Текст книги "Вечность длиною в год (СИ)"

Автор книги: Mia_Levis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Нет. Я услышал телевизор. Зашел посмотреть. Ты уснула.

– А-а-а, да, действительно, – мама садится удобнее и похлопывает по дивану рядом с собой. Дважды меня приглашать не приходится – я быстро опускаюсь рядом и кладу голову ей на плечо. Господи, как же я ее люблю! – Ты спал, когда я пришла. Не ужинал, – это не вопрос. Мама неодобрительно сводит брови, я же виновато поджимаю губы.

– Прости. Прилег и не заметил, как уснул.

– Ладно. Как чувствуешь себя?

– Нормально.

– Это хорошо, – задумчиво произносит мама, переводя взгляд на экран. Там показывают черноволосого призрака какой-то девушки, едва слышно бубнит голос за кадром. Не думаю, что мама воспринимает происходящее по телевизору. Наверное, она просто не хочет на меня давить. Мне приходится переступить через себя и начать разговор самому.

– Извини меня… ну, за мое поведение утром.

– Я уже забыла, – тень улыбки скользит по маминым губам. Нечасто она слышит от меня извинения даже в тех случаях, когда я явно не прав.

– Антон рассказал обо мне своей подруге, – шепотом говорю я. Произносить это оказывается сложнее, чем я думал. Боль разливается по подреберью и не унять ее никак. Предательство невозможно забыть.

– Хм, – мама молчит несколько тягучих секунд, а потом, тяжело вздохнув, целует в висок. – Это плохо. Он нехорошо поступил.

– Да, нехорошо, – охотно соглашаюсь я.

– А причину он тебе объяснил? – мама старается казаться бесстрастной, будто бы таким образом пытается дать мне понять, что сейчас она не давит, не настаивает, и ответить я могу лишь если сам пожелаю.

– Я не хочу его слышать, – бурчу я себе под нос.

– Понимаю. Но, знаешь, что я тебе скажу? Этой недосказанностью ты ведь не только его наказываешь, но и себя. Тебе, конечно, решать, – мама пожимает плечами и больше не говорит ни слова. Мы еще долго сидим так, в тишине, нарушаемой лишь гулом работающего телевизора, погруженные в свои мысли.

4 ноября

За завтраком я постоянно кошусь на мамин мобильный, лежащий на столе. Мама благородно делает вид, что не замечает, до тех пор, пока пюре с моей ложки не оказывается у меня на коленях, а я, не заметив, облизываю пустую.

– Кирилл, у тебя упало, – мама улыбается и протягивает мне полотенце. Пока я неуклюже вытираю джинсы, она произносит: – Нет, Антон не звонил больше.

На мгновение моя рука замирает, а потом я сжимаю губы и с удвоенным энтузиазмом начинаю размазывать коричневую овощную жижу по ткани.

– Мне плевать, – сердито пыхчу я.

– Может, позвонишь ему сам? – осторожно предлагает мама.

– Извини, мне нужно переодеться! – резче, чем следовало, произношу я. Швыряю полотенце на стол, резко отодвигаю стул и выхожу под аккомпанемент маминого тяжелого вздоха.

В ванной я долго мою руки, плескаю на раскрасневшееся лицо холодной водой, пытаясь – действительно пытаясь! – хотя бы ненадолго отвлечься от мучающих меня мыслей об Антоне. Права была мама – эта недосказанность, будто заноза под кожей, ноет беспрерывно. Сейчас я согласен выслушать его – все, что угодно, чтобы увидеть его еще хотя бы раз. Но планы Антона, кажется, изменились. Больше он не проявляет рвения, а я не могу позвонить сам. Уж слишком это унизительно – навязываться после всего произошедшего.

Так проходит еще один день – скучно и однообразно. Смеркается, на моих коленях лежит равнодушная Мэри – ей хорошо, бесчувственной. Ее не обижает чужое пренебрежение, я могу забыть ее на целые сутки, и это не будет значить ровным счетом ничего. Может, сейчас мне стоит ей завидовать? Я тоже хочу не чувствовать.

