Текст книги "Трудная профессия: Смерть (СИ)"

Автор книги: Mirash

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– Пошла за водой Олегу.

– Ясно. Спасибо, что посидела с ним. Надо же, не помню, что бы он так запросто с кем-то начал играть, да еще на руки позволил взять. Сильно тебя загонял?

– Да нет, мы еще и десяти минут не поиграли.

Вбежала Ольга Валерьевна.

– Ничего себе! – удивилась и она. – Как вы этого добились?

– Да это он как-то сам…

– Ксюша, спасибо вам огромное, вы меня очень выручили. Олежка, пойдем к маме, хватит мучить тетю!

Олег сопротивлялся, но мама пока еще была сильнее. Ребенок был насильственно одет в куртку и вручен любящему отцу.

– Ксюша, ты не засиживайся здесь, иди домой отдыхать. – Сказал он на прощание.

Ольга Валерьевна тепло попрощалась, они вместе с Олежкой помахали мне рукой и уехали. Я помыла свою чашку, выключила свет и неторопливо направилась домой.

Глава 11

– Что с курсовой работой? – спросила наставница, как будто имела основания подозревать, что я ее сегодня защитила.

– Оставили на осень.

– Ничего удивительного. Ужин на плите.

– Не хочу есть.

– Как знаешь.

Я разулась и пошла в свою комнату. В ней легко сочетались обычно чуждые друг другу порядок и грязь. Для беспорядка на самом деле просто не хватало вещей. Из мебели я осилила вынос на помойку только стульев, тумбочки и книжных полок, но и оставшееся было немногочисленным: кровать, стол и два шкафа, для одежды и книжный. В одежном шкафу была одеждой занята одна полка, постельным бельем и полотенцами вторая. Книжный шкаф вообще пустовал, учебные принадлежности умещались на столе, придвинутом теперь к кровати, что бы можно было сидеть. Расческа и мыло логично лежали в душевой – у нас они были у каждой своя. У двери валялись зимние ботинки, кеды и резиновые тапочки. Вот и все.

Мне все больше хотелось сделать здесь хоть какой-нибудь ремонт и заполнить пространство. Начать с чего-то… вот только с чего? Пожалуй, на дешевые обои и клей мне бы хватило, но я слабо представляла, что с ними делать дальше. Да и страшно было тратить заработанное, мало ли… После возврата долга Некруеву я снимала деньги только трижды – небольшие суммы, что бы внести свою лепту в организацию пищеблока лаборатории и на канцелярию. Проездные, обеды в институте и вкусности остались в прошлом.

Когда я получала социальную стипендию, мне и в голову не приходило ее копить, пока не решилась бежать с Ариной. Сразу после возвращения я считала, что финансовые заботы остались в прошлом, меня снова обеспечивает наставница. Однако я быстро поняла, что она не собирается больше решать все мои проблемы и теперь панически боялась остаться снова без денег. Впереди маячила летняя практика, это тоже потребует денег – где их взять? Наставница обещала оплачивать учебу, посчитает ли она это ее частью? И что делать, если у меня порвутся очередные штаны?

Во всяком случае, уборка мне вполне доступна, мрачно подумала я. Хотя бы помыть полы пора. Но сначала нужно переодеться, – когда я попала в больницу, наставница вынуждена была купить мне спортивный костюм, теперь он служил мне домашней одеждой. Раздеваясь, я сунула руку в карман и наткнулась на осколок банки, о котором успела забыть. Села на пол рядом с кроватью, закатала рукав свитера и посмотрела на оставленную им царапину. Кровь, конечно, уже запеклась неровными маленькими пятнами по линии.

В крови есть что-то завораживающее, пугающее и привлекательное одновременно. Я видела огромное количество крови. Меня не переставало поражать, как много ее в человеке и как легко она вырывается из тела, если дать ей такую возможность. Я прочертила осколком вторую красную полосу на руке, полюбовалась на алую линию капель, потом бросила осколок на подоконник и принялась за полы.

