Текст книги "Там, Где Садится Солнце (СИ)"

Автор книги: Nina16

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Брайан смотрел на Роджера с уже нескрываемой болью в глазах, его сердце просто нахрен сжималось. Он понимал каждое произнесенное им слово, но все же… все же все эти проблемы меркли по сравнению с его желанием быть ближе к Тейлору.

– Родж, – сказал вдруг Брайан мягко. – Люди везде будут счастливы, куда бы ты не поехал. Даже в самой забытой богом деревне, даже там ты столкнешься с чьим-то счастьем, – он тяжело вздохнул, проведя рукой по своим волосам. – Да меня тошнит от всех, кого я встречаю здесь, поверь. Мне тошно видеть их всех, – слова, которые он так никому и не осмелился произнести, сорвались с языка, и Брайан уже чувствовал, что не может остановиться. – Я видел отца, но ничего не почувствовал. Я видел девушку, которую столько лет любил, но не чувствовал нихрена, смотря на то, как она плачет… – Брайан зажмурился, протерев пальцами глаза.

Было ощущение, что все эти люди ничего не понимали. У них уже была совершенно другая жизнь, отличимая от их собственной, и вряд ли ему уже когда-то удастся «догнать» всех этих людей.

До этого дня, Брайану казалось, что одним из немногих, кто сможет понять его, будет именно Роджер. Видимо, он ошибся.

Роджер же молча слушал то, что говорил Брайан, и каждое его слово раздавалось какой-то особой болью в его сердце. Он знал о смерти Скотта, что был так дорог Брайану, но у него не хватало внутренних ресурсов для того, чтобы поддержать Брайана в этот момент, как подобает.

Ему вообще зачастую казалось, что он был капризной девчонкой, за которой Брайан вечно подтирал слезы, а он только вертел носом. Он почему-то вовсе забыл о том, как ухаживал за Брайаном, и как рисковал ради него в бою.

– Счастье не свалится с неба ни для кого из нас. Сейчас куда бы ты не поехал – везде будет «не так», – закончил Мэй, ощущая какое-то скребущее чувство внутри него: ему казалось, Роджеру плевать на его слова.

– Я умираю здесь, Брайан, – ответил он, словно Брайан до этого разговаривал не с ним. Он был таким отрешенным, погруженный самого в себя, что Мэй не был уверен, долетает до него хотя бы четверть смысла того, что Брайан пытался сказать. Роджер делал почти беспрерывные затяжки. – Я точно здесь умру.

– Что? – Мэй нахмурил брови и, пытаясь погасить в себе бурлящее чувство неловкости вперемешку с пониманием, что Роджеру сейчас был важен только он сам, Брайан подошел к Роджеру, который, словно в бреду, повторял эту чертову фразу, не слыша ничего вокруг себя.

Ему вдруг стало трудно даже прикоснуться к Тейлору. Он присел на колени рядом с его креслом.

– Не неси ерунды, ты здесь не умрешь. Тут есть Томас, – сказал он, боясь вызвать лишь раздражение в Роджере. – Есть я, – добавил он тише. У него почти болело сердце. – Может, для тебя этого мало, я понимаю, но не думаю, что совсем одному тебе будет лучше. Ты просто ищешь повод сбежать.

Когда рука Брайана упала на плечо Роджера, тот дернулся. Линия губ Тейлора исказилась, и он отдернул руку Брайана. Холодные глаза со «спокойной» злостью посмотрели на его лицо.

– Я не ищу способа сбежать. Я просто хочу поехать туда, где мечтал жить всю жизнь. Могу я себе это позволить после ебучей войны или нет?

– Я не пришел тебя жизни учить, Роджер, – сказал Брайан спокойно, выдержав волну раздражения, обрушившуюся на него только что. Он вздохнул и отодвинулся от Тейлора. Он прекрасно понимал Роджера, а еще он понимал, что тот должен сам все осознать, а его нравоучения сейчас вызовут лишь злость и непринятие. – Ты волен делать все, что захочешь, но не надо делать из меня врага, я просто не хочу, чтобы ты думал, что у тебя никого нет.

