Текст книги "Лекарь-воин, или одна душа, два тела (СИ)"

Автор книги: Nicols Nicolson

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

– Что, Герасим, язык проглотил, и слова молвить не можешь? – иронично продолжала допрос женщина.

– Не серчай, Клавдия Ермолаевна, не знал я, что тебя в избе нет, заволновался я, вдруг что случилось – одна ты здесь обитаешь среди лесного зверья – мы тут тебе грибочков боровичков и беленьких в подарок собрали, – как бы извиняясь, сказал отец Герасим.

– Грибов нынче действительно много, я сподобилась собрать уже три бочки, половину запаса соли на них извела, – улыбнулась Клавдия Ермолаевна. – А еще капустку засолить надобно. Мне Гордей обещал мешок соли подвезти, наверное, запамятовал.

– Как можно, Клавдия Ермолаевна, он еще из Чернигова не воротился. Как появится, так сразу обещанное доставит.

– Ну-ну, поглядим. А ты по какой такой надобности пожаловал на две недели ранее оговоренного срока? Я только половину трав для тебя по мешочкам разложила. Ладно бы сам пришел, так еще и мальца в такую глухомань с собой привел.

– Вот из-за этого отрока к тебе и пожаловал. Воспитанник он монастырский, я его себе в ученики взял, смышленый он, однако я его до конца понять не могу. Посмотри его, Клавдия Ермолаевна, может он даром каким обладает.

– Ладно, проходите в избу. Мешки с грибами в сенях поставьте. Я сейчас приду, только мед в погребок снесу.

Раз приглашают, то почему бы и не зайти в дом. Планировка ничем не отличалась от виденной ранее, а вот запахи стояли очень приятные. Пахло травами, вернее не травами, а разнотравьем. Естественно все идентифицировать не смог, но запах полыни и бессмертника я точно ни с каким другим не спутаю. Войдя в горницу, понял, что дом насквозь пропах травами, по всем комнатам были натянуты веревки, на которых сушились пучки трав. Везде была, так сказать стерильная чистота, и в доме светло, через застекленные окна в комнаты заглядывало осеннее солнце. В красном углу, как и положено, размещались иконы. Я уже неплохо в иконах разбираюсь, смог уверенно опознать иконы Святого Георгия и Богородицы. «Святой Георгий», ну точно он, это русская икона домонгольского периода, я точно помню рассказ экскурсовода. Икона имеет новгородское происхождение и была храмовым образом Юрьева монастыря. В настоящее время находится в собранииГосударственной Третьяковской галереи.

Под образами светилась лампада, не дающая никакой копоти. Наверное, Клавдия Ермолаевна расходует очень дорогое лампадное оливковое масло, я уловил его запах. Точно такое использует настоятель нашего монастыря отец Иона. Мебели в горнице был минимум. Стол, две лавки вдоль него, и два больших сундука. Да, пол был застелен самоткаными пестрыми половиками – я подобные изделия видел в исторических музеях, только они к тому времени потеряли цвет. В доме моей мамы половики изготовлены из более грубого материала и без раскраски.

Мы, чтобы не натоптать, оставили обувь в сенях. Пока я вертел головой, рассматривая убранство избы, отец Герасим удобно устроился за столом и, развернув лежавшую на нем книгу, углубился в чтение. Содержание я рассмотреть не мог, а заглядывать, посчитал дурным тоном, хотя любопытство распирало.

В горницу заглянула Клавдия Ермолаевна.

– Вы посидите немного, я травяной взвар поставила, и медком свеженьким попотчую вас – такого в монастыре точно не едали, – произнесла женщина мелодичным голосом. – А уж потом, будем разговоры разговаривать.

