Текст книги "Там, Где Садится Солнце (СИ)"

Автор книги: Nina16

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

– Родж… – рука Брайана нежно коснулась его ладони, и Мэй опустился на колени перед Роджером, положив голову на его ноги. – Прости, я же не знал этого. Прости за то, что я накричал на тебя за Тима, ладно? – прошептал он, смотря в стеклянные голубые глаза Тейлора с такой болью и переживанием, что Роджер лишь вяло на это кивнул.

– Проехали.

Брайан чувствовал себя до жути нелепо. Да, Роджер страдал зависимостью от наркотиков, да, он был эгоистичным, вспыльчивым, скрытным и любил возвращаться к прошлому. Однако как мог Брайан сомневаться в преданности Тейлора, который сам столько времени мучился от предательства, и который ни разу не дал настоящего повода усомниться в себе? Конечно, Брайану было жутко обидно, что Тим никак не покидал голову Роджера, и что он все еще так много для него значил, однако разве он сам быстро отошел от отношений со своей девушкой, которые длились несколько лет?

И разве то, что Роджер отказал Тиму во второй раз, несмотря на то, что они встретились после столь долгой разлуки, и чувства могли обостриться, не было доказательством всего?

Брайан сглотнул ком в горле, пытаясь звучать как можно мягче, чтобы не разозлить Роджера еще больше, и спросил:

– Но зачем ты пробовал это? Зачем тебе метамфетамин?

– Потому что я чертов наркоман. Когда происходит такая дрянь, меня словно всего ломает, и какие-то сильные руки тянут меня в те места, где есть трава и есть наркота. А дальше я пробуждаюсь, словно после сна, уже накуренный или в «бед трипе».

Они некоторое время сидели в полной тишине. Руки Брайана гладили Роджера по белым штанам, и Мэй лежал на его ногах, прижимаясь щекой к жесткой ткани. Через какое-то время пальцы Тейлора съехали вниз, и Роджер, впервые за все это утро посмотрев на Брайана с каким-то теплом, погладил того по кудрявым волосам.

– А ты мог бы и не приехать, – прошептал Роджер одними губами.

***

Роджер лежал на полу – перейти на кровать он категорически отказался, взболтнув какой-то бред о том, что для спины полезно лежать на твердом. Одной рукой он держался за сердце – хотя болело оно уже слабо, – а другой рукой сжимал холодную бутылку воды.

Потолок уже не плыл, и энергия окончательно закончилась, уступая место какому-то бесконечному отчаянию и упадку сил. Роджеру было тяжело даже пальцем пошевелить, и он молча лежал на твердом пыльном полу, устремив свой взгляд наверх. Хотя у него и было состояние, как будто из него выжали все соки, спать ему не хотелось. В голове круговоротом вертелись тяжелые мысли, и он никак не мог от них отвязаться, будто это была вовсе и не его голова.

Глаза Брайана слипались, ему приходилось то и дело выходить в ванную и умываться холодной водой, чтобы придать себе хоть какую-то бодрость. Он все думал, как можно было облегчить состояние Роджера, у которого начались ужасные последствия приема наркотиков. Все взятые с собой лекарства абсолютно не подходили под эту ситуацию, и он не знал, что можно было сделать.

– Может, мне сходить в аптеку? – спросил он тихо, присаживаясь на край кровати и смотря на лицо Роджера. – Я могу купить какой-то сорбент, но я не знаю, поможет ли это тебе, – сказал он обеспокоено.

Брайан и представить не мог, через что сейчас проходил Роджер, так как никогда не сталкивался с подобным. Мэй знал, что героинщиков, например, закрывали в комнате до того момента, пока организм не очистится от наркотика, но как это работало с метамфетамином? Пробуждалось ли в них дикое желание снова принять наркотики, как долго длился абстинентный синдром? Можно ли было справиться без помощи специалистов?

Голос Брайана звучал, как из трубы, и Роджеру пришлось напрячь каждый мускул своего тела, чтобы расслышать его слова, затем переосмыслить их, в конце концов, и ответить:

– Нет. Не поможет.

