Текст книги "Там, Где Садится Солнце (СИ)"

Автор книги: Nina16

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Роджера трясло. Его трясло от этого противного звонкого голоса Тима, которым он почти что кричал на них всех; от его вида – от этого блядского внешнего вида, – от тех слов, что вырывались из его грязного рта, который целовало неизвестно сколько шлюх.

Странно, что еще совсем недавно Тейлор восхищался этим голосом, любовался его лицом и не хотел отрываться от его губ.

– Заткнись! – заорал вдруг Роджер, подскакивая на месте. И хотя Тим стоял молчал и ничего не собирался говорить, Роджер снова заорал: – Заткнись ты наконец! – и его глаза застыли на красном горящем лице Тима.

Как ему хотелось сказать, что он ненавидел его до смерти. Что он так чертовски ошибся, что он еще не встречал в своей жизни таких же мерзких людей, как он.

Что никогда в жизни он не простит ему эту подлую, эту грязную измену, и что никогда, Господи, он клянется, никогда больше он не будет петь с ним в одной группе и делить что-то общее.

– Да как ты… да как у тебя вообще хватает наглости говорить все это? Как ты вообще можешь обвинять их в нашем блядском провале? Ты что, настолько глуп, что не понимаешь, что мы облажались? Мы с тобой, Тим, мы вместе. Только мы, – его голос отражался от стен и звучал, кажется, даже громче музыки, и волнами растекался по углам гримерки. Роджеру казалось, что он не кричал, когда на деле же он вполне мог сорвать себе связки после таких «выступлений».

Сердце в его груди заходилось в бешенном темпе, и Роджер, который все также смотрел на Тима, уже плохо различал его. Пелена гнева застыла перед его лицом, и ему казалось, что он легко мог бы разгромить эту гримерку ко всем чертям собачьим. Гнев накрывал его с такой силой, что Роджер уже не разбирал: злился он сейчас за провальный концерт или пытался ударить Тима посильнее за измену.

Ему было трудно дышать. Ему хотелось схватить Тима за лицо и…

– Когда я сказал, что ты – падаль, я «помелочился». Господи, Тим, ты хуже, чем падаль, ты хуже всего дерьма на свете! Блять, да на тебя даже мухи не слетятся, – слова Роджера летели в сторону Стаффела и камнем ударяли ему где-то в районе живота. Он стоял, уже белый, как стена, и скрывал где-то глубоко внутри все те эмоции, что сейчас бушевали в нем. Тим походил на статую, но, на самом деле, ему хотелось разрыдаться, как девчонке, от всех этих слов и от понимания, что засело на дне его сознания, что все это – действительно была его вина.

Он любил Роджера. Что бы он ни сделал, чтобы он ни говорил, он любил Роджера, и сейчас ему было все труднее защищаться от этого незнакомого ему человека.

Сейчас же, когда голос Роджера походил на раскаты грома, и худой Тейлор, который как будто бы вырос на десяток сантиметров, казался таким большим в этой маленькой для него гримерке, он словно возвышался над Тимом, закрывая своим силуэтом все остальное от Стаффела.

– Ну же! Чего же ты молчишь?

Тим сморгнул слезы, застывшие в глазах. Ком стоял в горле, и он не сразу смог ответить, потеряв все свое мнимое «величие». Смотря в глаза Роджера, что сейчас казались ему сумасшедшими, Тим понял одну простую вещь: за прошлые выходки его простят все в группе, но только не он.

И это понимание было хуже любого провала на сцене.

Набрав в грудь побольше воздуха, Тим попытался произнести фразу как можно более ровным голосом, хотя он чувствовал холодный пот, который стекал по спине, и ему казалось, что сердце перестало стучать совсем. И хотя все то, что он сказал дальше, было слишком далеко от истинных мыслей, он выдавил:

– Я не знаю, кем ты себя возомнил, Тейлор, однако я никогда не позволял и сейчас не позволю оскорблять себя. То, что было между нами, оставим между нами, и не нужно сейчас срывать на мне все свои обиды. Я не один причастен к провалу группы.

