Текст книги "Вечность длиною в год (СИ)"

Автор книги: Mia_Levis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Но когда я только намекаю на разговор, она прерывает меня. В ее глазах я вижу осуждение, всем своим видом она пытается пристыдить меня, вызвать во мне чувство вины.

«Я не выбирал такую судьбу, мама! Ты винишь меня за то, что не в моей власти!» – хочется закричать мне. Этот отчаянный вопль зреет внутри, будто гнойник, и рано или поздно все это вырвется наружу, но пока я терплю. Антон просит меня быть здравомыслящим и стойким, войти в мамино положение, немного подождать… Он бодрится, кажется спокойным, но стоит мне зажмуриться, и я вижу, как залегает глубокая складка меж его бровей, которой не место там еще долгие годы. Он тоже переживает. Он тоже, мама, не выбирал, кого любить. Ты обвиняешь его за то, что он единственный, с кем я чувствовал себя живым за долгое время?

Еще через день я готов лезть на стену. У нас с Антоном случались и более долгие перерывы между встречами, но впервые у меня нет ориентира, какой-то точной даты. Я должен ждать, пока мама созреет для разговора, и это томление вскоре преобразуется в злость. Я знаю, она ждет, пока я извинюсь. Она простит меня, и мы вновь заживем, как прежде. Но чего мама не понимает, так это того, что как прежде уже никогда не будет, и я не стану извиняться за то, что люблю.

– Я больше не могу, – произношу я, зажимая телефон плечом. – Это невыносимо.

– Кира… – мягко произносит Антон, но я перебиваю его.

– Не говори мне, что нужно немного подождать. Это не работает. Сколько бы я не пытался…

Договорить я не успеваю; дверь в мою спальню открывается, и мама возникает на пороге. Она не часто обременяет себя стуком, но впервые это настолько выводит меня из себя.

– Идем ужинать, – произносит она, взглядом прожигая во мне дыру.

– Я не голоден, – сквозь зубы цежу я, сбрасывая вызов.

– Это он?

– Кто «он»? – я нарочито развожу руками, притворяясь дурачком. Мама шумно втягивает воздух, я могу кожей ощутить, как зреет в ней гнев, как он почти выплескивается из нее. Она преодолевает разделяющее нас расстояние, останавливается передо мной и вдруг опускается на колени, цепкими пальцами обхватывает мои ноги и шепчет:

– Кирюша, зачем ты так?

– Мама, встань, пожалуйста! – смущенно бормочу я, пытаясь отцепить ее руки, но она начинает всхлипывать, и я сдаюсь. Я кладу ладонь на ее затылок, неловко поглаживаю и тихо произношу: – Ты плакала так тогда, когда узнала, что я болен и скоро умру. Тогда это было понятно, но теперь… Мама, я не умру ни сегодня, ни, надеюсь, завтра. Так почему же ты плачешь?

– Ты и правда не понимаешь, Кирюша? – она поднимает на меня взгляд, губы ее горько кривятся в каком-то издевательском подобии улыбки. Я отрицательно качаю головой, потому что действительно не понимаю. Мама тяжело вздыхает, с трудом поднимается на ноги, усаживается на краю кровати рядом со мной и молчит так долго, что я начинаю думать, что она не заговорит вовсе. Когда я уже готов окликнуть ее, она все же произносит: – С твоим диагнозом многие сейчас живут долгие годы. И никто мне не может объяснить, почему у тебя так мало времени. Я ведь делала все, что в моих силах, заботилась о тебе, ты принимал необходимые лекарства, но всего этого не хватило…

– Мама, здесь же никто не…

– Не виноват? – перебивает она меня. Руки ее сжимаются в кулаки так, что белеют костяшки. – Никто не виноват в том, что я потеряю тебя? Никто не виноват, что твоя жизнь сложилась так? Разве от этого легче? Я так старалась, чтобы у тебя все было хорошо, Кирюша! Так старалась, чтобы ты был счастлив, но я ведь не слепая и видела, что у меня не получается. Тебе нужен был друг, и когда появился Антон, мне показалось, что это просто подарок небес. Как много лет я не видела тебя таким…

– Так почему же ты тогда прогнала его? – спрашиваю я. В груди начинает теплиться робкая надежда. Если она понимает, как счастлив я с Антоном, то есть вероятность, что она остынет и все наладится.