Брайан выглядел таким уставшим и… да что врать-то? В начале встречи он был пусть не веселым, но с приподнятым настроением и явно хотел этой встречи, а теперь он выглядел растерянным и как будто не понимавшим, зачем вообще сюда пришел. Роджер зажал пальцами виски. Сквозь зубы сказал:

– Хорошо. Извини. Я забыл, что у меня есть не только враги.

Он выдавил слабую улыбку, которая была неискренней от слова «совсем» и снова уставился в открытое окно. Он знал, что он был совершенно негостеприимным, и знал, что, если их с Брайаном разговор сейчас закончится, он уйдет действительно совсем один – что не особо его пугало, – но что самое главное – вряд ли появится еще шанс встретиться с Брайаном.

Во время войны Брайан был его лучшим приобретением, одна только мысль о нем спасала Роджера в самые тяжелые ночи, и – он совсем не врал – вкус его губ еще долгие дни грел его. Ему трудно давалось сейчас все то, что он делал и говорил, но другого выхода не было.

– Я ничего не забыл, Брай, – мягким голосом сказал он, когда голубые глаза застыли на мрачном лице.

Он знал, что Мэй не заслуживал такого отношения, но Роджер не хотел врать. Не в такой ситуации.

– Дело не в тебе, ладно? – Роджер шикнул, когда сигарета, о которой он вовсе забыл, больно обожгла кожу его пальца. – Я думаю, у тебя здесь семья и друзья, а я не играюсь и действительно хочу уехать.

– Хорошо, – Брайан кивнул, борясь с мучительным комом в горле. Вслух он не стал произносить, что никакой семьи и никаких друзей тут у него, в принципе, и не было, и лишь тихо хмыкнул, чувствуя, как все внутри буквально раздирало на части. Отчего-то именно сейчас эмоции, которые так долго находились в приглушенном состоянии, начали накатывать на него одна за другой.

Брайан поднялся с пола и аккуратно провел рукой по пшеничным волосам, выгоревшим на афганском солнце, пытаясь запомнить едва весомое ощущение на своих пальцах.

– Только не теряйся, ладно? – попросил он отрешенно и, так и не дождавшись ответа, буквально вылетел из квартиры, сдерживая стеклянные слезы в глазах.

***

Стояло прохладное лето. Начало июня, а показатели едва переваливали за двенадцать градусов по Цельсию. Он не хотел притрагиваться к своим старым вещам, но выбора не было: он по-быстрому упаковал в пыльную сумку легкую куртку, пару футболок, две пары джинсов. Закинув сумку через плечо, он проверил наличие сигарет в кармане и побежал на вокзал «Виктория» в единственных кроссовках.

Шел мелкий дождь. Зонтика у него с собой не было.

Поезд мчался быстро, и все это время Роджер непрерывно смотрел через окно на пролетающие мимо поля и леса. Уже через каких-то три часа, поселившись в домике у самого берега Ла-Манша, он ходил босыми ногами по холодному песку и вдыхал соленый воздух. Ла-Манш простилался вдоль всего города, и Роджер, отойдя от своего жилища на приличное расстояние, безмолвно смотрел на разбушевавшиеся волны пролива, что ударялись о скалы и охватывали его ноги ледяными каплями.

В послевоенное время, да еще и в «городе стариков» людей было по пальцам посчитать, и Роджеру почти что бесплатно отдали комнату в доме хозяйки – милой пожилой женщины лет семидесяти. Она сказала, что он может остаться здесь хоть на все лето, и Роджер подумал: «Жаль, что не на всю жизнь».

На следующий день после долгой прогулки и короткого сна – он поднимался, как подорванный, имея вкоренившуюся намертво привычку вставать ни свет ни заря, – он сел за маленький письменный стол у окна и, написав парочку слов о том, что все в порядке и он уже доехал до места назначения, Роджер завернул весточку и, отнеся его на центральную почту, послал письмо Брайану.