Звук дверного звонка заставляет меня вздрогнуть. Соседка, что ли? Больше некому приходить к нам, кроме, конечно… Я хочу и боюсь верить. Титаническим усилием воли заставляю себя идти спокойно, а не броситься открывать на всех парах. Пусть внутри все скручивает в узлы от надежды, но хотя бы внешне я не хочу этого проявлять. Когда до двери остается два шага, я шумно втягиваю воздух носом, пытаясь справиться с подкатившей к горлу тошнотой. Звонок повторяется – настойчиво, упрямо. Соседка так не звонит.

Я открываю дверь. И, хотя подсознательно я готов был увидеть Антона, дыхание все равно перехватывает, когда я вижу именно его – сердитого, с мокрыми от осенней мороси волосами – на пороге своей квартиры. У него синяки под глазами и темные, будто пьяные, глаза. Мне хотелось бы иметь больше гордости и упрямства – захлопнуть дверь перед его носом и вычеркнуть наконец-то из своей жизни. Но, наверное, я просто жалкое ничтожество, потому что, несмотря ни на что, рад видеть его.

– Я хочу рассказать тебе всю правду. Выслушай меня, – просит Антон. Я молча отхожу в сторону, пропуская его в квартиру. Пусть уж лучше правда, даже горькая, чем эти терзающие сомнения.

Комментарий к Глава 15

Ребятки, спасибо вам всем за отзывы и терпение!

========== Глава 16 ==========

От Антона пахнет дождем и прелыми осенними листьями. Он вышагивает по моей комнате из угла в угол, согревая дыханием ладони – то ли просто собирается с мыслями, то ли и правда долго пробыл на улице и успел замерзнуть. Я сижу на краешке своей кровати, скромно сложив руки на коленях, и чувствую себя так, будто это я в гостях. Приходится приложить усилия, чтобы не начать ерзать и поторапливать Антона – “давай же, ври мне, что ты там придумал?”. В идеале мне, конечно, необходимо сохранять равнодушное, даже скучающее выражение лица – этакий английский лорд на приеме, со снисхождением выслушивающий длинный монолог об отвратительной погоде. Но это в идеале… А на деле я рад, что мне удается хотя бы усидеть на месте и держать язык за зубами.

Антон неожиданно останавливается. Запускает пятерню во влажные вихри, вздыхает тяжело и обреченно и, резко развернувшись ко мне, выдает:

– Ты мне нравишься.

Да, неожиданно… Не с такой фразы, я думал, он начнет свое объяснение. Что это вообще за наглая лесть? Неужели Антон и правда надеется, что я сейчас хлопну его по плечу и скажу что-то наподобие “вау, круто, чувак! Это в корне меняет дело, можешь теперь всем трепаться о моей болезни, я ведь тебе нравлюсь”. И что это вообще за слово такое – “нравишься”? Нравлюсь в роли кого? Как пока еще живое напоминание о детском соперничестве? Или, может, как самая забавная игрушка и смешная тема для разговоров с друзьями? Или нравлюсь в виде объекта для его самаритянских замашек? В общем, я не удовлетворен этой фразой ни капельки, но Миронов смотрит на меня взглядом побитой собаки и явно ждет ответа.

– М-м-м-м, ясно, – произношу я, хотя зубы сводит от нелепости этого диалога, да и всей ситуации в целом. Миронов, кажется, тоже не удовлетворен моим ответом: он еще смотрит на меня какое-то время так внимательно, будто пытается проникнуть под кожу. Возможно, ждет, что я произнесу еще хоть что-нибудь, но у меня на языке лишь одна дурацкая фраза – “сегодня погода плохая” – и я справедливо считаю, что лучше промолчать, чем сболтнуть такую глупость в данный момент. Вскоре Антон осознает, что мой краткий комментарий – все, что я могу ответить. С его губ срывается короткий, какой-то отчаянный смешок, он вновь нервным, резким движением расстрепывает волосы, на мгновение прикрывает глаза, а когда открывает, то я даже отшатываюсь – настолько болезненный и несчастный у него взгляд.

– Нет, это не то… я не с того начал, совсем-совсем не с того! Ты ничего не понимаешь…

– Не очень, честно говоря, – соглашаюсь я, виновато прикусываю губу. Напряженные последние дни дают о себе знать – мне уже совершенно не хочется долго его мучить. Пусть он просто правдоподобно соврет – ну, пожалуйста! А я, так и быть, сделаю вид, что поверил, и просто проглочу эту обиду. Но Антон, видимо, серьезно настроен на обстоятельную беседу – конечно, он же ничего не делает наполовину!

