Текст книги "Там, Где Садится Солнце (СИ)"

Автор книги: Nina16

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Он молча смотрел на Роджера, пытаясь запомнить этот момент – этот момент чертовой свободы и приглушенного, спрятанного где-то внутри счастья, которого не могло быть на войне, и которое Брайан не смог бы позволить себе.

На улице было необычайно спокойно.

– Ты не потерял все, Брай, – сказал он тихо, нарушая это недолгое, но тяжелое молчание. – Я не был там и не знаю, что ты должен чувствовать, – продолжил Роджер, который вдруг ощутил необъяснимое чувство вины за то, что отсиживался здесь в то время, как Брайан и остальные солдаты каждый день морали руки в крови и тряслись от страха быть убитыми. Да, они здесь тоже не прохлаждались, но все же, риски были несравнимы.

– Наша встреча, пожалуй, лучшее, что со мной случилось за этот месяц, – горько протянул Роджер спустя очередное непродолжительное затишье, делая последнюю долгую затяжку. – Тут порой очень одиноко, не так ли? Хотя и куча людей вокруг.

Брайан молча смотрел на Роджера; ему хотелось согласиться, но ком в горле не позволял сделать этого. Он просто кивнул. Брайан чувствовал, как его глаза наполнялись слезами, и ему хотелось кричать от того раздирающего чувства боли внутри, что он пытался погасить все это время.

Ощущение счастья прошло. Так же быстро, как и перед его глазами застыло лицо убитого им парня, и Брайан почувствовал, словно его самого ударили в районе груди.

Брайан стоял перед ним: такой грустный и такой разбитый, что Роджер почувствовал укол острой боли где-то в груди. Господи, никто из них этого не заслужил – никто не заслужил всего этого ада, в котором каждый был вынужден выйти по пояс в крови, с поломанной психикой и перевернутой жизнью.

Альтернативный вариант был многим хуже, или так ему когда-то казалось. Сейчас смерть открывалась ему совершенно с другой перспективы.

Роджер бросил сигарету на землю, потушив ее жесткой подошвой своих армейских ботинок. Он сделал шаг навстречу Мэю, рука Роджера невольно легла на его плечо. Брайан будто бы ссохся в течение нескольких мгновений, с этой сгорбленной спиной он напоминал худощавого старика.

– Я все сделал не так.

– Почему? Что случилось в тот день? – голос Роджера прозвучал нерешительно и негромко, но Брайан услышал и поднял свои тоскливые глаза на него.

Брайан ошибся: он не пережил этот момент. Его пробила дрожь, и теплая куртка больше не согревала. Он вдруг ясно почувствовал холодный ветер, который появился невесть откуда, несмотря на то, что сидели они в небольшой выемке.

Он закрыл глаза. Брайан не чувствовал ни руки Роджера на его плече, ни взгляда на своем лице: он только снова и снова видел и чувствовал, как с громким характерным выстрелом убивающая все на своем пути пуля вылетела из его оружия и так метко попала в лоб солдату.

Впервые с того времени, как он упал посреди бегущих в разные стороны военных, склонившись над телом афганца, Брайан снова согнулся пополам, и нежданные рыдания вырвались из его груди.

Соленые слезы текли по его лицу, и он не мог остановить этот поток. Он почти задыхался, и он не чувствовал, с какой силой он сжимал руку Роджера, как будто это было единственное, что позволяло ему оставаться в реальности. С каждой секундой он все глубже залезал в те ужасные воспоминания и все сильнее винил себя в содеянном.

– Я убил, Родж… – прошептал он сквозь слезы, и ему стало настолько стыдно, настолько тошно от самого себя и от этого публичного признания, что захотелось сорваться с места и убежать отсюда.

Брайан поднял глаза, полные безумия и страха, и этой чертовой ненависти к самому себе, и его губы дрогнули. Он смотрел на Роджера, что сидел напротив него, и думал, за что он перевесил свой груз на другого человека, и что теперь станет с ними, когда Тейлор поймет весь кошмар, который сотворил Мэй.

