Текст книги "Вечность длиною в год (СИ)"

Автор книги: Mia_Levis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

***

Ужин проходит спокойно. Мама и Антон что-то тихо обсуждают, я не прислушиваюсь, лишь иногда выхватываю из их речи отдельные фразы – “школа”, “хочешь добавки?”, “помнишь, как в первом классе…” Чувствую их редкие взгляды на себе – задумчивый Антона и обеспокоенный мамы. Но оборачиваться не хочу, то ли в знак протеста, то ли черт его знает почему. Так и сижу в полоборота, держа тарелку на коленях и смотрю в окно – осенняя ночь вязкой густой тушью накрывает собой город. Только желтые окошки соседнего дома да яркие вспышки фар на автостраде разбавляют сплошную темень. Октябрьский вечер напоминает мне мою жизнь – болезненный холод и чернильная темнота с редкими-редкими всполохами настоящих, полноценных эмоций.

– Кирюша, ты доел? – мама мягко кладет ладонь мне на плечо. Наверняка не первый раз спрашивает, я просто вновь не услышал, находясь под плотной водой в своем собственном мире, куда им, здоровым людям, так сложно пробиться.

– Да, спасибо, – киваю я, ставя пустую тарелку на стол. С ужасом понимаю, что не помню, что сегодня было на ужин и когда я успел съесть все. Моя рассеянность приобретает угрожающие масштабы, и это меня пугает. – Помочь тебе?

– Нет, конечно, – мама смеется так, как смеются родители, услышав исковерканное слово из уст своего ребенка-крохи – снисходительно. А мне обидно. Так, наверное, обидно тем детям, мечты которых на великое будущее рушатся из-за неосторожного родительского неверия – “ты не сможешь”, “у тебя не получится”, “ты бездарность”. Мама не со зла, она просто и правда не верит, что я могу помочь хоть чем-то. Для нее я навсегда останусь маленьким мальчиком, единственным сыном, за которым смерть ходит по пятам. Это мама в нашей семье благородный рыцарь в сверкающих доспехах – преодолевает трудности и воюет на износ. Жаль только, что битва ее с ветряными мельницами…

– Дарья Степанова, и правда, мы с Кириллом помоем посуду. Тут же совсем немного, а вам рано вставать, – Антон говорит серьезно и спокойно. Как взрослый. Так, как никогда не научусь говорить я. Мама смотрит Антону в глаза и, клянусь всеми святыми, несколько мгновений мне кажется, что и ему в этот раз она откажет.

– Ладно, как хотите, – мамин голос, словно хрупкий шелест пожелтевших листьев. И я весь превращаюсь в противоречие: с одной стороны я злюсь на нее. Право слово, сколько же можно напоминать мне о моей слабости? Неужто нельзя хотя бы изредка сделать вид, что все хорошо? Но с другой – внутри больно жжется нежность. Я хочу ее обнять сейчас, но стесняюсь, конечно. Какой же семнадцатилетний мальчишка не стесняется проявить любовь к маме? Единственное, на что меня хватает – коротко сжать ее теплые пальцы. Они у нее длинные, мечта любого пианиста. Моя мама могла бы быть хорошим музыкантом. Или художником. Певицей. Писательницей. Да кем угодно, черт возьми! Только не матерью смертельно больного ребенка – несчастной, измученной, едва живой. – Я пойду тогда, да? Почитаю немного. Вы тут… Свет выключите потом, хорошо?

– Не волнуйтесь, мы все сделаем, Дарья Степановна. Спокойной ночи.

– Спокойной, мальчики, – мама целует меня, легко касаясь холодными губами моей теплой щеки. Тяжело поднимается из-за стола, устало ссутулив плечи, словно на ее спине весь небесный свод. Но моя-то хрупкая мама не легендарный силач Атлант и мне жаль ее до слез. Так не должно быть, нельзя такой груз возлагать на людей. Мама целует и Антона, ласково погладив по волосам, и тихо выходит из комнаты.

Мы с Антоном остаемся наедине.

========== Глава 12.2 ==========

Извиняюсь за такую ужасную задержку. Спасибо большое за отзывы и терпение. Глава небольшая, так как является всего лишь окончанием начатой ранее.