– Потому что ты обманываешься, Кирилл, – она смотрит на меня с такой неприкрытой жалостью, что я отвожу взгляд. – Ты воспринимаешь Антона таким образом лишь потому, что твой круг общения им ограничивается. Почему он пользуется этим, какой ему от этого резон, я не знаю…

– То есть вариант, что меня можно просто любить, ты даже не рассматриваешь, да? – я фыркаю, устало потирая глаза.

– Конечно, рассматриваю! – торопится уверить меня мама. Она разжимает кулак, тянется ко мне, чтобы привычным жестом потрепать по волосам, но так и не делает этого. Рука безвольно падает на покрывало между нами – худое запястье, покрасневшая кожа, мелкие морщины возле суставов. – Но это не может быть любовь. Может, он тоже запутался, я не знаю… Кирюша, я просто не хочу, чтобы тебе было больно, если он…

Она не договаривает, голос ее срывается.

– Нет, мама, – спокойно говорю я. – Никто из нас не запутался. Никто из нас не играет. И я прекрасно понимаю, что он может сделать мне больно. Но ты хоть на мгновение задумывалась, насколько больно делаю ему я? Вы ведь в одинаковых условиях, мама, так почему же ты не можешь его понять? Пускай не нарочно, но я заставляю вас страдать. Но ты ведь не бросаешь меня из-за этого? Я бы не выжил, если бы не было тебя. И не выживу, если ты отнимешь у меня Антона.

Мама вскидывает на меня испуганный взгляд. Было у нас время, когда она истерически боялась, что я покончу с собой. У меня и правда были такие мысли в определенный период моей жизни, но потом, глядя на мамино отчаянье, я решил, что ради нее нужно терпеть. Я влачил какое-то унылое существование, потом стало немного легче или – быть может – я просто привык. А потом появился Антон… Но паника из маминого взгляда быстро исчезает, заменяется каким-то задумчивым выражением, значение которого мне сложно понять.

– Ты изменился, сынок, – произносит она, все же приглаживая мои волосы. Потом, потрепав меня по плечу, добавляет: – Иди кушать.

Мама выходит. Я ложусь на кровать, смотрю в потолок. Мэри лежит рядом; в отсутствие Антона я вновь вспоминаю о ней. Мне кажется, что мама по крайней мере задумалась и, возможно, скоро все наладится. Я пытаюсь усмирить свою надежду, потому что мне на личном опыте хорошо известно, как больно она может ранить, когда умирает. Но надежда упряма – она опутывает мое сердце, пускает в нем корни. Я не иду есть, а вскоре засыпаю с улыбкой на лице. Мне снится Антон.

Когда я просыпаюсь, моего мобильного больше нет.

***

– Где он? – я бурей врываюсь на кухню. Волосы торчат во все стороны, босые ноги мерзнут на кафельном полу, на щеках алеют злые пятна. Мне плевать. Нужно будет, я так и из дома уйду – в пижаме и босиком.

– Обуй тапочки, Кирилл, – просит мама, бросив на меня короткий взгляд и вновь отвернувшись к плите.

– Где телефон, мама? – настойчиво повторяю я.

– Я не понимаю, о чем ты, – отвечает она. Мне даже не нужно видеть ее лица, чтобы знать, что она лжет. Я испытываю разочарование: оно желчью горчит на языке. Мне ведь показалось, что она меня поняла…

– Ты думаешь, что удержишь меня так? – я бессильно облокачиваюсь о дверной косяк. Голова кружится, я вдруг ощущаю себя воздушным шариком, из которого спустили воздух. – Что дальше, ма? Запрешь меня дома? Будешь следить за мной?

– Кирилл, как ты не понимаешь… – шепчет моя мама. Она кладет ладони на столешницу, спина ее горбится, будто она несет на себя вес всего мира.

– Что я должен понять? – мне не удается скрыть издевку в голосе, и она срабатывает, как искра, разжигающая пламя.