Роджер сказал Брайану в тот день, что ни от чего он не убегал, но сейчас, стоя у скалистого обрыва, он решил, что, скорее всего, соврал тогда. Роджер убегал от людей, от серого Лондона, убегал от своих собственных чувств и переживаний. Он все никак не мог понять, что пытался скрыться от самого себя, но такого не бывает, и даже покинув толпу людей и нежелательное для него место, он все равно оставался наедине с собой.

Это было труднее всего. Первое время, ему никак не удавалось переключить свои мысли с тех событий, что произошли на войне, и он все просыпался посреди ночи, судорожно хватая воздух ртом. Ему требовалось пару минут, чтобы прийти в себя и понять, что все уже кончено, и что он находился здесь, в своей маленькой комнате около залива. В такие минуты он вылезал из-под одеяла и становился ногами на пол, чтобы ощущать под собой землю и не терять чувство реальности.

Затем он постепенно учился прорабатывать свой страх и умение прощать. Сидя около воды, смотря вдаль или на высокий маяк, он заново проживал самые трудные для себя ситуации, снова и снова погружаясь в ту боль, что столько времени мешала ему нормально жить. Он вспоминал отца, вспоминал отношение матери, думал о Тиме, возвращался к военным дням, в госпитале, и – он почти плакал – окунался с головой в события, что произошли в афганском лагере. Давалось ему все это катастрофически трудно, но по истечению какого-то времени, Роджер ощущал, что уже смотрел на эти ситуации хоть и с щемящим чувством в сердце, но уже не так болезненно, как это было раньше.

В эту ночь ему не спалось. Он сидел на каменной извилистой дорожке, спустившись к проливу по скалам и высокой пшенице золотистого цвета; на небе горели звезды – таких ярких он в жизни не видел, – и Роджер, не без удивления, понял, что различил около трех созвездий без особого труда.

– Что же ты, совсем один? И друзей у тебя нет? – спросила пухленькая хозяйка маленького роста, накладывая на тосты сыр. Было туманное утро, и шел мелкий дождь – Роджер хотел выйти на раннюю прогулку, но хозяйка настоятельно упросила его остаться на завтрак.

Роджер подумал о Томасе, Тиме, вспомнил о Брайане и сказал:

– Нет, – и, увидев удивленный и жалостливый взгляд хозяйки, добавил: – Такое бывает, мне итак хорошо.

Хорошо ему не было. И понял он это через пару недель, когда на носу висел июль, и в Истборне все чаще выходило солнце, и однажды, когда температура воды достигла восемнадцати градусов, Роджер даже предпринял попытку искупаться.

И все же – хорошо ему не было. За эти недели – почти за целый месяц – многое внутри него изменилось. Это была кропотливая, местами болезненная, местами приятная «чистка» своих мыслей и внутреннего мира. Постепенно, день за днем, он излечивался от воспоминаний, что намертво связывали его с войной, и с тем, что он пережил в афганском лагере, и слияние с природой в этом ему нешуточно помогало.

Это было удивительное чувство – ему никуда не нужно было спешить, никому не нужно было помогать; он вставал рано утром, совершал длительную прогулку вдоль пролива, иногда шел в город, чтобы еще не забыть, как выглядят люди; часто он сидел у воды, бросал туда сухие камни или лежал на холодной зеленой траве. У него вдруг появилось бесконечно много возможностей обдумать все и, быть может, посмотреть на некоторые ситуации по-новому. И хотя Роджер восстанавливался и как будто бы отдыхал от пережитого стресса, на самом деле, он провел огромную работу над собой, и вот уже спустя месяц ему казалось, что некоторые события войны навсегда стерлись из его памяти, а все, что было раньше, окончательно потеряло свой смысл и ценность.

Не так все было просто, как могло показаться. Роджера не посещали панические атаки, что было, безусловно, невероятным успехом, однако не раз Тейлор ловил себя на мысли о том, что ему не хватает наркотиков. Ему не выкручивало руки от желания закинуться парой-тройкой цветных таблеток, однако это «желание» плотно засело у него где-то глубоко внутри, и ему порой было неприятно от самого себя за эти мысли.

