Текст книги "Вечность длиною в год (СИ)"

Автор книги: Mia_Levis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Нет, – говорю я. Не буду я больше никого слушать. Как же меня задолбала вся эта словесная паутина, в которую я из раза в раз попадаю, словно муха в сладкий липовый мед.

Вместо этого я поднимаюсь и выхожу на балкон. На горизонте еще алеет тонкая полоса заката, но в остальном небо словно чернильная клякса. Чахоточный фонарь выхватывает из тьмы только край лавочки. Приходится напрячь зрение, чтобы различить два силуэта. Их разговор я не слышу. Оно и к лучшему, наверное. Значит, не ругаются, не собираются набить друг другу морды.

«Да-да, у них тишь и гладь. Ликуй, Краев!» – отголоски моей скотской натуры веселятся вовсю. Так и хочется приложиться лбом о бетонную стену, чтобы заглушить эти издевательские замечания. Да уж, давно я не ходил к Анне Аркадьевне… Может, уже и шизофрению подхватил, с меня-то станется.

Силуэты подходят к той самой лавочке и садятся. Артем оказывается в скупом свете одинокого фонаря. Я рассматриваю его с такой жадностью, что даже с балкона свешиваюсь.

«Свались им под ноги. Вот это будет умора!»

Этот Артем отличается от того, которого я видел на фотографиях в социальной сети. Он по-военному коротко подстрижен, у него широкий разворот плеч и вообще он кажется гораздо старше. Хотя я могу и ошибаться – с такого расстояния всех нюансов не заметишь.

Они разговаривают. Время идет – пять минут, десять. Я чую, как недовольство во мне трансформируется во взрывоопасную, едкую смесь. Это ревность. И злость. И обида. Этот убойный коктейль выжигает дыры у меня в груди, я слышу, как скрипят мои стиснутые зубы и хрустят суставы сжатых в кулаки пальцев.

Ну так разбей ему морду, Краев! Выйди и скажи ему съебывать. Скажи, что Антон Миронов принадлежит тебе, и ты убьешь всякого, кто только попытается его у тебя отнять. Слабо? Кишка тонка? Тогда это тебе придется съебывать и покорно ждать, пока до тебя дойдет очередь.

– Ну уж нет… – бормочу я себе под нос. Если Антон так увлекся беседой, что совершенно забыл обо мне, я не стану его ждать. Уж слишком хорошо ему известно, что он – это почти вся моя жизнь. В этот раз он обойдется без очередной демонстрации.

Я вхожу в комнату, щурясь от яркого света. Катя сидит за столом в точно такой же позе, в которой я ее оставил. Она медленно поднимает голову, взгляд ее зеленых глаз изучающе скользит по моему лицу, и она произносит:

– Ты должен позволить ему объясниться.

– Я уже давал ему такую возможность, – я зло фыркаю, перекидываю рюкзак через плечо и направляюсь к двери. Она кричит мне вслед.

– Кирилл, ты ничего не понимаешь!

– Да, блядь, не понимаю, – сегодня я явно превысил лимит брани на год вперед. – И не хочу понимать.

Я выхожу на лестничную клетку. Она опрятная, здесь на стенах нет ни одной надписи и нет нужды всматриваться под ноги, чтобы не вступить в чей-то плевок, жвачку или чего похуже. Спускаюсь по лестнице, мысленно считая ступеньки. Чем ближе к выходу, тем меньше моя решимость. В мыслях я гордо прохожу мимо, всем своим видом демонстрируя независимость. На деле же – втягиваю шею в плечи и шаркаю, будто немощный старик.

Я выскальзываю из подъезда, едва не придавив пальцы тяжелой металлической дверью. Воздух душный и густой, будто мамин вишневый кисель. Они все еще говорят; Антона я почти не вижу, темнота надежно скрывает его. Артем же поворачивает голову на шум захлопнувшейся двери, скользит по мне равнодушным взглядом и отворачивается. Я для него никто, случайный встречный. Он для меня – угроза и источник непрекращающихся переживаний.

«Только не пялься! Не пялься, Краев, слышишь?» – велю я себе и, сунув руки в карманы ветровки, шагаю по подъездной дорожке. Мимо лавочки, мимо шелеста их голосов, мимо мертвого света несчастного фонаря…

Я прохожу, наверное, метров пятьдесят, когда за спиной раздается топот. Антон быстро догоняет меня, хватает за плечи, рывком поворачивает к себе.