Примерно через полчаса Клавдия Ермолаевна поставила на стол три исходящие паром деревянные кружки, деревянную миску с медом, в котором утонули мелкие кусочки лепешки. Я последовал примеру хозяйки дома, взял в руки деревянную ложку и немного зачерпнул из миски медово-лепешечной субстанции. Подставляя ладонь, чтобы не накапать медом на скатерть, застилающую стол, отправил лакомство в рот. О-о-о, во рту произошел настоящий вкусовой взрыв, я от удовольствия даже глаза зажмурил и чуть не замурлыкал как кот, получивший плошку сметаны с валерьянкой! Вот и не верь классикам моей современности, утверждавшим, что еда для человека, одна из первостепенных потребностей. Затем я отхлебнул взвар. Он был в меру горячим, но не обжигающим. По крайней мере, нёбо у меня не облезло. Что сказать, вкусно, очень вкусно. Знает Клавдия Ермолаевна толк в угощении, спасибо ей огромное. Естественно, я промолчал, только быстро орудовал ложкой, сдерживал себя, чтобы не перейти на откровенный жор.

Когда Клавдия Ермолаевна и отец Герасим положили ложки на край миски, я последовал их примеру, хотя душа воспротивилась и требовала продолжения вкуснейшего банкета – пришлось смириться.

– Иди, сполосни руки в тазу на кухне, а то облизывать станешь, – широко улыбаясь, показала мне направление рукой Клавдия Ермолаевна.

В медном тазу была налита теплая вода. Я тщательно помыл руки, внимательно посмотрел на свои пальцы, убедился, что грязи под ногтями нет. Вернулся в горницу.

– Зовут тебя как, малец, а то отец Герасим сразу представить тебя не сподобился, что-то он стеснение проявляет, с чего бы это? – внимательно разглядывая меня, спросила женщина.

– Василий я, – засмущавшись и потупив свой взор в пол, негромко произнес я.

– Ну, что же, Василий, скидывай с себя одежду, да складывай на лавке.

Я повертел головой и с надеждой посмотрел на Герасима. Он, не отрываясь, продолжал читать книгу.

– Не красней, Василий, как девка перед свадьбой, я за свою жизнь многого повидала, нет ничего срамного в том, что ты мне явишься в первородном виде, – опять белозубо улыбнулась Клавдия Ермолаевна.

Делать нечего, пришлось заголяться. Если бы Клавдия Ермолаевна знала, сколько всяких военно-медицинских комиссий я прошел когда-то – знала бы, что и я никаких эмоций не испытываю от обследования моего тела. Одежду скинул и аккуратно сложил на краю лавки. Потом спокойно подошел ближе к женщине. Обследовала она меня очень внимательно, я бы сказал, рассмотрела каждый сантиметр тела, вертя в разные стороны. Прошу прощения, за интимную подробность, но заглянула даже в задний проход – я же медицине учусь у отца Герасима, теперь говорю несколько иначе, как видите. Попросила выполнить несколько приседаний, вытянув перед собой руки. Удовлетворившись увиденным, прощупала каждый сустав тела. Я, грешным делом, подумал, что нахожусь в кабинете отличного специалиста по мануальной терапии. Напоследок Клавдия Ермолаевна взяла мою голову в руки. Я почувствовал тепло, исходящее от ее ладоней, их температура, как мне показалось, постепенно возрастала. Никакого дискомфорта я не испытывал, было очень приятно и покойно. Волны тепла от ладоней, как бы проходили через голову и рассеивались по горнице. От этого приятного чувства, я зажмурил глаза. И, что странно, в голове появилась картина небольшой поляны в лесу, сплошь усеянной множеством цветов. Я не знаю их названий, но почему-то помню запахи, среди которых преобладает запах сирени и чайной розы. Мне захотелось прикоснуться рукой к цветам, я ее протягиваю, и цветы вдруг превращаются во множество разноцветных бабочек. Вся эта мириада выстраивается над поляной наподобие радуги, которую подсвечивает яркое солнце. Красота и покой, так я могу охарактеризовать свое состояние.

– Одевайся, Василий, – вернул меня в действительность голос Клавдии Ермолаевны, – а затем пойди, наколи мне немного дров, надеюсь, не откажешь мне в помощи.

– Помогу с превеликим удовольствием, Клавдия Ермолаевна, как не помочь, – ответил я женщине, прекрасно понимая, что она хочет пообщаться с Герасимом наедине.

Я колол березовые чурки на тонкие поленца, а в избе тем временем состоялся такой разговор.

