Текст книги "Там, Где Садится Солнце (СИ)"

Автор книги: Nina16

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

У него не оставалось ни минуты промедления: с каждой секундой на землю падало все больше и больше раненых, и все они нуждались в помощи, но видимость попросту была ужасной, и у Роджера не хватало времени для помощи всем. По возможности, он старался держаться Стива, медика, с которым он ехал рядом в грузовике: работа вместе была более эффективной, чем работа по одиночке. Они неслись вдвоем в центр боя, хватали тело солдата, который уже не мог защитить себя и уползти в более-менее безопасное место, перекладывали солдата на носилки и быстрым шагом шли в ту сторону, где стояли небольшие палатки первой помощи, которую оказывали другие медики.

У Роджера уже через час ломило спину, подкашивались ноги от усталости, он явно имел возможность заболеть под холодным дождем, но он не чувствовал боли и не чувствовал дождя, и не чувствовал страха. Он уже не первый раз был в бою и знал точно: чем больше паники и замешательства, тем больше солдат погибнет, и тем сильнее вероятность их проигрыша.

В медиков стрелять нельзя было. Медиков убивать нельзя было. Но Роджер понял, что этого правила не всегда придерживались, когда носилки вдруг дернулись, и он чуть не упал на лежавшего на них солдата, пытаясь устоять на ногах. Пуля прилетела Стиву прямо в лоб, что было редким стечением обстоятельств, и Роджер, которому не предоставлялось возможным тащить носилки самому, подхватил раненного в ногу солдата, который истекал кровью, что смывалась дождем, и потащил солдата к одной из палаток.

***

Брайан уже давно не вспоминал глаз первого убитого им солдата, и давно не считал общее количество погибших с его помощью. Ему казалось сейчас, что все, что он делал, – это едва успевал перезаряжать оружие и, выпрыгивая из «убежища», стрелял по людям. Никогда не думал он, что его жизненные приоритеты могут так кардинально измениться, и если раньше он волновался о судьбе раненых и о количестве навсегда погребенных под землей солдат, то сейчас он думал и переживал, насколько близко была от них победа, и сколько еще всего нужно было сделать ради нее.

Он абсолютно не лишился сострадания и жалости, однако, пока он был в афганском лагере, в нем как будто что-то изменилось. Он будто бы только там понял, что это никогда не остановится, пока одна из сторон, наконец, не возьмет силой; после пыток в лагере врагов, Брайану больше всего хотелось, чтобы именно Англия вышла победителем.

Видимость из-за дождя была настолько ужасной, что зачастую он боялся даже стрелять, потому что не был уверен, солдат какой страны бежал к нему. Брайан был мокрым насквозь, пот стекал по лицу ручьем, и он, держа в руках тяжелое оружие, чертыхнулся и сбросил шлем на землю: все равно он ни от чего не защищал, только вечно на глаза лез.

– Мэй! Влево! – услышал он чей-то голос сквозь раскаты грома, и Брайан, согнувшись пополам, побежал в другую сторону, увидев, как солдат, стоящий до этого напротив него, целился пистолетом прямо в него.

Брайан без единой эмоции пробил ему голову пулей. У Брайана в кармане лежали две бомбы из тех, что он сам помогал разрабатывать, и все это время он пытался пробраться как можно ближе к афганскому войску, чтобы запустить их. Но из-за того, какая неразбериха происходила на поле боя, из-за этого дождя, что лил стеной, из-за этой грозы, которая иногда «стреляла» где-то в небе так громко, что Брайан думал, что это подрывается мина, он никак не мог выполнить свою миссию.

Краем глаза он видел британские танки, что стояли позади своих солдат, и почти беспрерывно палили по чужим военным на дальнее расстояние. Брайан прекрасно понимал, что, как только он окажется за линией британского войска и перейдет к афганскому, в него чудным образом могут попасть не только английские пули, но еще и «привет» от танков. Однако выбора у него не было, и он итак уже знал, что потратил слишком много времени на отстреливание и надежду пробраться сквозь солдат до пункта назначения.