Разве то, какой путь он проделал, не излечил его от зависимости? Разве панические атаки, которые, безусловно, были изначально вызваны страхом отца, а затем – подожженные наркотиками, не остановили бы его даже сейчас? Разве война, чудом спасенная жизнь не показывали Роджеру ценность той самой жизни?

Он и сам не знал. Иногда ему даже снились наркотики, и он просыпался уставшим и обозленным, как будто и вовсе не ложился спать.

Он сидел на сухой земле с мелкой травой и смотрел на раскрытый пустой блокнот на своих коленях. В его руках была зажата ручка, и он думал о том, как символично он купил этот чистый блокнот, решив начать абсолютно новую жизнь, не хватаясь за прошлое. Он решил, что страх, всю жизнь сковывающий ему руки, что наркотики, что события этого страшного года – все это следовало, наконец, вычеркнуть из своей жизни.

Он закрыл глаза и стал рисовать.

Рисовать он не умел. Линии были не четкими, и ему не было чем стереть лишние штрихи, и все же, когда рисунок был окончен, и Роджер увидел на нем абсолютно четко узнаваемый портрет с длинными, рвущимися выйти за страницы блокнота темными кудрями, он, в конце концов, подумал о том, что прошлое забыть можно, но вот убежать от самого себя не представлялось возможным.

***

Он понял, что пережил это место. Оно больше не приносило ему сил, он не впитывал энергию от природы и не наслаждался одиноким маяком, окруженным холодными пенными волнами. Роджер никогда подолгу не обдумывал свои идеи, и если его внезапно посещала какая-то мысль – пусть она и была бы крайне глупой, – он бежал ее выполнять. И вот сейчас одна из таких идей пришла к нему, и Роджер не мог больше ждать.

Вариантов вернуться в Лондон не было. Прежде чем сесть на паром, что шел в маленький город Франции, откуда он поездом планировал доехать до Парижа, Роджер выслал один билет без подписи на знакомый адрес на одной тихой улице Лондона. В билете было указано:

«29.06

7 p.m.

Лондон-Париж»

========== Часть 11. Огни Парижа ==========

Брайан стоял на улице около терминала А, международных перелетов; в одной руке он держал кожаный чемодан коричневого цвета, а в другой зажимал вот уже третью сигарету.

Брайан всегда предпочитал обдумывать свои действия, не поступать глупо и безрассудно, однако, в этот раз, он сделал исключение. В Лондоне он уже нашел новую работу, твердо сказав отцу, что в пабе больше работать не собирается. Причин было много, но самыми основными было то, что Брайан окончательно стал самостоятельным и не нуждался в чьей-то помощи (если работу в пабе можно было так назвать), и Скотт, воспоминания о котором хранила каждая деревяшка этого ненавистного ему места. А еще, Брайан решил вернуться в университет в следующем году, попробовать сдать все экзамены в конце весны и сразу перевестись на курс, на который он должен был перейти, не случись войны.

Но после письма Роджера, в котором Брайан обнаружил один-единственный билет до Парижа, все его идеи, которые уже перестали быть просто идеями, а стали постепенно приводиться в действие, полетели к чертям собачьим. Наполеоновскими планами пришлось пожертвовать, а Брайан даже не был уверен в том, не была ли это простая шутка от Роджера. Почему Париж, что это все значило, и что Роджер там собирался делать – Брайан не имел ни малейшего понятия, а Тейлор не считал нужным объясниться. Сегодня днем Брайан пару минут покрутил небольшое письмо в своих руках, налил себе виски, подумал о том, каким придурком был Роджер, и бросился собирать вещи почти сразу же после того, как написал короткую записку отцу о своем внеплановом отъезде.

***

Роджер был в Париже уже двадцать седьмого июня, вечером. Он нашел дешевый отель почти на окраине города, откуда каждый раз приходилось добираться старым трамваем до центра, дыша пыльным воздухом и уставшими людьми.