Помимо слабой боли в сердце, у Роджера как будто вскрывали желудок: было сильное жжение в районе печени, и его рука уронила бутылку и переместилась куда-то на живот. Роджер думал обо всем сразу, но не мог ухватиться ни за одну мысль и вообще иногда забывал, где он находится. Ему было хорошо на полу, затем ему становилось тошно и жарко, и холодно одновременно, и его лихорадило, и ему хотелось проблеваться.

– Пора покурить, – резко сказал Роджер ровным голосом и, даже не придерживаясь руками за стул, прямо сел. В голову после этого, конечно, как будто пулей выстрелили, но Тейлор мутным взглядом посмотрел на Брайана и сказал: – Где?

– Марихуана или сигареты? – спросил Брайан глухим голосом.

Роджер взглянул на него, как на идиота. Лицо Тейлора не выражало никаких эмоций, за исключением разве что изогнутых книзу губ и подрагивающего глаза.

– Марихуана.

В то время, пока Брайан искал по комнате пакет с марихуаной, которую Роджер тоже успешно куда-то бросил, Тейлор продолжал молча сидеть на полу, придерживая голову рукой. Перед глазами расходились круги, мебель смешивалась со стенами, которые плыли в бесконечном водовороте и захватывали его самого.

– Скрути, – коротко сказал Роджер, когда Брайан присел перед ним с пакетиком, в котором беспорядочно лежала трава.

– Я не умею, – сказал Брайан, смотря на папиросную бумагу, которая лежала справа от него и пакет с травой, который он с трудом нашел где-то возле тумбочки.

Голос Брайана ударил Роджера по голове, и он поморщился, вскидывая руку, как будто хотел отодвинуться подальше от громкого голоса.

– Тише.

– Но могу попробовать, – добавил он, высыпая содержимое пакета на бумагу. – Просто свернуть конусом?..

Брайан не успел договорить, как Роджер, разлепив глаза, выхватил из его рук пакет с марихуаной и папиросную бумагу. Он не чувствовал, как дрожали его руки, поэтому крайне удивился, когда спустя пару секунд вся трава оказалась на полу, и он сидел с пустой бумагой, «свернутой конусом». Роджер молча таращился на траву, что валялась перед ним, и попробовал затянуться «голым» косяком.

– Да блять… – прошипел он и с такой же ровной спиной опустился на пол снова.

Часы шли бесконечно долго. Роджеру казалось, что начался уже третий день его мучений, хотя прошло всего несколько часов с того момента, как он неудачно скрутил косяк. Стрелка часов словно специально двигалась невозможно медленно и как будто бы назло ему подолгу замирала около одной цифры.

Психологическое состояние Роджера с каждым щелчком часов все ухудшалось, и возникали мысли о смерти. Его тошнило, скручивало, выворачивало все органы; его голову били тяжелыми камнями, и его самого бросали на пол; стены сужались и сковывали его, оставляя лишь метр на метр свободного пространства, где он лежал, скрутившись и поджав ноги под себя, чтобы уместиться в этой комнате; его сердце болело, и по телу проходили судороги, и не хватало воздуха, и было желание снова взять метамфетамин. Иногда это желание было настолько сильным, что ему хотелось заорать на всю комнату, чтобы Мэй в ту же секунду исполнил его просьбу, но у Роджера не хватало никаких сил, чтобы сделать это. Его разум был в непроглядном тумане, и ни за одну мысль уцепиться не получалось, хотя при этом глаза не могли сомкнуться даже на минуту: спать совершенно не хотелось.

Когда Брайан сонно разлепил глаза, за окном уже во всю светило солнце, и в комнате даже для него было слишком душно; и намека на ветерок не было. Он тут же вскочил с кровати, понимая, что уснул сидя, и начал судорожно осматривать комнату, немного успокоившись, заметив силуэт Роджера в кресле с пачкой орехов в руке. Он молча смотрел в маленькую картину перед собой и даже не шелохнулся, когда Мэй встал.

– Черт, прости, – его голос звучал очень хрипло и резко, и Брайан прочистил горло. – Ты как?

– Отлично. Собираюсь совершить пробежку, присоединишься?