На улице в последние недели существенно потеплело и жена Некруева с сыном стали регулярными гостями лаборатории. Они приходили вечером, забирали отца семейства с работы и пешком через парк направлялись домой, – погода уже позволяла. Олежек питал ко мне совершенно необъяснимые теплые чувства, каждый раз бурно радовался, обнаружив меня в лаборатории, и немедленно пытался втянуть в какую-нибудь игру. Я отвечала ему абсолютной взаимностью, этот малыш заставлял меня хотя бы в эти немногочисленные минуты чувствовать радость и забывать о проблемах.

Больше всего удовольствия нам обоим доставляли редкие моменты, когда родителей удавалось сплавить из лаборатории и вместе полазить по столам и под ними, вытереть штанами вековую пыль за шкафами и попрыгать на диване. Некруевы вскоре удивленно обнаружили и долго пытались найти логичное объяснение, почему их ребенок называет меня «тетьсметь». Я прикусила язык и попыталась переучить его на «тетю Ксюшу», но тщетно, осталась тетьсметью. Впрочем, я просто удивленно округлила глаза и все решили, что «дите само себе придумало».

– Ксюша, не посидишь с Олежеком? – улыбаясь, попросила Ольга Валерьевна.

– Да, конечно.

– Спасибо огромное, я на полчасика в магазин.

Спровадив маму, мы с Олегом переглянулись и направились к любимому столу с пробирками. В последнее время мы играли чистыми пробирками, аккуратно перекладывая их из подставки в подставку и наполняя водой. Меня до глубины души поражало коварство ребенка, с абсолютно равнодушным видом проходившего мимо пробирок, если в помещении был кто-то кроме нас. Кто только сказал, что такие маленькие дети ничего не понимают и не умеют хитрить? Правда, в этот раз нас засекли, Виктор Андреевич вернулся раньше запланированного, я не успела спрятать улики.

– Что здесь происходит?

– А… мы играли…

Сейчас получу, поняла я, увидев сходящиеся на переносице брови.

– Папа! – возмущенно встрял Олег, и невнятно, но вполне расшифровываемо добавил:

– Смотьи! Опыть! – тут уже удивились мы оба. А он тем временем уверенно сливал воду из разных пробирок в одну, приговаривая:

– Еактив, и еактив, и еактив, мефаем…. – поболтал пробиркой и добавил с придыханием – еаксия!

«Еаксия» дошла до конца: зрители со смехом выпали в осадок.

В конце апреля я подхватила простуду и почти неделю провела дома. После выхода на работу и учебу получила нагоняй от Виктора Андреевича за отсутствие справки. Заодно вспомнили, что справку из больницы, где я лежала с переломом, я тоже не принесла. Пришлось ехать в больницу, брать официальную бумажку и нести в учебную часть, а там выслушивать массу неприятных вещей о себе.

В середине мая было очередное дежурство группы, наставница снова поставила меня в пару с Джуремией во второй день дежурства. В этот раз ситуация накалилась до предела, еще до рассвета между нами возникла драка. Наставница отправила меня домой и довела дежурство до конца, а на следующий день заставила дежурить снова, уже вместе с Луззой. Лузза не была в восторге от ее решения, но подчинилась, за время дежурства мы обменялись от силы парой десятков слов. Кровь, боль, страдания, кровь, боль, страдания, кровь… После дежурства я была готова отдать все, что угодно, за стакан водки. Всю ночь я просидела в душевой с осколком стекла, валявшимся до этого на подоконнике, со злостью и отчаянием располосовывая ноги и руки: физическая боль помогала хоть немного отвлечься от всего остального.

Шла последняя неделя перед сессией, время получения допусков до зачетов и экзаменов – с чем у меня были очевидные проблемы. Предстоял очередной тяжелый день, два практических занятия, лекция и семинар. Первое занятие вела Топотова. Она уже приняла у меня значительную часть работ, неизменно морщась при виде результатов, но отмечая «прогресс».

– Это никуда не годится, – вернулся бланк к четвертому упражнению. – Это… ладно, не так плохо, зачтено. Третью работу ты не доделала, перечитай еще раз задание и доведи, наконец, до конца. Садись, работай.