Прогибаясь под градом пуль, он бегом преодолевал расстояние, прыгая через трупы и огромные камни и пытаясь сберечь пули, которых осталось не так уж и много. Сузив глаза, он несся со всей силы к афганской стороне под проливным дождем, потеряв счет времени. Ему казалось, что прошло всего около часа, однако битва уже шла намного дольше.

***

Роджер понял, что дела обстоят плохо, когда, скооперировавшись с другим медиком, имя которого ему было неизвестно, он донес солдата на носилках к месту, где раньше стояла палатка, а сейчас была сожженная дотла земля. Вначале он подумал, что ошибся с расчетами и пришел не на то место, однако, увидев в стороне черный, почти спаленный ящик с расплавившимися медикаментами, он тихо сказал:

– Нахрен с ума посходили, – он смотрел на разрушенную палатку, в которую было просто запрещено стрелять.

– Скорее! Там, в метрах тридцати, есть другая палатка, – поторопил его второй медик, который спереди нес носилки, и они без дальнейших раздумий бросились ко второй палатке.

Через, примерно, полчаса Роджеру дали приказ продвигаться дальше, а не мельтешиться только на их стороне. Начала происходить глобальная смена позиций, и уже львиная доля британских солдат воевала и умирала на – условно – вражеской стороне, так что в медиках там нуждались еще сильнее, чем там, где Роджер работал раньше.

Он все еще не боялся, однако ему не стоило труда предположить, насколько опаснее будет на той стороне. В добавок к этому, расстояние, которое предстояло преодолеть, неся солдата с той стороны, было намного большим, чем когда Роджер относил раненых в пределах территории его войска. Боль уже была по всему телу, и Тейлору казалось, что еще совсем чуть-чуть, и он ляжет около одного из солдат, однако выбора у него не было, и, сцепив зубы, он несся вдоль своих и чужих солдат, только примерно понимая, где находилось афганское войско, проклиная в голове этот чертовый дождь.

***

Брайан прицелился, и прежде чем афганский солдат, завидевший его, с ужасом в глазах направил на него ружье, чтобы убить того быстрее, чем будет брошена бомба, Мэй замахнулся и «выкинул» одну из бомб в столпотворение афганских солдат, которые ждали своего выхода. Еще до того, как бомба стала раскрываться, расщепляясь на десяток других, он уже со всех ног бежал как можно дальше от нее, а затем прыгнул в небольшой окоп, забыв о том, что окоп и не был британским.

Он и не надеялся на такой ошеломляющий успех: бомба, повисев в воздухе пару секунд, разорвалась на свои мелкие частицы, и уже через минуту Брайан, снова стоявший на ногах и выглядывающий из окопа, смотрел на три десятка – или около того – солдат, что были мертвы благодаря небольшой бомбе. На его лице появилась слабая усталая улыбка – Божьим подарком было то, что он смог выжить после раскрытия бомбы.

Он сел на землю, удивляясь тому факту, что больше никого не было в «убежище», если не считать двух трупов, что лежали один на одном, и попытался перевести дыхание. Сердце колотилось, как бешеное, и у Брайана уже не оставалось никаких сил на то, чтобы идти дальше.

Дождь постепенно прекращался, и Мэй подумал о том, что видимость станет скоро в разы лучше. Пока что, благодаря дождю и общему хаосу, он и предположить не мог, сколько солдат было убито, сколько еще осталось, и на чьей стороне пока что была победа. В его голове промелькнула мысль, что он понятия не имел, где сейчас был Роджер, и жив ли тот вообще.

Дрожащими грязными пальцами он достал термос из-под убитого солдата и, жадно глотая ледяную воду, стал думать о том, в какую сторону бежать дальше. Если видимость должна была улучшиться, то и его будет намного легче и быстрее заметить – раньше, чем он успеет кинуть бомбу. Мэй вскинул голову кверху, смотря на прекращающийся дождь, и выбежал из окопа, понимая, что медлить больше нельзя было.