Говорил он так ровно и с такой расстановкой, словно это не он десять минут назад исходился здесь в истерике. Роджер знал: они были во многом похожи. Многие люди думали, что они слегка ненормальные: то, как менялось их настроение, какую бурю эмоций они испытывали, и какие поступки могли совершать – все это было не для их умов.

Роджер знал, понимал и чувствовал Тима. И сейчас он так явственно ощущал это ледяное спокойствие, выражающееся в лице Тима, в его ровной спине и холодном взгляде, что ему показалось, что он бился об каменную стену. Проблема была в том, что Роджер всегда понимал Тима, но Тим… наверное, он даже и не пытался понять его в ответ.

Стаффел был непробиваемым.

– Да, ты прав, – Роджер несколько раз кивнул головой, вдруг почувствовав, как сильно жгло у него в горле. – Я не буду переносить собственные обиды на нашу ситуацию в группе. Тогда, хм… – и хотя Роджера трусило, и он еле говорил спокойным голосом, он пытался в бешеном темпе сообразить, что сказать дальше, – я так полагаю, что если солист опаздывает на репетиции, не приходит на прослушивание возможных участников группы, а так же не попадает в ноты во время выступления, то, наверное… – глаза с глубоким синим цветом замерли на бледном лице Тима, – от такого солиста нужно избавиться.

На мгновение Роджеру даже показалось, что каменное выражение лица Тима сменилось на испуганное, и страх замер в его глазах, но дальше Роджер уже не помнил, что происходило. Наверное, Тим, как обычно с ним бывало, почти задохнулся от ярости после услышанных слов – лучше бы он и вправду задохнулся, – затем стал что-то говорить, размахивать руками, даже один раз ткнул в Роджера пальцем.

Он не слушал. Или слышал отдельные какие-то фразы, которые доносились до него, но ему уже было плевать. Он стоял, словно находясь в этом и в другом мире одновременно, и думал о том, как всего его мечты разом рушились, и как все то, что когда-то было ему дорого, теряло свое значение.

Роджер ответил несколько раз, что не уйдет из этой группы, и что валить нужно Стаффелу, и даже спросил мнение Томаса – который, конечно же, промолчал и не знал, что говорить, потому что «на деньги отца Тима мы арендуем зал, группу создал Тим» и прочее, и прочее, и прочее, – и Роджер как будто бы искал поддержки хотя бы в одном из участников, и как будто ему и вовсе не нужно было все это. И Томас, всегда имевший какой-то вес в группе, вдруг его совершенно потерял, а Брайан, а Брайан… молча стоял с этим своим глубоким грустным взглядом, который еще двадцать минут назад терзал сердце Роджера, а сейчас вызывал только раздражение.

Кто бы что ни говорил, лидерами в группе были они с Тимом. И Роджер уже был не в состоянии слушать его доводы, его бросания мокрого белья, которое выражалось во фразах «Да это я», «Да у тебя даже денег нет», «Таких барабанщиков, как ты…» и прочее, и прочее, и прочее, пока Роджер, растирая рукой пудру по лицу, не сказал:

– Идите вы все к черту. Я не останусь здесь больше ни на день.

И когда Тим вдруг схватил его за руку, пытаясь остановить, Роджер лишь сильно оттолкнул его в сторону и, столкнувшись с одной из групп в маленьком коридоре, выбежал на холодную улицу.

***

Он нажал пальцем на звонок. Дверь отворили не быстро, и все это время он не убирал пальца со звонка.

– Привет.

– Ну, привет, – сказал Роджер холодно, отчего-то нисколько не удивившись, увидев Тима на пороге своей квартиры. Не то, чтобы он ожидал его прихода, однако Тейлор знал, что тот рано или поздно вернется за вещами. И впервые с того момента, как ему изменили, Роджер не испытывал никаких эмоций, глядя на этого человека.

Он облокотился о дверной косяк, внимательно изучая Стаффела взглядом, на данный момент, чувствовуя больше какую-то странную усталость, нежели что-либо другое.

Черт, Роджер так устал. Устал злиться, устал его ненавидеть, устал ворочаться бессонными ночами. Он все ждал, когда же этому блядскому круговороту придет конец. Когда сама мысль о чертовом Стаффеле перестанет отравлять ему жизнь?