– Что мне стыдно! – кричит мама, оборачиваясь ко мне. Локтем она задевает чашку, та со звоном разбивается на мелкие осколки. Сквозь картонные стены квартиры все наверняка слышно соседям, но сейчас она об этом не думает. – Я пытаюсь понять тебя! Господи, я пытаюсь, но не могу! – она начинает плакать. Нет, не плакать, а рыдать, захлебываться слезами так, будто я умер. Я смотрю на нее и тоже не могу понять. Не хочу понимать этот мир, если моя мать иллюстрация этого мира. – Я убеждаю себя, что можно уступить этому капризу, раз это делает тебя счастливым. А потом я думаю о том, что бы сказал твой отец…

Последние слова она уже шепчет, обхватывая себя руками за горло, словно ей не хватает воздуха. С ее губ все еще срываются судорожные, истерические рыдания, она смотрит на меня с мольбой, будто ждет, что я соглашусь с ее доводами.

– Оглянись, – скривившись, произношу я. – Отца уже давно нет, мам. Он уже ничего не скажет. А то, что тебе стыдно… – я пожимаю плечами. – Ну, наверное, у нас разные представления о том, чего стоит стыдиться.

Я выхожу из кухни под аккомпанемент ее плача и шипение выкипевшего на плиту супа. Натягиваю первые попавшиеся шмотки, пихаю Мэри в рюкзак – просто так, на всякий случай. Пока я шнурую ботинки, мама возникает в коридоре. Она обхватывает себя за плечи – худая, дрожащая, такая маленькая и хрупкая в темном дверном проеме.

– Кирюша, я прошу тебя… – шепчет она.

Я закидываю рюкзак на плечо и выхожу из квартиры.

Прости, мама.

***

Дверь мне открывает мама Антона. Она в халате, меж алых губ зажата длинная сигарета. Я пялюсь на нее, она в ответ выразительно приподнимает брови, без слов интересуясь, кто я такой и что забыл здесь. Она точно меня не узнает.

– Здравствуйте, меня Кирилл зовут. Мы с Антоном учимся вместе, – неловко бормочу я, взглядом следя за струйкой дыма от сигареты.

– У себя, – произносит она. Такое чувство, будто за каждое лишнее слово ей придется доплачивать, потому что больше она не произносит ничего. Разворачивается и уходит.

Я только пожимаю плечами, разуваюсь, аккуратно пристраиваю свои старенькие ботинки возле туфлей на длиннющей шпильке и на носочках крадусь к комнате Антона. Интересно, как он отреагирует? Теперь мой порыв кажется таким глупым. Антон ведь не сам живет, я не могу просто остаться у него, но вернуться домой теперь… То же самое, что признать свое поражение.

На мой стук никто не отзывается, и я осторожно толкаю дверь. В комнате полумрак, сквозь зазоры в задернутых шторах проникает совсем немного скупого света. Но мне все же удается различить раскинувшегося на кровати Антона. Он спит. Со всеми своими тревогами я и забыл, что еще совсем рано.

Вот и час расплаты. Он говорил, что любит смотреть, как я сплю, и теперь и у меня выдалась такая возможность. Я сажусь на пол, устраиваю голову на сгибе локтя. Его мама точно не ворвется в комнату без стука, поэтому я безнаказанно могу любоваться им. Он дышит размеренно и спокойно. Даже при таком освещении я могу различить тени от ресниц и проследить контур полуоткрытых губ. Он взрослеет, мой Антон. Стоит на пороге двери, в которую мне никогда не суждено ступить. За той дверью начинается взрослая жизнь, но пока он еще здесь, со мной. И только время может отнять его у меня. Никому другому я этого не позволю.

Не знаю, сколько я так сижу, – мне кажется, что до обидного мало – когда Антон просыпается. Он хмурится, будто бы в его безмятежные сновидения врывается что-то неприятное, широко зевает, не трудясь прикрыть рот, трет все еще закрытые глаза. А уже через несколько секунд смотрит на меня – сначала рассеяно и бездумно, словно до сих пор не уверен, сон это или явь, но потом в его глазах появляется узнавание, которое быстро сменяется тревогой.

– Кир? – хриплым ото сна голосом зовет он.

– Она забрала телефон. И сказала, что стыдится меня, – только произнеся это, я осознаю, насколько меня ранили мамины слова. Под ребрами больно жжется, и я знаю, что эту боль мне не унять лекарствами.