Я то и дело едва не роняю скользкую тарелку и чертыхаюсь сквозь зубы. Понимаю, что просто необходимо успокоиться, перестать злиться на весь мир в целом и на Антона в частности, и тогда и работа пойдет более споро. Но сказать – одно, а вот выполнить – совсем другое. Я все еще раздосадован неловким происшествием в моей спальне и все еще сержусь, а вот умения быстро брать себя в руки у меня как не было, так и нет. Да и присутствие Антона рядом явно не способствует успокоению, хотя он и не попадается мне под горячую руку. Наверное, ему сложно понять, что так испортило мое настроение, он, возможно, не понимает, насколько я стыжусь своего внешнего вида. Для него, воспитанного в душных раздевалках и заполненных плотным сизым паром душевых, не произошло ничего страшного. Я ведь хорошо помню, как и сам легко сбрасывал мокрую от пота форму после тренировок, в жаре азарта, в компании таких же беззаботных мальчишек. Это было естественно тогда, когда я был звездой местного разлива, когда был лучшим, но уж точно не сейчас – иссохший, измученный болезнью, покрытый синяками и бурыми кровоподтеками я уже не был способен относиться к подобному так, как прежде. Жалость – вот что я мог вызывать. И именно это злило меня, возрождало к жизни ту бледную тень былого Кирилла Краева, который ненавидел быть слабым.

– Кира, ты скоро протрешь в ней дыру, – тихо замечает Антон, облокачиваясь о кухонную тумбу. Только тогда я понимаю, что уже добрых пять минут тру тарелку, которая и правда уже сверкает чистотой. Поджимаю губы и молча передаю ее Антону, боковым зрением наблюдая, как ловко он вытирает ее полотенцем и ставит на место. С остальной посудой я справляюсь буквально за минуту, смываю с рук мыльную пену и, небрежно обтерев их об джинсы, сажусь за стол.

– Спасибо за помощь, – благодарность выходит неловкой и не слишком-то искренней, но затянувшееся молчание уж слишком меня гнетет. Так постоянно: даже когда мы с Антоном просто читаем, я то и дело либо преувеличенно громко листаю страницы, либо кашляю, будто бы прочищая горло, лишь бы только не сидеть долго в тишине. Наверное, так подсознательно проявляется мой страх разочаровать его окончательно, настолько, что он больше никогда не придет. Как бы я не возмущался, но его визиты стали важной частью моей жизни, особенно сейчас, когда я больше не хожу в школу, сутками проводя в стенах квартиры. Конечно, все эти “звуковые эффекты” не идут ни в какое сравнение с полноценной беседой и уж точно не удержат Антона, если он наконец-то прозреет и осознает, в какое болото вляпался, когда решил “дружить” со мною.

– Поблагодаришь ответной услугой, – произносит он, присаживаясь напротив. Я недоуменно хмурюсь, он же только улыбается и милосердно поясняет: – Поможешь мне с посудой, когда придешь в гости.

– А-а-а, – равнодушно тяну я, воспроизводя на лице гримасу, которую с огромнейшей натяжкой можно назвать улыбкой. Он просто шутит, хотя мне кажется, что это не смешно. То же самое, что обсуждать еду с голодным или кругосветное путешествие с нищим. В гости я хожу только к пожилой соседке по лестничной клетке; у нее жутко воняет кошачьей мочой, и мой визит обычно заканчивается уже через несколько минут.

– Так когда ты придешь в гости? – Антон возвращает меня из воспоминаний на тесную кухоньку. Он смотрит на меня серьезно и внимательно, без тени улыбки и тем более без издевки, но я не верю, что он может интересоваться серьезно. Зачем ему это? Зачем?! У него ведь достаточно друзей – настоящих, близких, таких, которых можно запросто позвать в свой дом. Но я – это ведь совершенно иное дело. – Кирилл, о чем ты думаешь?

– О том, что ты сошел с ума, – честно признаюсь я. Антон хмыкает, откидывается на спинку стула, смотрит и молчит. Глаза у него сейчас совсем темные – то ли злится, то ли просто задумался – не поймешь.