Денег у Роджера не было много – точнее сказать, было совсем мало. Пособие военных, которое выплачивала не поверженная, но потерявшая тысячи людей и с плохой экономикой Англия, было ничтожно мало, и на него Роджер разве что смог бы покупать сигареты и очень дешевый алкоголь, от которого он, вроде бы как, отказался.

Роджер не любил тратить деньги отца, а своих на поездку в Истборн или Париж он еще не заработал, так что, скрипя зубами и мысленно злясь на отца за то унизительное положение, в которое ставил его мистер Тейлор каждый раз, когда Роджер нуждался в финансовой поддержке, он все же выбрал свою мечту (скорее, цель). Целью этой было забыться и, наконец, увидеть мир. Осознание того, что, кроме Англии, он так нигде и не был, съедало его на войне. Так что, сняв с банковского счета приличную сумму денег, которая была отложена отцом на последующие два года обучения в колледже, он уехал в спокойный город Истборн, а из него – в Париж.

Цены на алкоголь здесь были просто удивительными – да и не только на алкоголь. Жилье, еда, пабы – все здесь казалось дешевле, чем в Лондоне, и жалкое чувство расточительства охватило Роджера. Он потратился в пабе, на крепкий виски, купил парочку коктейлей милым парижанкам, что так ласково и непринужденно улыбались ему, в отличии от англичанок; потратился на новые вещи, а затем снова опустошил половину кошелька в пабе, очередь в который начиналась с улицы. Так он провел неполных два дня.

***

Сколько же раз за последние пару часов Брайан представил их с Роджером встречу, сколько раз он подумал о том, как они вместе будут гулять по старинным французским улочкам, пробовать свежую выпечку в кофейнях, да и просто болтать обо всем без умолку. Потому что в течение этого месяца, когда дел, способных занять время и мысли, особо не было, он успел соскучиться по Роджеру так, что хотелось взвыть. Он думал, что приглашение в Париж было своего рода извинением за тот разговор, что состоялся между ними в квартире Тейлора перед его отъездом из Лондона. Он думал, что теперь, спустя какое-то время после возвращения из Афганистана, они оба смогут абстрагироваться от навязчивых мыслей о войне и, наконец, пообщаться, как нормальные люди.

Брайан вообще много чего «думал», но все, как всегда, пошло не так, как ему того хотелось. Грубо говоря, все пошло через задницу.

Роджер встретил его в аэропорту – они действительно стояли друг напротив друга, всего в нескольких дюймах, и Брайан почти что сердечный приступ схватил – так он был рад увидеть Тейлора. Он не знал, как вести себя по отношению к Роджеру, они никогда не обсуждали то, кем были друг для друга. Друзьями? Возможно, это был самый подходящий для их отношений термин, хотя Брайан уже давно понял тот факт, что от «друга» ему хотелось намного большего. Но вот что творилось в голове у самого Роджера на этот счет и по сей день оставалась загадкой. Во время последних разговоров, будучи отвергнутым, Брайан не находил в себе смелости завести эту тему и просто надеялся на то, что рано или поздно она всплывет сама по себе. Ему пришлось насильно удерживать себя на месте, чтобы сразу же не кинуться на Роджера с объятиями.

Первое, что бросилось ему в глаза в то мгновение, – широкая счастливая улыбка на загоревшем лице Роджера. Такой огромной улыбки на нем Брайан до этого дня так и не видел. Когда Тейлор, пошатнувшись, неловко обнял Брайана, ему в нос ударил запах крепкого алкоголя, а когда они сели в кафе, и Роджер снял солнцезащитные очки, Брайан почти что скинул чашку со стола, заметив, какими красными были эти чертовы глаза напротив.

И тогда все его надежды на эту поездку рухнули, все его планы и переживания – тоже. И все его хорошее настроение также полетело к чертям, а «самый вкусный круассан Парижа» – как заверил его постоянно хихикающий Тейлор – казался Брайану отвратительно-ужасно-безвкусным.

Они сидели за пустым маленьким столиком, что стоял у самого окна, откуда можно было смотреть, как Париж постепенно утопал в огнях. Брайан почти все время молчал, слушая несвязную речь Роджера, что нес полную ересь с этой его улыбочкой, которой Брайан успел обрадоваться в первую минуту их встречи. Он никак не мог отделаться от мысли, что Тейлору было наплевать на него с высокой горы – иначе как объяснить то, что даже в день их встречи он был обдолбанным?