«– Что скажешь, Клавдия Ермолаевна? – закрыв книгу, спросил Герасим.

– Никакого дара у Василия нет, а так ладный мальчонка. Тельце чистенькое, без изъянов. Кости крепкие и все по местам. Видно, что воинской справы и работ в монастыре не чурается. Когда вырастет, станет высоким, стройным и красивым парнем, девкам на радость. Добрый он душой, но если его или его близких родичей кто-то затронет, то я такому человеку не завидую, Василий может выпустить на волю зверя, глубоко сидящего в нем. К наукам способен, будут даваться они ему легко.

– Странно. Малец два года назад безумным был, простым деревенским дурачком, и вдруг, на тебе, стал говорить, и не только. Знаешь, Клавдия Ермолаевна, Василий в монастыре измыслил приспособления для стирки одежды. Простая и неказистая вещь, но пользы от нее порядочно. Разве может вчерашний дурачок так мыслить?

– Перебил ты меня раньше времени. Я хотела сказать, что разум Василия от меня закрыт каким-то туманом, сколько не пыталась, пробиться не смогла. Вроде бы ничего там нет, а посмотреть и послушать его мысли не могу, вязну в тумане, как в трясине. Могу сказать, врагом он точно не станет, а каким помощником своим ты его сделаешь, от тебя зависит. Если голова его была длительное время без разума, то значит, там непаханая целина, что посеешь, то и пожнешь с годами. Все в твоих руках.

– Так я могу его учить, тому, чем сам владею?

– Учи без оглядки, станет он тебе помощником. Если не побрезгуешь, то можешь его ко мне присылать, я его костоправству обучу, да разным способам лечить травами. Ты, и сам горазд, с настоями обращаться, но я ему могу дать больше, ведь всю жизнь в лесу живу.

– А своему мастерству научить сможешь?

– О, куда ты загнул!? Нет, не дано Василию это, он не девка. Могу передать я свое умение только по женской линии. Внучка Христя из Сосновки, вот она станет наследницей, смотрела я ее неоднократно, способная.

– Получить бы мужика, такого сильного целителя, как ты, было бы неплохо, но раз так, то с твоего позволения мы пойдем обратно.

– Ваську будешь отпускать ко мне?

– Буду, да он и сам к этому стремиться будет.

– Вот и ладно. Ступайте с Богом.»

Герасим молча вышел из дома, позвал меня, и заспешил обратно в монастырь. Я с трудом поспевал за ним, а он, погруженный в какие-то свои думы, на меня не обращал внимания, будто и не было меня рядом. Мне стало даже немного обидно, очень уж привык я к общению с этим интересным и добрым человеком.

Глава 4

Ничего в моей монастырской жизни после посещения дома Клавдии Ермолаевны не изменилось. Та же учеба в квадрате, те же хозяйственные работы, те же тренировки с оружием, и скачки на лошадях. И, естественно, интенсивная учеба у отца Герасима. А вот по субботам меня Герасим отпускал в лес к травнице, строго настрого приказывая идти к ней быстро и не отвлекаясь по дороге. Для защиты Герасим выдал мне небольшой нож, не абы, какая защита, но хоть что-то. Честно сказать, первые разы, когда я самостоятельно шел к женщине, боялся очень, вдруг зверь нападет какой-нибудь. Людей не боялся, их здесь, верст на тридцать вокруг нет.

Травница со мной занималась целый день. Вначале знакомила с травами, а потом учила способам приготовления отваров и настоек из трав. Рассказывала об их воздействии на организм, и от каких хворей они помогают. Обращала особое внимание на сроки годности, подчеркивала, что настойки могут быстро портиться, если их неправильно хранить, тогда, вместо помощи человеку, они нанесут вред, вплоть до смерти. Я, как говорят, мотал все на ус, хотя лицо мое еще было слишком молодо для роста для этого украшения мужской внешности. Если наступало ненастье, то визит к травнице откладывался, Герасим ждал, когда распогодится.