– Чем обязан?

Тим не ожидал, что его появление встретят радостно и тепло, однако холодный тон и это «чем обязан» не вызвало в нем приятных чувств. Он не рассчитывал на то, что Роджер бросится ему в объятья и прильнет к губам, однако…

Господи, до чего же непривычно было видеть этот взгляд Роджера, слышать тон его голоса, видеть зажатую позу, читать это отвращение на его лице. Ему больше жизни хотелось услышать, как Роджер вновь зовет его «Тим» этим нежным тоном, хотя и звучало в этом «Ти-им» всегда немного иронии; ему хотелось, чтобы Роджер вновь потянул его на себя и защитил от всех проблем, и чтобы он вновь обиделся (хотя он всегда изо всех сил пытался сделать вид, что его это не обижало) на то, что Тим боялся быть замеченным вместе с ним.

Тим неотрывно смотрел в голубые глаза; Роджер вопросительно приподнял бровь.

– Я… ну, в общем, я хотел забрать у тебя некоторые свои вещи, – голос его звучал спокойно, и Тим в который раз удивился тому, как его внешняя реакция отличалась от того, что происходило внутри. – Если ты не против, – добавил он.

– М-м-м, ясно, – Роджер пожал плечами, отходя в сторону, освобождая проход для Тима. – Не против, – коротко бросил он, ощутив почти физическую боль от такого знакомого запаха одеколона, прорезавшего его обоняние, когда Стаффел прошел мимо.

Внутри нарастало навязчивое чувство разочарования. Не то, чтобы Тейлор ожидал чего-то другого, он изначально знал, зачем Тим вернулся, однако… Однако что-то в нем отчаянно надеялось, что Тим скажет что-то еще.

Стаффел неловко зашел в квартиру, которая теперь казалась ему чужой. Если раньше он забегал сюда, порой даже забывая разуться, и плюхался в кресло, положив ноги на стол; или почти что на пороге начинал скидывать с себя вещи, имея странную привычку оставлять их на полу, пока Роджер после десятой просьбы убрать вещи в шкаф, сам не начинал их собирать, бросая на Тима гневный взгляд.

Сейчас же он стоял у самого входа, спиной чувствовал взгляд Роджера и от чего-то боялся даже шаг вперед сделать. Квартира, такая холодная и незнакомая, как будто не хотела его впускать.

– А где они? – задал Тим самый глупый в жизни вопрос, прекрасная зная, что его вещи были точно там же, где он оставил их в последний раз. Однако он не мог просто взять, открыть шкаф Роджера и достать их. – Ты бы не мог… подать мне их? – спросил он, повернувшись к Роджеру, который все так же находился у двери, прислонившись к ней со скрещенными на груди руками.

– Все там же твои вещи и лежат, – раздраженно пробормотал Тейлор, подходя к небольшому шкафу, стоящему справа от кровати. Дверца со скрипом открылась: вещи Тима были аккуратно сложены на самой верхней полке – Роджер к ним даже не прикасался. Конечно, сразу же после того, как все «случилось», находясь под кайфом, он почти что решился сжечь все нахрен, но в последний момент все же сдержался. – Думаю, и сам справишься, – сказал Тейлор прохладно, садясь на край кровати, отводя свой взгляд на приоткрытое окно, думая о том, что его давно пора было бы помыть.

Тим проследил за ним и нерешительно прошел вглубь квартиры. Здесь было настолько неуютно сейчас, что ни камин, ни картины на стене, что так всегда его радовали, не могли скрасить этого печального настроения, царящего здесь.

Его взгляд зацепился за пакеты с мусором, в которых торчали почти что одни бутылки из-под алкоголя и пустые пачки сигарет. Тим, ничего не сказав, прошел мимо кресла, на котором еще полторы недели назад обнимал Роджера, и застыл около приоткрытого шкафа.