– Очень смешно, – ответил Брайан, нащупывая в кармане куртки сигареты.

Он чувствовал себя просто смертельно уставшим, но жаловаться на самочувствие было бы глупо, находясь рядом с Роджером, на котором просто лица не было.

– Я не знаю, удачное ли время для этого разговора, но я все равно рано или поздно его заведу, – начал Брайан спустя пару минут, не видя смысла в том, чтобы тянуть резину. Казалось, Роджеру физически уже было лучше, и он был в состоянии переварить то, что говорил ему Мэй. – Ты же понимаешь, что с этим надо что-то делать?

Роджер закатил глаза, издав мученический стон, и поднял голову, чтобы лучше видеть Брайана. У него не было ни малейшего желания обсуждать сейчас что-либо, а особенно такие вещи, как «надо что-то делать».

Он и сам прекрасно понимал, что «надо что-то делать», но совершенно не знал, как. В том состоянии, что он находился сейчас, он еще больше «не знал, как», так что из этого разговора вряд ли вышло бы что-то разумное, но, видя уставшее лицо Мэя, который не заслужил психов Роджера, он ответил:

– Знаю, Брайан. Но это не так просто, как ты себе можешь представить.

– Я вообще не думаю, что это просто, – отрезал он.

Он был уверен в том, что самостоятельно с наркотиков Роджер вряд ли слезет, даже если Брайан будет круглосуточно за ним ходить и заставлять писать в баночку каждые две недели. Это так не решалось, и Тейлору явно требовалась профессиональная помощь.

– Если я скажу, что тебе надо пойти в клинику, ты меня пошлешь, да? – Брайан подкурил сигарету и затянулся, рассматривая свои заляпанные грязью кроссовки, что валялись у входа в номер.

– Да, – без раздумий ответил Роджер.

Кроме того, что он моргал ресницами и переодически отвечал Брайану, ни одна мышца его тела не была задействована. Было ощущение, словно в район живота положили тяжелый булыжник, который невозможно было сместить с себя, и Роджер сидел, пригвозжденный к стулу, не в силах даже рукой махнуть.

По правде говоря, ему бы очень хотелось поднять хотя бы одну руку: отмахнуться от черных точек перед глазами, которые мешали Роджеру сфокусироваться на лице Брайана; и отмахнуться от мыслей, которые с каждым часом становились только хуже и хуже.

– Ты сам-то хочешь бросить?

Брайан курил. Роджеру казалось, что если Мэй еще раз выдохнет дым в его сторону, его тут же стошнит. Роджер тяжело вздохнул, проклиная вчерашний вечер и свою неосторожность, при которой он принял метамфетамин, а затем вернулся в их гостиницу.

– Хочу, Брай, – устало ответил Роджер, которому казалось, что разговор начинал ходить по кругу, – но это не так просто. Я уже пробовал.

Брайан вздохнул, ожидая чего-то подобного от их разговора. Черт, конечно же, он понимал, что слезть с наркотиков очень сложно, особенно если это все вытекало из прошлого, однако… разве можно было променять свою жизнь на все это?

– Ничего не получится, пока ты не уберешь проблему изнутри, – ответил Мэй, замечая, что последняя в его пачке сигарета уже почти догорела. Он вспомнил, что, когда он только приехал в Париж, уже тогда Роджер курил траву, как минимум. – Ты снова начал принимать из-за отца? Из-за атак? – спросил он аккуратно, боясь затрагивать эту тему.

Роджер посмотрел на свои ботинки. Откуда-то нашел в себе силы на монотонное постукивание ногой по полу.

Он бы легко мог соврать Брайану и сказать, что основной причиной его возвращения к наркотикам был отец, но Роджеру уже самому настолько осточертела его бесконечная ложь, что он, прижав руку к животу, пытаясь этим хотя бы немного унять боль, сказал:

– Когда я уехал из Лондона, помимо всех остальных причин, я боялся, что снова вернусь к наркотикам. Лондон, знаешь… носит в себе столько воспоминаний, что, находясь там, от них может быть трудно отказаться, – говорил Роджер очень медленно, растягивая каждое слово, но он хотя бы мог это делать, даже с учетом спутанных мыслей в голове. – Когда я был в Истборне, я нашел успокоение в природе. Даже одинокий маяк меня успокаивал. Когда я попал в город, полный возможностей… – Роджер пожал плечами, вспоминая, как впервые переступил паб Парижа, откуда все и началось, – то сорвался. Я думал, что после отдыха умом и телом в Истборне, я, как бы, «излечился», но это было бы слишком легко.