– Кира, куда ты?

– Домой, – шиплю я, отступая на шаг назад. Антон шагает следом, пальцы его впиваются в мои плечи до синяков.

– Почему?

– Что «почему»? – с издевательством выплевываю я. – Почему я не жду тебя до утра? Ну, уж извини. У меня есть и другие занятия.

«Ага, как же… Сотня других занятий» – мог бы сказать Миронов. Но он, конечно, ничего подобного не говорит и, вероятно, даже не думает.

– Я провожу тебя.

– Нет! – я отрицательно качаю головой и, взяв его за запястья, отрываю его руки от себя. – Возвращайся к разговору.

– Кирилл…

– Я не хочу, чтобы ты меня провожал.

– Кира, я прошу тебя…

– Это я прошу тебя, Миронов. Оставь меня сейчас. И приходи тогда, когда будешь готов быть со мной честным. А если не можешь, то не приходи вовсе.

Я отступаю еще на шаг. Антон тянется ко мне, поднимает руки, чтобы вновь схватить меня, но тут же безвольно опускает. Прежде чем отвернуться, я вижу неподалеку Артема. Он стоит в метрах десяти. Как давно? Что он слышал? Я не вижу выражения его глаз, но чувствую внимательный взгляд. Теперь и я для него не случайный прохожий.

***

Антон приходит на следующий день. Я только-только вернулся из больницы – анализы, осмотр, навязчивые расспросы. Все не так плохо, как могло бы быть, но мое настроение стабильно держится на отметке «отвратительно». Не только из-за невыносимой усталости, которую я чувствую после медицинских процедур, но и из-за вчерашнего происшествия.

– Как там? – с порога спрашивает Антон. Он знает, где я был. Вчера он как раз таки и планировал отвлечь меня от тягостных мыслей. Только на деле сам отвлекся.

– Я умру не сегодня, – криво ухмыляюсь, но Антон не улыбается. Наоборот, хмурится, смотрит на меня испытующе. – Нормально все, – в конце концов, добавляю я.

– Можно войти?

– Нам есть, о чем говорить? – спрашиваю я. Раздражение плещется во мне, словно мутная зловонная жижа. Я прямо ощущаю, как буду выплескивать сегодня это дерьмо на всех окружающих. Нужно бы сдерживаться, но я не умею. Да и не хочу.

– Да, – отвечает Антон. Он больше не спрашивает разрешения. Входит, разувается, прислушивается ко звукам в квартире. – Дарья Степановна?

– В магазине, – отвечаю я и шагаю на кухню. Уж если говорить, то где-нибудь, где нет кровати. В последнее время многие наши споры Антон гасит именно так, пользуясь тем, что я не могу и не хочу ему отказывать. – Чай?

– Нет.

Да уж, классный разговор! Будто бы клочки записки, на которой можно прочесть только отдельные фрагменты.

Антон садится, поджав под себя ноги. Солнечные лучи играют в его волосах, окрашивая их в рыжеватый оттенок. Я с удивлением замечаю, что сегодня отличная погода. Надо же, даже не обратил на это внимания.

Антон так долго молчит, что я вдруг пугаюсь. Ведь на самом деле я ни разу серьезно не рассматривал тот вариант развития событий, в которых он бросает меня. В какой-то момент наших отношений я безоговорочно поверил в его искренность. Но ведь люди, бывает, расстаются? Расстаются при гораздо лучших обстоятельствах, и после долгих совместных лет, и неожиданно, когда кажется, что ничего не предвещало беды. Так отчего же мне быть уверенным? Ведь Антон может сказать, что устал, что я надоел ему своим вечным нытьем, или разочаровал, или признается, что чувства к Артему не остыли, и он решил, что с ним ему будет лучше.

«Да, конечно, лучше! О чем ты? Он по крайней мере не собирается умирать в ближайшее время!» – я сам же подбрасываю дрова в костер и накручиваю себя до такой степени, что губы немеют. Я хочу позвать Антона, поторопить – и не могу.

Но тут он смотрит на меня. И этот взгляд – будто солнечный свет, прогоняющий зловещие тени. Не может лгать человек, который смотрит на тебя так.