Как-то вначале декабря я топал по скрипучему и пахучему свежевыпавшему снегу, прикрывшего все огрехи осени – пожухшую травку, опавшую и быстро подсохшую, совсем недавно красочную листву. Его за ночь навалило много. Известную тропку, естественно, замело, но я прекрасно ориентировался по деревьям, и безошибочно выбрал правильное направление. В свое время я отсчитал количество шагов от монастыря до избы Клавдии Ермолаевны. Всего получилось пять тысяч двести шагов, а если перевести в километры, то где-то три с половиной выходит. В принципе, недалеко, а вот по рыхлому снегу топать мне было трудно. Я каждый раз отсчитывал шаги, чтобы хоть чем-то занять голову в дороге. Вот и сейчас насчитал четыре тысячи, и внезапно остановился. Впереди, сверкая злыми глазами, на меня смотрел здоровенный волчина. Тонконогий, поджарый, жилистый, казалось, под серой шерстью перекатывались молодые и крепкие мышцы – от такого не убежишь. Бежать бесполезно, догонит, кричать тоже без толку: никто не услышит, остается одно, взять в руки нож и попытаться покромсать волка до того, как он меня порвет на лоскуты.

Минут десять мы стояли с волком тет а тет, глаза в глаза, друг, против друга, внимательно рассматривая один другого. Я уже перетянул на живот ножны с ножом, который каждую свободную минуту оттачивал до огненной остроты, но пока не выхватывал, решил не провоцировать хищника на агрессию. Похоже, волк не голодный, в противном случае напал бы сразу, а так смотрит молча, и даже не скалит пасть. Я уже простился с жизнью на всякий случай и успел пожалеть, что не выполню наставления деда. Вдруг волк медленно, без ускорения, как бы наконец-то приняв одному ему известное серьезное решение, двинулся ко мне. У меня все внутри сжалось, колени предательски задрожали, дыхание замерло, и я правой рукой взялся за рукоять ножа. Опыта борьбы с дикими животными у меня нет совершенно, но надеюсь, хоть раз куда-то пырну этого серого разбойника – все-таки мозгами своими я хирург и психологического стопора в применении холодного оружия не имею, резал десятилетиями живую плоть, понимать надо. Волк приблизился ко мне вплотную, не выказывая агрессии, что меня и сдержало от резкого взмаха руки с зажатым в нее ножом, и неожиданно лизнул мне правую руку, которой я сжимал нож. Язык зверя был теплый и шершавый. Я непроизвольно погладил волка левой рукой по голове, которая находилась примерно на уровне моей груди. «Акела» – мысленно я назвал волка, вспомнив, как звали вожака стаи в «Маугли», эту сказку я внукам читал много раз. Похоже, волку понравилось поглаживание, он даже глаза закрыл.

– Что ты хочешь от меня, серый? – дрожащим голосом спросил я, а затем неожиданно для себя добавил, – мы с тобой одной крови, я и ты.

Естественно, волк не ответил, а если бы заговорил человеческим голосом, то я бы подумал, что сошел с ума. Не сошел, когда попал сюда, и надеюсь и в дальнейшем сохраню рассудок.

Волк вновь посмотрел на меня, а потом повернул вправо от намеченного мной направления, и неспешно пошел по снегу. Обернулся и опять пошел вперед. Наверное, он хочет мне что-то показать. Ну, раз волк агрессии не проявляет, а вдобавок лизнул руку, то значит, проявил ко мне доверие. Страшно, но попробую пойти за волком.

От невидимой под снегом тропы мы ушли вглубь леса метров на двести, и там я увидел волчье логово. Под высокой сосной между корнями в неглубокой норе, на подстилке из сухой травы, неподвижно лежала волчица. Рядом с ней пищали два серых комочка. Встав на колени, я наклонился, чтобы рассмотреть лучше зверей. Прикоснулся к телу волчицы, она была холодная, как лед. Видно, сдохла при родах. Что же это получается, Акела специально вышел на тропу, чтобы кого-то привести к волчатам? И, что мне теперь делать? Забрать с собой? А потом куда? Меня Герасим со свету сживет за такие художества. Я посмотрел на Акелу, мне показалось, что еще немного, и волк расплачется, такой выразительный, и в то же время печальный у него был взгляд. А, ладно, сем бед один ответ, возьму волчат, посоветуюсь с Клавдией Ермолаевной, она женщина умная, подскажет правильное решение, ведь все время в лесу живет. Взял волчат, и спрятал за пазуху, там им будет тепло.