Антон двигается, берет меня за запястье и тянет к себе. Я укладываюсь с ним рядом, прижимаюсь так крепко, что сложно дышать. Как же я соскучился! Он гладит меня по спине, очерчивает пальцами позвонки и лопатки. Мы долго молчим, пока я не ощущаю наконец-то, как исчезает холод, сковавший меня еще несколько дней назад. Боль остается, она стойкая, она так просто не сдастся.

– Прости, я не знал, куда еще идти…

– Что ты такое говоришь, Кирилл? – с укором спрашивает Антон. – Тебе и не нужно идти куда-то еще.

– Но твоя мама… – начинаю я.

– Не думай об этом, – перебивает он меня и, отстранившись, целует. Его губы ласкают мои, утешают, успокаивают. Я приоткрываю рот, ловлю его язык своим, запускаю пальцы в его спутанные волосы.

Колено Антона вклинивается между моих ног, я чувствую давление на пах, и вскоре уже тяжело дышу, не в силах справиться с волнами накатывающего возбуждения. Но я в чужом доме, где-то неподалеку мама Антона, и мне не удается расслабиться настолько, чтобы зайти дальше.

– Миронов, ты с ума сошел, – судорожно шепчу я, отстраняясь.

– Просто соскучился, – он корчит виноватую гримасу, но солнышки в его глазах пляшут, будто лукавые черти. Я не могу сдержать счастливую улыбку. На мгновение боль отступает, но я вновь вспоминаю о маме, о том, чего она хочет меня лишить, и улыбка тает, не успев расцвести в полной мере.

Антон чутко улавливает мое настроение. Он садится, потирает щеку с отметиной от подушки, обнимает колени руками и шепчет, глядя мне в глаза:

– Потом поговорим?

– Угу… – сглотнув комок в горле, выдавливаю я. Пересказывать мамины слова я сейчас не в силах.

– Пошли завтракать. О маме не думай, она вряд ли выйдет из спальни. А если и выйдет, то ничего не скажет.

Мне кажется это невероятным – как это не скажет? Даже если я останусь ночевать?

Но слова Антона оказываются правдивыми. Его мать я вижу только вечером; мы моем тарелки после ужина, когда она заявляется на кухню. В том же халате, не причесанная. Вместо сигареты в ее руках бокал с каким-то алкоголем, я не разбираюсь.

– Будешь ужинать? – спрашивает Антон, вытирая руки о кухонное полотенце. Она переводит на него мутный взгляд, и я понимаю, что она пьяна настолько, что не может сфокусироваться.

– Нет, – бормочет она и усаживается за стол. Ножки стула с противным скрежетом проезжаются по паркету. Я замечаю, как морщится Антон и как на его щеках разливается румянец – то ли от злости, то ли от стыда. Я торопливо протираю последнюю тарелку, демонстративно кашляю, пытаясь привлечь к себе внимание.

– Все? – будто очнувшись, встряхивается Антон. – Пошли. Спокойной ночи, ма.

– Спокойной ночи, – едва слышно бормочу я.

Она в ответ только вяло машет рукой и делает очередной глоток.

Мы об этом не говорим. С телефона Антона я звоню маме и сообщаю, что ночевать не приду. Не слушая ее возражений, я сбрасываю вызов. Это мы тоже не обсуждаем.

Той ночью мы вообще не разговариваем, хотя оба долго не спим. Мы лежим, обнявшись, слушаем дыхание друг друга и ветер за окном. Я думаю, что хуже: ледяное равнодушие или навязчивая забота? Той ночью вопрос так и остается открытым.

***

Проходит четыре дня. Маме я звоню ежедневно, она просит меня вернуться, но не настаивает. Возможно, боится сделать хуже. А может понимает, что нам обоим нужно время. Татьяну Владимировну – маму Антона – я вижу редко. У нее какой-то мудреный рабочий график, в котором я не хочу разбираться, а если она дома, то обычно запирается у себя, выходя лишь изредка с неизменными сигаретой или бокалом. На мои приветствия она реагирует скупыми фразами или вялым взмахом руки. Ее действительно не интересует, кто этот странный мальчик, который готовит пересоленные супы на ее кухне, пока Антон в школе. Она даже сына своего не замечает, смотрит будто сквозь него.

