Текст книги "Вечность длиною в год (СИ)"

Автор книги: Mia_Levis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

***

Интересно, зачем я каждый день возношу молитвы Богу? Он все равно не слышит. Я вжимаю голову в плечи, когда вхожу в класс, но меня моментально “вылавливает” Славик, подхватив под локоть. Да уж, вряд ли он бы так спокойно касался меня, если бы знал, носителем какого вируса я являюсь.

– Кирюшка пришел! Посмотрите! Как твоя голова? Почему вчера не пошел на уроки? Я же волновался, дорогой, – я смотрю в его голубые глаза и молчу. Знаю, что любое слово лишь ухудшит положение. Пусть веселятся, мне что, жалко? Смешки и не обижают особо, совсем чуть-чуть. – Ты язык проглотил? – Слава щурится, а потом легким движением смахивает челку с моего лба указательным пальцем и удовлетворенно улыбается, увидев темнеющий на бледной коже синяк.

Чувствую, как к горлу подкатывает тошнота, и вяло пытаюсь вырвать руку. Пальцы на моем локте сжимаются еще сильнее, Славик склоняется ко мне ближе и зло шипит:

– Краев, что ты возишься, как муха в дерьме? Я отпущу только тогда, когда захочу, ясно? – я сглатываю. Голова кружится. Страшно и так унизительно, потому что я не могу ничего ответить, так как все силы направлены на то, чтобы устоять на ватных ногах. – Какое же ты ничтожество, Кирюшка. Так и хочется вмазать по твоей перепуганной роже, – то ли в шутку, то ли серьезно, но он замахивается на меня кулаком, другой рукой обхватив за воротник рубашки и сжимая ткань на шее так, что у меня перед глазами начинают плясать разноцветные пятна. Я зажмуриваюсь, ожидая удара.

– Славик, свали с дороги. Краев, хватит спать, – голос Антона кажется абсолютно равнодушным, как будто мы с Соколовым здесь просто мирно беседуем. Я распахиваю глаза и смотрю на своего случайного спасителя. Конечно, он не специально помогает мне, но все равно приятно. А еще он назвал меня по фамилии, хотя уже долгие годы вообще не обращался никак. Облегчение затапливает меня так резко, но вместе с этим накатывает и безумная слабость. Славик уже отпустил меня и немного сдвинулся влево, поэтому я начинаю медленно оседать на пол. А потом мой многострадальный локоть вновь попадает в плен уверенной руки, но в этот раз это Антон. Он бросает на меня какой-то очень странный взгляд и тащит за собой. Может, остальным и не видно, но, по сути, он почти волочет меня на себе. Лишь когда я опускаюсь на стул, он отстраняется и, коротко кивнув, направляется к своей парте.

***

Целый день я ловлю на себе взгляды Антона. Короткие и задумчивые – они заставляют меня недоуменно хмуриться. Что с ним? Антон единственный, кто никогда не издевался надо мной, уже годы я для него не существовал. Почему вдруг такое участие?

Впрочем, я довольно быстро убедил себя, что преувеличиваю. Ну, помог он мне, но ведь я всегда знал, что Антон хороший человек, не испорченный популярностью, как я годы назад. Стоило поблагодарить, наверное, но момент был упущен, а целенаправленно подходить к нему было боязно. Наконец-то прозвучал звонок с самого последнего урока, и я медленно начинаю собираться. Славик бросает на меня раздраженный взгляд возле порога, но все же выходит молча. Это объясняется легко: Антон все еще сидит за партой, откинувшись на спинку стула, и внимательно что-то рассматривает в математических формулах, написанных на доске.

Я жду несколько долгих минут. Складываю книги, потом вновь высовываю, вновь складываю. Атмосфера в кабинете становится гнетущей. Кого он ждет? Неужели нельзя подождать в коридоре? Решив, что мое присутствие и упорное нежелание уходить может быть истолковано неправильно, я быстро хватаю рюкзак, прячу глаза за длинной челкой и, опустив взгляд в пол, максимально быстро направляюсь к выходу.