– Все серый, мне пора идти, я и так с тобой много времени потерял, постараюсь не дать в обиду твоих детишек, – успокаивал я волка, поглаживая по голове.

Остаток пути к избе травницы, я бежал, нужно было наверстывать потраченное время. Волк за мной не пошел, остался рядом с подругой.

– Я думала ты из-за снега ко мне не придешь, – встретила на крыльце меня травница. – Бежал чего? Волки за тобой гнались?

– Не гнались, но встретил большого волка по дороге, – ответил я, доставая

из-за пазухи волчат.

– Неправильно ты поступил, нельзя было забирать волчат из логова, вернется волчица, будет детишек искать, может неприятность с тобой и со мной приключиться. Любая мать, будь – то зверь или человек за свое дитя на все пойдет.

– Не будет волчица искать, сдохла она. Это волк меня к логову привел и волчат показал. Не препятствовал он мне, когда я волчат забирал. Мне показалось, он ждал от меня такого решения.

– Ох, серый, ох, мудрый, понял, что мальчишка ты добрый, не бросишь погибать его детишек. Ладно, проходи в избу, подумаю, чем их покормить, а потом решим, что дальше делать.

Клавдия Ермолаевна принесла из погребка густую сметану и развела ее теплой водой. Из тонкой рыбьей кишки соорудила что-то похожее на соску, надев ее на керамический светильник с носиком, наполненный приготовленным питьем. Удивительно, но первый волчонок сразу унюхал подношение и начал интенсивно сосать. Голод не тетка, пирожка не подсунет. Точно так же накормили второго волчонка. Сытые зверята моментально уснули, и Клавдия Ермолаевна уложила их на печь, завернув в кусок овчины.

Занятия никто не отменял, сегодня мне предстояло собрать скелет крупной речной рыбины, кости которой вперемешку лежали на столе. Я должен был не просто сложить, а склеить их между собой при помощи вонючего клея. Травница, выдав мне урок, помогать не собиралась, гремела посудой у печи, готовила нам обед. Не отвлекаясь, работал, не поднимая головы часа три. Труднее всего было складывать кости головы. Когда в животе установилось непрерывное урчание, приклеил последнюю кость. Кушать хотелось страсть, вот, что значить режим приема пищи, организм сам напоминает об обеде.

– Молодец, скоро ты с карпом справился, а я думала, до самого вечера провозишься, – похвалила женщина. – Оставь это на столе, пойдем, отобедаем, чем Бог послал.

Бог посла вкусные щи с мясом и со сметаной, и еще большой кусок хлеба подкинул. Смолотил все за несколько минут, как за себя бросил. Клавдия Ермолаевна только улыбнулась, но, к сожалению добавки не предложила. Собственно, кормить она меня не обязана, а поступает так из человеколюбия, по крайней мере, я так считаю.

– На сегодня все, собирайся в обратный путь, – заявила травница, когда мы закончили пить теплый травяной настой. – Волчат с собой заберешь, среди них один мальчик и одна девочка. Герасиму передашь, что я наказала вырастить их, и подержать у себя до весны. Молоко у вас в монастыре не переводится. Когда подрастут и смогут сами есть, пусть понемногу дает им сырого мяса.

– А не погонит ли отец Герасим меня с волчатами прочь?

– Не погонит. Несмотря на всю суровость, он хороший человек.

– А тебе хочу сказать, что приобрел ты в этом лесу надежного друга. Волк добро хорошо помнит, как и зло. Можешь теперь здесь ходить безбоязненно, серый тебя в обиду не даст.

В монастырь я вернулся в сумерках, и попросил дежурного монаха отвести меня к отцу Герасиму.