Рука Мэя до боли сжимала его ладонь, и Роджер растерянно заморгал, чувствуя себя таким смехотворно бесполезным. Он переместил свою руку Брайану на затылок, внезапно притягивая того к себе, ощущая, как часто вздымалась его грудь. Брайан был холодным, как лед, несмотря на теплую одежду, и Роджеру отчаянно захотелось согреть его.

– Брайан, на войне другая мораль, – коротко сказал Роджер, мягко отстранившись, чтобы заглянуть Брайану в глаза, в которых стояла пелена слез. Его собственные глаза печально заблестели, а голос все-таки надломился, каким бы спокойным Роджер ни пытался показаться в этот момент. Как же глупо было с его стороны жаловаться на свои детские проблемы человеку, который только пришел с боя. – Здесь ни у кого из нас нет выбора, ты и без меня это знаешь. Да, ты мог бы подставиться под пули и погибнуть, но разве и это не было бы убийством?

Он боялся даже думать о том, что такое могло произойти, но эти мысли – о Брайане, о Томасе, о Тиме – приходили к нему каждый день, и каждый день у него внутри все переворачивалось от осознания этой неизбежной действительности.

Брайан и не знал, как человеческое тепло и осознание своей нужности, было порой необходимо, и как оно могло спасти.

Он чувствовал, что все внутри нахрен разрывалось от того, что он сделал, и что ему еще придется сделать, и от всего того ужаса, что творили главы их государств, но… на какое-то мгновение, когда его внезапные рыдания постепенно сошли на «нет», и на лице застыли слезы, оставляя мокрые следы, Брайан ощутил, что ему было спокойно. Не то, чтобы спокойно, но безопасно – пусть и всего на несколько минут.

Его руки жадно обхватывали худую спину Роджера, и он щекой лежал на остром плече Тейлора. Брайана все еще трусило, и было так ужасно холодно, и он не особо вслушивался в те слова, что ему говорили.

Он молча сидел, почти не шевелясь и закрыв глаза на какое-то время. Его пальцы впились в тонкую куртку Роджера, и он…

Да Господи… ему, черт возьми, было до чертового ужаса страшно отпускать Роджера. Когда их впервые разлучили и каждого отправили в разные уголки Афганистана, Брайан пережил это легче, но сейчас… сейчас покинуть Роджера казалось почти невозможным действием.

Он смотрел на небо. Он боялся увидеть это небо в последний раз.

Хотя это было неправдой; или отчасти неправдой. Он боялся увидеть Роджера в последний раз, и эта мысль – что была верной, – она, как бешеная, вертелась в его голове.

Роджер мог бы подумать, что он боялся идти на войну, и Роджер, наверное, никогда бы не узнал, что боялся он не только этого. Брайан ощущал тихое дыхание Роджера на своем плече, и его тонкие руки, что притянули его самого несколькими минутами ранее.

Он знал: это скоро закончится. Все это скоро закончится. И его жизнь – в том числе.

Брайан медленно поднял голову и заглянул в глубокие голубые глаза Роджера, который даже сейчас с каким-то умиротворяющим спокойствием смотрел на него.

Брайан знал: ему нет спасения.

Его пальцы, горячие и сухие, медленным движением поползли вверх и достали до шеи Роджера. Его пальцы, длинные и в царапинах, перебирали короткие волосы Роджера. Его пальцы, тонкие и нежные, провели короткую линию вдоль губ Роджера.

Брайан не чувствовал земли под ногами.

Роджер почти не дышал, пока Брайан с нежностью перебирал его волосы, и когда холодные пальцы Брайана дотронулись до его лица, Роджер приоткрыл губы, резко вдыхая воздух. Его живот сладостно покалывало в предвкушении чего-то, но в его голове не было абсолютно никаких мыслей, и Роджер стоял, словно завороженный, и смотрел на бледное лицо Брайана, освещенное лунным светом.