– Кира, подожди! – приехали… Мое сердце ухает в пятки, дыхание перехватывает. Кира, Кира, Кира…

– Не называй меня этим бабьим именем, Тоха, – мне десять, я шагаю по желтым кленовым листьям, пиная портфель перед собой.

– Во-первых, не бабьим, а женским. Во-вторых, мне так нравится, Кира. Придется терпеть, – Антон смеется, откидывая темно-каштановые волосы со лба. В глазах сияют янтарные солнышки, и я уступаю. Пусть будет Кира…

– Эй, ты слышишь меня? Кира, что? Плохо? – я настолько погружаюсь в размышления, что совершенно упускаю момент, когда Антон оказывается возле меня. Он высокий, мой взгляд упирается ему куда-то в район ямки между ключицами. Антон сжимает руки у меня на плечах и силой усаживает просто на лакированную поверхность первой парты. – Кира, слышишь меня? Не молчи!

– Что… что тебе надо? – голос дрожит. Я не хочу, чтобы меня трогали, разговаривали со мной или тем более что-то выпытывали. Не хочу! Это больно – просто находиться рядом с человеком, который полон жизни. Эта энергетика наползает на мою едва тлеющую сущность, напоминает мне о том, что такое надежды и стремления, годы впереди – длинные и счастливые. Весь облик Антона – это то, кем я мог бы стать, но никогда не стану. Неужели он думает, что мне может быть легко в его присутствии?

– Поговорить.

– О чем? Спасибо, что помог со Славиком. Но я не просил. Впредь можешь не вмешиваться. Я спешу! Отпусти! – только сейчас я замечаю, в какой неприличной позе сижу: ноги раздвинуты по бокам от тела Антона, ладони лежат на его груди, он же продолжает держать меня за плечи, пытливо всматриваясь в лицо.

– Я сам решу, Кира, что делать, а что нет. Мне казалось, что тебе это известно, – он улыбается. А потом все же отстраняется. – Иди.

Я ухожу молча. Почти бегу, хотя мне и нельзя. В затылке начинает неприятно ныть, знаю, что скоро боль станет невыносимой. Неудивительно, слишком много событий для одного дня. А еще, кажется, участие я воспринимаю хуже, чем издевки. Я просто ему не верю.

***

– Нравится, Кирюша? – мы с мамой сидим на диване, смотря комедию. Она ласково перебирает мои волосы, моя голова лежит у нее на коленях. Странная вещь, в двенадцать я ненавидел ее прикосновения, считал это недостойным настоящего мужчины, а вот сейчас не чувствую никакого смущения. Она же моя родная, и я хочу, чтобы она каждую минуту жизни знала, что я люблю ее.

– Да, мама, интересно, – я иногда выдавливаю смех. Он пропитан фальшью, как и мамин. Наверное, это нелепо – имитировать счастье, когда каждая минута грозит превратиться в последнюю. Разве если я умру во время вымученного смеха, это будет легче, светлее? Смерть всегда черная. А в черном нет оттенков.

Я облегченно выдыхаю, когда фильм заканчивается, и я, выпив лекарства и приняв душ, ложусь в постель. Мгновение подумав, кладу Мэри рядом. Она – мой ангел-хранитель. Плевать, что на деле это всего лишь черная тряпка. Без нее я бы уже сошел с ума.

– И что Антону нужно от меня, Мэри? Неужели это какая-то злая шутка? Его неожиданный интерес меня пугает, – глаза-пуговки моей Мэри смотрят равнодушно, но произнесенные вслух слова немного облегчают тяжесть на моей душе. Я закрываю глаза, решив, что не стоит думать об этом. Даже если Антон присоединится к тем, кто меня презирает, я переживу. Одним больше, одним меньше. Какая разница?