Он снова тяжело выдохнул и потер переносицу пальцами. Он не хотел врать, но и не хотел говорить всю правду, и говорил какие-то части от нее, пытаясь составить в своей голове хотя бы какую-то последовательность собственных действий и событий.

– Отец здесь не главная причина, хотя он изрядно поебал меня еще с самого детства. Я думаю… думаю, война сыграла свою роль.

– Не хочешь об этом говорить? – спросил Мэй тихо.

Для него самого эта тема была очень болезненной: он до сих пор иногда кричал во сне, шарахался от резких звуков и с опаской поглядывал на простых людей. Война сделала его жестче, а еще она сделала его одиноким. Но Брайан был уверен, что время лечит и, в отличии от Роджера, жить он хотел. У него были планы и желания, которых он намеревался достичь своими усилиями.

Роджер вопросительно на него посмотрел, наконец отложив пачку соленых орехов на кровать, съев всего пару штук из них.

– Зачем? Не мне одному досталось на войне, многие уже мертвы, многие стали инвалидами, у многих пропали сыновья и братья. Мне не хуже других.

– Да, но от того, что у кого-то сломана рука, твоя собственная меньше болеть не станет, – сказал он спокойно. – Просто ты очень закрытый, – добавил Брайан, немного подумав. – Мне кажется, это частично причина твоих панических атак. Я знаю, что трудно говорить о том, что чувствуешь, и я не психолог, но… – Мэю было трудно выразить словами то, что он хотел сказать, особенно беря в учет тот факт, что он сам никогда подобного не переживал и не знал, какого это. – Твое прошлое тебя ко дну тянет, и ты не видишь решения проблемы, но, может, все проще, чем кажется.

Роджер слабо усмехнулся – кстати, впервые с того времени, как он вернулся в отель. Брайан был таким славным, но каким-то по-детски невинным, что ли, даже несмотря на тот факт, что он прошел войну.

Ничего проще быть не могло, и Роджер знал это.

– Мое прошлое сделало меня таким, каким я являюсь сейчас. Моя жизнь хоть и имеет светлые моменты, – Роджер посмотрел на Брайана, помолчав, – но… по сути говоря, состоит она из дерьма.

Роджер и не думал делать из себя мученика и обсуждать свои бесконечные проблемы, но, как бы он ни хотел «погеройствовать», против метамфетамина не пойдешь. Все то время, что Брайан спал, и пока они разговаривали, Роджер думал примерно о том, что сказал только что Мэю. Его посещали исключительно депрессивные мысли, и Роджер – в чем он не признался бы Брайану, – сидя на мягком кресле, не раз за эту ночь задумался о том, в чем был его смысл жизни, и не стоило ли это уже, в конце концов, прекратить?

– Не знаю, как мне поможет то, что я начну жаловаться. Но если ты так считаешь… – недоверчиво проговорил Роджер, у которого на лице читалось презрение ко всей ситуации, в которой он опять должен был казаться слабым человеком. – Я чувствую, что…

Роджер задумался. Задумался о том, что же он на самом деле чувствовал, что его задевало, и почему он из года в год возвращался к наркотикам. В том состоянии, что он сейчас пребывал, порой очень сильно хотелось вскрыть вены и пожалеть себя, но Тейлор отрешенно подумал о том, что никогда, по сути, не пытался на сто процентов понять себя, а тем более, позволить кому-то другому понять его.

– Ну, война повлияла на меня, – тупо повторил он и снова посмотрел на Брайана, не особо понимая, что говорить дальше. Он зашел со стороны. – Думаю, мне было тяжело в лазарете, и может быть, это сказалось на психике: ко мне вернулись атаки именно в тот момент. Ну… – он прокашлялся, чувствуя себя на приеме у психолога, когда говоришь о каких-то мелочах, потому что о чем-то серьезном говорить было бы слишком больно, – на фронте стало еще хуже. Надо было все время бегать под пулями, тащить тела солдат.