Он сам до этого момента не понимал, но, пока его вещи были здесь, оставалось то призрачное ощущение, что между ним и Роджером еще была какая-то связывающая ниточка. Глупо было полагать, что несколько шмоток что-то меняли, и все же… Тим смотрел на собственные футболки и две пары джинсов и не мог поднять руки, чтобы взять их с полки. Только сейчас он понял, что даже не взял сумки, куда мог бы их сложить.

Он прикрыл глаза и, вздохнув, медленно достал свои вещи, лежавшие аккуратной стопкой. Тим знал, что была еще одна полка в другом шкафу, где он хранил несколько своих шарфов, без которых не любил выходить на улицу, и понимание того, что эти шарфы были единственным моментом, оттягивающим его уход отсюда навсегда, ужасом отразилось в его глазах.

Прижимая вещи к груди, он подошел к другому шкафу и потянул за дверцу. Его взгляд остановился на кресле, которое было застелено пледом, и Тима как будто бы мазнули ножом по сердцу.

– Ты его не выкинул, – сказал он тихо.

Голос Тима вывел его из оцепенения, и Роджер перевел растерянный взгляд на кресло.

– Он… – Роджер запнулся, не зная, что тут и сказать. Сколько же раз он думал избавиться от этой чертовой вещи, так «услужливо» напоминавшей ему о самых счастливых моментах его жизни, но так и не смог. – Он мне дорог, – сказал Тейлор приглушенно, не став уточнять, дорог был ему плед, потому что это был последний подарок матери перед тем, как она загремела в больницу, или потому что бесчисленное количество вечеров они с Тимом провели, укутавшись в этот самый плед, и выбросить его было чем-то, на что Роджер был абсолютно не готов – по крайней мере, сейчас.

Тим опустил взгляд на свои ноги: на нем были кроссовки, подаренные Роджером на прошлый Новый год. Глупо было полагать, что Тейлор не избавился от этого пледа, потому что это было напоминанием о их вечерах. Он прекрасно знал, что этот плед связала его мать, и было бы неправильно по отношению к ней выбрасывать такой подарок.

Тим подхватил пальцами легкую ткань шарфика. Один, второй, третий – все его вещи слишком быстро оказались собранными, и до него дошло понимание того, что все. То, зачем он пришел, было у него, и не мог же он теперь делать вид, что здесь было еще что-то, и Тиму просто нужно это «что-то» найти. Он и предположить не мог, что заберет все это ненужное дерьмо так быстро, и что через пять минут после прихода он уже сможет уйти.

Из переднего кармана джинс Роджер достал помятую пачку сигарет – пальцы от чего-то совсем не слушались, – и он с досадой обнаружил, что та была пуста, и отшвырнул ее куда-то в угол комнаты.

– Черт, – прошипел Тейлор, понимая, что хрена с два он купит сигареты где-то поблизости, да еще и в такую погоду. Конечно, в том же самом шкафу, напротив которого сейчас стоял Стаффел, была запрятана заначка с косяком, но курить при Тиме ему совсем не хотелось, да и не прибывал он в настроении для травки.

Тим стоял на месте, пожирая глазами пустую полку, будто на ней могло появиться что-то еще. Он заметил, как задвигался в стороне Тейлор, откидывая, видимо, пустую пачку сигарет в сторону, и ему стало физически больно от того, что сейчас происходило с Роджером. Он всегда курил, как сапожник, однако Тим видел в этих горах мусора, что состояли из одних бутылок и пачек, и понимал, что Роджер убивал себя.

Он не знал, что сказать. Не в его праве было указывать Роджеру или что-то советовать, и не в его праве было подойти к нему и обнять только потому, что у него была физическая потребность сделать это, и потому, что Тиму отчаянно хотелось верить в то, что Роджер нуждался в нем. Он стоял с этими вещами, которые нахрен никому не были нужны, и видел, каким несчастным был Тейлор. Тим впервые заметил, как тот исхудал, какие синяки красовались под его глазами, и какой бледной была его кожа.

Ему хотелось спросить у Тейлора все, что угодно, обсудить любую тему, выслушать любые психи – все, что угодно, лишь бы у него была та возможность быть с Роджером вместе. Он знал, что ему нужно было что-то сказать или уходить, но он не знал, что сказать, и не знал, как уйти.