Ночью мне снятся карие глаза с янтарными солнышками и “Кира”, произнесенное твердым и уверенным тоном. Впервые за долгие месяцы я сплю спокойно, абсолютно не ощущая боли.

========== Часть 4 ==========

Сентябрь, 08

Выходные тянулись однообразно и скучно. Все время шел дождь, поэтому я не мог выйти даже на балкон, не говоря уже о лавочке у подъезда. Более дальние прогулки я могу позволить себе лишь изредка, в компании мамы. Ей так спокойнее, а я согласен уступить.

Сегодня же погода улучшилась, тепло и ярко светит солнце. К школе я иду медленно, тщательно смотря себе под ноги. Немного кружится голова и пересыхает во рту, но я знаю, что это следствие волнения, испытываемого мной, а не ухудшения состояния здоровья. Вновь вспоминается инцидент с Антоном, это его странное поведение. Он хотел поговорить. О чем? Сейчас я жалею, что не нашел в себе сил выслушать его. Неопределенность пугает сильнее. Впрочем, мне остается лишь ждать. Возможно, Антон уже забыл об этом. А если нет… Надеюсь, что смогу вести себя адекватно, а не как невменяемый идиот.

Порой мне кажется, что иметь друга было бы совсем неплохо. Я мог бы делиться с ним проблемами, жаловаться на боль и признаваться, насколько я боюсь смерти. Но потом понимаю, что мысль абсурдна. Дружба не может держаться лишь на негативных эмоциях, чтобы ее подпитывать необходимо иметь совместные с другом чистые и светлые воспоминания. А разве я способен на радость? Не помню, сколько лет назад я в последний раз искренне улыбался. Кажется, это было в прошлой жизни. Зато у меня есть моя Мэри. Она никогда не предаст и всегда выслушает. И будет со мной до конца.

Так, погруженный в размышления, я и подхожу к школе. На крыльце стоит несколько моих одноклассников, но, благо, на меня они не обращают никакого внимания, поэтому я неприметной тенью проскальзываю в здание. Первым уроком у нас история. Я подавляю тяжелый вздох: Людмила Ивановна – ветеран педагогики, а это значит, что ее методика сводится к бормотанию исторических дат себе под нос и периодическому клеванию тем же самым носом. Во время ее уроков ученики занимаются чем угодно, кроме истории, а значит, довольно часто обсуждают меня, как будто я диковинная зверюшка, а не человек. Я с каким-то обреченным смирением жду, когда в меня вновь начнут тыкать пальцами и громко ржать. Просто нужно потерпеть. Как всегда.

Вскоре одноклассники собираются, эмоционально обсуждая какую-то пьянку. Знаю, что они часто встречаются всем классом. За исключением меня и нашей главной заучки Полины Григорьевой, конечно. Обычно я не обращаю внимания на подобные сплетни, но в этот раз, уловив имя “Антон”, непроизвольно прислушиваюсь.

– Не знаю, какая муха укусила Тоху, – задумчиво произносит Яна Моисеева, накручивая светлый локон на палец. – Ни с кем не говорил, зато напился до поросячьего визга. Никогда его таким не видела.

– Ха! Да просто меньше нужно идеализировать нашего ледяного принца! – зло выплевывает Славик. Антона он терпеть не может еще с детства, хотя откровенно выступать никогда не решается. Лишь так, втихую, пока его нет. – Правда, Кирюшка?

Я понимаю, что не отвел взгляда и все так и пялюсь на их группку. Краснею, отворачиваюсь, тихо пробормотав:

– Не знаю.

– Не знаешь? Как же так, Кирюшка! Вы же дружите с Антоном? Или за какие такие заслуги он тебя в пятницу спасал от злого дяди Славы? – Соколов говорит громко, насмешливо. Подходит к моей парте, садится на нее и, обхватив за подбородок двумя пальцами, заставляет посмотреть на него.