К концу занятия мне удалось сдать третью работу, четвертая все никак не давалась. Топотова махнула рукой и с любимой фразой про необходимость последовательности в действиях принялась мне помогать. В конце занятия я получила допуск до экзамена. Следующую пару вела Стеклова, с работами по этой дисциплине у меня было лучше, чем по всем остальным, – именно в этой области мы работали с Некруевым над моей курсовой и заодно прорабатывали практические задания. Впервые за все время моего обучения у преподавателя не было ко мне претензий – работы были слабые, но вполне зачетные. Еще один допуск в копилку, пусть и без энтузиазма поставленный.

Далее следовала лекция Некруева, завершающая цикл. Вересная получила от него список вопросов для размножения. Меня, разумеется, никому не пришло в голову спросить, нужна ли копия – зачем бы? Однокурсники устали со мной ссориться, а я перестала нарываться, но в целом отношения не изменились, никто из них не верил в мою учебу, считая все потуги лишь попыткой прикрыть безделье. А значит и вопросы мне не нужны. Ничего, список Виктор Андреевич положит на стол, улучу момент и перепишу, если сам к тому времени не даст.

После лекции – короткий набег за кофе в лабораторию и смазанные поздравления для Набоковой – у нее юбилей. После большой перемены – семинар у Подбельской. На семинарах я в принципе всегда молчала, но у Подбельской молчание становилось клиническим, я ничего не могла поделать. Могла выучить ответ наизусть, но все равно не способна была выдавить из себя хотя бы слово. Конечно, Лариса Степановна злилась и ставила мне бесконечные минусы в таблице успеваемости.

– Мягкова, выйди перед аудиторией.

Ненавижу это, но с деланным безразличием встаю напротив своей подгруппы. Звучит вопрос, я молчу, хотя примерно помню ответ.

– Мягкова, отвечай! Ты что-нибудь учила?

Сегодня я не могу даже покивать головой. Картина ухудшается, в начале семестра кивки мне отлично удавались.

– Ты вообще сама считаешь, что это нормально? Вот я хочу, что бы ты понимала, я против твоего обучения. Ты просто бессовестная лентяйка!

Подбельская говорит медленно и очень эмоционально, призывая аудиторию в свидетели. Ей будто доставляет удовольствие мучить меня при всех, но я знаю, что это не так. Она искренне возмущена и действительно пытается достучаться до моей совести. Пожалуй, она хочет мне добра, но это не мешает мне на нее злиться, сжимать кулаки и смотреть исподлобья.

– Не смей на меня так смотреть, бесстыжая! Садись на свое место!

Я иду к своему месту в углу, по дороге нечаянно сшибая со стола книгу однокурсника.

– Мягкова, блин, аккуратнее нельзя?! Извините, Лариса Степановна, вырвалось.

У меня тоже, наконец, вырывается фраза, но это не ответ на вопрос преподавателя. Подбельская багровеет:

– Вон отсюда! Я сегодня же напишу докладную!

Я выскочила из аудитории, забыв тетрадь и ручку, и направилась в лабораторию, надеясь отдышаться, но где там! В лаборатории шло празднование юбилея Набоковой, дым стоял коромыслом, толпа народу и накрытый стол. Некоторых я видела впервые, но большинство гостей составляли сотрудники и преподаватели. Некруева почему-то не было, зато была его жена. В первую минуту Набокова растерялась, затем вежливо пригласила меня к столу. Мне приветливо помахала рукой Ольга Валерьевна, я ей вяло кивнула, взяла стакан сока, бутерброд и спряталась в углу. На меня скоро перестали обращать внимание.

Духота и вроде негромкая музыка оглушают, окончательно путают мысли. Перед глазами проносятся плохо сдерживаемые сознанием сцены. Дежурство со всеми его ужасами, драка с Джуремией и реакция наставницы, лица преподавателей и сокурсников, только что пережитое унижение от Подбельской, тело Арины на полу съемной квартиры за сотни километров отсюда… Я устала, мне так плохо…

– Ксюша, у тебя все в порядке? – тихо спрашивает Некруева, подошедшая ко мне.

– Да.

– Точно?