– Ты можешь… не курить так много? – спросил он хриплым голосом. Роджер поднял тяжелый взгляд на Тима и выпрямил спину.

– Тебя серьезно сейчас это волнует? – спросил Роджер, и голос его надломился, словно он провел весь этот день, нарочно срывая связки.

Каким же идиотом он был, когда наивно предположил, что «уже ничего не чувствует», увидев Тима на пороге несколькими минутами ранее.

Сейчас же у Роджера просто крыша ехала, он беспомощно бегал глазами по стене напротив, задыхаясь от необходимости сбежать из этой, кажущейся слишком огромной и холодной комнаты, или же выгнать Тима к чертовой матери. Ком в его горле становился все больше и больше, а глаза предательски защипало, и Роджер закрыл их, надеясь, что Стаффел спишет этот отчетливый блеск на усталость.

– А меня не может это волновать? – резко ответил он и отвернулся. Его пальцы с силой сжимали ткань одежды.

Что бы Тим не сделал по глупости, ему никогда не было плевать на Роджера, Господи, как же ему было не наплевать. Он чувствовал Роджера каждой клеточкой своего тела, и все внутри него отзывалось на боль Тейлора, которая сочилась сквозь слова, которая застыла в его глазах и сковывала ему горло.

Ему было непонятно, как он еще мог думать о таком, и все же: Тим стоял и чувствовал, как больно ему было от вопроса Роджера. Как будто это не он носился с Тейлором, когда тот болел, и не он успокаивал его каждый раз, когда он возвращался от матери, и словно это не он обнимал Роджера, и ласкал, и обхватывал его всего, закрывая от этого чертого мира.

Как будто бы Роджер все это забыл.

– Хотя, впрочем, хочешь убивать себя – пожалуйста, – бросил он безразличным голосом и, откашлявшись – дышать ему было отчего-то трудно, – прошел к двери. Он заметил, что за ним остались следы грязи, и Тим подумал, что Роджер, как обычно, разозлится на него за это, но Роджер молчал, и Тиму стало от этого больно.

Ну, вот и все. Его рука была в каких-то десяти сантиметрах от дверной ручки, и ему ничего не стоило просто открыть ее. Его глаза застыли на этой долбанной двери, и ему казалось, что прошла целая вечность, пока его пальцы обхватили холодный металл.

Тим еще раз посмотрел на квартиру, которая как будто бы только и ждала его ухода, и ему захотелось сказать, что никогда, никогда они не смогут найти такого барабанщика, как Роджер. Что никогда он не сыщет никого, кого полюбил бы так же сильно, как Роджера. И что он вообще вряд ли когда-нибудь сможет к кому-то привязаться, потому что…

Да блять. Не нужен был ему никто другой, кроме Роджера.

Вещи полетели вниз, на грязные кроссовки, на следы от них, что расплылись по полу неровной дорожкой. Тим, не отпускавший дверной ручки, почувствовал, что земля уходила из-под его ног, и он сгорбился, пытаясь прокашляться: в его горле стоял ком, который не давал даже нормально вздохнуть ртом. Глаза кололо: слезы были лишними, и Тим не собирался плакать перед Роджером – никогда он не хотел выглядеть слабым, – однако он чувствовал, что одна, вторая слеза разрезала его щеку, и он остановил взгляд на размытом лице Роджера.

– Я не могу без тебя, – выдавил он слабым голосом.

Господи, Роджер ненавидел плакать, но в этот момент окончательно потерял самоконтроль: вся та обида, через которую он прошел за последнюю неделю, нарастала в нем все больше и больше с каждым новым днем, и теперь вылилась во что-то чудовищное, сбивающее с ног.

Он начал судорожно вытирать непонятно откуда взявшиеся слезы рукавами толстовки, безуспешно стараясь выровнять дыхание.

Услышать такое от Тима было так мучительно больно, что он едва ли не согнулся пополам. И самое ужасное в этом всем было то, что он услышал то, что хотел: «Я не могу без тебя».