В один из вечеров приходит отец Антона. Я мышью замираю в комнате, опасаясь, что будет, если он узнает, что в квартире уже несколько дней живет посторонний. Понимаю, что это нехорошо, но тревога заставляет замереть у двери, прислушиваясь. Антона все еще нет, он у репетитора, но его родители даже не упоминают о нем. Они переругиваются, но вяло и будто бы с неохотой, просто по привычке. Потом Татьяна Владимировна говорит о каком-то проекте на работе, об общих знакомых и свадьбе, на которую их обоих пригласили дальние родственники, не знающие об их разводе. И все. Ни слова об Антоне, будто бы его не существует. Неужто именно его ориентация привела к тому, что они игнорируют его? Я стараюсь утешить себя мыслью, что бывает и хуже – они все же не прогнали его, обеспечивают всем необходимым и буквально через несколько месяцев он закончит школу и сможет съехать. Но иногда, замечая, как Антон отводит взгляд, когда мать игнорирует его вопросы, или как смущается, когда она пьет при мне, я ощущаю, как разрастается во мне горькая злость. За что она так с ним? Он ведь хороший сын, он любит ее и не заслужил такого отношения. Почему наши родители любят нас только при условиях? А если мы выходим за рамки их представлений, то они либо стыдятся и жалеют нас, либо отторгают от себя.

Однажды приходит Катя. Мы играем в приставку, и она побеждает каждый чертов раз. Она хохочет, пихает меня локтем в бок, а потом ерошит волосы.

– Тебе давно пора подстричься! – заявляет она.

– Неа, – отрываясь от домашнего задания, перечит Антон.

– Это почему это? – сузив глаза, спрашивает Катя.

Антон лишь неопределенно пожимает плечами и бросает на меня лукавый взгляд, тем самым вгоняя в краску. Я то знаю, почему он не хочет, чтобы я стригся. Знаю, как нравится ему перебирать мои волосы или – изредка – сжимать их в кулаке у меня на затылке, когда мы с ним… Я встряхиваю головой, отгоняя эти неуместные мысли. Мне кажется, что Катя сможет прочитать все на моем лице и, как бы хорошо я к ней ни относился, я не хочу делиться чем-то настолько личным. Ни с ней, ни с кем-либо еще. Это только мои воспоминания. Мои и Миронова. И я пронесу эту хрупкую память до самого конца.

Иногда, когда Антон уходит в школу, а я лежу в ворохе смятых простыней на грани сна и яви, картинки сами вспыхивают перед смеженными веками. Мы не доходим до конца, и я не уверен, что хочу этого, но и того, что происходит – так много. Мне нравится думать, что я знаю Мироновское тело лучше собственного. Знаю, что у виска, под волосами, у него прячется тонкий, белесый шрам. Это я ударил его годы назад – было так много крови, и я помню, как испугался. Не за него, а того, что меня накажут. Сейчас я люблю целовать эту отметину, это маленькое напоминание о прежней жизни. На носу у него несколько веснушек – совсем светлых, едва заметных, а на спине четырнадцать родинок, которые мне нравится прослеживать пальцами. Есть и другие воспоминания, – жаркие, душные – в которых я кричу в подушку, или подставляюсь его рукам, или пью сухими губами его стоны. Я больше не стесняюсь и не боюсь. Раз уж судьба дала мне это короткое счастье, я возьму так много, как только смогу.

На пятый день приходит мама. Когда Антон возникает на пороге комнаты, и я гляжу на выражение его лица, я сразу понимаю, что он принес недобрые вести.

– К тебе пришли, – произносит он, указывая куда-то себе за спину.

Тут не нужно долго гадать – кто еще может искать встречи со мной, кроме мамы?

Она стоит у двери, нервно теребит ручку сумочки. Корни ее волос совсем седые, под глазами темные мешки. Она выглядит такой уставшей, ей будто бы даже сложно стоять. Сердце мое сжимается, замершая под ребрами боль оживает вновь – еще острее, чем раньше.

– Привет, ма… – говорю я, потому что она молчит и только смотрит, смотрит на меня, будто бы прошло не меньше недели, а целый год.

– Возвращайся домой, Кирюша, – произносит она. Потом смотрит куда-то поверх моего плеча, губы ее кривятся невеселой, судорожной улыбкой, а потом она добавляет: – Оба возвращайтесь.