– Ты сделал такие выводы из-за того, что я приглашаю тебя на несколько часов к себе? – наконец-то интересуется он. – Это как-то даже обидно, знаешь ли…

– Я просто не вижу в этом смысла… – тушуюсь я, отводя взгляд. Что, Кирилл, снова ты как девица, которую приходится уламывать? Не надоело?

– Я так хочу. Тебе нужно иногда менять обстановку. Мы с тобой знакомы много лет. И ничего с тобой не случится, – я слышу эти акценты – они как обещания. Антон не лжет, я чувствую. Можно не понимать мотивов его поступков, и уж точно я никогда-никогда не смогу разобраться в этом его “я так хочу”, но ведь ничего необычного в этом и правда нет. Это всего лишь визит вежливости: прийти, выпить чая, сказать “спасибо” и уйти.

– Ладно, хорошо, – кашлянув, говорю я. – Быть может, на следующей неделе.

– Хорошо, Кира, как скажешь, – улыбается Антон.

***

Уже значительно позже, накрывшись одеялом с головой и бросив тщетные попытки заснуть, я пытаюсь придумать повод отказаться от своего обещания. Как, ей-богу, Антон представляет себе этот визит? Я – не он. Мне не удастся так же легко вжиться в чуждую обстановку и делать вид, что наши миры, если и не одинаковы, то очень сходны. Возможно, ему каким-то мистическим образом и удается понять мою реальность, где эпицентром всего является неизлечимая болезнь, но для меня такой легкий переход в другую реальность невозможен.

Я еще несколько часов вспоминаю его квартиру, родителей – все то, что отложилось с детства, когда мы еще периодически наведывались друг к другу в гости. Тогда разница особо не бросалась в глаза: похожая двухкомнатная квартира, такая же, как и преимущественное большинство в нашем городе – спроектированная еще по советскому образцу. Что касается внутренней обстановки, то мне сложно сейчас оценить разницу: семья Антона была состоятельнее, но в том возрасте я как-то не обращал на это внимания, не оценивал стоимость вещей. Зачем? Папа делал все, чтобы мы с мамой ни в чем не нуждались, поэтому материальному положению я стал бы завидовать в последнюю очередь. Это сейчас моя мама домработница, и мы уже черт знает сколько не делаем никаких дорогих крупных покупок. Но это же не значит, что я какой-то дикий – точно не буду невежливо пялиться по сторонам и не опозорюсь за столом. Дело не в этом – Господи, конечно же, нет! И даже не в родителях Антона, хотя они, помнится, не слишком приятные люди. Не то чтобы плохие, но какие-то… равнодушные, отстраненные. Тогда, в детстве, меня невообразимо удивляло, как это Антон сам делает чай, самостоятельно убирает не только в своей комнате, но и во всей квартире. Это казалось таким странным для меня – избалованного мальчишки. Для чего же тогда мама, задавался вопросом я. Но сейчас, спустя несколько лет, я, конечно, больше не считаю, что вся работа по дому должна лежать на материнских плечах. Да и вообще, подозреваю, родители Антона не обратят никакого внимания на гостя сына – по крайней мере, раньше не обращали, лишь рассеянно здороваясь. Не думаю, что они знают хоть кого-то из его приятелей или одноклассников по именам.

Если признаться честно, то я просто боюсь. Боюсь даже временно, на несколько коротких часов влиться в нормальную жизнь. Где-то внутри меня еще точно сохранилась способность завидовать, и я не уверен, что это липкое, грязное чувство не затопит меня с головой после этого визита. Мало разве того, что и сам Антон так часто вызывает во мне горечь? Я вижу в нем человека, которым никогда бы не стал, даже если бы остался здоровым. Я просто не осилил бы, не смог бы нести на своих тщедушных плечах такой крест из принципов и моральных устоев. А тут он предлагает открыть мне ларец, показать, поманить другой жизнью. Полноценной. Быть может, у него неидеальные родители, и я, с огромным трудом, правда, могу предположить наявность у Антона каких-то стандартных подростковых проблем, но это все равно в разы лучше, чем у меня. В его квартире наверняка не пахнет лекарствами и вряд ли обстановка в его комнате такая же детская, как в моей. Он живет в доме, который обустраивают, о котором заботятся. Уж точно не в склепе, как я. И мне легко представить, как потом, после этого визита, зависть будет разъедать подреберье кислотой, как противный голосок того, старого Кирилла Краева будет справедливо нашептывать, что у нас с Антоном Мироновым нет ничего общего. И вся эта наша “дружба” – фикция, просто гуманитарная помощь для меня убогого. И вот тогда-то отвращение к самому себе точно достигнет критической отметки. А как иначе? Какое еще чувство можно испытывать к ничтожеству, которое на доброту отвечает подлой черной завистью?