– Я попробую объяснить все. Только пообещай, что выслушаешь до конца и не будешь перебивать, даже если это будет казаться тебе странным или… неприятным.

– Ладно… – он пугает меня этими своими предупреждениями. Будто тот его разговор с Катей, случайно услышанный мною, – это всего лишь цветочки, а вот сейчас он как вывалит на меня все “ягодки”…

– Пообещай, – упрямо требует Антон.

– Обещаю, – покорно соглашаюсь я.

Миронов удовлетворенно кивает и ловко опускается просто на пол, усаживаясь по-турецки. Ковер под ним старый, коричнево-красный – идеальный цвет, чтобы скрыть кровавые пятна. А еще я, кажется, пару дней назад разлил здесь чай, и теперь мне боязно даже представить, какая палитра цветов будет красоваться на дорогих Мироновских джинсах, когда он поднимется. В общем, сам виноват, конечно! Нечего садиться, куда не просят, но все же неловко вышло…

Но тут Антон начинает говорить – медленно, спокойно, будто читая с листка – и я больше не думаю ни о коврах, ни о пятнах.

– Первая девушка у меня появилась в четырнадцать. Таня Кондратьева, на год старше училась, помнишь?

– Да… – говорю я и тут же замолкаю, поймав неодобрительный взгляд Антона. Видимо, вопрос риторический. И действительно – кто же не знает Таню? Красивая пустышка, которая на всех школьных концертах выплясывала что-то латиноамериканское: сальсу, самбу, румбу – черт его знает. Я бы, наверное, и не запомнил бы ее с первого раза с моей-то памятью, но посещение концертов в нашей школе было добровольно-принудительным, так что за долгие годы глупо хихикающая девица в цветастом платьице все же стала узнаваемой. Как-то вскользь я отмечаю, что у меня было более высокое мнение о вкусах Антона, но я быстро прогоняю эту мысль, сосредотачиваясь на его словах.

– Она не особо меня привлекала. Просто это был возраст такой, когда степень твоей крутости определяется уже не только тем, какая у тебя приставка и умеешь ли ты обращаться с мячом. Нужно было разговаривать о девчонках, рассказывать о каких-то мифических подвигах… – Антон хмыкает, переводит задумчивый взгляд на окно, за которым все еще моросит холодный дождь.

– А ты решил рассказывать о реальных? – вставляю я, хотя и обещал помалкивать. Антон зыркает на меня осуждающе этими своими кошачьими глазами, но потом улыбается – немного снисходительно, но все же необидно. Видимо, смиряется с моими неуместными вставками – что уж тут поделаешь, мне, конечно, любопытно послушать о его похождениях, но пока это настолько далеко от темы, ради которой мы здесь собственно и собрались, что я не могу удержаться от поторапливаний.

– Да, отгадал, – кивает Антон. – Фантазер из меня никудышный, так что мне было проще иметь официальную, так сказать, девушку. А ты что, не слышал ни разу сплетен о нас с Таней?

– От кого? – резонно замечаю я. – Со мной уж точно никто и ни о чем не сплетничал. Тем более вы с ней были в разных классах, так что даже случайно что-то увидеть я не мог.

– Действительно. В общем, мы начали встречаться. Мне завидовали все, а я чувствовал себя так, будто меня засунули в чужую, жутко тесную шкуру. Каждое утро я просыпался и думал, что все, вот сегодня точно разорву эти нелепые отношения и прекращу притворяться тем, кем не являюсь. Но всякий раз была причина отложить все на потом. Сейчас-то я понимаю, что мне просто было удобно в этом фарсе, а тогда я, конечно, оправдывал свое малодушие. А еще через три месяца мы переспали…

– Оу… – на этом мой словарный запас заканчивается. Нет, я подозреваю, что в нашем возрасте многие парни обсуждают своих девчонок и какие-то там интимные подробности, но Антону все же не стоит забывать, что в подобной теме я плохой собеседник. Да и вообще, решительно непонятно, к чему он клонит.