Почти не дыша, Брайан плавным движением, чуть склонившись, дотронулся своими губами к влажным губам Роджера, и Брайану показалось, что весь мир действительно пропал. Он забыл обо всем, что было и что могло быть, и он только чувствовал лицо Роджера, что он гладил одной рукой, и эти губы. Роджер отчаянно прижался ближе к нему, лихорадочно сжимая в своих руках футболку под расстегнутой курткой и не понимая, как это можно было отпустить. И как без этого теперь можно было жить.

Брайан не был Тимом, и это чувствовалось в каждом мимолетном движении и, черт подери, Роджер не хотел ничего другого.

Губы Брайана были слегка солеными после недавних слез, от него пахло крепкими сигаретами и медикаментами – такой неправильный запах, и он в очередной раз напомнил Роджеру о том, где они находились, и о тех обстоятельствах – тех глупых обстоятельствах, – при которых все то, что можно было назвать чувствами, произошло.

Роджер углубил поцелуй, словно сумасшедший цепляясь за Брайана, будто бы тот в любой момент мог исчезнуть. Роджеру как никогда захотелось иметь власть над временем, чтобы остановить тот близкий конец, когда они снова разъедутся и, скорее всего, больше никогда не встретятся.

Он не хотел, чтобы кто-либо из них уходил. Брайан не мог оборвать момент или испортить его словами, что дальше все же сорвались с его губ, когда он отодвинулся от подрагивающего, как в ознобе, Роджера. Его рука все также лежала на шее Тейлора и нежно поглаживала ее, но он сказал:

– Меня забирают послезавтра.

Роджеру померещилось, что пробегающий над ними Кит рассмеялся самым жестоким смехом.

========== Часть 8. Ловушка ==========

– Так ты астрофизик?

Он растерянно кивнул, чувствуя себя очень неуютно в присутствии сидящего напротив мужчины. В первый раз он остался с ним один на один, и хотя до этого дня Брайан видел его лишь на внушительном от себя расстоянии, лейтенант Элдерли всегда вызывал в нем уважение и подсознательный страх, как – он был уверен – и во всех остальных солдатах. Брайан предполагал, что Лейтенанту было около пятидесяти, но выглядел он старше. Должно быть, на его помятом лице отпечатался накопленный за все прошедшие сражения опыт, расплываясь по загорелой коже глубокими морщинами и складками, отражаясь неприятным холодком в глазах.

– Да, сэр. В этом году должен был получить диплом.

– Я знаю, – оборвал его Элдерли, его круглые массивные очки съехали с переносицы на кончик горбатого носа. – Я просмотрел твое дело после того, как Джонсон рассказал мне о том, что ты помог им с декодированием афганского послания, – он хмыкнул, неспешно осмотрев Брайана с ног до головы внимательным липким взглядом. У Мэя сложилось ощущение, что его изучали под микроскопом. – Война – это не только сражение физическое, но и сражение интеллектуальное. Нам нужны такие люди, как ты, Брайан: математики, физики, инженеры, стратеги… – мужчина открыл верхний ящик стола, деловито достав оттуда несколько скрепленных листов бумаги. – Такие люди и делают войну возможной, ты умный парень и сам все это знаешь, – Брайан выставил руку, чтобы забрать протянутые в его сторону листы. – У тебя двадцать пять минут на выполнение заданий, если справишься – завтра утром с тобой свяжутся мои люди, ты будешь работать с нашими инженерами, если нет – забудешь об этом разговоре. Все ясно?

– Да, сэр, – Брайан растерянно кивнул, волнение вдруг накатило на него с головой, в горле стало мучительно сухо, в висках отчетливо стучал пульс, а просторный кабинет вдруг показался невероятно душным и тесным.