– Не пойду. Точно не пойду, Мэри. Скажу, что заболел. Нечего мне там делать, ни к чему хорошему это не приведет. Не пойду, не пойду, не пойду… – как заведенный шепчу я, нервно теребя подол кукольного платья.

Хотя, наверное, Антону тоже страшно у меня. В школе не учат, как вести себя с людьми при смерти, он и так старается быть деликатным. А все эти небольшие инциденты, как, к примеру, сегодняшний случай в моей комнате – мелочи, на самом-то деле. Не думаю, что он сознательно хочет разозлить меня, смутить или обидеть. Просто я – это минное поле. Никогда не знаешь, когда рванет. Но Антон все равно приходит. На вопрос “зачем?” я уже не пытаюсь ответить, но сам факт остается фактом – приходит. Терпит, старается для меня. Так неужто я настолько труслив, что не могу ответить тем же? Если Антону так хочется – опять же по неведомой причине – пригласить меня в гости, так почему бы мне не постараться. Я, кажется, никогда не старался раньше ради людей. Всегда все делали для меня – чтобы Кирюша радовался, чтобы Кирюше было хорошо. А я-то сам! Ни разу не пытался даже уступить, перебороть собственные страхи и сомнения! Может быть, пора?

– Мэри, Мэри… И что он такой хороший, м? Будь другим – я бы отказался. Мне страшно, Мэри. А так… Обещал ведь… Ты вот, например, можешь представить Антона Миронова, который не сдержал бы обещание? – я тяжело вздыхаю и сам же отвечаю на свой вопрос: – Вот и я не представляю. И что теперь делать? Идти?

На эти вопросы я так и не даю ответа. Ей-богу, неизвестно еще, доживу ли я до утра. Строить планы в моем случае – такая откровенная глупость. Эта мысль немного меня успокаивает, сердце наконец-то стучит размеренно и ровно, тревога по каплям покидает мое измученное тело. Я чувствую, как накатывает сонливость, и с радостью проваливаюсь в глубокий сон.

========== Глава 13 ==========

Октябрь, 19

Я стою перед расколотым зеркалом в ванной, ладонями приглаживая волосы. Ничего не помогает, они все равно торчат во все стороны. Их черный цвет только подчеркивает мою бледность и темно-фиолетовые круги под глазами. Неудивительно – ночью я почти не сомкнул глаз. Сжимал в руках Мэри и думал, думал, думал… Пытался представить визит к Антону в подробностях, убедить себя, что это совершенно не страшно, но, как назло, яркими картинками в голове появлялись лишь те ситуации, в которых я могу опозориться. Но больше всего, конечно, меня пугала возможность того, что мне может стать плохо в гостях. Закружится голова, либо начнет тошнить – да что угодно может случиться! И что тогда делать? В чужом доме вряд ли получится запереться в ванной или полежать, а просто уйти, как это бывало в подобных случаях в школе, Антон мне наверняка не разрешит. Он же ответственный, он не может оставить человека, которому нехорошо. Это самовнушение, конечно, не обошлось без последствий: за ночь я успел взрастить свои страхи до размеров огромных когтистых монстров. И вот теперь уже добрых десять минут стою возле зеркала и занимаюсь самовнушением, в тщетной попытке взять себя наконец-то в руки.