– Да.

Она пожимает плечами и отходит в сторону.

– Девушка, а у вас есть? – задает вопрос веселый мужчина средних лет.

Я не сразу понимаю, о чем он, на автомате беру протянутую рюмку. Звучит тост, я вместе со всеми выпиваю содержимое своей рюмки, постеснявшись вернуть ее на стол – ничего, тут совсем немного. Водка обжигает горло, по телу разливается приятное тепло. Становится чуть легче, чуть проще, чуть спокойнее. Мне нужно еще совсем чуть-чуть…

Через какое-то время, подошедший Некруев вывел меня в подсобку под взглядами окружающих. Меня сильно тошнило, было тяжело идти, ноги заплетались – должно быть, это от духоты. «Не ври хоть себе, духота тут не причем» – вылезает в голове злая мысль.

В подсобку вошла Ольга Валерьевна, вопросительно поглядела на мужа.

– Я ее тете позвонил, скоро приедет.

– Вить, она пришла такая издерганная…. У нее что-то случилось?

– Оль, у нее все время что-то случается. Конкретно сегодня опять с Подбельской разругалась.

– Знаешь, сама она взяла сок. Это ей потом уже Верещагин рюмку дал.

– Могла отказаться, никто ее пить заставлял. Давай-ка я окно открою, проветрю. Может, хоть немного в себя придет.

Он открыл окно, Некруева намочила полотенце холодной водой и положила мне на лоб. У меня перед глазами все плыло, хотелось заснуть и не просыпаться…

– В чем у нее руки перепачканы, в соусе, что ли?

– Ну да, тарелку на себя опрокинула. Давай немного ее в порядок приведу.

Ольга Валерьевна взяла второе полотенце. Я смотрела за ее действиями, слабо понимая, что происходит. Рукава свитера тоже были запачканы, она подвернула один.

– Боже мой, Витя! Ты посмотри, что у нее с руками!

Некруев подошел и они вместе внимательно осмотрели обе мои руки.

– Ничего себе… Живого места нет.

Мне стало хуже, они переключились на другие проблемы. Вскоре приехала наставница и увезла меня домой. Она отправила меня в кровать, открыв окно в комнате и оставив разбор полетов на утро – видимо, осознав бессмысленность любых выговоров, пока я в таком состоянии. Немного придя в себя через пару часов, я, не успев протрезветь, трусливо сбежала из дома, перенеся себя в парк. Я давно здесь не появлялась, в последний раз еще до истории с Ариной, но раньше была частым гостем. Сначала добралась до банкомата и сняла немного денег, затем до хорошо знакомого ларька.

Какие-то остатки здравого смысла включились в голове, я сломала банковскую карту, так как понимала, что иначе скоро сниму с нее все деньги. Я бродила по парку, пока держали ноги, задремала на лавочке. Проснулась от холода, сделала заход к ларьку, побрела по речной набережной. Ночь провела в каком-то подвале, ранним утром продолжила пить и бесцельно бродить по улицам. Днем угодила под машину, полетев от удара на грязный асфальт и разбив ладони. От водителя отмахнулась, хромая, продолжила свой бессмысленный путь.

Я очнулась от удара по ногам, было светло.

– А ну пошла вон отсюда! – дворник опять замахнулся метлой, я испуганно отползла, задевая мусорные контейнеры, у которых отключилась. Где я вообще?! Сколько прошло дней? Я помнила два, но может, их было больше? Денег в кармане не было, только обломки карты и ключи. Безумно хотелось пить, а лучше выпить, но было уже не на что. Сильно болела нога, по которой пришелся удар машины. Я не могла понять, в какой части города нахожусь. Было так же плохо, как в предыдущий раз, – только теперь я еще была одна, потерявшаяся на улице и без денег.

Я не могла даже перенестись домой, для этого нужно было представлять, где я нахожусь. Подходить к прохожим в таком виде было нельзя, транспортом тоже не воспользуешься. Я все же вышла на остановку и увидела трамвай, который шел в сторону моего института. Очевидно, теперь уже бывшего «моего». Как я с такой легкостью сумела разрушить все за один день?! Как бы плохо не было, стало в миллион раз хуже! Почему я не способна всегда вести себя хотя бы так, как последние месяцы?