Он и сам не мог понять, чем было вызвано это волнение. Его мозг судорожно пытался переварить полученную информацию, и он все не мог решить, была она хорошей или плохой. С одной стороны, больше всего на свете Брайан не хотел бы возвращаться в ту адскую, полную противников и опасностей пустыню в качестве солдата, жизнь которого была лишь разменной монетой; с другой стороны, он понимал, что работая на войну, он стал бы теми, кого так гневно презирал.

Все это время он изо всех сил старался хоть как-то оправдать то, что совершил, сбросить груз самобичевания на командиров, на афганцев, на кого угодно, лишь бы искоренить едкое чувство вины за пули, которые были выпущены его руками. Брайан повторял себе каждый божий день слова Роджера: у них ведь просто не было выбора.

Но только что Брайану этот выбор дали. И если сейчас количество солдат, убитых им, можно было сосчитать на пальцах, то чтобы сосчитать солдат, взорвавшихся на минах, которые были разработаны их инженерами, понадобился бы настоящий письменный отчет.

Солдаты убивали по приказам своих военачальников, они убивали, следуя планам стратегов, и расставляли ловушки, изобретенные кем-то другим, чтобы убивать еще больше врагов.

Что было более безнравственно? Брайан считал, что в войне все было безнравственно, и что все они безоговорочно выполняли любые приказы, потому что тряслись за свои собственные жизни. Потому что инстинкт самосохранения всегда был выше любой морали. Но все же, эти приказы были чужими – факт, хоть как-то помогающий жить со всем этим ужасом на душе. Если Брайан сдаст тест успешно и начнет работать на команду военных разработчиков, он будет убивать не напрямую, однако убивать он все же будет, просто уже не своими руками.

Было ли от этого легче? Пока что он не знал.

На негнущихся ногах Мэй дошел до небольшого лакированного столика, на нем стояла одинокая тускловатая лампа, возле которой располагалась ручка и линейка. Стрелки часов неумолимо приближались к цифре двенадцать, и у Брайана было всего несколько секунд на раздумья о том, как же ему поступить, прежде чем Элдерли сухо объявил:

– Время пошло.

Четыре месяца спустя

Брайан и опомниться не успел, как все эти планы, чертежи и схемы стали основной частью его жизни. Работы было невероятно много, особенно последние два месяца, после того, как из рядового помощника его все-таки повысили до полноценного члена команды. И хотя образование Брайана не было инженерным, и уж тем более, он был далек от военной инженерии, учился Мэй быстро.

Был в его новой должности один большой плюс – Брайану позволяли не следовать строгому распорядку дня, вместо этого он проводил часы за различными справочниками и книгами, иногда добираясь до кровати ближе к утру. И пусть «Основы военной инженерии и военных технологий» не были самой захватывающей вещью в мире, все же, это было намного приятней бесконечных тренировок, что уж говорить о настоящих сражениях, при одном воспоминании о которых у него до сих пор кровь в жилах стыла.

Он многого не знал, многого не понимал, но с каждой новой книгой Брайан чувствовал себя все уверенней. И если поначалу он лишь молча стоял в сторонке, выполняя просьбы своих более опытных коллег и изредка участвуя в разговорах, касающихся стратегий, то сейчас многие идеи и предложения уже шли и с его стороны. Сложно было это признать, но Брайану даже в какой-то степени нравилось заниматься всем этим. О моральной стороне вопроса он старался не думать, да и надо сказать, мысли такого рода все реже всплывали в его голове.

Сама война вновь стала для Мэя чем-то далеким, а о пережитом напоминало лишь простреленное плечо, которое время от времени все еще неприятно ныло – особенно в сомнительную погоду, – и ночные кошмары, без которых не обходилась ни одна ночь с тех пор, как его забрали с базы, где они с Роджером встретились.

О Роджере он тоже старался не думать, однако все равно делал это. И это было, пожалуй, единственным, что помогало ему окончательно не потерять самого себя. Брайан на автомате всматривался в каждый пребывающий на их базу полк, надеясь увидеть среди сотни обгоревших лиц знакомый живой взгляд голубых глаз и отблеск пшеничных волос. Но вот уже четыре месяца о Роджере ничего слышно не было. И у Брайана внутри все сжималось от осознания того, что Тейлора уже давно могли перевести в отряд военных медиков, а это значительно повышало вероятность того, что его могли ранить, а если могли ранить, то могли и убить.