Выходит плохо. Выражение моего лица остается таким же напряженным: зрачки расширены, уголки рта скорбно опущены вниз, будто у грустного несмешного клоуна, между бровей глубокая складка. В общем, я выгляжу перепуганным до смерти и в такой же степени жалким. Мама на кухне напевает песенку о дружбе из старого советского мультика, и я морщусь, словно от зубной боли. Мама в восторге от предстоящего визита, будто я собираюсь на чай к английской королеве, а не к однокласснику. Честно? Я надеялся, что она меня не отпустит – в школу ведь не пускает. Но мама восприняла эту новость с небывалым энтузиазмом. За последние несколько дней имя “Антон” я слышал из ее уст чаще, чем привычное “Кирюшенька”. Вчера мне и вовсе приснилось, что она сшила ему белый балахон из наших старых простыней: у нее было блаженное одухотворенное лицо, и под нос она бормотала “Антоша хор-р-роший”. Я проснулся от собственного нервного хохота, перешедшего в надрывный кашель, и потом долго не мог уснуть, растревоженный этим шизофреидальным видением.

– Кирюша, ты в ванной? – доносится до меня непривычно бодрый мамин голос. Я тяжело вздыхаю, в последний раз встречаясь взглядом со своим отражением. Ну, что, братец, выполним миссию “в гостях у Антона”? Конечно, выполним… Куда деваться? Наверное, расскажи я кому-то о своих страхах, с меня бы просто посмеялись. И правда, что такого ужасного в визите к однокласснику? В конце концов, не на свидание же он меня зовет. Я нервно по-дурацки хихикаю от собственных мыслей, но тут же хмурюсь вновь. Не до смеха сейчас. Может, это глупо, но мне действительно страшно, что я опростоволошусь на чужой территории. Там необходимо будет играть по правилам Антона, а я не уверен, что знаю его правила.

– Да. Иду, – отзываюсь я. Хлопаю себя по щекам, пытаясь хотя бы немного убрать мерзкий синюшный, будто у мертвеца, цвет кожи. Все бессмысленно, конечно.

В комнате быстро хватаю непривычно легкий без учебников и тетрадей рюкзак и, замешкавшись мгновение, впихиваю туда свою Мэри. Так мне будет проще – с моим маленьким невзрачным ангелом-хранителем.

– Ну, все, мам, я пошел? – вопрос звучит жалобно, в нем отчетливо слышна мольба. Родная моя, посмотри, разве могу я быть хорошим другом? Я же болен, я тяжелая обуза, неужто ты этого не видишь за пеленой материнской любви? Впервые мне хочется, чтобы она запретила мне идти – потрогала лоб, нахмурила тонкие брови и бескомпромиссно потребовала, чтобы я возвращался в постель. Но мама не просит. Она в восторге отмечает, что у меня нет температуры, и я, словно слепой котенок, тянусь за ее теплой ладонью. Быть может, капля воодушевления передастся мне методом диффузии или воздушно-капельным путем?

– Иди, конечно, Кирюша, – мама приглаживает мои волосы и огорченно цокает языком. Она раньше делала так папе, и у меня болезненно сжимается сердце. Но мама, кажется, не замечает: осторожно, но настойчиво берет меня под локоть, видимо намереваясь увериться, что я действительно ушел, а не спрятался где-то под кроватью. Дикий ты, дикий, Кирилл Краев, словно зашуганный зверек, кусающий протянутую для ласки руку. Это же надо быть настолько неблагодарной сволочью и злиться – да, черт побери, злиться! – на Антона за его приглашение? Но разве это зависит от меня? Я – всего лишь сосуд Болезни. Она царица в моем теле, под Ее контролем зарождаются мои эмоции. – Позвони, когда придешь, не забудь! Если у Антона нет стационарного телефона, то одолжи его мобильный, ясно? Ох, надо тебе все-таки со следующей получки купить хоть бэушный, а то не дело.

Мама тяжело вздыхает, и я опускаю взгляд. Из-за моей истерики теперь нужно делать незапланированную покупку. Браво, Кирилл, ничего не скажешь!

– Позвоню, – покорно соглашаюсь я, застегивая пуховую куртку. По ночам температура падает ниже нуля, сегодня утром пожухлую траву на газонах празднично припорошило изморозью, будто сахарной пудрой. В детстве я любил зиму – хруст слепяще белого снега под сапогами, морозный скрипучий воздух, безудержное счастливое веселье игр. А сейчас… Нет, не люблю. Постоянные простуды, ломота в костях, сонливость – меня бросает в дрожь, когда я вспоминаю прошлую зиму.