Я побрела вдоль трамвайных путей, сторонясь людей. В какой-то момент путь разветвился, я выбрала не то направление, потеряла море времени. Вернулась, продолжила путь. Идти было очень тяжело, несколько раз я падала и подолгу лежала ничком на земле. К институту добрела только поздним вечером.

Отсюда можно было перенестись домой. Там меня не ждет ничего хорошего, но я хотя бы утолю жажду и приму душ, а через какое-то время, наверное, смогу спрятаться под одеялом. И я смогу сказать наставнице, что больше никогда так не сделаю… Она поймет, что я сдержу это обещание, ведь я держу слово и выполняю свой долг смерти…

Я посмотрела на темные окна института. Окна лаборатории выходили во двор, но в это время там уже никого не должно было быть. Я решила зайти в последний раз прямо сейчас – собрать вещи, пока никого нет, попрощаться с полюбившимися стенами. К моему удивлению и ужасу в лаборатории находились Некруевы, Набокова и Топотова.

– Ксения, что случилось? – холодно осведомился Некруев.

– А что, не очевидно? – со злостью переспросила я, снимая куртку и швыряя ее в угол. – Не переживайте, я только за вещами.

– Пойдем в подсобку, поговорим.

– Ни к чему.

– Ксения, ты меня слышала.

– Не пойду!

Некруев подошел ко мне, взял за локоть и направил в подсобку.

– Где была?

– Не помню.

– Что успела натворить?

– Не помню.

– Почему хромаешь?

– Под машину попала.

– Умойся и я отвезу тебя домой.

– Я сама дойду, только вещи заберу.

– Твоего мнения сейчас никто не спрашивает. Умывайся и поедем, я сейчас позвоню твоей тете. Вещи пока останутся здесь.

Он ненадолго оставил меня одну, я умылась и напилась воды из-под крана, стало чуть легче. Некруев вывел меня из института и указал на машину, в которой уже сидела Ольга Валерьевна.

– Садись.

– Я не сяду.

– Ксения, быстро садись.

– Как садиться, я на помойке ночевала! Не в переносном смысле!!! – раскричалась я. – Вы ослепли или нос заложило?

– Садись и пристегивайся! – он практически втолкнул меня на заднее сиденье и заблокировал двери.

Наставница ждала нас у дома. Она поблагодарила Некруевых за заботу, отвела меня в душевую, оставшись за дверью. Наставница была слишком близко, что бы я могла сбежать – с такого расстояния любая из нас почувствует, куда произойдет перемещение и с легкостью последует туда же, а уж тем более она. Но я и не собиралась больше убегать. Отмыв с себя грязь и запахи, я вернулась в комнату и, не давая наставнице начать, судорожно заговорила:

– Так больше никогда не будет. Наказывайте меня, как хотите, но я никогда так больше не сделаю, я клянусь! Пожалуйста, поверьте, я не хотела!.. Я сама не понимаю, как так получилось, я очень стараюсь, правда. Я буду работать, я продолжу выполнять свой долг, я не буду больше пить, никогда… – она жестом остановила дерганый поток моих слов.

– Виктор Андреевич велел тебе прийти завтра к девяти утра. Я рада, что ты хотя бы в этот раз не занимаешься самооправданиями, но этого ничтожно мало. Пока у меня нет причин тебе верить, но если ты обещаешь измениться, то я готова пока не предпринимать никаких новых мер. Пока я продолжу тебя обеспечивать и помогать. А сейчас поешь и ложись спать, завтра тебе предстоит многое объяснять в институте.

Мне почти не удалось поспать, хотя физически я чувствовала себя сносно. Утром я собралась и побрела в институт, долго нарезала круги вокруг него, но ровно в девять вошла в лабораторию. Некруев был уже там. Трясущимися руками я сняла куртку и встала напротив него.

– Садись, – он кивнул на стул.

Я села, уперевшись взглядом в стену.

– Что скажешь?

– Мне нечего сказать, – тихо ответила я.