Хочется плакать. Громко, навзрыд. Хочется кричать, чтобы меня оставили в покое, потому что нет никакого смысла уничтожать, растаптывать и причинять мне боль. Я и так умру. Мне и так больно постоянно. А еще обидно за Антона. Не хватало еще, чтобы его порыв стал поводом для злорадства Славика.

– Не понимаю, о чем ты, – тихо произношу я. Давненько я уже не ждал так прихода учителя. Но Людмила Ивановна не торопится, поэтому приходится что-то отвечать.

– Кирюшка, что же ты такой непонятливый, а? – Слава щурится, сильнее сжимая пальцы на моем подбородке. Начинает тошнить. Интересно, что будет, если окатить его блевотиной? Наверное, он меня убьет. Медленно так, с удовольствием. И когда он стал таким? А главное, какую роль играю я в том, что с былым скромным и тихим мальчиком произошли такие метаморфозы? Возможно, я сломал Славе жизнь. Как часто неосторожное слово или беспечный поступок несут за собой череду последствий, которых вовсе не желаешь. Я ведь никогда не хотел никому зла.

Наверное, я слишком долго молчу, потому что Славик вдавливает пальцы в кожу так, что даже слезы выступают. Второй рукой скидывает с парты мой рюкзак. Мэри выпадает из него и черной кляксой замирает на паркете, устремив взгляд глаз-пуговок в белый потолок. Мне кажется, что я умираю. Только не Мэри…

***

– Ой, а что это у нас здесь? Кукла вуду? Шаманишь потихоньку, Кирюшка? – Славик быстро спрыгивает с парты и берет Мэри в руки. Господи, мне семнадцать! Я взрослый человек! Но сейчас готов расплакаться и упасть на колени, только бы вернуть свою Мэри. Я отдал ей часть души, я вложил в нее всю нерастраченную любовь. Она хранит миллионы воспоминаний и, наверное, литры моих слез и крови. Если я потеряю ее, то умру сегодня. Может, не физически, но морально – точно.

– Отдай, – мой голос хриплый и полон едва сдерживаемых рыданий. Славику это нравится, он усмехается и поднимает Мэри над головой.

– Смотрите, что у нашего Краева! Он у нас в куколки играет! Кирю-ю-юшенька, – Слава делает губы трубочкой, отталкивая руки, которые я умоляюще протягиваю к нему. Ему так легко удержать меня. Я чувствую себя назойливой мухой, от которой лениво отмахиваются.

– Может, у него и резиновая баба есть? А, Краев? – это уже Женя Тихонов. Еще одна гадюка нашего серпентария. – С этой-то особо не побалуешь, – он мерзко хихикает и дергает Мэри за голову, таким образом пытаясь вырвать ее из рук Славика.

Я как в замедленной съемке наблюдаю за шуточной потасовкой одноклассников. Они смеются, дергают Мэри, а мне чудится, что это меня сейчас разрывают на части. Кажется даже, что я ощущаю, как трескаются кости, как они пробивают ткани и разрушают клетки, разрывают внутренние органы и вспарывают кожу. Я зажмуриваюсь – сильно-сильно. Наверное, еще мгновение, и я тоже упаду на пол изломанной куклой – несчастным куском разлагающейся плоти. На губах соленый привкус – наверное, слезы. Голоса все удаляются и удаляются, я погружаюсь в свое черное небытие, откуда, возможно, уже не вернусь. Возвращаться не хочется. Мне холодно, и я устал.

– Дай сюда, – в мое сознание проникает этот голос. Уверенный и теплый, как янтарные солнышки в его глазах. Антон… Приложив просто-таки титанические усилия, я все-таки поднимаю веки. И когда я успел усесться на пол? Приподняв голову, вижу, как Славик передает Мэри Антону. Еще минута – и мой спаситель склоняется надо мной, протягивая куклу. У меня так позорно дрожат пальцы, но я все же выхватываю ее, всовываю в рюкзак, неловко поднимаюсь и, так и не поблагодарив Антона, выбегаю из кабинета под дружный хохот одноклассников.