Господи, прямо сейчас Роджер готов был простить Тиму все за эти слова: и предательство, и порой незаслуженно холодное отношение, да и вообще, все, что угодно, потому что любовь Роджера была сильнее всего на свете. Он готов был сделать это, растеряв последние крупицы собственного достоинства, потому что тоже без него не мог.

– Почему же ты, мать его, не подумал об этом раньше? – проскулил Тейлор, наконец способный кое-как управлять своим голосом. Он оперся рукой о стену, смотря на Стаффела обезумевшими голубыми глазами. Как бы он хотел подойти к нему, дотронуться кончиками пальцев до этого лица, поцеловать, сказать слово «люблю» хоть сотню раз, лишь бы вновь почувствовать тепло родного тела. Но Роджер имел здравый смысл, чтобы понимать, что разбитое не склеишь.

Черт, они все просрали.

У Роджера больше не было ни группы, ни Тима – ничего и никого, что он бы искренне любил.

Все внутри него ходило ходуном, кричало и выло о том, чтобы он схватился за эту хрупкую возможность вернуть Тима. Роджер чувствовал себя загнанным в угол животным, который отчаянно пытался найти выход из ситуации.

Если бы только Роджер знал, сколько раз Тим пожалел о той измене, сколько раз он проклял всю ту ситуацию, все свои действия и слова. Джоанна была ему настолько гадка сейчас, что он собственноручно мог бы задушить ее. Она приходила к нему после того дня и пыталась построить отношения, но Тим даже слышать ее не мог. Как не понимала Джоанна, что никогда она не сможет заменить ему Роджера, и что их секс был самой большой ошибкой его жизни?

Однако он также понимал: отвергать Джоанну надо было раньше. Сейчас все это уже не имело смысла.

– Я знаю, что совершил ошибку, Родж… – голос его был таким тихим, что Тим сам едва слышал, что говорил. Ему не хватало слов для того, чтобы выразить свои эмоции, и не хватало сил, чтобы устоять на ногах. Он смотрел на Роджера, который стоял, опираясь о стену, и думал о том, что он мог бы отдать все на свете за то, чтобы снова обнять его и быть увереным в том, что Роджер – только его. – И… – он глотал собственные слезы, все также сжимая дверную ручку дрожащими покрасневшими пальцами. Следующие слова вырвались так быстро, что Тим сам не понял, как спросил то, на что боялся получить ответ больше всего. – Когда-нибудь… когда-нибудь ты сможешь простить меня?

В его глазах застыла надежда, и Роджер сморгнул слезы, чтобы запечатлеть лицо Тима в своей памяти.

Когда дверь закрылась, и ее ручку больше никто не держал, Роджер почувствовал внутри растекающуюся пустоту, которую уже никто и никогда не смог бы склеить. Дрожащими пальцами он достал косяк из того шкафа, подвинул кресло к окну, протянув его через всю комнату, и сел на мягкое покрывало, закурив.

Людей в доме напротив видно не было.

Комментарий к Часть 4

Дорогие читатели, очень интересно услышать ваше мнение после этой слегка депрессивной главы :)

P.S. Расслабляться не будем, в следующей части, наконец, произойдет ключевой момент фанфика, который перевернет жизнь нашего Роджера.

========== Часть 5 ==========

Брайан смотрел через окно на непривычно сухие улицы Лондона, на длинные узкие дороги, по которым одна за одной проезжали машины. Он думал о чем-то своем, о чем-то не касающимся ни улиц, ни дорог, ни машин, ни самого Лондона в конце концов.

Лицо его было освещено лучами такого редкого осеннего холодного солнца, что это невольно вызывало у Брайана легкую улыбку: он любил день и любил солнце. И хотя с внешней стороны бушевал ветер, подбрасывая вверх мусор и разгоняя пыль по дорогам, внутри небольшого кафе было тепло и уютно. Прямо около их столика стоял длинный светильник в виде изгибающегося цветка, и тусклый свет падал прямо на чашку с горячим кофе Брайана, на котором была розетта: бариста нарисовал сердечко пенкой. Сделав несколько глотков напитка, без которого утро Мэя не могло было быть столь же радостным – хотя сейчас уже перевалило за полдень, – Брайан порылся в своей сумке и достал оттуда два скрепленных листка. Он тяжело вздохнул, предполагая, что разговор может быть немного трудным: с учетом легкого упрямства Роджера.

