Текст книги "Лекарь-воин, или одна душа, два тела (СИ)"

Автор книги: Nicols Nicolson

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Лекарь-воин, или одна душа, два тела

Пролог

«Фибрилляция желудочков!…Максимальный разряд дефибриллятора!…Еще раз!…Остановка сердца!…Мы его теряем!……»

Слаженные, профессиональные действия своих коллег я наблюдал с любопытством, испытывая неописуемое умиротворение. Эту ситуацию я воспринимал абсолютно спокойно, невозмутимо, почти без каких-либо эмоций. Ну, разве что необычным казался ракурс – я внимательно рассматривал происходящее, находясь как бы сверху, из-под потолка палаты интенсивной терапии. Теперь-то я понимаю, что там безмятежно парила моя душа. Это она внимательно следила за происходящим.

Было чрезвычайно интересно, хотя я сам в течение своей долгой жизни весьма часто оказывался на месте ныне действующих медицинских работников. Ну, еще бы! Ведь я, благодаря вечной душе, наблюдал за самим собой! За собой, но на этот раз в качестве пациента. Я смотрел на то, как меня пытались вернуть к жизни мои ученики.

«Пропустить такое зрелище? Да ни за что в жизни», – последнее, что я подумал в жизни. Гм…чувство юмора и любовь к каламбурам не оставили меня и на пороге смерти. Что ж, неплохо. Очень неплохо. Не верил в это, но последним, о чем я думал и что видел перед собой как в калейдоскопе – это были различные мысли и события сегодняшнего дня, которые отображали мою истинную суть, стыдиться которой у меня не было никаких причин. Так же как не было причин моим ученикам стыдиться того, что не смогли удержать меня на этом свете…Или мне – корить себя за то, что плохо учил… Просто время подошло. Вот и все. Никто ни в чем не виноват.

Не знаю почему (вот загадка мозговой деятельности на пороге Вечности!), но у меня перед глазами не стала проходить вся моя долгая и насыщенная событиями жизнь, как это рассказывают некоторые люди. Но, странное дело, вспомнился всемирно знаменитый детектив, обладатель уникальных «серых клеточек», галантный, экстравагантный денди, щеголь, эстет – Эркюль Пуаро. Помните такого обладателя ухоженных, лихо закрученных усов и уникальной походки? Он всегда в неизменно безупречном шерстяном костюме – тройке с галстуком-бабочкой и крахмальном воротнике, с пенсне, бутоньеркой и жилетными часами Double Albert Chain. Он имеет слабость к лаковым туфлям, которые отказывался снимать даже в деревне, куда переехал после ухода на пенсию, чтобы однажды предпринять отчаянную попытку вырастить выставочный экземпляр кабачка. Чрезвычайно умный маленький бельгиец педантично и тщательно ухаживал за этим растением, и был вознагражден урожаем, правда, не без определенных трудностей.

Пролетел перед глазами также не менее широко известный гений частного сыска Ниро Вульф – бывший агент австрийского правительства в тайных сражениях Первой мировой войны, однажды чуть не умерший от голода, превратившийся в весьма тучного, неповоротливого человека с огромной умной широколобой головой. Из всех напитковболее всего предпочитавший пиво, которого выпивал до 16 бутылок в день, и не любивший курильщиков. Любимым его цветом был желтый, поэтому у него к этой цветовой гамме относились простыни, рубашки, пижама, шторы, обои и все кресла кабинета, кроме одного – красного – для заказчика сыскных услуг.

Вульф отлично знал восемь иностранных языков. Отличалсянеобычайнотонкими кулинарными пристрастиями и сам являлсяискуснымповаром. Много читал, иногда три книги одновременно, а страницы любимых книг закладывал закладкой из чистого золота.

Но главной страстью, обожанием его жизни являлись орхидеи, которых у него было около 10 тысяч, любовному уходу за которыми он с великим трепетом и удовольствием уделял четыре часа ежедневно.