Вручив ему волчат, передал слова Клавдии Ермолаевны. Как мне показалось, мог ничего не говорить. Увидев два маленьких серых комочка, глаза Герасима засветились радостью. Он меня не слышал, а наклонившись над волчатами, что-то шептал не неизвестном мне языке.

У травницы я не был две недели. Словно по закону подлости, именно в субботу начиналась сильная метель, и Герасим никуда меня не отпускал, опасался, что сгину в пурге. Проходилось идти на занятия в квадрате. Мои сокелейники, Семен и Игнат привыкли к моим субботним отлучкам, а сегодня были удивлены до крайности, когда я их потеснил за столом. Они ни столько удивлялись, столько сожалели, что им не достанется лишняя порция за обедом. Первое время ребята расспрашивали меня, им было все интересно, что происходит за стенами монастыря. А что я мог им рассказать? Рассказывал о природе, о птицах, ведь об истинной цели моих походов распространяться запретил Герасим. Я говорил, что по заданию Герасима собираю травы в лесу, летом и осенью, а зимой деру березовую кору. Конечно, ребята посмеивались, говорили, что нюхать траву, и собирать цветы, удел девчонок, а нормальному мужчине, каковыми они себя уже считали, этим заниматься недосуг.

Когда же установилась нормальная морозная погода, с безоблачным ярко-голубым небом и таким же ярким от холодного солнца снежным покровом с плавной конфигурации голубыми тенями вокруг сверкающих сугробов, я пошел к Клавдии Ермолаевне. Мороз пощипывал за раскрасневшиеся щеки – эдакие снегири, и упорно пытался нагло забраться под мой уютный овчинный тулупчик, чтобы там отогреться от самого себя, но я мужественно продолжал пробивать дорогу к травнице. С тулупчиком на следующую зиму нужно что-то решать, однако, коротковат, и тесноват он мне уже, вырос я из него в прямом смысле слова, руки чуть не по локоть выглядывают из рукавов. Денег, чтобы купить новый у меня нет, да и не знаю, где тулупы продают. Мерзнуть в армяках, как мои товарищи, не хочется. Просить помощи у Герасима стесняюсь, я и так у него и Клавдии Ермолаевны периодически подъедаюсь.

Акела терпеливо поджидал меня на том же месте. Я ласково погладил волка, как старого знакомого. Огромный зверь стал на задние лапы, положил передние мне на плечи, и начал облизывать мое подмерзшее лицо своим длинным, розовым и горячим языком. Ну, что за проявление нежности? Или он выделил для своей заботы самую замерзшую часть моего тела? Помог я тебе, Акела, так не надо меня слюнявить. Еще раз погладил волка, потормошил шутливо его голову, почесал за ушами и продолжил путь. Во время проведения всех указанных манипуляций меня не отпускала мысль о том, что все это я делаю с лесным хищником совершенно безнаказанно. Более того, волку это явно нравится. Странно все это…Акела не отставал, а потом и вовсе обогнал, жизнерадостно прыгая по снежному покрову, как бы показывая мне, что он дорогу к избушке знает. Наверняка знает, он же местный житель. А, главное, чувствует, зверь, что его волчата живы и здоровы, и переживать за них не надо. Скучать – другое дело. Ничего, мой лесной друг, наступит то счастливое для тебя мгновение, когда ты с такой же активностью будешь проявлять свои чувства рядом с детьми.

Сегодня на наших занятиях была тема приготовления обезболивающего отвара на основе зерен дурмана. Всегда думал, что дурман только для отравы годится, оказалось – он неплохой анестетик, если правильно приготовить отвар. Главное: правильная дозировка, как и во всем, все хорошо в меру, можно и меда принять смертельную дозу, как ни странно кому-то это будет читать. В процессе изучения темы узнал у травницы, что станет с человеком, если доза отвара будет превышена. Да, последствия могут быть очень серьезными, от легкого расстройства рассудка, до смертельного сердечного приступа. На всякий случай запомню, вдруг на будущее пригодится. Под чутким руководством травницы приготовил несколько порций обезболивающего средства. Как она определяла качество продукта неизвестно, но заверила, что у меня все получилось хорошо. Раз хорошо, то весь процесс и количество ингредиентов я запомнил навсегда.