– Ясно. Как поступим?

– Вы меня уволите и отчислите, я понимаю…

– А ты сама этого хочешь? – я покачала головой. Некруев встал и подошел к окну.

– Ксения, так дальше не пойдет. Мне жаль, что с тобой так происходит, и я понимаю, что тебе самой от этого плохо. Но тебя никто из этой ямы не вытащит, кроме тебя самой. Можно сколько угодно тебя жалеть, пытаться помочь, толку от этого не будет. Если ты готова сейчас брать себя в руки и начинать карабкаться вверх, то есть о чем говорить. Если нет, то будь добра, сообщи мне, чтобы я не тратил на тебя свое время. Можешь подумать до вечера, хочешь ли ты остаться на этой работе и под моим руководством.

– Я хочу остаться.

– Не торопись с ответом, подумай.

– Мне не надо думать, я уже все знаю. Пожалуйста, не отказывайтесь от меня… – голос сорвался и я расплакалась, проклиная себя за несдержанность.

Я никогда не плакала в институте и не плакала со дня смерти Арины. Но сейчас не могла остановить поток слез, кусая губы и пряча лицо в ладонях.

Виктор Андреевич какое-то время молча смотрел на меня, потом вздохнул и подошел, встал рядом, взял за руку и потихоньку погладил по голове.

– Ничего, это пройдет. Все будет хорошо.

Глава 12

Заканчивалась зачетная неделя, я довольно уверенно сдала зачеты и получила допуски до большинства экзаменов – кроме двух предметов, у Подбельской и Германовой. Это требовало безумных усилий, ведь базы знаний, которая должна была у меня появиться за предыдущие годы и служить основой для понимания текущего материала, у меня попросту не было. Мне приходилось прилагать в два раза больше усилий, чем той же Евгении Вересной, чтобы всего лишь вытянуть на жалкую тройку. Ситуация усугублялась моим полным неумением связно отвечать и страхом перед преподавателями.

Но все же теперь это были честные тройки, на которые я сама сдавала. Помогало еще то, что семестр был простой – минимум дисциплин и в целом демократичный подход к оцениванию знаний. Да и преподаватели были большей частью с других факультетов – некоторые вообще не знали, кто я и чем «знаменита», перед ними было не так стыдно и страшно. В результате замаячил реальный шанс быть допущенной до летней практики, что не радовало многих педагогов, особенно Подбельскую. Она занимала жесткую позицию против меня, написала докладную, пыталась собрать комиссию, но неожиданно оказалась без поддержки. Другие преподаватели разводили руками и заявляли:

– Да я бы не против ее отчисления, конечно, та еще особа. Но что мне делать? На занятия ходит, работы слабенькие, но сданы. Отвечала плохо, но не хуже других слабых студентов – что, их тоже выгонять? А что матом ругается и ссорится с однокурсниками – за это тогда надо половину института отчислять. Все же теперь не то время, Лариса Степановна, что бы за несоответствие высокому моральному облику комсомольца выгнать можно было.

Последняя выходка внешне, можно было сказать, сошла мне с рук – никаких санкций со стороны наставницы или педагогов не было, однокурсники вообще ничего не узнали. Но я сама переживала случившееся очень тяжело. Выход нашелся один – с головой уйти в работу и учебу, уставать за день так, что бы вечером без всяких мыслей падать на кровать и засыпать. А на следующий день с раннего утра опять идти на работу, на занятия, лишь бы отвлечься. Других вариантов я не видела, маленькая радость последних месяцев была теперь тоже недоступна – начиная с майских праздников, Ольга Валерьевна с Олегом уехали жить на дачу. Да и кто бы мне теперь доверил малыша…

Вечером после первого экзамена, сданного Стекловой Наталье Федоровне, я вернулась в лабораторию, поработать с очередной базой данных. В лаборатории были Набокова и Нина Валентиновна Смоленская – сотрудница отдела кадров, отговаривавшая в свое время Некруева брать меня на работу. Мне было очень стыдно перед Валентиной Владимировной за поведение на ее юбилее и я бы предпочла уйти, но работа была срочная. Поэтому, краснея и заикаясь, я поздоровалась и спряталась за рабочим столом. Голоса из подсобки, конечно, были слышны. Начать, что ли, пользоваться плеером Арины? Уже нет никаких сил все это слушать…