***

Приняла ли мама нас? Я не знаю. Не думаю, что речь идет о принятии и понимании. Это скорее смирение. Но я возвращаюсь домой, и Антон вновь приходит к нам. Не так часто, как прежде, потому что теперь мы много времени проводим у него, и я настолько привык к его матери, скользящей по квартире, будто неприкаянное привидение, что почти не обращаю на нее внимания. Она отвечает мне взаимностью.

У нас дома мы с Антоном ведем себя образцово и через какое-то время я с робкой радостью отмечаю, что мамино расположение к Антону понемногу возвращается. Она больше не молчит угрюмо в его присутствии, не прожигает яростными взглядами, будто бы он злодей, покушающийся на мое целомудрие.

Однажды она спрашивает, достаточно осторожны ли мы, и – видит Бог! – на моих щеках можно поджарить яичницу. Я бормочу что-то о том, что мне нужно в ванную, в магазин, на другую планету и, обтирая все дверные косяки, скрываюсь в спальне. Но моя мама упряма, – это же наша главная семейная черта! – поэтому она наседает на Антона. Они разговаривают полчаса. Полчаса! Я даже не решаюсь подслушать, но Антон приходит в мою комнату совершенно спокойным, и мама тоже выглядит гораздо доброжелательнее. Не хочу ничего знать об этом.

В один из теплых апрельских вечеров в гости приходит Катя. Она сидит с нами допоздна и очень заметно, что ей совершенно не хочется уходить. Только в начале двенадцатого она начинает собираться, и Антон вместе с ней – после возвращения домой мы больше не ночуем вместе, не решаясь настолько испытывать терпение моей мамы.

– Хочешь, ночуй у меня, – предлагает Антон. Наверное, еще совсем недавно эта фраза вывела бы меня из равновесия и подарила бессонную ночь, но теперь я не чувствую никакой ревности. Антон хороший друг, я бы удивился, если бы он не попытался помочь по мере своих сил.

– Нет, спасибо. Думаю, так только хуже будет, ты же понимаешь, – она улыбается, как будто бы виновато, и я хмурюсь, не понимая, что происходит. Конечно, я для Кати не настолько близкий друг, как Антон, но я все же решаюсь и спрашиваю:

– У тебя какие-то проблемы дома?

Катя пристально смотрит на меня, потом переводит взгляд на Антона.

– Ты не сказал ему?

– Катя, я не думаю, что…

– Не сказал что? – перебиваю я Миронова. Начинается! Только я расслаблюсь, как он вновь что-то скрывает от меня из-за своих каких-то «благих соображений».

– Он же все равно узнает, – Катя неодобрительно качает головой, и теперь я злюсь уже на них обоих.

– Может, вы наконец-то перестанете говорить так, как будто меня здесь нет? – я повышаю голос, но тут же перехожу на шипящий шепот; мама уже спит. – Что ты, блядь, уже опять от меня скрываешь?

– Кирилл… – Антон морщится, чистоплюй чертов!

– Не увиливай! Что? – с нажимом произношу я.

– Артем вернулся из армии, – наконец-то говорит он.

– Оу… – растерянно произношу я. Ну, да, армия – это же не навсегда. Как это я никогда не интересовался, когда у него закончится срок службы. – И как давно?

– Почти неделя, – отвечает Антон, отводя взгляд.

– И ты не собирался мне рассказывать?

– А зачем нам вообще о нем говорить, Кира? Какой в этом смысл?

– Так, ребята, я ушла, а вы поговорите тут пока, – Катя спешно поднимается, с поразительным хладнокровием игнорируя сердитый Мироновский взгляд. Она считает, что поступила правильно, но – удивительно! – я не уверен, что думаю так же. Конечно, я не признаюсь в этом Антону и не стану поощрять его стремление скрывать от меня плохие вести.

– Уже поздно, я не отпущу тебя одну, – Антон переводит на меня взгляд, и я киваю. Что мне остается? Мне есть о чем подумать и в одиночестве, поэтому я провожаю их в коридор, жду, пока они обуются. Когда Катя выходит за порог, Антон прижимается своим лбом к моему и шепчет: – Это ничего не значит. Он – ничего не значит. Я люблю тебя.