– Вот и молодец, – хвалит мама, туго обвязывая мою шею пестрым шарфом, который она недавно связала. Он неприятно колет мне щеку, и я морщусь. – Держи, это для Антона.

Мама всучивает мне в руки пакет, я недоуменно смотрю на нее, изгибая бровь.

– Что это?

– Ну, не пойдешь же ты в гости с пустыми руками, – она закатывает глаза, будто я спросил несусветную глупость. Эх, мама, забыла, сколько лет я ни с кем не общался? Думаешь, у меня еще сохранились какие-то познания о том, что принято? – Я испекла печенье.

– М-м-м. Здорово, – мне хочется заглянуть в этот долбанный пакет и убедиться, что в этом печенье есть свекла, морковь или овсяные хлопья. Потому что если это нормальное печенье, то я разозлюсь на нее уже серьезно. Это по какой причине Миронов ест печенье, когда я давлюсь тушенной с луком капустой и водянистым пюре? Ах, да, я болен. Забыл, как же…

– Все, милый. Позвони. Я тебя люблю, – мама вновь суетится. Натягивает мне шапку на глаза, холодными губами клюет в щеку, распахивает дверь и едва не выталкивает на лестничную клетку. Она стоит на пороге, нервно комкает в руках платок, и в глазах ее отражается восторг, будто я собираюсь лететь в космос. Я жду, что сейчас она начнет вытирать горькие слезы и благословит меня крестным знаменем, но, к счастью, обходится без этого. Сценка под названием “Кирилл Краев идет в гости” достаточно сюрреалистична и без пафосных проявлений материнской любви.

В подъезде, при свете тусклой, опутанной паутиной, лампы, я все же заглядываю в пакет. Воровато оглянувшись, снимаю крышку с пластикового контейнера и расплываюсь в идиотской улыбке. Выпечка – не сильная сторона моей мамы. Это печенные камни, не иначе. Мысленно я, конечно, кручу себе пальцем у виска, потому что только псих может зажлобить печенье. Впрочем, кто сказал, что я нормальный?

***

Антон встречает меня улыбкой. И я мгновенно сжимаюсь, ссутулив плечи, будто маленький провинившийся мальчик. Всю дорогу возмущался, жаловался на что-то – неблагодарная свинья.

– Привет. Проходи, – Антон кажется мне и знакомым, и почти чужим одновременно. Все те же теплые янтарные солнышки в глазах, все та же вежливость и обходительность. Только самоуверенность куда-то подевалась, будто и не было, и я, пока снимаю тяжелые ботинки, с удивлением понимаю, что он нервничает. Почему? Неужто и у идеального Принца есть слабое место? Да даже если и есть, то я уж точно не тот человек, в одобрении которого он нуждается. Вот есть такая особая категория людей, перед которыми можно обличить самые отвратительные недостатки и не волноваться, ибо люди эти – пустое место и вовсе не важно, что они подумают и что скажут. Я как раз из такой категории людей.

– Привет. Держи, это мама передала, – невнятно бормочу под нос я, стремясь как можно скорее избавиться от злополучного пакета. – Печенье.

– Замечательно. Обязательно поблагодари Дарью Степановну за меня!

– Оно несъедобное, – зачем-то замечаю я и тут же краснею. Что за привычка ляпать, не подумав?

– Посмотрим, – хмыкает Антон. – Проходи, что ты на пороге стоишь? Будь как дома, – слова абсолютно дежурные, но у него получается искренне. Так, будто он действительно не разозлится, если я ненароком разобью чашку или даже весь чайный сервиз.