– Для нас обоих это было впервые, – не замечая моей неловкости, продолжает Антон. Хоть не смотрит на меня, вновь задумчиво рассматривая дождевые потеки на оконном стекле – и то спасибо! – Секс в таком возрасте – это чуть ли не обещание жениться. По крайней мере, Таня расценивала все именно так, стала назойливой. Отношения из удобных и ненавязчивых превратились в мучительные, муторные. Другой бы на моем месте распушил хвост, ходил павлином, всем своим видом демонстрируя, какой он крутой и взрослый. А мне тошно было…

– Может, она просто тебе не подходила, – робко замечаю я, разгоняя своим голосом тяжелую тишину. Мне невыносимо сейчас молчать, потому что подсознательно я чувствую, что каждое слово, сказанное Мироновым, – не случайно. И мне отчаянно хочется наконец-то добраться до сути.

– Не подходила… – горько хмыкает Антон. – Конечно, не подходила. Она ведь была не… – он поджимает губы, будто сказал что-то не то и быстро поправляется: – В общем, меня хватило еще на два месяца. Потом мы расстались. За следующие полгода у меня было еще несколько девушек. Ничего серьезного, просто попытки… Попытки быть как все, хотеть того, что хотят все. А потом в классе появилась Катя…

– И ты влюбился, – ирония в моей фразе звучит отвратительно. Катя красивая, умная девушка. Под стать Антону. И раздражаться из-за их отношений – просто верх глупости. В конце концов, если кто-то подходит Идеальному принцу, то разве не Идеальная принцесса? Сладкая парочка…

– Кажется, я уже говорил, что мы только друзья, Кира? – Антон изгибает бровь и осуждающе покачивает головой. – Наши отношения исключительно дружеские: были, есть и, поверь мне, будут. И вот мы возвращаемся к тому, почему я позволил себе поделиться с ней информацией о тебе…

– Да, наконец-то, – если за последние десять минут я успел расслабиться, то сейчас вновь ощущаю себя этаким ежиком – одно неправильное слово, и я свернусь в колючий клубок. На словах-то прощать намного проще, чем искренне, от души.

– Я еще в тот вечер сказал тебе, что она знает обо мне такие вещи, которые всем подряд не рассказывают. Она заслужила мое полное доверие, потому что много раз помогала и всегда держала язык за зубами. Я ручаюсь за нее, Кирилл. Она никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не расскажет о тебе. Мне просто был необходим совет, а Катя мой лучший друг…

– И она посоветовала тебе держаться от психованного спидозника как можно дальше, – хмыкаю я. – Знаешь, Антон, я даже ее не осуждаю, если так подумать. Она, как хороший друг, советует тебе только разумные вещи.

– Ты не понимаешь! – восклицает Антон. Он ловко поднимается на ноги и вновь принимается расхаживать по моей комнатке-клетушке. Ему здесь мало места или, может, ему сейчас тесно в собственном теле – настолько его распирает от той правды, которую он вроде бы и хочет, но в тоже время, кажется, боится мне поведать. – Она бы никогда – никогда, слышишь?! – не была бы против нашей дружбы. Она просто волнуется, потому что… – он не договаривает, замолкает.

Мы напротив друг друга. Он смотрит в мои глаза, я тоже не решаюсь прервать зрительный контакт, потому мне чудится, будто так я могу слышать, как шумят мысли в его голове. Он сейчас на распутье, я знаю это наверняка. И либо он расскажет мне все до конца, либо просто ограничится банальным “извини”. И, видит Бог, я уже не знаю, какой путь предпочтительнее. Я прощу его и так, уже простил. А вот правда… Она как всегда и манит, и пугает…

– Хочешь узнать, что еще обо мне знает Катя? – спрашивает Антон неожиданно. Он просит меня принять решение? Лучше бы ему сделать это самому…

– Ну, только если ты не убил кого-то! – я пытаюсь пошутить, но все это лишь сильнее накаляет обстановку. Антон остается серьезным и напряженным. Такое выражение лиц обычно у врачей, когда они говорят мне, что “все плохо” и времени осталось совсем чуть-чуть. И уж точно это не предвещает ничего хорошего.

– Нет, не убил.