Он замолчал.

– Вот, что я думаю, – закончил Роджер.

– Да, война и меня поменяла, – Брайан кивнул, вспоминая те моменты, когда, будучи в Афганистане, он полностью отключал чувства, не думая о том, сколько людей погибало из-за оружия, что он своими руками спроектировал. – Я тебе рассказывал, что ближе к весне меня сделали инженером? – задал он риторический вопрос, чувствуя, как в горле появился ком.

Брайан считал, что это было неправильно по отношению к Роджеру – заставлять его раскрывать свою душу в то время, как он сам никому не рассказывал о том, что терзало его самого.

– Военным инженером, я имею ввиду. Поэтому нас тогда и высвободили из той афганской базы, наша команда имела ценность для армии. Не думаю, что они рассказали тебе и остальным медикам подробности той ситуации, – Брайан замолчал, переведя взгляд в окно. Слова застревали где-то на половине пути, и ему приходилось выдавливать их из себя. – Сначала может показаться, что изобретать оружие легче и явно безопасней, чем быть рядовым солдатом… Но, Роджер, – Мэй втянул ртом воздух, которого в один момент оказалось слишком мало, – я стольких убил. Сотни человек. Это все было осознанно. Я мог не соглашаться, но слишком сильно трясся за свою жизнь. Я с тех пор спать по ночам не могу, все думаю, сколько гражданских погибло из-за того, что я струсил, – Брайан замолчал, опустив взгляд, он боялся посмотреть на Роджера. – Я никому этого не рассказывал. Но если я хочу, чтобы ты был до конца честен со мной, то я должен быть честен с тобой, – Мэй знал, что Роджер ходил по поверхности, рассказывая ему очевидные вещи, но он до сих пор так и не сказал ничего конкретного. Брайан на собственной шкуре знал, как тяжело это было сделать, и он надеялся, что его откровение не было напрасным.

Роджер молча сидел и внимательно смотрел на Брайана. Впервые за эту ночь у Тейлора как будто прояснилось в голове на пару минут, пока Брайан рассказывал все эти вещи, и Роджер слушал его, не упуская ни одного слова.

Про сердце Роджера уже было сказано несколько раз, но именно сейчас он почувствовал, что там словно защемило что-то. С того времени, как Брайана «выписали» из больничного крыла, в котором Роджер ухаживал за ним и постоянно думал, что же пришлось пережить Брайану, и каким сильным человеком он оставался, все как будто поменялось. Как будто бы Роджер стал принимать смелость и проблемы Брайана, как должное, и совсем забыл о том, что Мэю приходилось не лучше.

– Ты не струсил, – сказал Роджер, и его голос вдруг смягчился. Он с сожалением смотрел на Брайана и хотел доказать ему в который раз, что у Мэя просто не было выбора, но… он думал, что Брайан все равно останется при своем. Он все равно всегда будет корить себя за убитых людей и всегда будет думать, что выбор был. – Брай, – позвал он, пока Мэй смотрел в пол. Роджера раздражало, в каком положении он сам сидел, и как глупо опять он выглядел, но ничего с этим поделать не мог. – Брайан, посмотри на меня.

Когда Мэй повернулся в его сторону, Роджер продолжил:

– Ты не сделал ничего плохого. И подумай, – добавил он, – если бы ты не пытался спастись, то тебя убили бы. А если бы тебя убили, то кто спасал бы меня сейчас?

Брайан глухо рассмеялся и поднял блестящие глаза на Роджера.

– Может, ты прав, – сказал он без уверенности в голосе, считая, что если судить трезвой головой, то ни его жизнь, ни жизнь Роджера не стоила стольких смертей. – Но я все равно считаю, что мог бы не делать этого. Я бы тоже убивал, но хотя бы не прятался за громким званием, которое, по сути, ничего и не меняло. И я бы не убил стольких людей, – сказал Брайан негромко, чувствуя, что постепенно дышать становилось легче, а его руки почти перестали подрагивать. – Но единственное, о чем я не жалею, так это то, что я оказался на базе, где был ты. Что им удалось оттуда забрать и тебя.