Но чем больше времени проходило, тем больше он концентрировался на своем деле. Казалось, в его организме сработала какая-то защитная функция, и теперь все мысли, хоть как-то связанные с прошлым, тут же блокировались его сознанием. Брайану казалось, что так было даже лучше, иначе он окончательно поехал бы головой, узнав, что могло произойти с Роджером после их последней встречи, и посчитав, сколько же людей погибло, подорвавшись на минах, что он сам помог заложить.

***

Они, четверо, спрятались за невысокой зубчатой скалой, располагающейся чуть выше небольшой долины, куда, по их подсчетам, совсем скоро должен был прибыть отряд афганцев, намеревавшихся штурмовать одну из британских точек. Долину с двух сторон окружали английские войска – как и их небольшая группка, они скрылись за скалами и в пещерах, готовые добить тех, кто сумеет выжить после подготовленной командой Брайана ловушки.

Все эти месяцы они потели над доработкой одного из проектов, конструируя новый вид противопехотных мин. Мины эти были гораздо мощней и эффективней старых. А еще, по предложению Мэя, они сумели создать для них дистанционное управление, которое не только позволяло взорвать установки в самый уязвимый для врага момент, но и избежать случайных смертей, которые не были такой уж редкостью.

– Я их вижу, – присвистнул Джонсон, прижавший к глазам небольшой армейский бинокль. – Лучше и не придумаешь – идут прямо на поле!

Брайан старательно прищурился, однако не смог увидеть ничего конкретного: они находились довольно далеко от самой ловушки, чтобы исключить вероятность того, что скала от взрыва посыпется и завалит заодно и их самих.

Миссия их спецотряда была очень проста: взорвать афганцев, когда те будут на нужной позиции, тем самым устранив большую часть солдат. Брайан уже бывал на подобных миссиях, однако никогда еще он не видел результат своих разработок. Они лишь закладывали мины и прочее оружие, копали рвы и ямы, но вот что происходило после этого с противниками – никто из них не видел.

Ладони у Брайана были липкими, а по лбу градом струился пот, который он то и дело смахивал рукавом своей пыльной формы. Дело близилось к лету, и афганское солнце становилось все более и более безжалостным, выжигая не привыкшую к таким условиям кожу почти что до костей.

– Дай взглянуть, – попросил Брайан срывающимся от жажды голосом – вода у них закончилась еще в пути, – и Джонсон, еще раз посмотревший в бинокль, с кривой усмешкой на крупном скуластом лице протянул его Мэю.

– Совсем немного осталось, ярдов сто.

– Дашь команду, Мэй, устроим им прожарку, – Дэвис похлопал его по плечу и зашелся резким грудным смехом, остальные последовали его примеру и тоже засмеялись, а Брайан лишь сухо кивнул, мрачно поджав обветренные губы. Все его тело было напряжено, как струна, а где-то глубоко-глубоко под кожей сидело знакомое, но уже почти забытое чувство страха.

Такой мерзкий, парализующий ужас от того, что они все творили.

– Насчет три, готовы?

И только Брайан произнес злосчастное «три», как послышался протяжный писк устройства: невероятно долгий, словно в замедленном эффекте. А затем раскаленный воздух наполнился взрывами, и картинка в бинокле стала мутной от взлетевшего вверх песка и дыма. Брайан опустил прибор вниз и сглотнул удушливый ком в горле, во рту отчего-то стало омерзительно горько, будто бы до этого его стошнило несколько раз. Джеймс смотрел на него спокойно, с пониманием в глазах, но Мэю хотелось, чтобы он, черт возьми, перестал и переключил свое внимание на что-то другое.