На пороге смерти (или уже за порогом – не знаю) я почему-то начал сравнивать себя с любимыми книжными героями. Но я и без таких торопливых, и, наверное, не к месту рассуждений в столь экстремальной ситуации знал, что мало, чем похож на сих уважаемых мужей. Кстати, а кто определяет, что в подобной ситуации к месту? У меня совершенно другое имя, национальность, а также профессия и многое другое, хотя и не без общих черт в наших жизнеописаниях.

Одна часть моего «Я» смотрит заключительные кадры последней серии своей жизни и вот-вот «пойдут» титры с перечислением всех людей, встретившихся на моем долгом жизненном пути. Другая его часть перед, ну, вы понимаете, чем, едва успевает представить главное действующее лицо моей жизни, то есть меня самого – доктора медицинских наук, профессора Иванова Василия Сергеевича. Согласитесь, фамилия довольно редкая на просторах одной шестой территории нашей планеты. Уже четыре года являюсь вдовцом, моя любимая жена Полина Поликарповна оставила этот суетный мир, прожив со мной в мире и согласии шестьдесят пять лет. Мы воспитали хороших, заботливых детей – дочку и сына, они сейчас уже пенсионеры, живут семьями в получасе езды от меня. Наши внуки и правнуки, тоже достойные люди. Грех жаловаться, все у меня в жизни сложилось хорошо, не скажу, что отлично, были трудности, но в целом хорошо.

Я с детства был большим поклонником чтения приключенческой, а по мере взросления и детективной литературы. Воспитывался на рассказах Джека Лондона, до сих пор с удовольствием вспоминаю ощущения от первого прочтения «Острова сокровищ», рыцарских романов Вальтера Скотта и многих других книг. Потрепанный и зачитанный томик «Робинзона Крузо», как память о детстве, о том, каким я тогда был, всегда лежит на моем профессорском столе, на почетном месте, рядом с различной научной литературой.

Конечно, могу себе позволить и закладку из драгметалла, как у Ниро Вульфа, но мне милее красивая закладка, вывязанная руками моей жены, которая была большой рукодельницей. К сожалению – по юношеским мечтаниям, или к счастью – по зрелым размышлениям умудренного жизнью девяностодвухлетнего человека, которым я себя ни капельки не чувствую, головокружительные приключения и детективные истории прошли параллельно моему жизненному пути, на котором мне встречалось много различных потрясающе интересных, а также и бесконечно подлых людей.

Многое пришлось пережить по мере того, как на календаре жизни цифры возраста щелкали, меняясь в сторону увеличения. Но…, но со мной не происходило ничего из того, о чем мечтал в детстве и юности, кроме, конечно, выбора профессии, своей половинки и других событий чисто личной, семейной и профессиональной жизни. Теперь понимаю: наверное, это, то есть жизнь без потрясений экстремального толка, и к лучшему: мне и девяноста двух лет не хватило на реализацию всех задумок, которые роятся в моей седой голове, имеющей самое обыкновенное лицо с серыми внимательными глазами и средними показателями всех составляющих его частей, а также седые, в тон короткой прическе «ежиком», усы «а-ля Чапаев». Генерирующая бесконечные идеи голова крепко держится на сухопаром, худощавом туловище, на которое я люблю надевать высокого качества твидовые пиджаки с декоративными заплатками на локтях, вельветовые брюки и мягкую замшевую обувь.

Предпочитаю, знаете ли, английский стиль. То есть и внешним видом почти во всем отличаюсь от талантов сыскного дела, да и времечко другое, очень заметно это, если выглянуть в окно или включить невообразимое во времена вышеупомянутых литературных героев компьютерное оборудование. Да и часы предпочитаю не карманные, от великих часовых мастеров, а бережно до сих пор ношу на левой руке подаренную мне женой на пятидесятилетие обыкновенную советскую «Ракету», с циферблатом бочкообразной формы. Представляете, 42 года тикают, исправно и точно, хоть бы не сглазить!