Роджер перевел взгляд на окно, за которым уже давно стоял жаркий день, и он мог получше рассмотреть все те же одинокие деревья и тропинку, по которой они обычно ходили.

Да уж. Роджер даже и не знал, жалел он о том, что Брайан попал на одну с ним базу, или нет. После его появления все стало еще хуже, чем было, и до того момента, как британское войско их забрало, Роджер уже давно успел попрощаться со своей жизнью.

База была для него самым слабым звеном за все время, что шла война. С ним никогда не происходили те вещи, что произошли там, и Роджер никогда не был так близок к желанию убить себя, как тогда.

Он прокашлялся.

– Было бы… весьма плохо, если бы тогда нас не забрали оттуда, – Роджер посмотрел на Брайана долгим глубоким взглядом.

– Что ты имеешь ввиду? – спросил Брайан, не до конца понимая, о чем именно говорил Роджер.

Тейлор поерзал на стуле. Совсем не кстати были такие разговоры сейчас, когда у него и так в голове стояла сплошная мгла. Он пытался уйти от главной темы, как только мог, но Брайан как будто специально все к ней сводил.

Роджер поджал губы и, отведя глаза от Брайана, монотонно сказал:

– Афганские ребята очень серьезные, знаешь.

– Тебя пытали? – спросил Брайан, чувствуя, как что-то внутри него обрывается. Было видно, как трудно Роджеру вести этот разговор, и Мэй даже задумался, а стоило ли ему вообще так настойчиво вытягивать из него эту тему.

Роджер закрыл глаза. Брайан не видел – да, в общем-то, никто не видел и не знал то, что Роджер так старательно скрывал. Отец еще с детства приучил его, что жалость – это плохо, а быть жалким – еще хуже. Но сейчас ему уже было все равно, и пошел его отец к чертям.

Это было трудно, почти физически больно, но Роджер вначале снял куртку, в которой продолжал сидеть все это время, потянул футболку вверх и снял ее через голову. Он тяжелым взглядом смотрел Брайану в глаза и молчал.

Но его животе красовались алые полосы шрамов, которые никогда не слезут с его тела. Линии расходились по всей коже, они ползли кверху, останавливаясь в районе ключиц, и расходились книзу живота. Его руки были в мелких порезах, а вся спина была усеяна красными полосами, почти что повторяющих форму плети, которой его били раз за разом.

В ту секунду, когда Роджер стянул с себя футболку, оголяя десятки уродливых отметин, Брайану показалось, что что-то в нем погасло. Он судорожно глотал ртом воздух, словно выкинутая на берег рыба, безумными глазами смотря на израненное тело Роджера.

– О, Господи, – прошептал Брайан, прижав ладонь к губам. Его начало потряхивать от тошнотворных мыслей о том, что на той чертовой базе делали с Роджером и сколько часов и дней он провел в адской агонии.

Брайан с трудом отвел взгляд от покрытого глубокими шрамами торса и посмотрел Роджеру в глаза, чувствуя столько всего одновременно. Он ненавидел, он был в ярости, он испытывал страх и жалость, а еще ему отчаянно хотелось сделать что угодно, лишь бы навсегда стереть эти жуткие моменты из памяти Роджера.

Мэй аккуратно протянул дрожащую руку к Роджеру, еле касаясь бордовой полосы на его выпирающих ключицах.

Боже мой, за что?

За что на Роджера сваливалось одно ужасное событие за другим, будто бы жизнь нарочно его испытывала?

– Извини, – сказал он еле слышно абсолютно безжизненным голосом.

Роджер молча наблюдал за тем, как Брайан мягко касался рукой его ран. Он не чувствовал ничего при этом, кроме разве что всепоглощающей усталости.

– Я думал, это самое худшее, что может быть, – ровно проговорил он, теперь уже смотря поверх Брайана на зеленое дерево за окном, – но, оказалось, нет. Это было самым болезненным физическим ощущением, но морально меня сломили потом. И если ты хотел узнать, почему я снова схватился за наркотики, – Роджер опустил глаза на Брайана, чувствуя пустоту внутри, – то причина была в другом.