– Кира? – зовет меня он, заметив, видимо, как я побледнел.

– Просто расскажи мне… – хриплю я и пытаюсь улыбнуться. Уже в который раз я оставляю его решать проблемы в одиночку, потому что обидеться, отстраниться – это гораздо легче, чем попытаться понять.

– Армия изменила его, – произносит Антон. – Не думаю, что в лучшую сторону, хотя… У него теперь есть девушка, с которой он собирается жить вместе. В ту первую встречу он рассказал мне о ней с такой гордостью, с таким… превосходством, что ли? Он спросил, есть ли у меня девушка, и когда я сказал, что нет, что он ведь и сам знает, что нет и незачем спрашивать… В общем, его взгляды стали еще категоричнее… Я думал, что больше не увижу его.

– Но все же увидел… – тихо говорю я. – Эти синяки – его рук дело?

– Во второй раз он явился пьяным, – игнорируя мой вопрос, продолжает Антон. – Заявился просто домой, мама на работе была. Сказал, что иногда, когда спит с ней, то ставит ее на колени, что у нее короткая стрижка и что цвет волос – как у меня. Что он представляет…

Мне хочется закрыть уши, но вместо этого я зажмуриваюсь и вижу эти картинки так ясно, словно в свете прожекторов.

– Он так и не забыл тебя… – шепчу я.

– Он просто болен, Кира, – Антон смеется и звук этот страшный, будто замогильное воронье карканье. – Для него эти отношения – грязь. Для него я – грязь. Он ведь никогда не признавался, что это его желания, что это наша общая ответственность. Он всегда считал, что он-то нормальный, и это я провоцирую его, я всему виной… Даже сейчас, когда я говорю ему, что не хочу видеть его, он не слышит, не понимает этого. Себя он считает мужчиной, потому что у него отношения с девушкой, потому что он отслужил. А я… Я встречаюсь с парнем, а это же никакие не отношения, это только секс… И что мне, жалко что ли и с ним?

Я уже не различаю, где рассказ Антона, а где слова этого Артема. Меня скручивает такой ненавистью, что я слепну и глохну на несколько минут.

– Это не может так продолжаться… – шиплю я. В своих фантазиях я калечу Артема: бью кулаком в этот грязный рот и слышу, как крошатся зубы – будто ракушняк под ногами. Пинаю его в живот, пока изо рта его не начинает течь бурая, почти черная кровь. Но это только мысли, а на деле, что же я могу поделать?

– Он уедет скоро. Его девушка будет поступать, он тоже говорит, что в нашем городке делать нечего. Так что все скоро закончится, Кирилл, – говорит Антон. – Просто верь мне. Ты и он – это несравнимо.

– А что вчера? – интересуюсь я, чувствуя, как краснеют щеки – и от взгляда Антона, и от его слов.

– Вчера он был трезв, как ни странно. Про Катю спрашивал. Он ей запрещает со мной видеться, потому что, по его словам, я негативно на нее влияю. Катька злится, конечно, у них отношения сложные… Я просто пытался как-то успокоить его, потому что он ей потом жизни не даст, объяснить… Мы только о ней и говорили, а потом ты вышел и…

– Он слышал наш разговор, да?

– Да.

– И что сказал? – я вспоминаю силуэт Артема за спиной Миронова. И тот физически ощутимый взгляд, которым он прожигал мою спину, пока я шел по подъездной аллее.

– Про тебя спрашивал. Я сказал, что это не его ума дело.

Я знаю, что Антон не договаривает. Наверняка Артем вчера прошелся по мне, будто каток, но я не жажду выслушивать эти гадости, поэтому не уточняю.

– Он ведь не оставит тебя в покое… – предрекаю я. О, моя уверенность тверда, как никогда. Тот прежний Кирилл больше всего в жизни хотел именно то, в чем ему отказывали. И этот Артем такой же. Он не отступит. Не теперь, когда желаемое ускользает из его рук.

– Посмотрим, Кир, – устало вздыхает Антон. – Не хочу больше о нем говорить. Не хочу, чтобы он становился между нами. Пожалуйста.

Я медленно киваю. Хорошо бы и правда выбросить его из головы, потому что времени не так уж и много и тратить его на какого-то мудака совсем не хочется. Но как это обычно и бывает: решить – гораздо труднее, чем сделать.