Цвета люблю разные, лишь бы сочетались и были к месту. Языков иностранных в моем багаже знаний всего два: английский и немецкий – трудно без них плодотворно общаться с коллегами. Пиво люблю, но только темное, и пью его или хорошее вино – очень редко. Ранее под свежий борщ с пампушками любил выпить пару рюмочек натурального продукта – чачи – друзья снабжали в достаточном количестве. Но никогда меня пьяным никто не видел, практически всегда, в любое время дня и ночи, был в готовности исполнить свой профессиональный долг.

Курить давно бросил, а ведь любил в свое время безостановочно смолить феодосийский или ленинградский «Беломор», прерываясь только на время операций! Был-то я и хирургом, так сказать по аппендиксам, и пластике, входившей в моду, в свое время дань отдал. Но призванием своим считаю кардиохирургию. Сердце – это насос, если подходить с точки зрения механики. Но в сердце ведь и человеческая душа живет! Правда, если рассуждать по-простому, а не по-научному: не каждый человек имеет сердце. Насос – да, имеет каждый живой индивидуум, у которого прощупывается пульс, но сердце – сердце есть не у всякого, к сожалению. Печально, но бессердечных все больше и больше. Поэтому оперирую и сердца, и насосы, и не имею права философствовать во время операций…Чревато это …

Но почему мой мозг перед окончательной остановкой начал сравнивать себя, то есть меня, с уважаемыми мною детективами? Да потому, что у нас есть одно главное сходство: хобби, увлечение – мы любим выращивать растения. Пуаро – кабачки, Вульф – орхидеи. Вот еще один человек «затесался» в нашу компанию – римский император Диоклетиан, внук раба, который, достигнув власти и установив мир в своей империи, в возрасте 60 лет удалился от всех дел и с удовольствием выращивал в своем поместье капусту.

Я же, примерно с того же возраста, стал поклонником петуний. И не только. Вообще-то с детства я любил горьковатый запах бархатцев, который в зрелом возрасте неизменно меня «телепортировал» в детство, в школьные годы – к запаху букетов учителям на 1 сентября, к подросшим, загоревшим, повзрослевшим за лето друзьям – одноклассникам, к успешным и не очень запускам воздушных змеев и авиамоделей, к многочисленным спортивным соревнованиям, к ловле бабочек, «трутников» и кузнечиков… эх….

А затем, побывав с женой на одной из цветочных выставок, мы стали страстными любителями этих необыкновенных по разнообразию цветов – петуний. Даже пристроили к своему дому просторную теплицу, подобие отапливаемого зимнего сада. Постепенно научились их выращивать, что оказалось непростым делом.

Развели ампельные, каскадные петуньи, кустовые и махровые. Со всей радужной, и сверх этого, палитрой цветов: белые и желтые, красные и лиловые, синие и лососевые, розовые, сиреневые, оранжевые, бордовые. Все – разных оттенков, с полосками и без них. В горшках, вазонах, подвесных кашпо и просто в грунте на клумбах, а также в специальных разной конструкции декоративных контейнерах. С запахом и не пахнущих ничем. Кстати, сильнее всего пахнут привычные нам с детства бледненькие «безродные» петуньи.

Как приятно окунуться в невидимое облако этого запаха и с помощью такой ароматерапии вернуть свой организм и душу в нормальное состояние после полученных стрессов окружающего нас мира!

Мы с женой превратились в фанатов – флористов, подолгу выискивали сорта, которых не имели, обменивались с другими коллекционерами, выращивали и выкармливали каждый росточек как своих детей, с той же любовью и вниманием. Очень люблю цветы, но, честно говоря, петуньи, эти нежные, сезонные создания больше соответствуют женщинам.

Всегда поддерживал жену в ее занятиях цветоводством, и сам «заразился» этим, но после того как жена ушла в мир иной, петуньями я занимаюсь больше в память о ней, о лучших годах жизни, которые мы провели рука об руку во всех радостях и горестях. Мне же, учитывая мой пол, характер и профессию все же больше по душе хвойные растения, коих на моем участке имеется немало. Но моим истинным увлечением, страстью являются кактусы.