– Я не понимаю… Ты же даже солдатом не был, Господи, – словно в бреду бормотал Брайан, ему было так больно, казалось, что его самого морально пытали. Как же, черт возьми, быстро он сделал выводы, когда увидел, что Роджер опять употребляет. Как же быстро он решил, что знает лучше всех. – Ты же просто медик. За что? – голос Брайана сорвался, и ему пришлось приложить немалые усилия, чтобы сдержать слезы ярости и боли. – За что эти твари так с тобой поступили?

Он положил ладонь на холодную щеку и погладил ее кончиками пальцев. Брайану было так жаль, так непомерно жаль.

– За то, что я отказался лечить их солдат.

«И за то, что поняли, что мы из одного войска», – добавил про себя Роджер, вспоминая тот день, когда Брайана вели по темным коридорам афганской базы, и когда Брайан, заметив его, сделал шаг навстречу.

– Я не должен был давить на тебя, – выпалил Мэй, чувствуя себя так, будто по нему проехался поезд. Каждая клеточка его тела болела, и он не знал, что должен был говорить. – Спасибо, что доверился мне, – сказал он, легко целуя Роджера в макушку.

Роджер дернулся и слабо обнял Брайана. Только сейчас он услышал тихое пение птиц за окном, почувствовал сильные руки Брайана на своем теле и его, в тоже время, нежные прикосновения. От Брайана пахло крепкими сигаретами и спокойствием.

Роджер ощущал, что страх, спутанные мысли и это постоянное желание умереть, постепенно проходило, и Тейлор мог бы сказать, что еще легко отделался после приема наркотиков.

Он мягко гладил Брайана по волосам, шее, медленно проводил пальцами по спине. Он боялся, что этот момент ускользнет от него. Он боялся снова потерять Брайана, как это было в госпитале, как это было в афганском лагере, как это было в Лондоне.

Горячими шершавыми, искусанными до крови губами Роджер вначале поцеловал Брайана в район шеи, а затем сказал то, о чем думал долгое время:

– Я люблю тебя.

Брайан прикрыл глаза, не сумев сдержать улыбки.

– Я тоже тебя люблю, – немедля ответил он, слабо улыбаясь. – Очень сильно.

Роджер положил голову ему на грудь, и Мэй нежно перебирал его пшеничного цвета волосы, вслушиваясь в мелодичное пение птиц за окном и рычание двигателей где-то вдалеке. Солнце уже давно висело над их отелем, и Брайан пообещал себе, что они обязательно со всем разберутся.

***

После того дня Брайан за десять минут написал песню, посвященную Роджеру. Роджер почти плакал, слушая ее.

You cannot kill the pain

Ты не можешь убить боль,

You look so bushed

Ты выглядишь так измученно.

Those pills you take just to make you unalive

Эти таблетки, что ты принимаешь, чтобы сделать тебя мертвецом,

You think they help

Ты думаешь они помогают,

But just for a short while

Но лишь не надолго.

You wake up in the morning

Ты просыпаешься утром,

And it’s the same old place

И это все то же старое место.

You cannot kill the pain my friend

Ты не можешь убить боль, мой друг,

With thousand things you’ve tried

Испробовав тысячу вещей.

You just cannot kill the pain

Ты просто не можешь убить боль,

If you enjoy it deep inside

Если ты наслаждаешься ей глубоко внутри,

You will never kill the pain

Ты никогда не убьешь боль.

You smoke too much

Ты куришь слишком много,

Your momma tells you

Говорит тебе мама.

You don’t want to talk

Ты не хочешь разговаривать.

Still saying you’re alright

Все ещё утверждаешь, что ты в порядке.

You cannot kill the pain my friend

Ты не можешь убить боль, мой друг,

With thousand things you’ve tried

Испробовав тысячу вещей.

You just cannot kill the pain

Ты просто не можешь убить боль,

If you enjoy it deep inside

Если ты наслаждаешься ей глубоко внутри,

You will never kill the pain

Ты никогда не убьешь боль.*