В тот день Антон молчалив, задумчив. Даже мама замечает это, спрашивает у него, все ли в порядке. Он отвечает «да», улыбается, но никого обмануть ему не удается. Вечерние сумерки быстро прогорают, небо становится темно-синим с яркими крапинками-звездами.

– Мама, можно он останется? – спрашиваю я, выйдя на кухню. Антон в моей спальне, листает учебник по химии, но вряд ли он способен сейчас учиться.

– На ночь? – уточняет она, только чтобы потянуть время. Я вижу ее неуверенность, сомнения. Что делать, если она откажет? – А что скажет его мама?

– Она даже не заметит, – фыркаю я, но тут же добавляю: – Но он позвонит и предупредит. Мама, пожалуйста.

– У него какие-то проблемы?

Что мне ответить? Не могу же я ей рассказывать об Артеме. Это не моя тайна. Да и мама вряд ли воспримет такие подробности благосклонно. Она и так перебарывает себя ежедневно, и только Богу известно, каких усилий ей стоит принимать наши с Антоном отношения.

– Я просто нужен ему, – произношу я и тут же сжимаюсь. Звучит, как в сопливых мелодрамах – глупо и двусмысленно. Но мама глядит на меня внимательно, будто снимает шелуху, под которой прячется истина. Потом медленно, будто бы с трудом, кивает.

– Пускай остается. Не забудьте предупредить его мать.

– Не забудем. Спасибо, мама! – горячо благодарю я. Преодолеваю разделяющее нас расстояние, целую ее в сухую, словно пергаментную щеку. Она вдруг хватает меня за предплечье, смотрит прямо в глаза, тихо произносит:

– Кирилл, смотрите только…

– Не продолжай, – тороплюсь я ее перебить. – Мы… – щеки горят, будто их кипятком обварили… – не собираемся. Мама, прошу! – в конце концов, вымученно выдыхаю я.

– Иди уже, – она улыбается и бормочет себе под нос: – Не будут они…

Антон все еще листает учебник, когда я возвращаюсь в спальню. Я тяжело вздыхаю, сажусь рядом, вынимаю книгу из его безвольных рук и откладываю в сторону. Он поднимает на меня взгляд, тянется за поцелуем. Я немного откидываюсь назад, кладу ладонь ему на щеку и шепчу:

– Останешься?

– А Дарья Степановна?

– Она разрешила.

– Серьезно? – видно, как эта новость обрадовала Антона. Он улыбается, поворачивает голову, прижимается горячими губами к моему запястью. Там заполошно бьется пульс, а Антон, будто нарочно, проводит по венке языком, посылая по коже табун мурашек.

– Иди в душ. Тебе в школу завтра, помнишь? – Антон с разочарованным стоном отпускает меня, поднимается с кровати, но все же, не удержавшись, обхватывает мое лицо ладонями и целует. Медленно, бережно – так, как он делал это в начале наших отношений. Сердце в моей груди кажется таким большим и горячим, бьется о ребра, будто птица о прутья решетки. Того и гляди – разорвется. Где только вмещается в нем вся та любовь, вся нежность, преданность, тревога, все то, что я испытываю к Антону?

– Я люблю тебя, Краев.

Свой ответ я обозначаю только губами, он беззвучен и легок, словно касание воздуха. Но Антон ловит мои немые слова ртом, выпивает их без остатка. И только потом уходит. Я ложусь на кровать и прижимаю руку к груди – где отчаянно бьется мое живое сердце.

Антон засыпает, уложив голову на мои колени. Нечасто я ощущаю себя с ним… старше, что ли? Сильнее? Но это один из таких моментов. Он не говорит об этом, но я знаю, что отношения с Артемом оставили на нем свои следы. И мне больно осознавать, что моего времени, возможно, не хватит, чтобы исцелить эти раны.

Их исцелит кто-то другой. Когда-то чьи-то руки вот так же будут перебирать его волосы, вдыхать апельсиновый запах его шампуня. Кому-то Антон будет улыбаться и говорить «я тебя люблю». Кому-то, возможно, расскажет о Кирилле Краеве, который когда-то был фрагментом его долгой жизни.