***

Роджер придерживал за плечи солдата, когда в него каким-то образом попала пуля, пробивая кость в районе локтя. Крича от боли и роняя раненого, Тейлор крутанулся на ногах и, не удержавшись, упал на колени, прижимая пальцы к кровоточащей ране. Боль была такая жуткая, что Роджер с добрую минуту не мог прийти в чувства и понять, где он, и что делать дальше.

– Помоги! – крикнул он солдату с переломанной ногой, которого он пытался спасти. Ему никак бы не удалось перевязать руку самостоятельно, и он еще раз сказал: – Прошу, быстрее!

Солдат, который был не в состоянии передвигаться без дополнительной помощи, подполз к побледневшему Роджеру и, оторвав ткань с его промокшей рубахи, он обвязал руку Роджеру, посильнее затягивая самодельный жгут. В ту секунду, когда Тейлор, кое-как раскрывая глаза и пытаясь встать на ноги, чтобы идти дальше, солдат схватился за свое ружье и, прежде чем Роджер что-либо понял, расстрелял около трех военных, что быстрым шагом неслись к ним.

Роджер подхватил солдата уже одной рукой и, сказав ему, чтобы тот держался ему за талию, повел раненого дальше. Ужас был в том, что Тейлор не помнил, в какой именно стороне стояли британские палатки, и сколько до них было идти.

Через десять минут солдата с переломанной ногой убили, а Роджеру чудом удалось выжить, потому что стрелявший был ранен – а затем безжалостно убит – британским солдатом. Тейлор побрел дальше, надеясь из груды тел найти еще живых людей из его войска и пытаясь переключить свое внимание с ужасной боли на поиск остальных.

Совсем скоро Роджер понял, что попал в тупик. Дождь уже почти закончился, но он все равно по ошибке пошел не в нужную сторону, и теперь с ужасом осознавал, что по обе стороны от него было афганское войско в большем количестве и в меньшем – британское.

Он понимал, что что-то пошло не так: в битвах всегда наступал момент всеобщей паники, когда солдаты уже слабо соображали, что стоило делать дальше, кто выигрывал, нужно ли было отступать и живы ли их друзья. Однако сейчас – Роджер чувствовал это сердцем – было что-то, чего еще никогда не было на всех бойнях, в которых он участвовал медиком, и Тейлор, сгорбившийся от пролетающих над головой пуль, быстро пытался сообразить, что делать.

Краем глаза он разобрал кучерявые темные волосы солдата, что стоял в британской форме. Человек быстро обернулся в сторону Роджера, не заметив его, и прежде чем Тейлор хотя бы что-то понял, он заметил, как прямо на солдата, выставив пистолет вперед, несся афганец. Его сердце опустилось ниже грудной клетки, и он закричал не своим голосом:

– Брайан!

Он почувствовал, что у него все внутри остановилось, и страх, который до этого не появлялся, вдруг стал таким ощутимым, что он, издавая истошный крик, бросился к Брайану, преодолевая расстояние между ними в два шага. Он налетел на Мэя, толкая того на землю и закрывая его своим телом.

Медиков всегда учили жертвовать своей жизнью во благо чужой.

Роджер был прилежным учеником.

Он выполнял приказы.

========== Часть 10. Лондон и берег Ла-Манша ==========

Комментарий к Часть 10. Лондон и берег Ла-Манша

Надеюсь, быстрая глава сегодня компенсирует длительную задержку предыдущей :) Приятного прочтения.

Прошло около трех дней с тех пор, как Брайан вернулся домой, в старый-добрый Лондон, который, казалось, нисколько не изменился с того момента, когда он в последний раз видел родные серые улицы за мутным окном грузовика. Разве что некоторые исторические памятники и музеи были разрушены после первых террористических атак, еще до войны, и ждали своей реконструкции.

До боли странно было видеть жизнь, которую они оставили здесь: всех этих людей в темных костюмах, которые спешили по своим делам; девушек с ярко-красными губами, которые держали слегка подтаявшее на неярком солнце мороженое.