Антон отрицательно качает головой, прижимается затылком к стене, несколько раз сжимает и разжимает руки в кулаки, закрывает глаза – ресницы дрожат часто-часто. Потом делает глубокий вдох, будто пытаясь на несколько минут запастись кислородом, и произносит:

– Катя первая узнала о том, что меня… меня… – Антон тяжело сглатывает. – Не привлекают особо девушки. Нет, я могу с ними встречаться и даже спать, но… В общем, она первая, с кем я поделился этой тайной. Она меня поняла и позже, когда у меня начались отношения с ее братом, много раз прикрывала.

Я молчу. Антон молчит. Тишина такая плотная, что я, наверное, сейчас могу ходить просто по воздуху. Мне все еще трудно поверить, что такой рассудительный и зрелый человек, как Антон Миронов любитель этих бородатых шуток про “голубых”. И что, уже смеяться? Как-то не хватает какой-то кульминации, чего-то наподобие широко раскинутых в стороны рук, шумного притоптывания и громкого возгласа “эх, развел я тебя, дурачка!”. Сцена выходит неполной, поэтому я, будто дрессированная собачонка, жду сигнала. Жду – и не получаю. Вместо этого Антон открывает глаза и смотрит на меня так горестно, что это окончательно сбивает меня с толку. Что. Черт возьми. Происходит?!

– Смешно, – выдавливаю я. Меня даже хватает на истеричный смешок, но Миронов, кажется, не оценивает моих стараний.

– Кирилл, скажи что-нибудь… – тихо просит он.

– Я и говорю… смешно. Ха-ха… Так ты расскажешь мне правду или забудем? Если хочешь, пошли на кухню и…

– Это правда. От первого и до последнего слова, – Антон стискивает зубы, под кожей явственно проступают желваки. Впервые вижу его таким – едва не на грани истерики.

– То есть… то есть ты хочешь сказать, что ты… гей? Боже, Миронов, серьезно? Да я скорее поверю, что ты с Луны свалился!

– Я не очень люблю ярлыки, Кирилл. Но если тебе так удобнее, то да. Гей, – он смотрит на меня с вызовом, весь напрягшись, будто готовый к удару. Потом отталкивается от стены, неуверенно, осторожно подходит ближе и теперь нависает передо мной. Мне так неуютно, но я все же продолжаю сидеть, вынужденный запрокинуть голову, чтобы видеть его лицо. – Скажи ты уже, в конце концов, хоть что-нибудь! Тебе противно, да?

– Противно? – переспрашиваю я, одновременно пытаясь прислушаться к собственным внутренним ощущениям. Наверное, если бы не болезнь, если бы у меня была хоть какая-то личная жизнь, то мое мнение обо всех нетрадиционных отношениях было бы более четким. Оно бы, просто напросто, было… А так… Есть и есть – никогда не задумывался, мнения не имею. Но это же Антон… И это все же меняет дело, заставляет меня отложить все эти размышления на потом. – Нет, не противно. Просто странно. Очень. Ты точно не шутишь?

– Точно.

– Ладно. Ничего страшного. Бывает, что уж тут… – я несу отборную чушь, но нужно же что-то говорить? Попробуй еще придумать достойный ответ на подобное заявление…

– Знаешь, почему я здесь? Почему для меня так важно, чтобы ты понял меня? – перебивает меня Антон, присаживаясь передо мной на корточки. Его дурацкая привычка менять тему и местонахождение определенно меня раздражает. Теперь я вынужден опустить взгляд; руки Миронова почти касаются моих коленей.

– М-м-м, выбиваешь себе уголок в рае потеплее? – вновь петросяню я. Наверное, стоит прекратить паясничать и по-доброму попросить Антона отложить какие-либо откровения на потом. Я и так ощущаю себя так, словно меня засыпали огромной кучей чего-то, а я все еще не успел сориентироваться и понять – золото это или дерьмо. Куда мне еще? Но Антон – голос истины, мать его! – непреклонен. Он говорит, говорит, говорит, и с каждым словом, с каждой фразой, я все отчетливее понимаю, какой же мерзостью он меня заваливает.