***

Кафель в туалете грязный и просто ледяной. Но я все равно опускаюсь на пол, прижимаю голову к стене, не обращая внимая, что черные волосы вымазывает в побелку. Из носа течет кровь, стекает на губы и от металлического привкуса начинает тошнить. Я больше не приду в школу! Не могу больше.

– Кира… – я вздрагиваю и испуганно дергаюсь. Мгновение мне кажется, что это просто галлюцинация, но Антон упорно не желает пропадать. Наоборот, приседает на корточки, склоняет свое обеспокоенное лицо к моему, протягивает ко мне руку и… стирает кровь с верхней губы. Я смотрю на его руку несколько безумно долгих секунд, а потом с ужасом обхватываю его за запястье.

– Вытри! Вытри это немедленно! Слышишь? – где-то там, в глубинах разума, я понимаю, что Антон не заразится, у него нет никаких видимых повреждений на коже. Но разве мне, заразившемуся просто в результате обычного несчастного случая, в такой ситуации легко прислушиваться к доводам рассудка? Нет, мне страшно до такой степени, что зубы начинают стучать и в ушах гудит кровь. Только не Антон!

– Кира, успокойся, – Антон вырывает руку и успокаивающе произносит: – Все, все, я вытер. Все хорошо, Кира!

– Уходи! Слышишь? Я хочу побыть один, – рыдания комком стоят в горле, но мне так стыдно плакать. Хотя, кажется, что может быть хуже той сцены, которая произошла в классе?

– Нет.

– Нет?

– Ты плохо слышишь, Краев? Нет. Я посижу с тобой. Ненавижу историю. Держи, – он протягивает мне белоснежный платок, я же смотрю на него, как на гадюку, и отрицательно качаю головой.

– Не надо. Я вымажу.

– Кира, это всего лишь платок. Возьми. И вставай, найдем место получше, чтобы прогуливать, – Антон вкладывает ткань в мои пальцы и встает, дожидаясь, пока я медленно поднимусь. Я благодарен, что он не предлагает помочь. Наверное, это стало бы последней каплей сегодня.

========== Часть 5 ==========

Сентябрь, 09

Утро начинается тяжело. Впрочем, чего я ожидал? Я заснул только в три часа, абсолютно проигнорировав режим. Я все думал, думал, думал… Мысли яркими бабочками мельтешили перед закрытыми веками. Что только я не вспоминал: папу, детство, еще счастливую маму, одноклассников и больше всего Антона. Наверное, мое возбужденное состояние было вполне нормальным. Я уже многие годы влачил настолько однообразное существование, протекающее по схеме равнодушные врачи-любящая мама-понимающая Мэри-жестокие одноклассники. И вот в этой цепи сломалось одно звено, сместилось и стало на другое место. Имя этого звена Антон, и я все не могу понять, чем заслужил такое резкое внимание с его стороны.

Вчера мы просто молчали. Ни единого слова за сорок минут. Антон задумчиво смотрел куда-то в потолок, иногда запуская ладонь в беспорядок каштановых прядей. Я же уставился на свои кроссовки, изредка бросая максимально незаметные взгляды на Антона. Когда прозвенел звонок, он невозмутимо поднял мой рюкзак и пошел к кабинету. Впервые за долгое время во мне шевельнулась давно забытая эмоция – злость. В конце-то концов, что за фамильярность? Какое право он имеет решать, куда я пойду, а куда нет? Я вообще бросаю школу! Но там была Мэри, и я, спрятав глаза за длинной челкой и втянув шею в плечи, двинулся следом.