Без Роджера Лондон вдруг стал не тем.

Все это время Брайан ходил, словно во сне, отрешенно наблюдая за тем, что происходило вокруг. Иногда он ловил себя на том, что слишком уж долго рассматривал обычных прохожих, абсолютно теряя чувство времени, которое в Лондоне протекало эфемерно медленно. Многие, завидев еще не так давно побелевший, но весьма выразительный рубец на лице Брайана, бросали в его сторону напряженные взгляды и, не зная о нем ничего, делали точный вывод, что он был военным.

Брайану не нужно было объяснять, что многие из тех, кто слышал о войне только из радиоприемника, не хотели в лишний раз вспоминать о том, что их «не касалось», и они побаивались таких, как он – тех, кто только вернулся из далекого и чужого для британцев востока. Такие люди поджимали губы и отводили взгляд, уткнувшись носом в какую-то газетенку, они не заводили разговоров и не могли сдержать испуга в глазах, завидев уродливые шрамы и военную форму. Некоторые смотрели с уважением, но тех, кто смотрел с опаской, было все же больше, и Брайан, хоть он их и не винил, не понимал причину этого страха. Ведь он – и все остальные военные – жертвовали своими жизнями ради спокойствия этих людей, что сейчас прятали свой испуг, словно хотели отодвинуться от афганского ужаса как можно подальше. Он все думал, «а ваши дети не воевали, что ли?», но никогда не говорил этого вслух.

За окном светило солнце, а на небе не было ни единого облака вот уже третий день подряд. Брайан скучал по дождю и холоду: его кожа меньше, чем за год жизни в пустыне загрубела и стала совсем уж темной и шершавой. Его волосы все еще были короткими, а тело, теперь уже сгусток мышц, было усыпано десятками отметин и синяков. Да и вообще, больше всего по прошествии этого года в Лондоне изменилось его собственное отражение в зеркале – и дело было не только в шраме, а в выразительном, задумчивом взгляде глаз.

Брайан затянулся и посмотрел на разломленный Биг Бен, что потерял свою верхушку и огромные часы, и думал о том, что он сам потерял огромную красивую часть себя – точно, как этот Биг Бен.

***

Брайан в нерешительности замер у двери, чувствуя, что жутко волнуется. Мэй уж было подумал, что после войны ничто не сможет по-настоящему волновать его, но он ошибся: существовал один такой человек.

Роджера он не видел больше месяца, домой их отправили совершенно в разных отрядах, и о том, что Роджер вернулся-таки, Брайан узнал лишь сегодня утром от Томаса, с которым они по чистой случайности пересеклись в одном из автобусов.

Брайан не знал, почему тот не позвонил, почему не написал и не дал о себе знать. Он долго думал, стоит ли вообще заявляться к нему домой сегодня, вот так вот без приглашения. Возможно, Роджеру требовалось время в одиночестве, возможно, он вообще никого видеть не хотел.

Но мысль о том, что Брайан в одном с Тейлором городе, и они могут поговорить без страха быть убитыми, крепко засела в голове Мэя еще с самого утра, и ни о чем другом думать он уже просто не мог. Он сгорал от желания увидеть знакомое лицо, коснуться его волос, его губ; ему, черт возьми, хотелось просто-напросто провести с Роджером столько времени, сколько им потребуется, и не нужно будет думать о предстоящем бое, о раненых, о том, что «кто-то может увидеть». А еще ему отчего-то было страшно остаться с Роджером вот так вот наедине после всего, через что они прошли.

Вместе с тем, он не один раз за этот месяц обдумал эту ситуацию, в которой его далеко не дружеские чувства были направлены на мужчину, и что совсем этим можно было сделать. Брайан точно знал, что от этих чувств он отказаться будет не в силе, и искать замену Роджеру ему вовсе не хотелось, однако они жили в такое время, где это не приветствовалось, да и вообще не предавалось огласки. По правде говоря, Мэй и сам не знал, как относиться к тому, что он смог так сильно проникнуться мужчиной, и он даже подумывал о том, не обострились ли его чувства на войне, и не было ли все это – просто огромной дружбой? Все-таки, до войны у него никогда не возникало сомнений, что ему нравятся женщины, с чего же тогда так резко ему вдруг стало все равно? А потом он вспоминал их прогулку в парке, что была так давно, и он как-то по-другому смотрел на ту ситуацию, припоминая, как он рассматривал черты лица Роджера и думал о том, что он красив.