Ликуй, Кира! Ты же хотел, чтобы он отрекся от него. Получай! Так отчего же вместо торжества ты испытываешь горечь? Не оттого ли, что слова остаются лишь словами, и с их помощью не стереть воспоминаний об общем прошлом? Я шепчу «и я тебя» и тороплюсь закрыть за ними двери, потому что в глаза будто песка насыпали. Я сердито тру глаза – ну уж нет! Не буду реветь, как ребенок.

Интересно, какой этот Артем? Я знаю, как он выглядит, но это ведь – пустяк. Что он представляет из себя? Почему не ладит с Катей? Похожи ли они хоть в чем-то? Я вспоминаю рассказ Антона, ту злость, которую испытывал тогда. Засыпаю я на рассвете и мне снятся тревожные сны; в них Антон тянется ко мне, хочет утешить, как он делает это всегда, но вдруг исчезает. И я остаюсь совсем один.

***

– Ты виделся с ним? – спрашиваю я на следующий день. Мы у Антона дома, последние полчаса мы оба разговариваем о каких-то незначительных пустяках, и я осознаю, что нам не видать покоя, пока мы не расставим все точки над «ё».

– Да, – он кивает и садится напротив меня. Я ощущаю, как пересыхает у меня во рту и, не доверяя собственному голосу, коротко выдыхаю:

– И?

– Он пришел три дня назад. Позвонил, попросил спуститься, – спокойно произносит Антон. Он не суетится, не отводит взгляд, но я все равно не могу отделаться от неприятного предчувствия. – Мы поговорили немного – об армии, изменениях в городе, футболе, все такое. Потом он спросил, есть ли у меня кто-то, и я ответил, что да. Никаких имен, не волнуйся, – торопится предугадать мой следующий вопрос. – Все, после этого он ушел.

– Все? – недоверчиво уточняю я.

– Все, – Антон пожимает плечами и улыбается. Где-то в глубине души я точно знаю, что он не договаривает, но, видимо, мое стремление к откровенности не всегда срабатывает, потому что мне удается убедить себя, что все нормально. Тревога, запрятанная в самые потаенные уголки сознания, засыпает до поры до времени.

– Останешься сегодня? – шепчет Антон тем же вечером, целуя меня в чувствительное местечко за ухом.

– Ага, только с мамой сам договаривайся, – хихикаю я, когда его руки оказываются у меня под кофтой и щекотно проходятся по выступающим ребрам.

– Без проблем! – Миронов улыбается мне во все зубы, тянется куда-то мне за спину, берет телефон, и пока я прихожу в себя, уже успевает найти номер и поднести мобильный к уху.

– Свихнулся, что ли? – шиплю я, пытаясь вырвать телефон из его рук. Но Миронов уклоняется от меня, не удержав равновесие, скатывается с кровати и принимается хохотать так громко и заразительно, что я тоже заливаюсь смехом и произношу: – Доведешь ты ее до греха, Миронов… Она рано или поздно тебя отравит, тогда-то…

– Дарья Степановна, здравствуйте, – в трубку говорит Антон, и я замолкаю на полуслове, не сдержав громкой икоты. Господи, он что, серьезно? – Вы не против, если Кирилл останется сегодня у меня?

Наглец же! Я прикусываю верхнюю губу, готовый в любой момент срываться и бежать домой, потому что мама наверняка устроит нам обоим грандиозную взбучку. Но голос на другом конце провода остается спокойным, и хотя я не могу различить слов, но я понимаю, что буря нас, кажется, миновала. Антон иногда поддакивает, потом улыбается, благодарит ее и так выразительно приподнимает брови, что я вновь не могу сдержать истеричный смешок.

– Миронов, что ты сделал с моей матерью? – шепчу я.

– Я же говорил, что все решу, – он подмигивает мне и наконец-то поднимается с пола. Стягивает футболку, бросает мне, и я ловлю ее на лету.

– Это что, стриптиз, Миронов? – стараюсь говорить шутливо, но голос помимо воли становится хриплым.

– А ты хочешь? – прищурившись, спрашивает он.

– Обойдусь, – хмыкаю я, отводя взгляд.

– Пойдем в душ, Кира, – предлагает мне Антон. Когда-то он уже предлагал мне это, и тогда я отказал. Теперь же я тяжело сглатываю и киваю.