Ждал ли я смеха и издевок? Нелепый вопрос. Конечно, ждал! За урок Слава вполне мог даже плакат нарисовать и повесить его на доске объявлений, сообщая, что я, Кирилл Краев, в свои семнадцать лет все еще играю куклами. Но смеха не было, на меня даже не смотрели. Все старательно прятали глаза и преувеличенно громко обсуждали совершенно отстраненные вещи. Антон уже успел занять свое место, мой портфель лежал на парте. Уйти я постеснялся, а к концу дня, воодушевленный странным равнодушием к моей персоне, и вовсе передумал бросать школу. Человеку свойственно быстро забываться. В моем случае, когда негативных эмоций каждый день столько, сколько у многих людей за всю жизнь, я и вовсе легко переключаюсь. Будь по-другому, я бы уже давно сошел с ума.

Антон больше так и не подошел, лишь изредка бросал задумчивые взгляды и один раз совсем легко, ободряюще улыбнулся. А для меня это было много… Господи, насколько много! Я был готов боготворить его за то, что он просто молчал со мной, за то, что не спросил, а сам принял решение и вернул меня в класс. Просто за участие. Конечно, это временный порыв с его стороны. У здоровых людей так много времени и им свойственно тратить его на всякую ерунду. Как еще можно охарактеризовать непонятное желание идеального Антона помогать мне, отбросу общества? Видимо, никак.

Сейчас же я напоминаю себе сомнамбулу: шатаюсь из стороны в сторону и с трудом фокусирую взгляд на окружающих предметах. Все-таки четыре часа сна – это очень-очень мало. Все тело нещадно болит, мышцы кажутся налитыми свинцом, а пересохший язык мерзко липнет к нёбу. Знаю, что мне стоит лишь сказать маме о желании поспать подольше и пропустить школу. Она воспримет эту новость с восторгом, так как наивно воображает, что чем больше я сплю, тем дольше продлится моя жизнь. Интересно, понимает ли она, что фаза овоща – это уже не жизнь, а просто существование? Это мой самый страшный кошмар. Кроме того, меня терзает любопытство. Будет ли и сегодня Антон смотреть на меня? Может даже улыбнется? Я с удивлением ловлю себя на мысли, что за два дня испытал большую гамму эмоций, чем порой ощущал за несколько месяцев. Где-то глубоко-глубоко внутри я чувствую себя живым. И плевать, что тело никак не может соответствовать этому ощущению, всем своим видом напоминая мне, что время подходит к концу.

Наконец-то собравшись, я ласково провожу по платью Мэри. После вчерашнего я люблю ее еще больше. Она такая же несчастная и отвергнутая, как и я.

– Идем, Мэри. Все будет хорошо, – тихо произношу я. Хочется верить, что это окажется правдой.

– Кирюша, мне пора на работу. Сегодня раньше попросили прийти. Смотри мне, чтобы все съел! Не забудь таблетки. И не задерживайся, нам сегодня анализы сдавать и к Анне Аркадьевне, ты помнишь? – скороговоркой произносит мама, когда я вхожу на кухню. Она быстро целует меня в лоб и удовлетворенно кивает. Замечательно, значит, температура нормальная. За последние годы мама стала такой же компетентной в этом вопросе, как и точный градусник.

– Я все помню, ма. Иди, не задерживайся. Люблю тебя.

– И я тебя, – она вымученно улыбается, я же послушно сажусь за стол. Есть не хочется совершенно, что неудивительно. Не помню, когда последний раз испытывал голод. Но все же угроза кровавой рвоты или желудочного кровотечения меня не особо прельщает, поэтому я, подавив тяжелый вздох, запихиваю содержимое тарелки себе в рот и быстро проглатываю слизеобразную массу. Наконец-то справившись с “завтраком”, я выхожу из квартиры и направляюсь к школе.

