало с каждым днем его пребывания здесь, что ему очень хотелось вдохнуть свежего воздуха и пройтись хотя бы где-то. Из лазарета их не выпускали – а если и выпускали, то прямиком на войну, – поэтому надеяться на свои тайные желания Брайан не мог, и совершенно случайно проболтавшись Роджеру о том, что ему чертовски надоело лежать и хочется на улицу, он никак не мог предположить, что за ехидной улыбкой Роджера, что появилась на его лице после слов Брайана, они окажутся там, где они сейчас были.

За довольно большой площадью, где проходили тренировки, где по квадрату, вокруг базы, стояли военные и пристально наблюдали за их парочкой до тех пор, пока Роджер не показал удостоверение медбрата и пробормотал что-то про то, что солдату – то есть, Брайану – приписали прогулки, чтобы «расходить» больную ногу. После этого, конечно, пришлось изображать, что он хромает, что отчасти было так, и они, пройдя тренировочное поле, дошли до неглубокой впадины, около которой был забор, что не позволил бы им сбежать из лагеря.

Брайан, сидящий в чужой куртке, которую каким-то образом достал Роджер, ковырял ногой землю и думал о том, что это впервые за все то время, что началась война, он был на условной свободе – и хотя позади них, на достаточно большом расстоянии от их убежища на этот вечер, но все же стоял первый сторожевой, отделенный от них еще и темнотой, Мэй ощущал это необыкновенное чувство свободы и какой-то легкости, когда он мог тихо поделиться своими мыслями, не боясь последствий.

– Спасибо, – голос его был приглушенным. Он повернул голову на Роджера и медленно осмотрел его профиль: острые скулы, что были как будто выцарапаны карандашом, ровный нос и сигарета, зажатая в тонких губах. Он глянул на дым, что выдыхал Роджер, и попросил: – Можно и мне?

Роджер удивленно приподнял брови, но ничего не сказал. Он молча достал сигарету из пачки и протянул ее Брайану, с интересом наблюдая за тем, как Брайан будет все это делать.

– Подкуришь? – спросил он, с улыбкой смотря на то, как Мэй неуверенно обхватывал губами «палочку». Роджеру все еще непривычно было видеть Брайана без пышной шевелюры и без бывалого блеска в глазах, которым он запоминался, наверное, всем людям, что встречали его на своем пути.

Интересно, а как он сам выглядел со стороны? Изменился ли он, его взгляд, поведение и мысли? Конечно же, Роджер иногда поглядывал на себя в зеркало, что висело у них в комнате, однако он видел себя каждый день и уже привык к своему отрешенному выражению лица, так что нельзя было сказать объективно, остался он таким же, как раньше, или нет.

Роджеру удавалось пробраться в это скрытое от посторонних глаз место лишь пару раз, и несмотря на то, что ночи в Кабуле было невероятно ветреные и холодные, он задерживался здесь настолько долго, насколько это вообще было возможно, пока не приходилось возвращаться в то проклятое место, в котором он с недавних пор «работал».

– М-м-м… – неуверенно протянул Брайан, когда сигарета оказалась у него, и он неловким движением приблизился к сигарете Роджера, пытаясь достать кончиком своей «палочки» к маленькому огоньку. Кое-как ему все же удалось сделать это, несколько раз безуспешно потыкав сигаретой в воздух, и Брайан со странным чувством нарушителя правил вдохнул дым всей грудью и почти сразу же закашлялся, покрывшись при этом краской.

Он бросил быстрый взгляд на Роджера, пытаясь подавить в себе стыдливый кашель и зачем-то желая показать, что он уже ранее курил. Он неумело держал сигарету между пальцев и еще более неумело курил, и все же постепенно ему начало нравиться это. Как будто бы в голове чуть потяжелело, но это была приятная тяжесть, и она почему-то расслабляла.

Роджер закусил щеку, чтобы сдержать рвущийся наружу смешок. Его забавляло то, с какой серьезностью Брайан вдыхал сигаретный дым, видимо, прилагая все усилия, чтобы выглядеть органично в таком «амплуа», однако Роджеру итак изначально было понятно, что курил Брайан впервые.

– Я все смотрел на то, как вы работаете, – начал Брайан, когда ему удалось выровнять дыхание и приспособиться к сигарете, – и думал, что у вас сил уходит ничуть не меньше, чем у военных. Если не больше, – добавил он, смотря в стену перед собой.

Так как делать ему было нечего и оставалось разве что наблюдать за медиками и иногда даже помогать им – подать что-то или подбодрить больных, – Брайан почти круглосуточно думал о войне, о людях в целом. Их ежедневная работа казалась ему огромным вкладом в военную жизнь, и Мэй, сам того не понимая, все чаще невольно следил за тем, как Роджер бегал от одной койки к другой, помогая раненым, поднося им еду, лекарства, делая им перевязки. Брайан чувствовал гордость за Роджера, что грела его внутри, и ему было приятно, что Роджер с такой самоотдачей подходил к этому делу.

– Ты, наверное, устал жутко? – спросил он мягче, и его глаза остановились на лице Тейлора вновь.