Еще в тот момент, когда Роджер остановил такси и крикнул водителю: «Бонжорно!», заваливаясь на сидение с ногами, Брайан заподозрил неладное. И в тот момент, когда Тейлор вывалил на десять евро больше, чем нужно было, за проезд и не стал ждать сдачи – тоже. И в тот момент, когда Роджер потребовал алкоголь в кафе у официантки, которая слабо говорила по-английски, – тоже.

Подавляя в себе раздражение, Брайан не вслушивался в слова Роджера, не отрывая глаз от вечернего города, который уже почти полностью погрузился в темноту. Мэй терпеливо ждал, пока Тейлор протрезвеет, но состояние у него уже было дерьмовей некуда. После того, как Брайан, с горем пополам доел свой круассан, его взгляд ненадолго задержался на лице парня, и на душе вдруг стало так грустно, что он успел подумать – может, зря он вообще сюда приехал?

Около получаса спустя, когда они шли по старинным улочкам, и Роджер постепенно приходил в себя, он решил взять им по два стаканчика глинтвейна. Брайан, в конце концов, не выдержал.

– Роджер, давай ты закончишь с этой дрянью на сегодня, – сказал Брайан совершенно спокойно, пытаясь проглотить бушевавшее внутри негодование. Хотелось просто, черт возьми, поехать домой – если он у них вообще здесь был – и заставить Роджера проспаться. – Пожалуйста, – добавил он мягче, все еще сомневаясь, что его слова сейчас будут восприняты всерьез.

– С каких пор алкоголь, который ты хлестал за обе щеки перед боем, ты стал называть дрянью? – хмыкнул Роджер, когда Брайан отвернул его от уличного ларька, из которого приветливо выглядывал паренек, зазывавший всех попробовать чудо напиток.

– С таких пор, что мы больше не на войне, Роджер, – сказал Брайан с нервной ухмылкой, понимая, что одни лишь воспоминания о том времени вызывали в нем холодную дрожь. – И то, что я «хлестал алкоголь за обе щеки», не отменяет того факта, что любая наркота – это дрянь, – продолжил он, делая акцент на второй части предложения.

Роджер поднял глаза на Брайана. Вытер тыльной стороной руки губы, которые были вымазаны шоколадной конфетой, что Тейлор перед этим достал из кармана, и серьезно сказал:

– Я не употребляю наркотики.

Брайан нейтрально относился к травке, на дворе стоял конец шестидесятых, «джоинт» не пробовал только ленивый, и почти все его друзья и знакомые время от времени покуривали. Он никогда не имел желания лезть в их жизнь и разглагольствовать о том, что любые наркотики, даже трава, повышали определенные риски. Ну, курили и курили – он никогда не осуждал, но сам старался держаться от этого подальше.

Но вот с Роджером все было по-другому. Брайан понимал, что у Тейлора, по сути, не было никого – никаких факторов, сдерживающих процесс саморазрушения, к которому парень был явно склонен и целенаправленно шел. Невесть что он еще употреблял в течении этого месяца, проведенного в одиночестве. Можно было бы громко заявить, что у Роджера был он, Брайан, но, честно говоря, он уже не был уверен в том, что являлся для Тейлора кем-то действительно важным. Он нихрена не понимал, что происходило, и это настолько сильно его расстраивало, что он уже даже не мог выдавить слов благодарности Роджеру за то, что тот пригласил его в Париж. Брайану было мерзко и больно: создавалось ощущение, что он стал частью какой-то дурацкой игры, в которой Роджер его позвал, ну, чисто так, потому что как-то скучно стало после косячка-другого.

– Ладно, закрыли тему. Ну, как тебе Париж? Нашел то, что искал? – он не смог удержаться от язвительного тона и, скрестив руки на груди, он без особой радости посмотрел на Роджера.