Брайан абсолютно точно запутался в своих чувствах, и для того, чтобы разобраться со всем этим, ему нужно было уже, наконец, увидеть самого Тейлора.

Все, что он знал о Роджере с последней битвы, – было то, что тот спас ему жизнь, был с пулей в руке, и что Брайан оставил его в палатке медиков. И, в общем-то, на этом вся информация о Роджере Меддоуз-Тейлоре заканчивалась.

Брайан сделал шаг назад, глухо втянул ртом воздух и, наконец, постучал в дверь.

***

Нельзя было сказать, что он никогда его не пил, но случалось это крайне редко, и вот почему: хорошее полусладкое белое вино было подороже той дряни, которую он обычно хлебал залпом; также, было в вине что-то особенное, как будто бы для праздников каких или редких семейных посиделок (которых он уже и не помнил, впрочем).

Он уже и забыл свою привычку – наблюдать за людьми из дома напротив, покуривая при этом сигарету. Раньше это приносило ему особое наслаждение и расслабление, сейчас же – у него как будто бы не оставалось сил ни на что другое, и он просто молча, держа в руках бокал с белым полусладким, тупо пялился на дом напротив; на людей, на каменные пирамиды, на торчащие с балконов бутоны цветов. Его собственные редкие цветы давно завяли и осыпались.

В дверь постучали, и Роджер подскочил на месте, разлив на футболку немного вина. Он судорожно похлопал здоровой рукой по талии и плечу, пытаясь найти оружие – доступа к которому у него, собственно, никогда и не было, – чтобы защититься, а потом он понял, что оружия нет, и что он не на войне, а у себя дома, где ничего не угрожало его жизни.

Он отставил бокал на стол и медленным шагом подошел к двери. Двигаться, а тем более общаться с кем-то, ему было как-то… лень?

Открыл.

– Привет. Проходи, – сказал Роджер, когда перед ним появилась длинная фигура Брайана. Роджер, отряхивая футболку от вина, вернулся на свое кресло перед маленьким столиком и махнул рукой на диван. – Присаживайся, если хочешь.

Брайан коротко кивнул, сняв на пороге кроссовки, и прошел в довольно просторную гостиную, тускло освещенную настольной лампой. В прошлый раз, когда Мэй был в этой квартире, она была завалена всяким хламом, напоминавшем о хаосе, который на тот момент творился у Роджера в личной жизни, и даже по размерам казалась меньше. Сейчас же комната, за исключением пыльной мебели, была абсолютно пуста и создавала очень неуютное ощущение. Было впечатление, что Роджер с момента своего возвращения так ни к чему и не притронулся.

– Извини, что я пришел без приглашения, – сказал Брайан, прочистив горло: чувствовалось какое-то напряжение.

Он сел на неприятно скрипнувший диван, сняв с плеч небольшой рюкзак, в котором лежала вода и несколько пачек сигарет. Мысли о том, что между ними была дружба, как-то разом пропали, когда Брайан окинул Роджера быстрым, но внимательным взглядом, и остановил его где-то в районе губ.

Господи… неужели все это было по-настоящему?

– Да ничего, – ответил Роджер одними губами, ими же касаясь холодного стекла стакана. На языке чувствовался дорогой сорт вина, до этого пылившийся в его тайнике больше пяти лет. – Будешь?

– Нет, спасибо, – ответил Брайан, нахмурившись, – я стараюсь не пить.