У меня их в теплице, наверное, больше, чем у Ниро Вульфа его красавиц-орхидей. И многие кактусы и кактусята похожи на кабачки Эркюля Пуаро или капусту Диоклетиана. Но только с колючками! Часто подхожу к горшочку с кактусом, который называется эпостоа шерстистая, и думаю: сколько же ты, брат, натерпелся, сколько бед и невзгод перенес прежде, чем стать таким седым, колючим, выносливым и неприхотливым. Эти растения кажутся черствыми, жесткими, недружелюбными и опасными. Но я-то знаю по себе, что это не так. Я тоже внешне суров, могу быть строгим и требовательным. Я всегда нацелен на борьбу, на выживание в любых условиях. Этому и многому другому меня научили, в том числе и мои колючие друзья-кактусы: жизненной стойкости, уверенности в себе, выносливости, терпеливости, умению постоять за себя. Не чужды они и красоты. А как цвету-у-ут, загляденье!

Да-а-а, знал бы я, стоя в теплице перед цветущими, густо утыканными острыми колючками растениями, как мне еще не раз пригодятся все эти качества и умения…

Я с удовольствием повозился со своими петуньями и сегодня. В прошлом году обзавелся экзотическим видом, черной бархатной петуньей. Этот сорт, это чудо современной селекции называется Black Velvet (Черный бархат). Если верить селекционерам, она обладает самым насыщенным черным цветом. Правда, этот цветок оказался довольно прихотливым и капризным, точно малое дите. Кислотность почвы, подкормка и полив должны точно выдерживаться, в противном случае, растение начинает терять оттенок, и через короткое время погибает. Собой я могу гордиться, все делал, строго соблюдая рекомендации флористов.

Хочу сказать, что вообще почти всю свою жизнь соблюдал рекомендации и требования здорового образа жизни, особенно последние пятьдесят лет, потому и дожил почти до ста, и до сих пор нахожусь в неплохой форме. Несмотря на свой немолодой возраст, являюсь практикующим кардиохирургом в своей собственной частной клинике. Всего достиг своим трудом, никто мне денег на открытие клиники и на ее развитие не выделял.

Чтобы окончательно не закисать на своей загородной вилле, периодически работаю в клинике. Меня приглашают, когда случается особо сложная операция на сердце. Я в свое время разработал методику проведения операций на открытом сердце, в том числе лечение огнестрельных и ножевых ранений. Естественно, ведущие хирурги моей клиники с успехом сами справятся, но, из уважения, зовут меня для консультаций. Я все прекрасно понимаю: хотят порадовать старика, таким образом говоря, что он еще на что-то способен. Спасибо им за это огромное.

Начал понемногу добавлять в резервуар капельного орошения удобрение, взвесив его на аптечных весах – агрономия, как оказалось, не такое простое дело! Тщательно размешал до полного растворения все крупинки. Теперь можно открыть дозатор, пусть живительная влага с удобрениями поступает к цветам.

Управившись с цветами, удобно устроился в любимом кресле-качалке и, наслаждаясь прекрасным видом зелени своей коллекции хвойных и растущих вокруг меня на всех уровнях петуний, а также густым запахом цветов, начал размышлять над одной интересной и с моей точки зрения перспективной идеей. Кругом тишина, которую нарушают разве что звуки пролетевшего шмеля или какой-то жукашки. Благодать… Лист не шевелится, полное безветрие, штиль. Состояние блаженства и беззаботности… Рядом на столике чашка уже не крепкого кофе, а очень ароматного, но всего лишь травяного чая – что делать, господа, что делать…

«Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь» – в кармане резко и тревожно вдруг безостановочно зазвонил смартфон, прервав мое любование природой и размышления о развитии клиники, вернув на бренную Землю со всеми ее проблемами, радостями и трудностями, с любовью и ненавистью, рождением нового и смертью отжившего свой век, кем бы и чем бы оно ни было. Боже, как не вовремя… Но трубку поднять надо обязательно – судя по рингтону, звонят из клиники. А если звонят, то, значит, я там нужен.