Антон уже давно спит, забавно приоткрыв рот, а я все смотрю на него и никак не могу насмотреться. Жадная, эгоистичная часть моей натуры вопит от горя и тоски. Как же так? Неужто он осмелится впустить в свое сердце кого-то еще? Кого-то, кто займет мое место? Ну уж нет! Пускай он хранит мне верность! Пускай ежедневно приходит на мою могилу! Пускай похоронит себя живьем! Пускай лелеет мою память, как святыню! Но у этого Кирилла нет шанса, потому что тот Кирилл, который любит Антона, гораздо сильнее. И он желает ему счастья.

И я прошу – Бога, судьбу, мироздание, космос, – чтобы на его пути еще встретился хороший человек. Человек, с которым Антон разделит взрослую жизнь, который будет достаточно мудрым, чтобы не ревновать его к мальчику по имени Кирилл, что когда-то давно был частью его жизни. И пускай их путь будет долгим. Пускай никакие беды не сломают их.

Я не замечаю, когда проваливаюсь в сон. Мне снится какая-то погоня, серый асфальт и бурые пятна крови на нем. Снится мертвый папа; одна его рука, оторванной, валяется поблизости. Кровь густеет, становится почти черной. У папы синие глаза, они широко открыты и смотрят в грозовое, тяжелое, будто расплавленный свинец, небо. Потом глаза становится светло-карими, а на дне пляшут янтарные солнышки.

Я просыпаюсь с немым криком на губах. Долго лежу, слушая дыхание Антона, потом вновь соскальзываю в вязкий сон.

Разлепив глаза в следующий раз, я обнаруживаю, что уже утро. Антон ходит на цыпочках, запихивая в рюкзак учебники из моего комплекта. Я так и не вернул их в библиотеку, все думал, что мне будет хватать силы на домашнее обучение.

– Доброе утро, – улыбается мне Антон, заметив, что я проснулся.

Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но губы не слушаются. Воздуха не хватает, что-то стальными тисками сжимает грудь. Сажусь на кровати и меня рвет желчью, кровью и остатками вчерашнего ужина.

========== Глава 29 ==========

Комментарий к Глава 29

Мои дорогие читатели. Работа закончена. То, что вы видите ниже – предпоследняя глава. Я не планировала выкладывать последние главы на всеобщее обозрение до тех пор, пока работа полностью не будет отредактирована. Но я не могу видеть эти черновики. Меня мучает этот статус “в процессе”, так как последние главы дались мне нелегко, и я хочу, чтобы это все было наконец-то закончено. Я очень прошу всех, у кого есть возможность, помочь с публичной бетой. Я не хочу сейчас перечитывать эти главы целиком, а потому не могу их отредактировать. Буду благодарна за правки!

Когда я прихожу в себя, день подходит к концу. Солнечный свет заливает мою палату, и в его ласковых объятиях она кажется не такой уж и мрачной. Мысли в моей голове ворочаются лениво – они тяжеловесные, будто каменные глыбы. Я пытаюсь припомнить все, что произошло утром – если это все еще тот же день – и не могу. Только отдельные фрагменты: суетящуюся маму, Антона, вытирающего мои испачканные блевотиной губы. Мне бы смутиться, но я настолько накачан лекарствами, что никакие эмоции сквозь них пробиться не могут. Я слежу за солнечным зайчиком, который пляшет по моей простыне, и вскоре вновь соскальзываю в вязкую дрему.

Когда просыпаюсь вновь, за окном уже темно. Теперь я соображаю гораздо яснее, и вместе с ясностью приходят эмоции и боль. В животе жжется, во рту сухо, будто мне щедро присыпали язык песком. А еще страшно. И страх этот разрастается с такой неуправляемой скоростью, что даже пытайся я взять себя в руки – не смог бы.

Открывается дверь, и входит мама. А следом за нею – и Антон. В приглушенном свете больничной палаты мамино лицо кажется серым, будто сотни раз стиранная простыня. Губы ее сжаты так, что я вижу лишь ровную полосу, трагический излом, за которым прячутся, ожидая своего часа, и рыдания, и крики, и проклятия в адрес жестокой судьбы. Но вместо них – вместо рыданий, криков, проклятий – из ее рта вырывается бодрый голос. И бодрость эта настолько фальшива, что хочется заткнуть уши.