Клавдия Ермолаевна составила все баночки в специальный ящичек, и пригласила меня обедать. Жаркое из оленины с пшенной кашей травнице удалось, я съел все с превеликим удовольствием.

– Тебе понравилась оленина? – вдруг поинтересовалась Клавдия Ермолаевна.

– Вкусно, – ответил я, прожевав очередной кусочек, тающего во рту мяса. – Не знал, что вы охотитесь в лесу.

– А я и не охочусь. Это твой серый друг меня снабжает свежим мясом. Перед второй метелью, волк мне притащил тушу оленя. Пока возилась с разделкой, задул сильный ветер, усилился мороз, и повалил снег. Я отдала волку ненужные внутренности, он их в мгновение проглотил. Думала, волк уйдет, а он даже и не подумал. Устроился на крыльце, свернувшись в огромный клубок. Жалко мне его стало. Он потерял любимую подругу, дети неизвестно где. Разрешила ему зайти в сени, хотя приглашала пройти к печи, чтобы ему теплее было. Улегся серый в сенях, и до самого рассвета там находился. Потом я его выпустила, несмотря на завывание ветра. Походив вокруг избы, и сделав свои дела, волк вновь расположился на крыльце. И так все дни пока мела метель. А потом он ушел. Вот и пойми, что это было.

– Благодарил вас волк, и охранял в стужу, а сейчас, когда распогодилось, пошел охотиться. Кстати, я его встретил по пути к вам. Облизал меня всего. На радостях, что ли? Чует его сердце, что с волчатами все в порядке – отец Герасим души в них не чает.

– Ладно, пусть приходит, он мне не помеха. Наверное, скучно ему одному без подруги. Василий, ты уже доел?

– Да, Клавдия Ермолаевна, наелся до отвала, как тот серый волк, чувствую приятную тяжесть в животе. Очень вкусно вы готовите, трудно оторваться от миски.

– Вот и славно. Собирайся в монастырь, чтобы поспеть до темна, как бы к вечеру вновь метель не разыгралась. Чувствую: погода не устойчивая, что угодно может произойти, поторопись, Вася.

Ведьма она что ли? Думал я, преодолевая последние метры до ворот нашей обители, пробиваясь сквозь летящий в лицо снег. Точно предсказала снежную пургу. Кричал долго, надрываясь во всю глотку, пока меня услышали. А всему причиной сильный ветер, завывающий на все лады, заглушающий любые звуки и, к тому же, уносящий их в белесую от миллиардов снежинок даль. И не мудрено, что дежурившие у ворот монахи не услышали мой детский крик, скорее писк. Прибежал в свою келью, и стал интенсивно растирать все свои конечности, озяб знатно. Хорошо, хоть в келье тепло, дров истопник не жалел. Забравшись под одеяло, согрелся, и уснул. Друзья даже на ужин не смогли разбудить, может, и не сильно старались, поделив мою порцию между собой. Да и пусть, я вкусненькой оленины наелся. Удивительно, но отец-наставник Герасим не стал меня разыскивать, да и наш «квадратный» отец Остап, не стал тянуть меня на вечернюю службу.

Практически до середины февраля жизнь моя протекала без изменений, в том же режиме. Я уже давно привык к монастырскому образу жизни, и не понимал, как можно жить по-иному. Весь световой день был заполнен до отказа, лишь ночью я мог спокойно отдохнуть. Надо сказать, что я засыпал, только голова касалась неказистой подушки. Снился мне то Акела, говоривший со мной сердитым голосом деда, то стройные ряды моих цветущих кактусов. Иногда во сне чувствовал обволакивающий меня запах петуний. Но чаще всего мне снилась моя жена в том образе, который я на всю оставшуюся жизнь запомнил во время нашей последней встречи – вцепившуюся побелевшими от напряжения пальцами в спинку пустого, предназначенного мне, стула и с бесконечно грустными глазами. Я чувствовал: ее душа разрывается пополам. Одна ее половинка тянула меня к себе поближе, а другая – с трудом отталкивала в жизнь. Вторая половинка оказывалась сильнее.