Антон быстро берет себя в руки: от былой неуверенности не осталось и следа. Он показывает мне квартиру – красиво, богато, намного лучше, чем мне запомнилось. Но я почему-то не завидую. Несмотря на все изыски, дом не производит впечатление уютного. Здесь нет обжитости, нет истории – ни детских рисунков на стенах, ни банальных магнитиков на холодильнике. Другое дело – комната Антона. В ней тепло. Быть может, потому что он сам теплый? Бывают такие люди, возле которых комфортно даже тогда, когда они злятся и кричат – таким был мой папа и вот теперь еще Антон. На стенах висят плакаты – старые уже, некоторые из них я помню еще из детства. Из новых только Эйнштейн да какой-то жутковатый мужик – кажется, он музыкант.

– Все никак не сниму, – оправдывается Антон, замечая мой пристальный взгляд.

– Мне нравится, круто, – вполне искренне возражаю я. И куда делись злость и страхи? Эх, Миронов, что ж ты такой идеальный? Вопрос без ответа, конечно. И маме моей нравишься… – О Господи, я забыл позвонить маме! Она просила. Можно я возьму телефон?

– Конечно, без проблем, – Антон достает из кармана джинсов мобильный, протягивает мне, и я осознаю, что рано расслабился. Зашибись, конечно, у него не кнопочный дешевый “Сименс”, а навороченная хренотень, какую я и в руках не держал. Ох, я сейчас назвоню-ю-юсь…

– Эм-м… – я поднимаю на него взгляд – растерянный и испуганный. Антон мгновенно отдергивает руку. Боже, он точно человек? Как можно так мгновенно считывать настроение и понимать его причину?

– Дарья Степановна есть у меня в контактах. Сейчас найду. Вот, держи, – он с невозмутимым видом протягивает мне телефон, в котором уже слышатся протяжные гудки и шепотом добавляет: – Я пойду, поставлю чайник, чай будем пить с тобой. А ты садись здесь и спокойно поговори.

Разговор получается на удивление коротким. Ну, конечно, я же под присмотром человека, которому мама безгранично доверяет. Интересно, она еще помнит, что Антону как бы тоже семнадцать, а не пятьдесят? Я тяжело вздыхаю и кладу телефон на письменный стол – не хватало еще что-то случайно нажать. Наверное, стоит идти на кухню, но я решаю, что ничего страшного, если я побуду в комнате еще пару минут. Здесь хорошо. Замечаю несколько фото в рамках: на одном Антону лет двенадцать, и он с родителями. Они у него красивые, холеные, с одинаково белозубыми улыбками – идеальная семья, если не копать глубже. На самом-то деле каждый из них троих – это отдельная единица, и мне кажется, что точек соприкосновения у них крайне мало. Они не сросшиеся, не впаянные друг в друга, как мы с мамой. Так уж у них сложилось, не мне их судить. Даже сегодня, в выходной день, их нет дома, но я, конечно, не буду спрашивать, где они. Разве это мое дело? А вот вторая фотография вызывает у меня гораздо больший интерес. Я даже беру ее в руку, чтобы получше рассмотреть. На ней Антон запечатлен с Катей – своей то ли девушкой, то ли подругой – и каким-то светловолосым парнем. От изображения волнами исходит тепло, оно кажется живым, и я отчетливо вижу, как переливаются янтарем глаза Миронова – он счастлив в компании этих людей. И где-то внутри жестокий и жадный прошлый Кирилл сердито скрипит зубами – ему не нравится, когда уделяют внимание не ему. Но я быстро заталкиваю это мелкое отвратительное чудовище в самый дальний уголок подсознания. Ишь, разошелся, эгоистичный королек! Иногда мне даже любопытно, каким бы я был, если бы не болезнь.

– Это мы прошлым летом. Парень на фото – Катин старший брат, – я вздрагиваю, виновато оборачиваясь на звук голоса. Антон стоит, облокотившись на дверной косяк, и улыбается – в бежевом свитере и старых потертых джинсах он выглядит по-домашнему. И я улыбаюсь в ответ – немного застенчиво. Конечно, Антон не злится, но все же не стоило, наверное, трогать его вещи.

– Извини.

– Брось, ты можешь смотреть все, что интересно, – отмахивается он и подходит ближе, становясь совсем рядом, задевая меня плечом. Мне хочется отодвинуться, но я все же убеждаю себя сохранять спокойствие. Не хватало еще шугаться от любого нечаянного касания!