При мысли о том, что упрямство Роджера было «легким», Брайан засмеялся глазами собственному чувству юмора.

– Я подумал, – сказал он, подняв взгляд на Роджера и положив перед ним список с участниками, – что, может быть, мы еще раз рассмотрим некоторые кандидатуры? Два парня отсюда были уж очень хороши, и я вижу их в группе. Но, насколько я понял, тебя они не сильно зацепили?

Роджер сделал глоток терпкого эспрессо, бросив взгляд на список возможных претендентов на участие в их все-таки уцелевшей группе. Он не хотел признаваться самому себе, что пели они действительно неплохо.

Все дело было в том, что вечером вторника, после недельного затишья между Роджером и группой, когда он уже начал обращать внимание на объявление других бэндов о поиске барабанщика – делал он это с крайним раздражением, – к нему заявился Томас. Тейлор не мог и не скрыл своего удивления от прихода немного поникшего, постоянно опускающего вниз глаза Томаса, которому явно было неловко говорить то, что он должен был сказать. А сказал он следующее: «Он уехал. Тим в Париже, у отца. Он не уточнил, насколько». Но Роджер понял: если Тим покинул Лондон не навсегда, то очень надолго.

– Не сильно, – протянул Тейлор, изогнув бровь. Он неохотно смотрел на протянутый ему лист. – Мне кажется, что мы поторопимся, если возьмем кого-то из них, ты так не думаешь? – спросил он, встретившись с задумчивыми глазами Брайана.

Мэй постучал пальцами по столу, смотря на то, как Роджер сделал глоток крепкого эспрессо – сам же он никогда не пил такой кофе, отдавая предпочтение более «молочным» напиткам или, как истинный британец, чаю. Он видел и чувствовал незаинтересованность Роджера в данном процессе, и по правде говоря, не верил его словам. Брайан вздохнул, раздумывая над тем, когда Тейлор вновь сможет с головой погрузиться в музыку.

«Процессом» он называл их кастинг, который они провели вчера на роль нового солиста группы. Если говорить честно, то Брайан был рад тому факту, что Роджер вернулся на свое законное место, и дело здесь было вовсе не в отъезде Тима. Мэй искренне полагал, что таких барабанщиков, как Тейлор, если не единицы, то очень мало, и он отчего-то особенно гордился от того факта, что такие люди были в одной с ним группе. Быть может, Роджеру еще не хватало опыта, и он не смог бы соревноваться с ведущими музыкантами на данный момент, однако Брайан был уверен: он проявит себя в будущем.

– Я так не думаю, – прямо ответил Мэй. Он зарылся пальцами в длинные волосы и отвел взгляд от белоснежного лица Роджера на прохожих за окном. – Скажи честно, – он снова вздохнул, – в чем причина того, что они тебе не понравились?

Конечно же, Брайан догадывался, в чем была эта причина, однако он хотел услышать четкий ответ Роджера: быть может, когда Тейлор это проговорит, он сам поймет все и постарается, по крайней мере, обдумать это.

– Наша группа привыкла к определенному уровню, – нехотя протянул Роджер, не особо горя желаниям обсуждать свое отношение к этой ситуации – особенно с Брайаном. Мэй смотрел на него так пристально и так внимательно, как будто бы стараясь словить каждое его слово, что Роджер осознанно хотел перевести этот разговор в другое русло. – Так вот, – продолжил он, поджимая губы, – наша группа привыкла к определенному уровню, а никто из этих ребят, к сожалению, этому уровню не соответствует.

Брайан приподнял брови, слегка уставшим взглядом смотря на Роджера. То ли он сам не понимал, что дело совершенно было не в уровне их группы, то ли делал вид, что ему «просто не понравились участники», не желая выставлять свои истинные чувства на показ. Мэй надеялся, что это все же был второй вариант, потому как если Тейлор действительно не мог разобраться в своих собственных чувствах и справиться с этим, то ему будет слишком трудно отпустить ситуацию с Тимом, и понадобится много времени, чтобы Роджер снова мог так же хорошо играть и так же сильно быть вовлеченным в дела группы.