– А кто это у нас очнулся? Целый день проспал, Кирюша! И не надоело. Ох ну и напугал же ты нас! Правда, Антоша? Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – голос трещит, словно высоковольтные провода. – Пить хочу.

– Сейчас, – мама наливает воду в стакан, подносит к моим губам, помогает приподняться. Все это время я чувствую на себе взгляд Антона, но не решаюсь посмотреть в ответ.

Чего я опасаюсь? Увидеть в его глазах отвращение? Или, быть может, жалость? В какой-то момент в моей голове проносится мысль, что лучше бы я умер быстро. Чтобы они не видели моей боли, чтобы им не доводилось больше переживать таких дней, как этот. Но эта мысль мимолетна и болезненна, будто прикосновение к раскаленному металлу. Нет! Господи, у меня ведь было так мало времени! У нас было так мало времени! Я ведь не попрощался, я даже не придумал еще тех слов, которые скажу им на прощание…

Мама кашляет, возвращая меня к реальности. Потом смотрит на Антона, вновь на меня и произносит:

– Ты не переживай, сынок. Все будет хорошо. Скоро вернемся домой. Мне нужно позвонить, ты побудешь с ним, Антоша?

Антон ничего не произносит, но, видимо, кивает, потому что мама выходит, тихо прикрыв за собою дверь. Только теперь я наконец-то смотрю на него. В его глазах ни жалости, ни отвращения. Но тоска там плещется через край, и он не может ее спрятать от меня, хотя и пытается.

– Я, кажется, испортил тебе рубашку, – пытаюсь пошутить я. Губы мои судорожно дергаются – это должна была быть улыбка.

Он ничего не говорит. Подходит к койке, опускается на колени, хватает меня за руку – пальцы его дрожат.

– Антон…

Он качает головой, не разрешая мне говорить. Подносит мою руку к своим губам, согревает теплым дыханием. Глаза его зажмурены, но одна слезинка все же повисает на ресницах, а потом, не удержавшись, скатывается по щеке. Мне хочется смахнуть ее, хочется пригладить его спутанные волосы, но я продолжаю лежать неподвижно и безмолвно.

– Если бы… Если бы ты… – говорит Антон. Голос не слушается, срывается, но ему не нужно продолжать. Я и так догадываюсь, как бы он мог закончить эту фразу.

«Если бы ты умер, я бы не справился».

«Если бы ты умер, я бы не пережил».

Никакой из этих вариантов мне не нравится. Я помню, как впервые после того, как мне поставили диагноз, оказался в больнице. В тяжелом состоянии, на скорой. И тогда меня это тоже поразило до глубины души. Да, ты знаешь, что ты болен и что такое может произойти, но когда это происходит на самом деле, когда рушится привычный порядок – все кажется таким удивительным. Как же так? Ну, неужто это действительно с тобой?

Я понимаю смятение Антона. Но мне необходимо сделать так, чтобы он был готов. Когда моя борьба закончится – его начнется. И поэтому я произношу:

– Антон, со мной сейчас все в порядке. Посмотри же на меня, – и он смотрит. Глаза его почти черные – то ли так падает свет, то ли такой цвет у печали. – Со мной сегодня все будет хорошо. А когда придет время, когда я умру, – я нарочно выделяю это суровое «когда», потому что ему нужно это понимать, – ты будешь жить дальше. Учиться, знакомиться с новыми людьми, жить полноценной жизнью. Ты ведь обещаешь мне, Антон?

Я жесток с ним. Обещание, которое он мне даст, – ну, куда он денется? – будет стоить ему немало. Ему придется стискивать зубы и проживать день за днем, пока наконец-то, каким-то пасмурным утром буднего дня он вдруг с удивлением не осознает, что проснулся с улыбкой на губах. И вот тогда-то и начнется новая страница его истории, о которой я уже не смогу рассказать.

– Кирилл… – он отрицательно качает головой, но я прерываю все возможные возражение. Вырываю руку из его ладони и тихим шепотом, который громче надрывного крика, приказываю:

– Обещай мне.

И он дает мне свое слово. Оно долго будет грузом на его плечах, за который Антон будет злиться на меня. Но когда-нибудь он скажет мне «спасибо».

Он утыкается лбом в мои колени, и я пальцами перебираю его волосы, массирую затылок и напряженную шею. Мне бы спросить о моих прогнозах, но это все подождет до завтра.