Роджер фыркнул, недовольный тоном Брайана.

– Смотря, что ты имеешь ввиду под «нашел, что искал», – сказал он грубовато. Его язык все еще заплетался, но Роджеру и не нужно было быть трезвым, чтобы заметить перемену в Брайане. – Он коснулся пальцем своих губ и добавил: – Я ничего не искал, Брайан. Мне просто нечего искать, если ты еще не понял.

– Я всего лишь озвучил то, что ты мне сам говорил, – Брайан закатил глаза, не имея ни малейшего желания тратить силы на то, чтобы усмирить Роджера, который был под действием чего-то там. Он итак жутко устал после бессонной ночи и утомительной дороги. Брайан достал из кармана сигарету и затянулся, надеясь, что хотя бы это привычное действие его как-то успокоит.

– Ну, а что же ты? Как тебе Лондон? Смог растрогаться от слез девушки, которую любил?

– Да, знаешь, смог, – ответил Брайан спокойно, вдыхая терпкий дым в легкие, даже не смотря на раздраженную физиономию Роджера. – Нашел работу, записался на курсы в университет, – он пожал плечами. – А потом получил твое письмо и, как последний идиот, решил приехать сюда, – прошипел он, резко потушив сигарету о лавочку. То ли от усталости, то ли от неудовлетворенных планов, Брайан и сам стал раздражительным. – Где меня, видимо, и не особо ждали.

Роджер застыл на месте, нахмурившись. Он уж никак не ожидал таких слов от Брайана и даже подозревать не мог, что Мэй мыслил об этой ситуации в таком русле. До этой минуты, Роджер как-то и не задумывался о том, какой путь проделал Брайан, чтобы оказаться там, где был Роджер, несмотря на то, что у него могли быть дела в Лондоне, несмотря на то, что там были его друзья и семья; да и вообще, может быть, Брайану и Париж вовсе не нравился, но он все равно приехал сюда только потому, что так захотелось Роджеру. Вид Брайана подсказывал ему, что Мэй хотел бы поскорее уйти отсюда, и Тейлор стал лихорадочно думать, чтобы такое сказать, чтобы загладить эту не совсем приятную ситуацию.

– Я… – сказал он, не зная, что он именно «я».

Повисла неловкая тишина, и Роджер в полном смущении потупил взгляд.

И почему раньше эта ситуация казалась ему совершенно иной? Ему-то виделось все это так, что он, ничего не обещая Брайану на войне, решил исполнить свое желание – а то есть, поехать на Ла-Манш, – при этом, не заставляя Мэя делать тоже самое и позволяя ему остаться с близкими ему людьми, в родном городе. А дальше… да он ведь просто прислал ему билет-пригласительное, даже толком и не думая о том, пойдет ли Брайан на это, не зная, что его будет ждать в Париже.

Роджер всегда слышал от людей, что он – «слишком поверхностный», «переменчивый», «непостоянный», да и вообще – трудно было на него положиться всем этим людям, короче говоря.

Он достал сигарету и покрутил ее в пальцах. Зажал зубами, запалил, несколько раз затянулся и сказал:

– Ну, да. Наверное, ты многим пожертвовал, чтобы сюда приехать.

– Дело не в том, чем я пожертвовал, – Брайан не удержался от того, чтобы не закатить глаза. – Я просто не понимаю, Роджер… – он развел руками, смотря на Тейлора в ожидании четкого ответа. – Ты меня позвал, потому что скучно стало?

– Брайан, – Роджер в ответ театрально закатил глаза, – не говори ерунды. Я никогда не общаюсь с людьми, которые мне неинтересны, – сказал он, махнув рукой, – а развеселить я и сам себя могу.

На улице было людно, и как хорошо, что все эти люди были увлечены собой, а не вслушивались в этот, ну, просто идиотский разговор. Брайану казалось, что из всего этого ничего не выйдет, потому что глупо было что-либо доказывать человеку, который просто позвал его в Париж и не обещал быть трезвым или пьяным, грустным или радостным, уставшим или отдохнувшим. Мэй сам нарисовал в своей фантазии, какой будет их встреча, а теперь вдруг не мог смириться с тем, какой она оказалась на самом деле.