Брайан все еще помнил их первую встречу и каким оживленным, заинтересованным в тот день был Тейлор, когда услышал игру Брайана. Сейчас же он был совершенно другим: поникшим, безразличным и уж слишком уставшим.

– Роджер… у этих ребят поставлен голос, который, кстати, имеет очень приятный и интересный тембр, им нужно лишь подстроиться под нашу группу, – Брайану все еще было неловко называть группу «нашей», – и они будут на том же уровне, – на пару секунд он замолчал, размышляя над тем, не будет ли следующая фраза слишком грубой или резкой, но все же он сказал: – Если ты будешь так тщательно выбирать солистов, мы их, боюсь, никогда не найдем, – «тщательно» подбирал слова Брайан, обводя пальцем белого цвета чашку: сердечко уже было выпито.

– Я всего лишь хочу быть уверен в том, кого выбираю, – раздраженно буркнул Роджер, которого начинала бесить эта тема со всеми парнями, которые не прошли его собственную проверку.

Роджер был не дураком и понимал, к чему вел или о чем думал Брайан. А думал он то, что все дело было в Тиме, и что Роджер не может забыть его, и что ему никто другой не нравится на кандидатуру солиста.

Быть может, это и было правдой – хотя Тейлор отчаянно пытался отрицать этот факт у себя в голове, ведя там вечный монолог, – однако ему не нравилось то, что другие могли думать так. Не нравились ему и намеки от Брайана, завуалированные всякими фразочками, которые, на первый взгляд, Тима никак не касались.

Да и вообще, вся эта тягомотина с вечным выбором новых участником уже порядком надоела: то они маялись тем, что искали нового гитариста, а теперь им нужен был солист. И если уход Оскара особо Тейлора не трогал, то уход Тима… Да тут и говорить было нечего, уход Стаффела чувствовался в каждой чертовой детали, в каждом метре их арендованной студии, и Роджер, заходя в зал, по привычке искал знакомые серые глаза. Иногда собирался позвонить и посоветоваться, и рассказать о своем дне, и пригласить в кафе, и лишь потом вспоминал, что звонить-то уже было некому. Много чего он хотел бы сделать, но делать это было не с кем, и теперь, когда Тим исчез насовсем, эта пустота, которую он после себя оставил, стала еще более ощутимой.

Раньше Тейлор скучал по нему, хотя и злился на себя самого за это, хотя и пытался забыть их отношения, хотя и пытался занять себя чем-то другим, но все же при все этом всегда в его голове было понимание – Стаффел где-то рядом. Пусть на другом конце Лондона, пусть в студии без него, пусть в другой квартире, своей или чужой, но он был здесь. Теперь же, когда Роджер знал, что Тим был в другой стране, и между ними лежал Ла-Манш, а разделяли их сотни километров, Тейлор впервые на все сто процентов осознал невозможность возврата.

Роджер отстраненно смотрел на Брайана и думал о том, что вот так сразу после ухода Тима группе нужен был кто-то, кто смог бы заполнить этот недостающий «кусочек» пазла, и Роджер ума не мог приложить, как Брайан и Тим собирались найти кого-то равного Стаффелу. Даже если откинуть все «личное», то Тим был невероятно талантлив и силен, как вокалист, а те парни, что пришли к ним на пробы пусть и пели неплохо – наверное, даже хорошо, – однако у Тейлора язык не поворачивался дать согласие на их кандидатуру.

Он понимал, что мотивы такого отношения к каждому, кто мог бы занять недостающее место в их группе, определенно были эгоистичными, но, если честно, Роджеру было как-то все равно. Он и сам не раз ловил себя на мысли, что постоянно искал во всем недостатки, лишь бы избежать того момента, когда на сцене вместо Тима будет стоять другой парень. А пока этого не произошло, Тейлор мог жить иллюзией, что Стаффел всего лишь уехал на пару дней к отцу и скоро вернется.