В конце концов, какой смысл вечно хранить его, даже не доставая? Впрочем, я знала, что не смогу пользоваться им, по крайней мере, сейчас. Даже при мысли о плеере сразу перед глазами вставала живая Арина, наворачивались слезы… ну как я смогу спокойно слушать музыку, которая утешала ее в последние дни жизни? Нет, спокойно я сейчас не смогу на него даже смотреть.

По-хорошему, следовало его отдать родственникам Арины. Забирая себе плеер, я совершенно не думала, что беру чужую вещь, мне просто хотелось сберечь что-то на память о подруге, а он попался на глаза. Позднее я поняла, что поступила неправильно, но теперь было поздно это исправить. Где живут Аринины родные, я не знала. Наверное, можно попробовать выяснить через институт, но ведь мне никто ничего не скажет; и как я объясню свой интерес? Да и глупо больше чем через полгода придти и объявить: «Я тут плеер вашей умершей дочери брала, хотите, верну?»…

– Еще не выгнали? Говорят, она на твоем юбилее опять отличилась. – Услышала я вопрос Смоленской.

– Отличилась, но оставили пока. Посмотрим, как дальше пойдет.

– Не понимаю я Витю…

– Ты знаешь, Нин, она вообще очень старается. Кстати, погляди на полке кружка сбоку стоит, сухая?

– Да, а что?

– То, что она опять сегодня даже кофе не выпила за весь день.

Набокова выглянула в основное помещение.

– Ксения, на твою долю воды вскипятить? – я отрицательно покачала головой, хотя на самом деле была очень голодна.

Послышался шум закипающего чайника, плеск воды. Набокова вышла из подсобки, поставила передо мной кружку с кофе и положила бутерброд.

– Поешь.

– Спасибо, не нужно…

– Ты скоро от голода в скелет превратишься.

«А у тебя это и без голодовок неплохо выходит, так что можешь смело поесть», – съязвило подсознание.

– За компьютером Виктор Андреевич не разрешает…

– Я не скажу.

– Не хочу так, я обещала не разводить здесь столовую…

– Тогда бери еду и пойдем в подсобку. Пойдем, говорю. Ксения, нельзя учиться и работать на голодный желудок, от этого толка не будет.

Подталкиваемая неумолимой рукой Валентины Владимировны я зашла в подсобку и примостилась на стуле напротив Смоленской.

– Валь, кстати! – вспомнила она. – А что с грантом у вас?

– А, там все отлично. Буквально утром пришло подтверждение, что проект одобрен, собираемся сегодня обсудить.

– Это же замечательно! Надолго у вас этот грант?

– На два года.

– А сколько участников?

– Шестеро. Мы с Витей и Наташей Топотовой, еще студент второго курса с нашего института и два человека с областного: профессор и его аспирант. Руководитель проекта Витя.

Они какое-то время обсуждали перспективы проекта, потом у Смоленской зазвонил телефон, она быстро переговорила, сказала «сейчас буду» и убежала по делам. Набокова вымыла чашки за собой и за ней, я ополоснула свою и побрела на рабочее место, долго пыталась собраться с мыслями, но безрезультатно. Как не тяжело, а нужно было кое-что сделать. Я встала и подошла к столу Набоковой.

– Валентина Владимировна… – робко позвала я.

Она отложила документы, сняла очки и посмотрела на меня.

– Что такое?

– Ничего, просто… – я облизнула пересохшие губы и тихо попросила:

– Простите меня.

– Конечно, Ксюша. Не переживай, я на тебя не сержусь.

Она мне улыбнулась и вернулась к чтению документов. От сердца немного отлегло.

Примерно через час в лабораторию пришел Виктор Андреевич, а через несколько минут после него Топотова. Вместе с Набоковой они принялись обсуждать грант. Подслушивать этот разговор было намного приятнее и интереснее – я немного успела поработать с данными проекта.