– Ну да, можешь, – прокомментировал Брайан, нервно крутя сигарету пальцами. – По твоему поведению и не скажешь, что я здесь нужен, – слова давались ему с трудом, и он почувствовал, как щеки залились краской. Он не хотел, чтобы Роджер «что-то не то» подумал – например, что Брайан на что-то надеялся, когда ехал сюда, и что представлял их встречу весь этот месяц, и что скучал по нему чуть больше, чем скучают по друзьям.

Брайан не хотел выставить себя дураком, но он абсолютно не умел скрывать свои эмоции, и в таких ситуациях все было написано у него на лице. Мэй ненавидел тот факт, что, скорее всего, Роджер обо всем прекрасно знал, но обсуждать это не торопился. Да и черт возьми, Брайан бы все отдал, чтобы перевести тему в другое русло. Если бы Роджер чего-то от него хотел, то уже десять раз сделал бы какой-то шаг, сказал бы что-то. Брайан надеялся, что парень сейчас был слишком пьян для того, чтобы сделать правильные выводы.

Роджер пристально наблюдал за каждой реакцией Брайана и мимикой его лица, и когда Мэй во второй раз поднял вопрос о своей нужности, а затем – залился краской, Тейлор улыбнулся уголками губ и отрицательно покачал головой.

– Я бы не тратился на твой билет, если бы ты не был здесь нужен, – сказал он чуть мягче.

Роджер чувствовал то, что чувствовал Брайан, и он всегда называл это чувство – «особое отношение». Мэй мог вести себя себя как угодно, делать вид напускного спокойствия и холода, но Тейлору всегда хватало нескольких слов и пары-тройки взглядов, обращенных к нему, чтобы понять, когда человек, сидящий напротив него, был по-настоящему влюблен.

Брайан тупо кивнул, чувствуя пристальный взгляд Роджера на себе. Ему было до ужаса неловко, хотелось просто, черт возьми, под землю провалиться. Ему стоило оставить эту тему, а не жаловаться на то, что Роджер его как-то не так встретил. В конце концов, ехать сюда его никто не заставлял, да и Тейлор ему ничего не обещал.

***

Стояли они на центральной площади, где толпилось множество туристов: они делали снимки, сидели на траве, громко смеялись и завороженно смотрели на Эйфелеву башню. После пятиминутной тишины между ним и Брайаном, пока Роджер давал парню насладиться видом огромной постройки, что казалась такой величественной, возвышающейся над ними, но, в тоже время, безумно красивой в ее лучах света.

– Я знал, что ты не оценишь башню просто так, так что, – он вскинул палец вверх, а затем полез в передний карман джинсов, – я подготовился.

Роджер прокашлялся и, выйдя перед Брайаном, повернувшись спиной к горящей башне, он с наигранно-важным видом зачитал:

– Интересные факты о главной достопримечательности Франции, – он развернулся к башне и, показав на нее рукой, снова вернул свое внимание к помятому списку, – однажды известный портной решил спрыгнуть с башни на парашюте, но не рассчитал что-то в конструкции и разбился насмерть, потому что парашют не раскрылся. Это раз. Виктор Люстиг в каком-то там году решил продать башню на металлолом. И понятия не имею, кем был этот мужик. Это два.

На Роджере была небольшая шляпка, которую до этого он держал в сумке, что висела через плечо. Эту шляпку он явно по дешевке купил на одном из рынков Парижа и теперь, по всей видимости, считал себя настоящим французом. Теплый ветер обдувал его волосы, и красивая улыбка озаряла лицо Роджера даже посильнее тех огней, которыми искрилась сама башня.

– В самом начале, башня ужасно не понравилась местной элите, и они не раз жаловались правительству, чтобы строительство немедленно прекратили. А еще, когда-то башню решили оставить для военных целей. Что скажешь? – резко спросил Роджер, опуская лист бумаги, который больше походил на выдранную откуда-то салфетку. – Представляешь, а могло и не быть ее.