– Потому что… С самого детства… Нравился мне… Соперничество было способом привлечь внимание… Я пытался отвлечься, не получалось… Всегда хотел быть рядом, помочь тебе… Нравишься… Люблю…

Кто-то загоняет мне гвоздь в затылок. Медленно, прокручивая, ввинчивает в мозг. Больно и смешно. Смешно и больно. Я и плачу, и смеюсь одновременно. Но все же смеюсь я больше, ведь вот она, наконец-то – КУЛЬМИНАЦИЯ! Всем шуткам шутка! Конечно, как я же запамятовал, что Антоша Миронов нихрена не делает наполовину. Неужто он мог уйти со сцены в середине спектакля?! Не-е-ет, он добился драматизма, апофеоза! Рукоплескай, благодарный зритель!

– Кира… Кира, что такое? – он трясет меня. У меня останутся синяки от его пальцев. На моей коже. От его пальцев.

– Су-у-ука-а-а! – скулю, хриплю, реву и бью – наотмашь, вслепую, по его идеальному лицу. Что тебе, ублюдок, неймется?! За что же ты так со мной? За что?!

– Кирилл! – Антон кричит. Держит меня всего – руки, ноги, плечи. Я падаю с кровати, на этот грязный ковер, а он придавливает меня сверху, фиксирует, будто умалишенного.

– Ублюдок! Я тебя ненавижу-у-у! – выкрикиваю просто в его лицо, в янтарь этих лживых глаз. Слюна брызжет во все стороны, зубы скрипят, я выгибаюсь в пояснице до хруста, я пытаюсь ударить еще, но ничего не выходит. И тогда я просто плачу. Лежу под идеальным Принцем и реву, как ребенок. А потом скулю побитой собакой: – За что, Миронов, за что? Зачем?

– Дурак! Какой же ты дурак, Краев! – шипит Антон. Прижимается к моему лбу своим, и я зажмуриваюсь, чувствуя, как холодят виски слезы. До какого он дойдет предела? Сколько же можно меня унижать? – Не веришь мне, да? Думаешь, мне весело? Мне смешно?!

– Просто оставь меня в покое, – умоляю я. Неужели о многом прошу? Его дыхание щекочет губы, пульс на моих запястьях бьется в его ладони – вот же дожил!

Я не особо надеюсь, что Антон отпустит меня, поэтому когда он перекатывается, несколько мгновений мне требуется, чтобы сориентироваться. Я медленно сажусь, на ходу вытирая зареванные щеки. Меня всего колотит: зубы стучат друг о друга, на ноги встать я не рискну еще, наверное, несколько часов – настолько сильно дрожат колени.

– Дождь кончился, – говорит Антон.

– Ага, – соглашаюсь я. О чем нам говорить? Как вообще жить после такого?

– Не ушибся? – интересуется тихо, опасливо.

– Нормально все.

– У тебя хороший удар.

– М-м-м, – неопределенно выдавливаю я, скашивая глаза на Антона. На его скуле уже действительно наливается крупный синяк – значит, мой удар вслепую все же достиг цели.

– Прости… – тихо, виновато просит он. Я напрягаюсь. Вот сейчас Миронов признается, что все было ложью – от первого и до последнего слова. И что делать потом? Начинать весь разговор заново? Я просто не вынесу… – Мне не стоило так торопить события, нужно было дать тебе время свыкнуться с первой новостью. Но я не лгу. Я люблю тебя, Кирилл. Это ни к чему тебя не обязывает, просто мне важно было, чтобы ты знал.

– Прекрати… – на глаза снова наворачиваются слезы. – Уйди сейчас, пожалуйста. Я очень хочу спать.

– Кира…

– Пожалуйста!

Уйди, Миронов, дай мне зализать раны. Уйди – и никогда не возвращайся. Если это розыгрыш – ты же уже исполнил свою лучшую роль. А если правда, если бывают в мире такие ужасы, то мне просто жаль тебя… Ты запутался, Антон, а я не могу тебе помочь.

Он касается моей руки – коротко сжимает пальцы, гладит проступившую на запястье вену.

– Только не отталкивай меня, Кирилл. Позвони, когда… сможешь. Я просто хочу быть рядом. И больше ничего. Не закрывайся от меня, не сейчас, когда я открыл тебе душу. Пожалуйста…

Я ничего не отвечаю, и он уходит. Входная дверь хлопает, и я кое-как заползаю на кровать. Мэри лежит на подушке – молчаливая свидетельница разыгравшейся сцены. Я прижимаю ее к себе – ей-то не впервые впитывать мое отчаяние и слезы.