– Брайан, афганцев совесть не мучала, когда они начали все это и взорвали те блядские бомбы полгода назад, убившие тысячи гражданских. Пусть и тебя не мучает, – Дэвис говорил все также легко и беспечно, как и до того, как была нажата красная кнопка. Взрывы тоже стихли, и Брайан нашел в себе силы кивнуть и натянуто улыбнуться Джеймсу, тоже прикинувшись будто ничего не произошло. Так у них, видимо, было уже заведено.

А сразу после этого, через каких-то пять секунд, раздался негромкий щелчок предохранителя, безошибочно узнаваемый всеми четырьмя.

– Мартин, бросай свои шуточки…

Но это был не Мартин.

Сердце Брайана на мгновение сжалось в размере – он до смерти боялся посмотреть себе за спину, но этого и не потребовалось.

– Руки вверх! – яростно заорал афганец прямо позади них, прервав Джеймса.

Брайан отчаянно зажмурился, успев одними губами прошептать короткое «Боже, помоги» и выполнил приказ.

***

Воздух был горячим, словно подогретым на плите, и Брайан, чьи глаза были туго завязаны темной тканью, жадно дышал носом и ртом, чувствуя стекающий по лицу липкий пот. При каждом резком повороте, уклоне в сторону и остановки грузовика их кидало по машине, и один раз Брайан, не сумев удержаться на месте, проехался лицом по полу, расчесывая кожу лица и пытаясь затормозить хотя бы ногами. Раздались смешки военных, и Брайан, который не видел абсолютно ничего и даже толком не представлял, как выглядел транспорт, в котором их перевозили невесть куда, кое-как, упираясь руками в пол, приподнялся и занял сидячее положение, тяжело дыша. Руки у него, кстати говоря, тоже были крепко связаны, и веревка неприятно впивалась в кожу.

Ехали они недолго – около двадцати минут, – и за эти недолгие двадцать минут Брайан успел уже передумать все, что только мог. Он слышал чужую грубую речь и чувствовал, что несколько раз афганские солдаты пнули его ногой и громко рассмеялись; он же даже не знал, сколько в грузовике было человек. Он думал о том, что их везли в военный лагерь, где убьют с помощью изощренных пыток, которых Брайан боялся больше самой смерти.

Им не раз рассказывали о жестоких пытках афганских военных, которые мстили за своих солдат, за свои земли, женщин и за религию, и что из их лагерей невозможно быть сбежать. Солдаты из его отряда всегда шутили, что «попал в плен – считай, мертвяк», и он сам пытался не задумываться о лагерях афганцев, потому что это была, пожалуй, одна из самых страшных вещей на этой войне.

За это время он уже давно понял, какими жестокими бывали люди, и как часто чужая боль приносила им радость. Все это напоминало стаю акул, что сплывалась на человеческую кровь.

Так что, пожалуй, это были его последние минуты жизни – в грязном душном грузовике, связанным по рукам и с закрытыми глазами. Ему думалось, что он геройски умрет во время боя, но от героизма и боя не осталось и следа, и он ехал жалким пленным в этой машине и слышал насмешки в свою сторону, не понимая самих шуток на иностранном языке.

Когда грузовик остановился, и двигатель затих, чьи-то крепкие руки с силой схватили его за плечи и, толкнув прямо из грузовика, пихнули идти прямо. Брайан, чуть не упав на землю, едва устоял на ногах, без возможности балансировать руками. За его спиной раздался громкий смех, а затем по звукам ступающих по земле ног он понял, что остальных солдат из его команды по одному выгрузили из грузовика.

Повязку с глаз они не убрали. Подталкивая каждого пленного в плечо и подгоняя с криками на афганском, чужие солдаты вели их вначале по земле, затем – по ступеням, по коридорам и проходам, снова по ступеням, то вверх то вниз, и в конце концов, Брайан почувствовал, как его грубо ударили по спине, и как пока он летел на пол, ударяясь лбом о стену, закрылась дверь. Он закашлялся, давясь слюной; на его губах появились капли соленой крови, стекающие по лицу.