Старался он, надо сказать, хреново, так как рука сама тянулась к какому-либо алкоголю почти что каждый день, и желание усиливалась преимущественно к вечеру, когда близилось время сна: время, которого Брайан боялся. Сон с недавних пор стал для него сплошным кошмаром, и наступление ночи вызывало только отрицательные эмоции.

Брайан не мог вспомнить ни одного раза, когда бы Роджер пил вино. Обычно тот предпочитал что-то покрепче – лишь бы эффект не заставил себя долго ждать. Хотя, вряд ли он мог ручаться за человека, которого до войны знал чуть больше месяца.

Роджер застыл с немым вопросом на лице, и Брайан затараторил, чувствуя себя невероятно неловко рядом с Роджером, вид которого ясно давал Брайану понять, что его внезапное появление никаких эмоций в парне не вызвало, и у него как будто возникал вопрос – а зачем Мэй вообще пришел?

– Я встретил Томаса утром, он сказал, что ты уже в городе. Ты давно приехал? – задал он абсолютно ненужный вопрос, итак зная, когда Роджер вернулся, но как еще начать разговор Брайан пока не понимал и приходилось обходиться стандартным набором фраз.

Он быстро пробежался взглядом по острому лицу, что все еще оставалось холодным, помятой серой футболке, на которой красовались пятна от пролитого вина, на шрамы на шее; он остановился на светло-голубых глазах, которые отсутствующе смотрели прямо на Брайана, а затем опустились вниз. Роджер стал наблюдать за тем, как светлая жидкость с кубиками льда плескалась в бокале, думая о том, как странно было травить себя той дешевой гадостью все года вместо того, чтобы пить этот напиток.

– Позавчера.

У Роджера не было злости и не было разочарования, что Брайан пришел – таким чувствам, по сути, неоткуда было взяться. Он и сам толком не понимал, что вызывало в нем то неприятное покалывающее чувство дискомфорта и нежелания быть рядом с этим человеком прямо сейчас.

Ему как будто от всех людей в целом было тошно.

– А ты? – сухо поинтересовался Роджер в ответ.

– Месяц назад, – сказал Мэй, наконец переведя взгляд с Тейлора на висевшую на стене картину, на который было изображено бушующее море, пенящиеся волны, что с силой ударялись о прибрежные скалы.

Красиво.

Брайан чувствовал себя крайне глупо. Не так он представлял их встречу, не с этими глупыми фразами, этим морем. И черт бы его побрал за желание навестить Роджера как можно быстрее. Это было ошибкой, и теперь Брайан неловко ерзал на месте, пытаясь ухватиться хотя бы за одну более-менее интересную им обоим тему, не понимая, что вдруг случилось с Тейлором.

Отрешенность Роджера была заметна еще с того дня, как их двоих освободили из афганского лагеря, однако в тот день, Брайан это списал на то, что Роджер попросту был напуган, был уставшим и до конца даже не понимал, что ужасные дни в плену закончились. После этого они ни разу нормально не разговаривали, а теперь… теперь он снова видел эту выросшую из ниоткуда стену безразличия к нему самому, и это напоминало Брайану состояние Роджера после расставания с Тимом.

Брайан тяжело вздохнул и негромко предложил:

– Роджер, если ты не хочешь, чтобы я тут был, я могу зайти в другой раз.

Ему уже и другого раза не особо хотелось.

Тейлор снова смотрел на каменный дом, который выглядел по-особенному уныло, и Брайан уже выругался про себя за то, что тот даже в его сторону не удосуживался посмотреть, как вдруг Роджер, пропустив слова Брайана, резко сказал:

– Завтра я уезжаю отсюда.

Он полоснул лицо Брайна пристальным взглядом, проведя рукой уже по отросшим за какое-то время волосам, и проследил за его взглядом. На картине было море или океан, и он коряво усмехнулся.

– Никогда не видел моря. Ну, как… в детстве папа пару раз возил меня на «курорт», но я уже ничего и не помню. И вот я подумал, а почему бы не увидеть его наконец?