========== Глава 17 ==========

11 ноября

Ночью температура падает до минус десяти градусов. Хотя батареи довольно теплые, но в нашей квартире старые окна, сквозь щели дует сквозняк, поэтому я ужасно замерз. Мама суетится вокруг меня: помогает натянуть еще один колючий свитер, накрывает толстым одеялом, целует в лоб – и говорит, говорит, говорит. Я в ответ молчу, от холода у меня отвратительно ломит кости, словно у столетнего старика, да и вообще мне снова хочется спать, хотя проснулся я полчаса назад.

– Кирюша? Слышишь меня? – осторожно потрепав меня по волосам, спрашивает мама. Я вижу в ее глазах тревогу. Не то, чтобы ее не было неделю или год назад – с тех пор, как я болен, тревога стала маминой верной спутницей; но сейчас ее волнение другое. Наверное, впервые за очень долгое время ее больше волнует мое душевное, а не физическое состояние. Она ведь у меня неглупая, понимает, что опять произошло что-то. Хотя бы не расспрашивает – и то хорошо.

– Прости, задумался. Что ты сказала?

– Что, может быть, задержусь сегодня. Хочу еще обогреватель купить, старый ведь сломался, – терпеливо повторяет мама.

– Хорошо, – равнодушно отзываюсь я.

Мама кивает и молча выходит в коридор. Вскоре она зайдет еще раз – поцелует меня в лоб, велит постоянно быть на связи и уйдет. Уйдет, так и не задав тех вопросов, которые ее тревожат. Я благодарен ей за это. Никогда не мог предположить, что у меня возникнут темы, о которых маме рассказать неловко, но эта тема есть. Имя ее – Антон. После того инцидента я не в состоянии адекватно воспринимать упоминания о нем. Мне кажется, что на моем лице сразу можно увидеть все те эмоции, которые так никуда и не делись, как бы я ни боролся, – и злость, и обида, и недоверие, и страх, и сожаление, и горечь… Мама, правда, пыталась вновь заговорить о нем, но, наткнувшись на мое на удивление упрямое молчание, прекратила попытки. Возможно, что-то поняла… Хотя, конечно, докопаться до истины ей было нереально. Для нее Антон Миронов – идеальный подросток, с которого стоит брать пример. Этакий “спортсмен, комсомолец и просто красавец”… Мама не поверит, если я расскажу ей о розыгрыше Антона. Посчитает, что это я, дурак такой, неправильно что-то понял.

Розыгрыш… Наверное, в такую версию легче верить. Шкура обиженной жертвы намного привычнее, мне в ней комфортно. Я могу тешить свою обиду, вскармливать ее, как родное дитя, пока она не приобретет огромные размеры. Верить в искренность признания Антона – значит принимать решения, нести ответственность, а я боюсь. Вроде бы и терять мне нечего, все равно недолго осталось, но страх не отпускает. Я все еще способен испытывать моральную боль, поэтому неудивительно, что стараюсь избежать ее всеми возможными способами.

Но версия про розыгрыш подвергается сомнениям десятки раз на дню. Всякий раз, как Антон присылает сообщение…

Телефон в тот вечер мне принесла мама, сказала, что нашла его на тумбочке в коридоре. Было видно, что ей отчаянно хочется узнать подробности о визите Антона, но, видимо, мой вид был достаточно красноречив, потому что она молча отдала мне мобильный и оставила в одиночестве.

Моим первым порывом было разбить телефон: швырнуть его в стенку или и вовсе выбросить в окно. Не потому, что это помогло бы избавиться от мыслей о Миронове, а лишь из вредности, желая самому себе доказать, что вся эта наша игра в “дружбу” осталась в прошлом. Но что-то меня удержало… Быть может, просто не хватило решимости.

А на следующее утро пришло первое сообщение. После Антон писал мне часто: он никогда не пытался звонить, не просил ответа на свои смс-ки, ни разу не завел разговор о своем признании… Антон просто желал мне доброго утра и спокойной ночи, писал о том, какую книгу читает или какой фильм смотрит. Вроде бы бессмысленные послания, но они никак не вязались с моей теорией о злой шутке. Зачем?! Какой был смысл Антону продолжать издеваться надо мной, если он даже не мог увидеть мою реакцию? В конце концов, Антон не мог быть уверен, что я вообще читаю эти сообщения, но он не прекратил их присылать ни через день, ни через два, ни даже через неделю.