Резким движением ему сняли маску, и Брайан, щурясь от блеклого света, попытался рассмотреть комнату, в которой они находились. Была она небольшой: голые стены, маленькая входная дверь и одна-единственная лампа в потолке с желтоватым светом.

– На колени! Живо! – крикнули им на еле разборчивом английском, и Брайан, при этом пытаясь понять, в каком состоянии были его сослуживцы, повернулся лицом к противникам, стоя на коленях.

В его команде – стоящих на земле, униженных и пристыженных – было всего четыре человека, включая его самого; от афганских войск же было всего три человека, но все они были хорошо вооружены: у них были ружья и торчащие из карманов штанов заточенные ножи, и усмешки на их лицах говорили о том, что эти орудия убийства скоро должны были прибегнуть к действию. В комнате было душно и чем-то жутко воняло.

После целого дня в подполье, «поездки» в грузовике и ударов по спине, у Брайана жутко ломило тело, но от ненависти и унижения, что он испытывал, склонившись перед афганцами на этом грязном, пыльном полу, он не чувствовал ни боли, ни страха. Он и не думал, что война подарит ему такое «душевное успокоение».

Дверь снова отворилась, и пока Брайан переглядывался с Уинстоном, который выглядел, кажется, хуже остальных, но при этом пытался прошептать что-то Брайану, в комнату вошел еще один человек. Форма у него отличалась от той, что была на афганских солдатах попросту тем, что была однотонного блекло-зеленого цвета, с короткими рукавами и без специальных укреплений на коленях; оружия у мужчины лет тридцати пяти также не было. В отличии от солдат, лицо его было красивым: карие большие глаза, смуглое вытянутое лицо, и пышные волосы, едва касающиеся плеч.

После того, как он, выйдя впереди вооруженных солдат, сцепив руки в замок и медленно, с презрением осмотрев каждого из пленных, заговорил на довольно быстром английском со слышимым акцентом, Брайан понял, что перед ними стоял переводчик.

– Что ж, – начал он, и на его смуглом лице появилась ухмылка, а на глаза упали черные кудри, которые он тут же смахнул рукой, – с радостью приветствую вас на территории афганской военной армии, в нашем лагере.

Все слова отдавались болью в животе, и Брайан с каждой секундой, боря в себе различные чувства, понимал, в какое дерьмо они влипли. Не было ничего хуже, чем попасть в руки противника, и каждый солдат знал это.

Брайан видел: оружия держали наготове, и военные опустили пальцы на спусковые крючки. Вряд ли они понимали смысл сказанных переводчиком слов, однако они явно были готовы моментально приступить к расстрелу по первому же его приказу. Брайан же начинал сомневаться, что их так просто собирались убить выстрелом в голову – иначе смысл было разыгрывать всю эту комедию?

Уинстон, что стоял по левое плечо от Брайана, и у которого была разодрана правая щека до челюсти, смачно сплюнул на пол перед тем, как переводчик вновь продолжил свой разговор. После этого жеста все три ружья направились на Уинстона, и тот только ухмыльнулся левой частью лица; переводчик взметнул руку вверх, останавливая солдат, и продолжил свою речь, откашлявшись:

– Британских солдат мы расстреливаем тут же, не задумываясь ни на минуту. Таких тварей, как вы, что вошли на чужую землю и теперь убивают наших людей, мы пытаем с особым наслаждением, и для меня будет огромной честью показать вам после этого разговора их отрезанные части тела, что мы храним в специальной комнате.

И все же Брайану не было страшно.

Он стоял на коленях, со скованными за спиной руками, ожидая, что в любой момент пуля может распороть ему голову, и все, что ему хотелось сделать, – это броситься на этого переводчика и перегрызть ему горло зубами, что не были зажаты никакими повязками и кляпами. Ему было плевать, как скоро после этого три метких пули остановят его сердце. Ему хотелось мести.