– Василий Сергеевич, – отозвался смартфон голосом директора клиники Петра Григорьевича Садовникова, – вы просили сообщить вам об уникальном случае.

– Да-да, Петр Григорьевич, слушаю внимательно.

– Ножевое ранение в грудь. Сердце почти пополам разрезано. Пациент без сознания подключен к аппарату искусственного поддержания жизнедеятельности, проводится комплекс поддерживающей терапии. Ранение получено пострадавшим почти рядом с клиникой и его чудом, еле живым, оперативно доставили к нам.

– Прогноз?

– Если своевременно проведем операцию по разработанной вами методике – есть вероятность сохранения жизни пациента.

– Приступайте немедленно к операции, скоро буду.

– Вас понял, уже работаем, готовимся к операции, все в сборе, приезжайте.

Пусть мои дорогие петуньи меня простят, но мне нужно в клинику, посмотреть, как мои врачи будут бороться за жизнь человека.

Быстро, но, тем не менее, тщательно вымыл руки, переоделся, и запрыгнул в BMWX 5. Да, я еще езжу сам за рулем, да еще на таком огромном автомобиле. Выбрал его себе не от желания покрасоваться перед окружающими, просто уровень безопасности, заложенный в этом транспортном средстве, меня удовлетворил. Как говорил мой старинный друг, если у тебя перед животом есть пару метров автомобиля, то вероятность выжить, в случае аварии повышается. Поэтому продукция немецкого автопрома заняла место в моем гараже. Гонки я никогда не устраивал, мне сто километров в час вполне достаточно. Но сегодня особый случай, поэтому слегка «притопил», вот и удалось доехать до клиники, расположенной в лесном массиве в пяти километрах от города Железнодорожного, за пять минут.

В операционную вошел к началу операции, слегка «запыхавшись» – что делать, ребята, что делать…. и, конечно, соответственно экипировавшись. Мой ученик – доцент Федор Трещев готовился извлечь нож из раны и вскрыть грудную клетку. На столе лежал молодой парень, которому от силы двадцать пять-тридцать лет. Отметил для себя, что у парня хорошо развита мускулатура. «Наверное, спортсмен» – подумалось.

– Василий Сергеевич, этот парень – офицер уголовного розыска, – наклонившись к моему уху, прошептала Лидочка, резервная операционная сестра. – Его к нам доставили по скорой, опасались, что в Бурденко не довезут, да и, говорят ребята со скорой, недалеко это произошло…Боже, какой молоденький, как же он не уберегся…

– Хорошо Лидочка, потом, – аккуратно, но решительно отодвинув медсестру в сторону, я направился к операционному столу.

Вера Аркадьевна, старшая операционная сестра молча передала мне снимки. Подойдя к экрану, внимательно их изучил, зрение у меня отличное, еще десять лет назад поправил его в офтальмологическом центре «Микрохирургии глаза» имени Федорова. Что сказать? Шанс выжить у парня есть, но минимален, вся надежда на «золотые руки» Федора. Я не стал мешать, пусть трудится, если будет необходимость, он меня позовет. Лучше я понаблюдаю со стороны, рано или поздно им всем доведется работать без моего присутствия и консультаций, надо проявлять самостоятельность и инициативу, а также брать ответственность за жизнь человека. Да, что это я пустился в досужие рассуждения, все мои сотрудники высококвалифицированные специалисты, имеющие огромный опыт. Это я так, для порядка, мысленно поворчал, а вернее успокаивал себя, очень мне хотелось, чтобы парень выжил.

Все пять часов, пока длилась операция, наблюдал ее ход на мониторе, операционная была оборудована системой видеофиксации. Последний час – уже сидя на стуле – Лидочка предложила присесть, а я и не отказался…да…

Федор провел операцию мастерски, четко, уверенно и тактически грамотно. Могу сказать одно, офицер будет жить, но после такого серьезного ранения вряд ли сможет служить с полной нагрузкой. Реабилитационный период предстоит ему длительный. Все-таки, предполагаю, скорее всего, комиссуют, уволят по инвалидности, жаль.