– Устал, – Роджер кивнул. – Но ты устал не меньше моего, Брайан, – он почувствовал, как все внутри теплеет от мысли о том, что, даже будучи раненым, даже при таких обстоятельствах, Мэй продолжал оставаться самим собой и не терял этой искренней учтивости по отношению к другим людям. – Работу здесь не сравнить с тем, через что проходите вы, – протянул Роджер мрачно, закидывая голову вверх, чтобы понаблюдать за тем, как густой дым растворялся в свежем ночном воздухе. Небо здесь было сплошь усыпано звездами, чего в Лондоне не увидишь.

– Кита видишь?

Роджер расплылся в улыбке и веселым взглядом вначале покосился на Брайана, который сидел и, словно мальчишка, впервые открывший для себя что-то интересное, любовался небом, а затем Роджер вернул свое внимание звездам, что казались такими маленькими отсюда. Ему стало вдруг интересно, а с какого расстояния от Земли и они были бы крошечными фигурками?

– Вижу, – сказал он, когда глаза «зацепились» за знакомый звездный силуэт. – И все равно на Кита он не похож.

– Как скажешь, – отозвался Брайан, в который раз не сдерживая ухмылки из-за Роджера.

Наверное, это и привлекало Мэя: искренность его поведения и слов, умение думать и смотреть на мир по-своему. Да, пусть иногда Брайану казалось, что Роджер склонен к сумасшествию, и он не был уверен, что нормальные люди способны выдержать характер Роджера, однако… было в нем что-то, что заставляло этих людей приковывать свое внимание к нему.

– Знаешь, мне страшно думать о том, что происходит за этими стенами, – Роджер нахмурил брови, опуская взгляд с Кита на горящую сигарету, зажатую в его тонких пальцах, которые теперь были сплошь покрыты мозолями и загрубели.

Брайан хмыкнул. На мгновение ему показалось, что здесь действительно было спокойнее, чем там, в другом мире, который начинался за этими каменными стенами, служащими условным ограждением от тех ужасов, что творились на поле боя. Было ощущение странной защищенности в этом помещении, но, во-первых, все это было лишь иллюзией: враги могли с легкостью атаковать и базу, убив сразу большое количество солдат и медиков; а во-вторых, он чувствовал себя здесь, как в клетке, где нельзя было и шагу ступить без разрешения.

И все же Брайан не посмел бы приуменьшить труд людей, работающих здесь, что помогали солдатам, что сутками стояли на ногах и не знали, что такое сон и усталость.

– Я рад, что ты здесь, – коротко сказал Брайан. Его сигарета как-то быстро закончилась, и он выкинул маленький окурок в сторону. Ему было грустно представлять, что было бы, попади он в другой госпиталь, где не было бы Роджера, вечерних чтений книг, их разговоров, да и вообще… это трудно было описать словами.

Его рука еще болела, и рана ужасно ныла и не давала забыть о себе, но Брайан знал – ему становилось лучше. Ему оставалось всего ничего до того момента, как его выкинут в тот мир, что так пугал Роджера и ужасал Брайана. Раньше он бы отдал все на свете, чтобы не возвращаться в ту землянку, чтобы не видеть танки в движении, чтобы не держать оружие в руках, однако сейчас…

Брайан не думал об этом. Все те часы, проведенные в госпитале и потраченные на размышления, закончились тем, что Брайан все обдумал уже миллион раз, и неминуемое будущее ждало его в скором времени, и Мэй знал, что он окажется там, где был до этого, хотелось ему этого или нет.

Странным было то, что его это больше от чего-то не волновало.

– Знаешь, мне было до смерти страшно там, и я думал, что не переживу и одного сражения. Что, кстати, вполне могло произойти, – он снова хмыкнул, и на его лице появилась нервная улыбка, когда плечо, как будто отозвавшись на его слова, неприятно заныло. – Однако сейчас… мне как будто бы и вовсе не страшно.

Внутри у Брайана было пусто. Пусто там стало с того самого момента, когда он наблюдал за собой, словно со стороны, и смотрел на то, как замертво падал тот солдат. На том бое, что был первым в его жизни, он как будто бы потерял все то, что имел ранее – свои ценности, приоритеты в жизни и, что самое главное, самого себя, – и теперь все не то, чтобы не имело значение, но притупилось в сто крат.

Пожалуй, это и было причиной его подавленного состояния в первые дни; даже сейчас, спустя какое-то время, ему иногда казалось, что во всем этом участвовал вовсе не он, а кто-то другой.

– Я был там, но я… я потерял все, Родж, – его голос дрогнул, и Брайан потупил взгляд в землю.

И все же, несмотря на то, что страха больше не было – хотя он точно знал, что все чувства повторятся, стоит ему только выйти за эти ворота, – и не было иллюзий, ему не хотелось покидать это место. Здесь было столько ужаса, искалеченных душ, смерти, духоты, страха, что порой ему хотелось сбежать отсюда, но, даже если бы у него было на то право, он не смог бы.

Брайан не мог признаться себе в том, что вовсе не раненое плечо оставляло его здесь. Он не знал причину какого-то странного умиротворения в этом месте, что дышало смертью.