Сегодня отец Герасим выдернул меня с занятий по риторике, ему срочно понадобилась моя помощь. Привезли охотника, пострадавшего от рогов лося.

– Василий, ты мне будешь помогать, – сказал Герасим, – сохатый всадил мужику в брюхо рога. – Если мы не поможем, он не проживет и нескольких часов.

– Так я же только-только начал разбираться в строении человека, боязно мне, – удивленно произнес я. – Вдруг что-то не так сделаю.

– Слушай мои указания и все пройдет нормально.

Отвертеться не получилось. Герасим тщательно вымыл руки, и обработал их крепким вином, как здесь его называют двойным переваром. Я последовал примеру Герасима, привычно подготовив свои руки к операции, почувствовав охотничий азарт. Сегодня, после длительного перерыва, я опять буду охотиться за жизнью для этого пациента. И если посчастливится, мы с отцом Герасимом отдадим эту добычу в безраздельное пользование охотнику: живи!

Затем уложили мужика на импровизированный операционный стол, расположенный почти впритык к окну. Раздели донага. Крепко зафиксировали толстыми кожаными ремнями его руки-ноги, не дай Бог непроизвольно дернется во время операции! Вот сработает по закону подлости какой-то рефлекс! Брюшина выглядела страшно, почти полночью была вскрыта. Герасим достал маленькую деревянную коробочку, извлек оттуда несколько тонких игл, и воткнул их в переносицу и за уши охотнику.

Интересно, откуда ему известна методика обезболивания посредством иглоукалывания, посетила меня мысль. Обычно эту методику культивируют японцы с китайцами. А вот когда Герасим откинул беленую холстину с небольшого столика, то я вообще чуть не выпал в осадок. На столике в нержавеющем стерилизаторе лежали хорошо известные мне по прошлой жизни хирургические инструменты, исходящие паром. Я непроизвольно потряс головой, пытаясь отогнать наваждение. Такого не может быть! Сейчас примерно XVII век, современные инструменты просто так здесь появиться не могут. Или я чего-то не понимаю, или сошел с ума, и все происходящее, не что иное, как плод моей фантазии, а также больного воображения. Долго размышлять мне не позволил Герасим. Он четко требовал подать тот или иной инструмент, а я на полном автомате делал это, как бы вспомнил все навыки, приобретенные в период прохождения интернатуры.

Охотнику относительно повезло. Никакие жизненно важные внутренние органы лось ему рогами не повредил. Правда, кишки продырявил во многих местах. Признаюсь честно, мне не приходилось ранее видеть такой скорости проведения полостной операции. Герасим работал подобно роботу, я только и успевал подавать инструмент. Много времени потратили на очистку брюшной полости, видно Герасим стремился достичь полной ее стерильности. Да, оно и неудивительно, ведь антибиотиков нет, хотя однозначно говорить рано, глядя на современные хирургические инструменты. Примерно минут через сорок, операция была закончена, и мы перенесли мужика в небольшую комнату – я так понял, это палата для выздоравливающих. Герасим вынул из охотника иглы и вколол настоящим стеклянным шприцем в вену какой-то препарат. Я был удивлен, и даже рот непроизвольно открыл, чтобы задать вопрос, но удержался.

Потом мы отмывали руки от крови.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – строго спросил меня Герасим, неотрывно и пристально глядя в глаза.

– А ты?

– Посмотри тогда на вот этот ключик, – Герасим помахал у меня перед носом блестящим ключом из желтого металла, – он интересный, с историей, и ярко бликует на солнце. Смотри внимательнее.

Я сосредоточено смотрел на блестящий предмет, мерно покачивающийся под лучами солнца, и чувствовал, что мое сознание куда-то проваливается. «Гипноз, мать его ети,» – последняя моя здравая, но запоздалая, мысль на этот момент времени.

Что было потом, и как долго я пробыл в неизвестном состоянии, я поначалу понять не мог. За окном светило солнце, а передо мной на табурете сидел Герасим. По выражению его лица я не мог ничего понять, оно было совершенно бесстрастным.