– Поздравляю, Федор Иванович, – тряс я руку Трещеву, – ты сделал невозможное, вырвал парня из лап тетки с косой. – Это дело надо обязательно отметить.

– Лидочка, – обратился я к медсестре, – где наша традиционная чашка кофе и булочка?

– Все готово, Василий Сергеевич, – ответила с улыбкой медсестра, – столик накрыт.

– Всей бригаде, большущее спасибо, вы лучшие, – произнес я тост, подняв маленькую чашку со слабеньким кофе, который специально для меня стали последние несколько лет готовить заботливые медсестры. – Вами по праву можно гордиться и ставить в пример другим.

Я сделал глоток напитка, и у меня в организме что-то щелкнуло, где именно – я понять не успел.

Странно, очень странно, очень необычное ощущение – но я наблюдаю нашу немаленькую ординаторскую как бы со стороны. Не совсем со стороны, а сверху.

И что я оттуда, сверху вижу? А вижу, что меня укладывают на узкую медицинскую кушетку, которые всегда почему-то ужасно неудобные и холодные. Вижу, но не чувствую, как Федор начинает проводить мне реанимационные мероприятия. Двери ординаторской резко распахнулись – доставили каталку. Мое тело уложили на неё, и я точно знаю, что повезут в палату интенсивной терапии. Интересно, зачем? Мне уже помочь невозможно, каким-то шестым чувством понимаю: я умер, это, наверное, моя душа выпорхнула из сердца, как веселый щегол, и с любопытством увлеченно наблюдает за работой моих сотрудников.

Подобное состояние продлилось недолго, а потом все переменилось. Последние слова, услышанные мною тогда были: «Мы его теряем!…».

Читал я ранее воспоминания пациентов, переживших клиническую смерть и вернувшихся в мир живых. Они все упоминали, белый свет, длинный и светлый туннель, полет.

Об этом же мне рассказывала тетя Юля, сестра отца, побывавшая в состоянии клинической смерти на операционном столе во время удаления большей части одного легкого, пораженного смертельным недугом. Она долго летела в ослепительно белом туннеле, чувствовала необыкновенную легкость, беззаботность и негу. «Приземлившись» на берегу живописной быстрой речушки, увидела подъезжавшего неспеша на красивом вороном коне своего отца. Он сказал: «А тебе еще рано к нам, Юля. Давай-ка ты отправляйся обратно, домой…». После этих слов тетя Юля, уже без ощущения полета, просто очнулась на операционном столе и позже ей рассказали, что она была в состоянии клинической смерти.

Подозреваю, что подобные события происходят исключительно с людьми, которых в жизни сопровождает госпожа Удача. Как это было с той же моей тетей, которая во время Великой отечественной войны, однажды, году в 1943, ходила от села к селу в поисках хлеба. Ходила по наименее длинному пути, через поля, с дочкой, моей двоюродной сестрой Элькой. Уставшая, не обращала внимание на предупредительные крики и людей, размахивавших руками на другом конце широкого поля, впрочем, вскоре затихших и опустивших руки. Когда, перейдя поле, подошла к местным крестьянам, узнала, что перешла с ребенком по минному полю. Услышав это – обомлела…А потом ей повезло в конце ослепительно белого туннеля: прожила еще более сорока лет.

Но ничего такого я не успел в жизни испытать и увидеть. А сейчас только почувствовал, что меня обволакивает какая-то мягкая и теплая субстанция. До слуха долетела соловьиная трель. Бывает же такое. Затем начался полет, скорей не полет, а парение. О подобном мне рассказывала жена после одной из тяжелых операций.