Входит мама, но я слишком устал, чтобы смущаться или отдергивать руку. Антон и вовсе ничего не замечает. Она смотрит на нас минуту и за эту минуту понимает больше, чем за все минувшие недели. Потом глядит мне в глаза, и во взгляде ее я впервые вижу что-то из давно забытого прошлого. Будто бы она может видеть, каким я стану, и ей нравится то, что она видит. Я улыбаюсь ей, пытаясь выразить всю благодарность, которую испытываю. Она улыбается в ответ и тихо, так и не потревожив Антона, уходит.

***

На следующий день Антон вновь ведет себя как ни в чем не бывало. Он приносит учебники и делает домашнее задание прямо в палате, устроив тетрадки на краю моей койки. Мы разговариваем о каких-то мелочах, вяло перешучиваемся. Ни об Артеме, ни о повторных анализах, которые у меня брали утром, мы не говорим.

Когда я задаю вопрос о своем состоянии маме, она отвечает, что это «на всякий случай». Медсестру, которая никак не может ввести иглу в вену, мои расспросы явно раздражают, потому что она бурчит под нос «нужно» и больше не добавляет и слова. Мне остается только покорно ждать, пока меня решат просветить. Почему-то сокрытие правды всем кажется таким милосердным. Меня же мутит от этой неизвестности – уж лучше быть готовым к худшему.

Раздается стук в дверь, и в палату заглядывает Катя.

– Привет. Можно к вам? – спрашивает она, замирая на пороге.

– Конечно, – я искренне рад ее видеть. За последние месяцы я успел узнать ее лучше и даже привязаться. Наверное, назвать нас друзьями нельзя, но все же мне приятно, что в моей жизни появился еще один человек, который знает обо мне если не все, то многое, перед которым не нужно притворяться.

– Медсестра не хотела меня пускать, – произносит Катя, присаживаясь у меня в ногах. Она смешливо щурится и, понизив голос, заговорщически произносит: – Пришлось сказать, что я твоя девушка.

– И она поверила? – недоверчиво интересуюсь я.

– Конечно, – Катя удовлетворенно улыбается и показывает язык Антону. Тот в ответ закатывает глаза и возвращается к урокам. – Вот же зануда. Да шучу я. Я встретила Дарью Степановну, и она помогла мне пройти. А у вас тут весело, как я посмотрю? – добавляет она. Миронов благоразумно игнорирует это замечание.

– Ну, для веселья тут маловато возможностей, – пожимаю я плечами. – Можно притвориться, что у меня инфаркт или что-то такое.

Катя фыркает, Антон же поднимает на меня осуждающий взгляд, качает головой и одними губами произносит:

– Не смешно.

– А мне кажется, что вполне, – произношу я и примирительно улыбаюсь.

– Ладно, давай-ка что-нибудь посмотрим, – предлагает мне Катя, торопясь сгладить неловкость. Она вытягивается рядом со мной, укладывает голову на мое плечо. Ее короткие волосы щекотно лезут в рот и нос.

Мы смотрим какой-то сериал, и со стороны, возможно, кому-то и правда можем показаться парой. Странной парой, а-ля «Красавица и Чудовище». Как ни странно, но я совсем не испытываю волнения – ни от ее близости, ни от сладкого запаха ее духов, ни от дыхания, которое греет мне шею. В какой-то момент я пытаюсь прислушаться к себе. Ведь она такая красивая, на тесной койке так мало места, и у нас переплетены ноги, и я ощущаю, как опадает и поднимается ее округлая, мягкая грудь. Но все, что я испытываю – нежность, и благодарность, и хрупкую радость.

Я целую ее в макушку и прижимаю к себе покрепче. Она ничего не говорит, не смотрит на меня, но я кожей ощущаю ее улыбку и то, как расслабляются ее плечи. Невероятно, но ей тоже было не все равно, она тревожилась обо мне. Вот так, мимоходом, Антон Миронов дарит мне еще и друга.

Вечером они уходят вместе. Она целует меня в щеку, он – в губы. Я смотрю, как за ними закрывается дверь, и думаю, как бы хорошо было, если когда-нибудь они полюбили друг друга не только как друзей.