Он ненавидел каждого из них всеми клеточками своего тела, и это была ненависть, которую нельзя было описать словами. Она сцепляла челюсти Брайана, вызывала дрожь по его телу и колючую боль в сердце. Ему хотелось закричать от тех слов, что он слышал, и от того положения, в котором они оказались по глупости, но у него не было выбора, и он все также находился в проигрышном положении, едва держа подбородок кверху от усталости и боли.

– Однако, для того, чтобы после этого разговора вы еще смогли хотя бы что-то делать, а не валялись жалкими трупами, как ваши солдаты, вы должны, – он на секунду остановился и перестал расхаживать по комнате, словно следующее слово было особенно сладостно-приятным ему, и сказал: – предать свое государство. Если вы хотите жить, вы будете работать на армию Афганистана, и вы будете изобретать оружие и раскладывать бомбы, и расскажете стратегии вашего войска. А если нет, – черные, как уголь, глаза остановились на красном лице Брайана, – вначале мы отрежем вам языки, потом – отрубим конечности, сдерем кожу живьем и только потом выстрелим в голову.

Улыбка на его лице стала еще шире. В глазах играли победоносные огоньки.

– Надеюсь, вы сделаете правильный выбор.

***

Ночь здесь была особенно тихой. В комнате не было окон, а стены были такие толстые, что нельзя было расслышать происходящего за ними. Единственное, что прерывало тишину, было глухое дыхание спящего Мартина; Джеймса он не слышал, и, скорее всего, тот также не мог сомкнуть глаз, как и сам Брайан.

В темноте их узкой комнаты, где стояло всего две кровати без постельного белья, Брайан был рад, что никто не видел его слез. Он не плакал: всего одна слеза покатилась по его носу, и он смахнул ее пальцами.

После всего произошедшего, когда волна ужаса, наконец, окатила его с головой, и это дерзкое желание сразиться с афганскими солдатами голыми руками сменилось на дикий ужас, Брайану стало страшно. По нескольким причинам.

Во-первых, они согласились на перечисленные условия переводчика. Это означало то, что теперь им придется работать на чужую армию и изготавливать оружие, рассказывая афганской армии технологии британской стороны, либо расставлять мины по периметру, либо доносить на свою же армию.

С последним они уже успешно справились. Сразу после того, как главный солдат группы Брайана сказал, что они сдаются, им устроили допрос, который длился около часа. С ними не мелочились: за каждую секунду промедления, им тут же прилетало кулаком по лицу или по голове.

Им нужна была любая информация об отрядах британской армии, ее передвижениях, стратегиях, способа передачи писем, лазаретов и еще уймы всего. Им не оставалось ничего, кроме как безбожно врать, и Брайан знал, что их вранье очень скоро грозилось раскрыться, а после этого ни о какой пощаде и речи не могло было идти.

Во-вторых, их поместили в маленькую комнату, в которой, по всей видимости, они какое-то количество времени в сутки смогут спать, а затем их будут забирать с конвоем на место производства оружия или для продумывания стратегий. Они ни на секунду не смогут остаться одни – разве что в этой душной комнате, в которой за долгий промежуток времени и задохнуться можно было, – и то, Брайан опасался, что она может каким-то образом прослушиваться.

В-третьих, их план побега – которого пока еще не было – казался неосуществимой вещью. Они не могли обсудить его, не могли выйти из этой комнаты, не могли увидеть всю территорию полностью. Они совершенно ничего не знали о том месте, в котором находились, и чтобы продумать план, потребовалось бы очень много времени – их у него не было. По расчетам Брайана, им оставалось жить всего несколько дней – до того момента, как их ложь постепенно начнет вскрываться.

Из их команды лучшим стратегом был Эндрю Уинстон, и слезы Брайана, которые при воспоминании об этом славном мужчине снова появились на его глазах. Это был, пожалуй, один из самых умных и храбрых людей, которых Брайан встречал, и сегодня он поплатился за свою отвагу и преданность Британии.