Брайан удивленно приподнял брови внезапной смене разговора, но решил, что тема моря была не так уж и плоха. Он слабо улыбнулся, на секунду прикрыв глаза, вспоминая шум морского прибоя и ни с чем не сравнимый солоноватый бриз. Небо там было невероятно звездным, Брайан мог часами сидеть на пляже, изучая различные созвездия и рисуя их затем на бумаге по памяти. На море он был лишь несколько раз в жизни, недалеко от Лондона в тех маленьких провинциальных городках, в которых даже туристы были редкостью.

– Правда ничего не помнишь? – спросил он, немного расслабившись после того, как Роджер сам проявил инициативу для разговора.

– Правда, – он пожал плечами, доставая пачку из кармана. Он поджег сигарету и, выдохнув дым, сказал: – Семья у меня хоть была и богатой, но отец порицал каждую зря потраченную копейку, так что… кое-когда меня отправляли в горы к дальним родственникам. Ненавижу горы, – скривившись, добавил он прохладным голосом. – Впрочем, все это больше не имеет значения. Это уже как будто и не со мной все было.

Вот уже второй день, как Роджер ввел себе в привычку пить хороший алкоголь (а точнее, допивать единственную бутылку хорошего алкоголя), чтобы окончательно не добить свой организм, но от сигарет, какими бы вредными они не были, сил отказаться у него не было. Более того, как только его нога «переступила» границу Англии, он почти что судорожно побежал в ближайший ларек покупать пачку любимых сигарет, и только после выкуренных им трех сигарет за раз, он медленно побрел в свою квартиру.

– И как надолго уезжаешь?

Смотря на облако дыма, что застыло перед его лицом и затем стало медленно рассеиваться, Роджер перевел долгий взгляд на спокойные, но печальные глаза Брайана.

Роджер не смог бы объяснить все то, что происходило с ним сейчас, и чем все это было вызвано. С его возвращением в Лондон, который он мечтал увидеть каждый день, находясь на войне, все как будто бы в миг поменялось, и он просто не мог здесь находиться – и не важно, был здесь при этом Брайан или нет.

Краем глаза он видел – скорее, ощущал – письмо, что валялось на краю стола. Роджер прочитал его не один раз, хотя смысл этого письма был более, чем ясно изложен, и это письмо жгло ему глотку посильнее любого виски.

Запах табака, витавший в воздухе, пробудил желание закурить и в Брайане. Курение было привычкой, которую он просто ненавидел, но избавляться от нее пока что почему-то не хотелось. Мэй достал пачку из рюкзака и вытянул сигарету. Зажав между зубами фильтр, он принялся крутить колесико на зажигалке, которая никак не хотела работать.

– Черт.

Через несколько секунд на диван рядом с ним приземлилась хорошая, в отличии от его собственной, зажигалка, принадлежавшая Роджеру.

– Спасибо, – поблагодарил Брайан и подпалил сигарету.

– Лондон душит меня, – наконец сказал он, затягиваясь в очередной раз и не думая о том, что, на самом-то деле, сигареты однажды могли бы задушить его навсегда. – Я думал, что это мой город, я скучал по нему, но сейчас… – он отрицательно покачал головой, отклонившись назад и оторвав взгляд от Брайана. Его рука съехала вниз, зажимая почти выкуренную сигарету, а глаза поползли по потолку.

Он выдохнул.

И быстро сказал:

– Навсегда, Брайан. Навсегда.

И быстро добавил:

– Я умру здесь, понимаешь?

Брайан замер с сигаретой, зажатой между пальцев, продолжая медленно выдыхать изо рта дым.

Ему вдруг даже море перестало быть красивым.

Навсегда? Роджер уезжал навсегда?

Он молча сидел на диване, пытаясь переварить сказанное Тейлором и не находя сил даже на то, чтобы сделать еще одну затяжку. Он ошарашенно смотрел на Роджера и думал о том, что же с ним произошло?

Брайан понимал, о чем говорил Роджер. После возвращения все казалось не таким, чертовски чужим и будто бы отталкивающим. Казалось, что Лондон хотел выплюнуть его с потрохами, словно ненужную обузу. Дом больше не был домом, а люди вокруг стали лишь прохожими, до которых ему не было никакого дела. Однако… однако, разве Роджеру не было абсолютно никакого дела до того, что произошло между ними?