Сначала у нее было парение, как в невесомости, в огромном бесконечном пространстве ослепительно белого цвета. Источник света был непонятен, никаких фонарей-ламп-прожекторов, просто ослепительная белизна. Ну, точно определил это Джек Лондон в названии одного из рассказов – «Белое безмолвие», правда, там речь шла о зимнем заполярье. После этого жена, уже глядя на все как бы со стороны, стала понимать, что она – это маленький шарик ядовито зеленого цвета, ослепляющий, словно дуга электросварки. Она, то есть шарик, с настойчивостью сперматозоида из научно-популярного фильма (было очень похоже) пробивался в какой-то лабиринт, будто вымощенный из многочисленных разноцветных бисеринок. Жена помнила свое ощущение и мысли: я сделала все, что смогла, останусь здесь – тут так безмятежно, спокойно и невероятно приятно. И вот в это мгновение шарик пробился внутрь лабиринта, а жена очнулась и взяла меня за руку – я был рядом, когда ее вывозили на каталке из операционной в реанимацию.

Вот и я парил невесомо в огромной комнате, залитой белым светом, но он исходил, как бы со всех сторон, такое впечатление, что мощные прожектора включили, где только возможно, но самих источников света было не видать. Открыв глаза, над собой вдалеке увидел подобие потолка комнаты, цвет которого менялся, как в детском калейдоскопе.

Парение прекратилось мгновенно, я оказался посреди безграничного пространства. Повертел головой – нигде и ничего. Странно, говорят, что нормальные люди попадают в рай, ну это если верить священнослужителям, а неправильные – попадают в ад, или может я что-то не так запомнил. Каюсь, с религией я не был дружен.

– И чего головой вертишь, а, Васька? – неожиданно услышал я знакомый мне с детства резкий голос деда.

Повернулся на голос, и если бы мог, то точно бы рухнул на пятую точку. Передо мной за очень длинным столом безмолвно сидели все мои усопшие родственники. Отец в полковничьем мундире, дед в генеральской форме, прадед тоже в военном мундире, правда, звание определить не могу, видел его только на старинной фотокарточке. Все при орденах и медалях. Остальных я не знал, но был уверен: здесь сидят все поколения моей семьи, и все причастны к армии. Самым первым слева, сидел молодой мужчина в боевом доспехе скифского воина, я такой в музее видел, потому запомнил. У каждого сидящего мужчины за спиной стояла женщина. Маму и бабушку я узнал, с другими видеться не приходилось. А за скифом стояло три женщины – интересно предок устроился, целый гарем завел.

Но главное, главное – опершись левой рукой на спинку пустующего стула до побелевших от напряжения костяшек пальцев, в умоляющем жесте прижав ладонь правой руки к сердцу, на меня молча смотрела моя любимая жена. Глаза ее передавали мне сложную гамму чувств и постепенно наполнялись слезами. В этих бесконечно грустных глазах была вся моя жена. Я, окаменев, во все глаза глядел на нее и не мог вымолвить ни слова. Опять увидеть свою половинку – наяву, не в постоянных мыслях и воспоминаниях, а в, казалось бы, безвыходной ситуации с ее переходом в мир иной – это дорогого стоит. Только по одной такой причине стоило умереть или попасть в состояние клинической смерти или где я там нахожусь. Тело, исполняя мою мечту, дернулось к ней, к моей Полине, но было остановлено грубым восклицанием.

– Хватит разглядывать все тут, – вновь заговорил дед и строго рявкнул – Сказывай, с какой целью сюда направился?

– Деда, если честно, то я не знаю, куда и зачем попал. Но попасть сюда стоило хотя бы по одной причине, и за это я готов отдать жизнь или что вы захотите, – автоматически произнес я в ответ, продолжая смотреть на самое светлое, что было в моей жизни.

– Преставился ты, оттого и нас видишь, что ж тут непонятного.

– Видел я, как меня на каталке повезли оживлять, может, получится, недаром же я их этому самолично учил.

– Видел он. Оживить может только Господь.

– Отец, ты не прав и несправедлив, – решительно заявив, встал с места мой отец Сергей Петрович, – Василий многих спас.

– Цыц, Сергуня, – строго глянул на отца дед, – перечить родителю негоже. – Вот Васька тебе перечил, и что из него вышло?