– Ксения, ты не могла бы к нам подойти? – в какой-то момент позвал Некруев. – Ты, часом, для этих данных аналитику не делала, ты это любишь?

– Нет.

– На всякий случай, перефразирую. Файл «мысли» для этих данных имеется?

– Ну да, но это же не аналитика, а так… мысли.

– Можно посмотреть?

– Ээээ… можно, сначала… отредактировать?

– Опять требуется суровая цензура? Как скоро справишься?

– Хотя бы минут пятнадцать-двадцать.

– Займись прямо сейчас, ладно? И распечатай.

Через двадцать минут я протянула ему листы.

– Отлично! – обрадовался Некруев, просматривая бумаги. – То, что нужно. Возьми-ка чистую бумагу, цветные ручки и садись к нам. Можешь нарисовать структуру схематично?

– Если только примерно. Ведь тут все непродуманно и несогласованно совершенно!

– Это пока и не нужно, рисуй. Только с пояснениями, если можно.

Я принялась вычерчивать структуру, попутно объясняя и постепенно увлекаясь. Когда я закончила и подняла глаза, Набокова умиленно улыбалась, Некруев тихо посмеивался, а Топотова с большим любопытством смотрела на меня.

– Что-то не так?.. – напряглась я.

Они переглянулись.

– Наоборот, все так. Вполне себе предварительный проект базы данных, только техническая сторона почти не рассмотрена, – резюмировала Наталья Леонидовна.

– Тут, кстати, примерный список доменов есть. – Некруев продолжал знакомиться с моими записями. – Смотрите.

– А в каких случаях предполагается использование домена «фигня»? – невозмутимо поинтересовалась Топотова, прочитав список.

– Полагаю, для данных, не соответствующих заявленной точности, – серьезно ответил Некруев.

– Я…простите, проглядела. Не думала, что это придется кому-то показывать… – Они засмеялись.

– Ксюша, все нормально, успокойся. Очень хорошая работа. Я хочу использовать эти результаты в гранте, а значит надо бы довести все до ума и сделать публикацию. Ты не возражаешь?

– Нет, конечно, мне какая разница?

– Думаю, ты не поняла. Это твоя работа и ты будешь в числе авторов, если согласишься на публикацию материалов.

– Да я же писать не умею! – опешила я.

– Так ведь ты не в гордом одиночестве будешь писать, а в коллективе опытных авторов, – присоединилась Топотова.

– И Вы туда же?!

Некруев меня перебил:

– Ксения, скажи, только честно, тебе интересно попробовать написать статью?

– Да! Но проблема в том, что…

– Проблемы нет. Не получится – и ничего страшного. Нужно просто попробовать. – Я обреченно вздохнула.

– Хорошо, я постараюсь.

Старались мы все. Рисовали схемы, графики, писали текст… Я обнаружила на солнце пятна – Некруев плохо писал статьи. То есть вроде бы писал все правильно, грамотно, но читать это было совершенно невозможно! Поначалу я думала, что так только у меня, по причине моей личной безграмотности, но вскоре убедилась, что Набокова и Топотова не слишком высоко ценят его результаты в текстовом виде. Он на это мнение не обижался, подшучивал сам над собой и с радостью отдавал в этом деле пальму первенства Наталье Леонидовне, обладавшей удивительным даром складывать слова в красивые предложения без потери смысла.

Она теперь много времени проводила в лаборатории, работая над проектом, в том числе и со мной. Я же вообще очень увлеклась и теперь на работе словно превращалась в кого-то совершенно другого, периодически ловя себя на том, что горячо доказываю свою точку зрения Некруеву, Топотовой или Набоковой и они почему-то меня внимательно слушают и даже соглашаются. Заработавшись, я теперь могла забыть про все на свете. Например, забыла я про экзамен у Топотовой и оказалась на нем только благодаря своевременному руководящему пинку от Набоковой. Я отвечала последней и незаметно для себя самой снова переключилась на тему статьи. Наталья Леонидовна, так же увлеченно не обратила внимания, и экзамен плавно перетек в обсуждение проекта.