Наверное, он слишком рано приписал Роджеру взаимную симпатию. Наверное, он слишком рано перестал считать их просто «друзьями».

Он все же сделал затяжку.

Роджера тут ничего не держало, как, впрочем, и его самого. Да, отец был здесь, Сабина тоже была здесь, но при мысли о них Брайан чувствовал лишь пугающий холод, которого еще до войны не было и в помине.

Роджер был, пожалуй, единственным человеком в Лондоне, ради которого он был готов попытаться влиться обратно, попробовать жить заново, продолжить учебу, устроиться на работу, а там, как знать, и забудется весь пережитый ужас. А теперь все его шаткие планы окончательно грозились разрушиться, и, помимо удивления, он испытывал еще и боль.

Роджер, про которого он думал каждый день на войне, Роджер, который перевязывал его рану после первой битвы, Роджер, которого он сам поцеловал, даже не подозревая, что они оба вернуться с Афганистана живыми, Роджер, который, черт побери, спас ему жизнь в последнем бою. И вот теперь этот Роджер сидел с таким видом, словно их ничего не связывало, и говорил про какое-то море и про какой-то душный Лондон.

Он никогда не думал о том, что так может произойти. Не думал о том, что скажет Роджеру сегодня, сломя голову несясь сюда по полупустым улицам. Ему казалось, что не нужно будет подбирать слов и искать темы для разговоров, потому что – да Господи – он так скучал по Роджеру и так переживал за него, что плевать ему хотелось на все эти темы.

И, судя по поведению Роджера, то, что произошло на войне, нужно было оставить на войне, хотя ему больше всего на свете хотелось растормошить Тейлора за плечи, потому что тот Тейлор, что сидел сейчас перед ним, был вовсе не тем, каким Брайан знал его.

– Я… – голос прозвучал хрипло после крепкого дыма только что докуренной сигареты, и он прокашлялся. Роджер бегло посмотрел на него, как будто только что вспомнил, что был в комнате не один. – Я понимаю, Родж. Но ты уверен? Вот так вот сразу возьмешь и уедешь? – спросил Брайан, надеясь непонятно на что.

Роджер засмеялся, приподнимая голову. Его глубокие глаза несколько секунд смотрели на Брайана, а затем он сказал:

– «Так сразу»? Брайан, все, что осталось у меня в Лондоне, – это квартира с неоплаченными счетами и шматье, к которому я даже прикасаться не хочу, – он выкинул сигарету куда-то в сторону и поднялся на ноги, меряя комнату большими шагами. – Квартира мне нахрен не сдалась, каменный дом напротив навевает такое уныние, что вскрыться хочется. Но люди, – он резко замер, бросив на Брайана хмурый взгляд, а затем посмотрев на людей, которых было видно через окна. – Они счастливы, Брайан, – холодные глаза вновь коснулись бледного лица Мэя, – не уверен, что я готов видеть их счастье.

Он подошел к шкафу, где раньше лежали вещи Тима, и боль скрутила его живот. Он оперся рукой о шкаф, пытаясь выкинуть из головы написанные в письме слова. Вздохнув, он продолжил:

– Может быть, это прозвучит жестоко, но я не хочу видеть свою мать. Знаешь, она больна, но… я знаю, она умеет писать, и большую часть времени она адекватна, не считая приступов и периодической амнезии, так вот она… она мне даже ни разу не написала за войну, так что…

Он громко опустился снова на кресло и долгим взглядом уставился на улицу. Моросил дождь, и над улицами поднимался еле видимый туман.

– Да и это не имеет смысла, Брайан.

Роджер покусывал губы, не имея желания смотреть прямо в глаза Мэю, который молча сидел, словно обездвиженный, с окурком сигареты.

Тейлор закурил еще одну сигарету. Он не заметил, что его пальцы дрожали.