– Хорошим врачом, профессором медицины стал, – ответил деду спокойно и уверенно отец.

– Прахвесором, – передразнил отца дед. – Изменщик он нашей семейной традиции и профессии, лекарь. Ты глянь, Сергуня, все наши люди как люди, верой и правдой отдали свои жизни армии, один Васька шалопай в дохтура пошел.

– Отец, Василий окончил артиллерийское училище, – возмутился мой отец.

– Ага-ага, окончил, а толку? Побегал годик офицериком, и давай ему медицинский университет.

– Институт, – поправил я деда.

– Поговори у меня, – возмутился дед, – ты пока здеся весу не имеешь, слушай, что старшие говорят. Я говорю, ты, Васька, изменщик и шалопай. То, что он на дохтура вышел, это хорошо, но урон нашему воинскому роду. Сергунь, на весь наш род один я генерал. И Васька мог стать им, но не захотел, а ты не смог заставить.

– Деда, я хотел спасать людей, а не убивать, – пытался я переключить внимание деда на себя.

– И много ли спас? – с ехидством поинтересовался дед.

– У меня семь тысяч успешных операций.

– Семь тыщ, аай! А загубил сколь, сказывай перед нами всеми?

– Были летальные исходы. У каждого хирурга имеется личное кладбище, я не исключение.

– Так сколько? – не унимался дед.

– Триста сорок.

– Слышишь, Сергунь? – повернулся дед к отцу. – Две полные роты нашего народу погубил Васька своими руками.

– Не погубил, а не смог спасти! – возмутился я.

– Не смог, значит, не достиг такого мастерства, чтобы от людей смертушку отводить. Тебя тоже могут не спасти, и ты припрешься к нам. Что тебе, штатской штафирке, среди могучих и отважных воинов делать? Я тебя спрашиваю, что замолчал?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю. Но, думаю, что тебе надо в другое место, где ты можешь принести пользу своим умением лечить людей или все-таки достойно продолжить семейную традицию ратными подвигами.

– Деда, так я уже не молод, девяносто два стукнуло как никак, и, похоже, мой земной путь закончился.

– Не тебе решать, что закончилось, а что только начинается. Сергунь, я предлагаю обратиться к Создателю, Господу нашему, с нижайшей просьбой Ваське нашему, непутевому, дать еще одну возможность поврачевать людей, а еще лучше все-таки отличиться по военной линии, как все мы.

– Будет польза, согласен с твоим предложением, – поддержал деда отец.

– А мне слово сказать можно? – я робко, начисто забыв о своем возрасте, ведь я постарше всех здесь присутствующих буду, пытался привлечь к себе внимание деда.

– Сказать можно, но кто тебя слушать-то будет, – ухмыльнулся дед, – ты окончательно еще не здесь, но уже и не там. – Вот мы с твоим отцом и решаем, как умолять Бога, куда тебе, или дать ли еще один шанс прожить новую жизнь для того, чтобы ратными подвигами доказать, что ты достоин своих предков, достоин быть членом нашей семьи, испокон веков с оружием в руках защищавших Родину.

– Что решили, деда?

– Что решили, что решили? Скорый какой. Я по глазам вижу, что Сергуня тебе шанс хочет вымолить, и я, похоже, с ним соглашусь. Я бы сказал, будь у меня право: иди, Васька, с Богом, да не забывай свое главное, ратное предназначение, но решать будем не мы, как ты понимаешь, или ты, как атеист, чего-то не разумеешь? Мы с твоим отцом молим о тебе Создателя нашего при всей семье, дать еще один шанс тебе, неразумному, доказать, что ты отважный воин, а не просто лекарь знаменитый.

– Так тому и быть! – незамедлительно прозвучал мощный голос в пространстве, басовито вещая о моей дальнейшей судьбе.

Боль и сильный жар окутали меня, свет и родственники исчезли, вместе с моим, то ли сознанием, то ли видением. Меня втянуло в воронку божественного вихря, закрутило – завертело и…