Вода горячая, от нее в ванной поднимается пар. Капли воды на ресницах Антона будто слезы, и я сцеловываю их, собираю губами. Антон смотрит на меня так тоскливо, и вдруг шепчет:

– Кира, как же я буду жить? – я скорее угадываю, чем слышу его слова сквозь шум текущей воды. Он растерян и ему страшно.

Я обхватываю его щеки ладонями, крепко сжимаю. Он все быстрее уходит от меня во взрослую жизнь. Господи, каким же мужчиной он станет через несколько лет! И как жаль, что я уже этого не увижу.

– Счастливо, Миронов, – твердо произношу я. – Ты будешь жить счастливо и полноценно, потому что иначе и быть не может.

Я целую Антона и пью горячими губами воду и слезы – мои и его.

***

– Что произошло? – потрясено выдыхаю я, когда Миронов открывает мне дверь с огромным фингалом под глазом.

– Сходил на тренировку, – он виновато пожимает плечами и болезненно морщится. Позже оказывается, что вся правая сторона тела покрыта кровоподтеками и каждое движение причиняет ему боль.

– Ты же бросил? – я недоверчиво хмурюсь.

– Встретил ребят, решил немного вспомнить прошлое и, как видишь…

– Уж вижу… – ворчу я.

Я осознаю, что здесь нет ничего необычного, потому что хорошо помню, какими травмами порой заканчивались футбольные тренировки. Моя паранойя недовольно ворочается где-то глубоко в подсознании, но я не позволяю ей одержать надо мной верх. Антон не из тех, кто выясняет отношения кулаками.

«Однажды я не выдержал и дал ему в нос. Он ответил, и мы хорошенько так разукрасили друг друга», – припоминаются мне вдруг его слова об Артеме, но я и эту мысль прогоняю прочь. Не хочу думать о том, что он где-то в этом городе.

Позже приходит Катя. Она, кажется, не удивлена. Наверное, узнала раньше меня.

– Ты сегодня такая молчаливая, – замечаю я. Мы сидим на кухне, пьем чай, но Катя словно в другом измерении.

– Просто задумалась, – отвечает она. На столе вибрирует ее телефон. Мне хорошо видно имя на экране. Артем. Они с Антоном переглядываются, и только после этого она принимает вызов. – Да?

На другом конце провода Артем что-то говорит, я не разбираю слов, но слышу, что он сердится. Потом Катя сбрасывает вызов и произносит:

– Он опять явился сюда!

За секунду я осознаю несколько вещей. Первое – я сейчас увижу бывшего Антона. Второе – Артем приходил сюда отнюдь не единожды.

========== Глава 28 ==========

Комментарий к Глава 28

Глава маленькая, но она как бы оканчивает один из этапов в жизни ребят, поэтому впихивать в нее что-то еще я не стала.

Спасибо вам за отзывы и понимание! Я рада, что многие со мной не из-за рейтинга работы.

Вычитала на скорую руку, буду благодарна за правки.

Антон поднимается из-за стола. Щеки его полыхают лихорадочным румянцем. От стыда? Мне бы было стыдно, если бы я перед ним попался на лжи. Но судя по тому, как он стискивает зубы – настолько сильно, что под кожей проступают желваки – и сжимает в тонкую нить губы, он вероятнее зол, а не смущен.

– Я на минуту, – произносит он. Его голос неузнаваем, будто кто-то невидимой рукою сжал ему шею, не давая сделать вдох.

– Могу я тоже пойти? – мой вопрос настигает его на пороге и бьет в спину, словно приливные воды. Антон даже пошатывается, хватается судорожно сведенными пальцами за дверной косяк.

– Нет.

Я ведь могу не спрашивать, Миронов. Выйти и увидеть его – мое право. Лгать и скрывать правду – твое. Уж если ты своим правом пользуешься сполна, так почему же запрещаешь мне мое? Но я ведь зачем-то спросил. Значит, не так уж и сильно было мое желание увидеть Артема и себя показать?

«Было бы что показывать!» – проносится ехидная мысль.

– Кирилл, послушай… – начинает Катя, пытаясь поймать меня за руку. Только теперь я замечаю, что мертвой хваткой вцепился в столешницу – пальцы мои белые, словно у трупа. Я медленно, осторожно их разжимаю и так же медленно отвожу Катину ладонь.