– Я не знал, что у Кати есть брат, – зачем-то говорю я, только бы разорвать неожиданно возникшую тишину. Антон как-то странно смотрит на меня – с затаенной тоской – всего одно мимолетное мгновение. А потом равнодушно пожимает плечами и непривычно сухо отвечает:

– Есть, старший. Он в армии сейчас.

– Ммм, ясно, – что еще я могу сказать? Одноклассники и их родственники – не та тема, которая мне близка. Впрочем, разве есть хоть одна тема, где я могу блеснуть знаниями? Ну, если только в названиях антиретровирусных препаратов.

– Ладно, идем пить чай, Кира, – Антон снова спокоен. Но грусть в его взгляде я запомнил. Неужто идеальному Принцу кто-то или что-то может причинить боль?

________________

Ребятки, спасибо всем огромнейшее за поддержку!

========== Глава 14 ==========

Я стараюсь не пялиться. Честно, стараюсь. Но выходит так себе: ничего не могу поделать. Антон так легко справляется с чашками, чайником, ложками, сахарницей – невелик талант, конечно, но мне все равно любопытно. Так и сижу: то уставившись в гладкую поверхность обеденного стола, то бросая на Миронова короткие взгляды из-под ресниц.

– Ты точно не голоден? – уже во второй раз спрашивает Антон, подозрительно прищурившись. Он, видимо, считает, что я просто стесняюсь признаться. Отчасти он прав, но все же есть и более весомая причина – у меня действительно проблемы с желудком. Как бы я ни возмущался, но все мамино меню объективно самое приемлемое для меня, хотя и состоит, кажется, из одних ограничений. Не буду же я в гостях объяснять, что мне нельзя жареное, острое, соленое, жирное и еще черт знает какое. Так что я энергично качаю головой из стороны в сторону и произношу:

– Нет, только чай, спасибо.

– Ладно, – уступает Антон, подвигая ко мне чашку. Слава Богу, никакого английского фарфора на блюдечке, это было бы уже чересчур. – Бери печенье.

– Угу, – соглашаюсь я, выбирая магазинное. Боюсь, мамину выпечку мне не осилить. Антон же откусывает небольшой кусочек “гостинца”, вновь приковывая к себе мой взгляд. Наверное, я морщусь, потому что он хмыкает, вопросительно изгибает бровь.

– Что? – спрашивает, пряча улыбку за чашкой.

– Волнуюсь за твои зубы, – честно отвечаю я, с удовольствием слушая его смех. Господи, как же приятно, когда на любую сказанную тобой глупость, человек реагирует доброжелательно! Мне кажется, я могу почувствовать, как распускается узел волнения, который мешал нормально дышать, и это невообразимо приятно.

– Оно вкусное, – отсмеявшись, заявляет Антон. Солнышки в его глазах лукаво искрятся, выдавая с головой.

– Лжец, – хмыкаю я. Он ничего не отвечает, но смотрит так внимательно-внимательно, что я даже немного смущаюсь. Крошки у меня что ли на губах? Пытаюсь незаметно вытереться, но выходит плохо – Антон следит за движением моих пальцев. – Эй, все хорошо? – все же решаюсь я привлечь его внимание. Всяко лучше, чем пытаться понять причину, по которой он так “завис”.

– Что? – Антон качает головой и уже за мгновение становится прежним – радушным и спокойным. – Да-да, конечно, извини. Я задумался. Ну, что мы будем с тобой делать? Фильм посмотрим?

– Да, можно, – соглашаюсь я, но тут же хмурюсь. Это же еще минимум два часа, удобно ли настолько задерживаться? – Эммм, если ты никуда не спешишь… Твои родители же…

– Родители вернутся только вечером. А я свободен до пяти. В пять у меня репетитор, но до тех пор мне некуда спешить, – решительно прерывает мои невнятные возражения Антон. – Так что не волнуйся.

– Ладно, – я решаю не спорить и, чтобы поддержать беседу, спрашиваю: – Что за репетитор?

– По химии. Нужно будет сдавать при поступлении, так что я решил, что дополнительно позаниматься будет не лишним, – поясняет Антон, снова кусая мамино печенье. Мазохист какой-то.