Телефон вибрирует, извещая о новом послании. Я вздрагиваю, отвлекаясь наконец-то от тягостных мыслей. Приходится приложить значительные усилия воли, чтобы сразу же не схватить мобильный – я и так выгляжу жалко, потому что, стоит признать, жду этих коротких весточек. Смотрю в потолок, слушаю шум воды на кухне, а мыслями вновь с Антоном. Это ненормально… Мне сложно понять, что со мной происходит, почему я не могу отказаться от этого человека даже теперь, в свете новых фактов.

Мама собирается в коридоре, и я считаю секунды до того, как она уйдет… Не хочу, чтобы она застала меня с телефоном в руках. В такие моменты тревога в ее глазах плещется через край. Не знаю, о чем она думает, но это явно неприятные мысли.

– Кирюша, не спишь? – тихо спрашивает мама, заглянув в комнату.

– Нет. Полежу немного, а потом, может, фильм посмотрю, который ты купила на прошлой неделе, помнишь? – мне требуются все мои актерские способности, чтобы притвориться относительно бодрым и улыбнуться. Стоит постараться, чтобы мама ушла поскорее и провела этот день спокойно – настолько, насколько это возможно, когда твой ребенок умирает.

– Вот и славно, – мама улыбается, целует меня в лоб и, помахав на прощание, уходит. Слышу, как захлопывается дверь, считаю до десяти и только тогда позволяю себе выпутаться из одеяла и взять телефон. У меня дрожат пальцы, пока я открываю сообщение. Каждый раз дрожат…

“Уже неделя прошла, Кира. Я скучаю”.

Мне хочется плакать. Кто будет скучать по мне, когда я умру? В чьей памяти я останусь, когда мое тело сгниет под землей? Раньше это была мама, а теперь…

Я больше не могу убеждать себя, что все признания Антона – жестокая шутка. Мне нужно признаться хотя бы перед самим собой, что подсознательно я поверил ему еще в тот день, неделю назад. А это значит, что нужно принимать решения, искать компромисс, как бы страшно мне не было. Антон – мой друг, часть моей искалеченной жизни, без поддержки которого я не справлюсь. Я сомневаюсь, что мы сможем вернуться к прежней модели отношений. Но, может, нам все же удастся выстроить какое-то подобие дружбы…

Не давая себе времени передумать, я набираю номер Антона. У меня нет заготовленой речи, я не успел отдышаться и настроиться, поэтому голос наверняка будет дрожать… Гудки в трубке пугают меня, возникает почти бесконтрольное желание сбросить вызов. Я не успеваю; Антон отвечает очень быстро.

– Алло, – в его голосе настолько явственно слышится недоверие, что мне почти смешно. Вряд ли он ожидал моего звонка. Я ведь и сам от себя не ожидал. – Кирилл?

– Привет, – говорю я. Как ни странно, но голос достаточно тверд, и я все еще не грохнулся в обморок от переполняющих меня эмоций – и то хорошо.

– Я очень рад тебя слышать.

Это звучит… приятно. В конце концов, общение со мной – сомнительное удовольствие. И пускай мне никогда не понять и не смириться с этими странными чувствами Антона, но я все же надеюсь, что он пойдет мне на уступки, и мы сможем общаться по-дружески. Это единственное, что я могу предложить.

– Что ты делаешь? – смущенно интересуюсь я. Сказать ему о том, что я скучал, мне никогда не хватит решимости.

– Пью чай, – Антон улыбается. Это странно, чувствовать улыбку в голосе, ведь раньше я не отличался особой наблюдательностью. – А ты?

– Лежу.

Да уж, я очень “интересная” личность. Каждый такой вопрос о моих занятиях – маленький стресс для меня. О чем мне рассказывать? О том, сколько раз я перевернулся с боку на бок за последний час? Или, может, о чем я “разговариваю” с Мэри? Или поведать ему о том, каким я был жалким, когда, несмотря ни на что, с замиранием сердца ждал его сообщений?