***

У меня вновь берут анализы, проводят ФГДС и гистологическое исследование желудка. Что-то колют, суют под язык какие-то таблетки и шепчутся, шепчутся, шепчутся… Я в больнице уже неделю, и, кажется, впервые мне становится только хуже. Настроение мое скачет от глубочайшей апатии до истеричной тревожности, когда я пристаю с расспросами ко всем, кто решается переступить порог моей палаты.

– Рак, да? – спрашиваю я маму. Она вздрагивает, напрягается и ломким голосом произносит:

– Не выдумывай, Кирилл. Такие диагнозы не ставятся с бухты-барахты. Нужно анализы делать… В любом случае все будет хорошо…

– М-м-м-м, – издевательски тяну я и вдруг разражаюсь злобной тирадой: – Сколько можно, ма? Скажешь ты мне или нет? Я, может, хочу, чтобы меня все оставили в покое? Может, блядь, хочу подохнуть в своей кровати, нет, ты не думала об этом? Как же меня задолбало, что меня все лечат. Заняться вам нечем, что ли?

– Кирилл! – Антон перебивает мою истерику. Сжимает мою ладонь до боли и хруста. Но сейчас это сравнимо с ведром воды, выплеснутым в жаркое пламя. Я выдергиваю руку и рявкаю:

– Что?

Антон молчит. Только смотрит на меня так, будто я глупый ребенок, который разочаровывает его, но которого он слишком любит, чтобы злиться или обижаться по-настоящему. Мама шмыгает носом и кусает губы, чтобы удержать слезы, которые заволокли глаза.

– Простите, – произношу я, вновь бессильно упав на подушки. – Оба простите меня. Мне жаль, я не хотел. Ма, ну, не плачь…

– Я не плачу, Кирюша, – срывается с ее дрожащих губ. – Я все тебе расскажу, сынок. Только потерпи немного, еще рано делать какие-то выводы. Потерпи, ладно?

– Да, – я киваю. Глаза закрываются, как бы я ни пытался держать их открытыми. Сейчас я сплю все время. Мне так жалко этих потерянных часов, которые я мог бы провести с дорогими мне людьми. Но я ничего не могу поделать. – Не уходи, ладно?

Я и сам не знаю, кого из них прошу – маму или Антона. Они останутся оба – моя маленькая семья.

***

Антон приносит мне Мэри. Крадется, боясь меня разбудить, но я широко зеваю и приветственно поднимаю руку, давая понять, что проснулся. Доза обезболивающих сегодня была больше, чем обычно, голова от них чугунная, а движения заторможенные.

– Я подумал, что… в общем, вот, – он кладет ее на подушку. Видно, что он сомневается в своем решении. Оно и понятно: в последнее время я, бывает, раздражаюсь из-за любых мелочей.

– Спасибо, – отвечаю я. На самом деле она мне не так уж и нужна. Ей я поверял свои самые потаенные мысли, с нею делился страхами. Высказывал ей то, в чем не мог признаться ни маме, ни психологу. Невообразимо, каким же одиноким я тогда себя ощущал. Сейчас, оглядываясь назад, я не могу понять, как вообще выживал все эти долгие годы, похожие один на другой, словно братья-близнецы. Но теперь я больше не чувствую себя одиноким.

Я заталкиваю Мэри под подушку, вновь гляжу на Антона и тут только замечаю – его верхняя губа разбита, из глубокой трещины сочится сукровица, а под глазом лиловым наливается синяк.

– Что случилось? – спрашиваю я и, ухватив его за ладонь, вынуждаю присесть на край койки. Костяшки пальцев тоже сбиты в кровь. – Только не говори, что упал на тренировке.

– Ты же знаешь, что я их давно бросил.

– То-то и оно. Это Артем этот, да? Что этому мудиле опять нужно, не успокоится все. Ну, уро-о-од, – от злости у меня скрипят зубы.

– Нет-нет, – стремится успокоить меня Антон. – Это Славка, ничего нового. Ты же знаешь, что ему и повода не нужно, чтобы кулаками махать.

Я пристально смотрю на Антона, а он отводит взгляд. Прошло то время, когда ему удавалось мне лгать. Я знаю теперь его так хорошо – слышу эту неестественную нотку в голосе, вижу, как судорожно дергается уголок его рта, как дрожат ресницы, за которыми он прячет глаза.