***

В класс я вхожу за несколько минут до звонка. На какую-то долю секунды в кабинете воцаряется абсолютная тишина и на меня обращается множество пар глаз. А потом они все вновь возвращаются к прерванным занятиям, лишь Славик смотрит на меня со смесью злобы и омерзения, но никаких замечаний не делает. Это странно. Такие перемены в привычном течении вещей жутко пугают, даже если эти перемены к лучшему. Всегда хоть кто-то сопровождал мой приход колким замечанием или ехидным хихиканьем. Что же изменилось сейчас? Непонятно.

Я медленно бреду к своей последней парте, бросая короткие взгляды из-под челки на Антона. Он что-то пишет в тетради и совершенно не обращает на меня внимания. Я с трудом подавляю тяжелый вздох. Этого стоило ожидать, на что я надеялся, в конце-то концов? Что Антон теперь наденет белый балахон и светящийся нимб и заделается моим персональным ангелом-хранителем? Он, конечно, хороший человек, но на роль праведника, а тем более друга такого ущербного человека, как я, не претендует. Неожиданно ловлю на себе внимательный взгляд Кати Савельевой – девчонки, сидящей с Антоном за одной партой. Она перевелась в нашу школу лишь в прошлом году и сразу стала “темной лошадкой”. Молчаливая и серьезная, рассудительная не по годам – она не стремилась к дружбе с нашими недалекими девочками или постоянно перевозбужденными мальчишками. Мне очень сложно считать ее частью класса, на меня она производит впечатление взрослого человека, который по какому-то нелепому стечению обстоятельств оказался заключен в тело подростка и теперь вынужден посещать школу. Она тоже никогда не участвует в моей травле, впрочем, и не защищает. Общается только с Антоном. Насколько я знаю, у них романтические отношения. Возможно, именно поэтому она смотрит на меня. Не думаю, что она в восторге от того, что Антон связался со мной. Я отвожу взгляд и занимаю свое место. Да здравствует очередной день!

***

Занятия проходят как в тумане. На первых уроках я еще пытаюсь поймать на себе взгляд Антона. Ну, хоть один! Совсем мимолетный! Но сколько бы я ни гипнотизировал его спину в классах и коридоре, он так и не посмотрел на меня. Как-то обидно, но я душу это чувство в зародыше. Нельзя быть неблагодарной свиньей, Антон и так помог мне. Наверное, я жалок и напоминаю брошенного щенка, безумно жаждущего привлечь хотя бы минимальное внимание. Был бы у меня хвост, я, возможно, стал бы им вилять. Странно осознавать, что я, оказывается, до боли, до какой-то маниакальной истерики соскучился по обычному дружескому общению. Но через несколько часов усталость берет свое, и на последнем уроке я просто закрываю глаза, уткнувшись в сложенные на парте руки. Сначала я еще слышу методичное бормотание учителя и тихий скрип ручек, а потом и эти звуки стихают, оставляя меня в блаженной темноте…

– Кира! Кира, посмотри на меня! – голос прорывается в сознание, и я, приложив громадное усилие, все же поднимаю веки. Антон сидит на корточках возле моей парты и легко трясет за плечо. Я фокусирую взгляд на его глазах и тихо шепчу:

– Янтарные…

– Что? – Антон улыбается, я же резко скидываю с себя сонливость и выпрямляюсь. Господи, опозорился-то как! Еще не хватало, чтобы он подумал, будто у меня “не все дома”.

– Ничего. Прости. Ты… что хотел?

– Урок закончился, – только сейчас я понимаю, что класс действительно пуст. – Ты всегда так крепко спишь? Я добрую минуту пытался тебя разбудить.

Я неопределенно пожимаю плечами. Сон у меня всегда “скачет” из крайности в крайность – то как у покойника, то чуткий настолько, что даже собственное дыхание мешает.

– Ладно, собирайся, – Антон встает и присаживается на соседнюю парту. Несколько секунд я жду. Бросаю на него короткий взгляд. И чего он не уходит? Чувствую себя жутко неловко, сгребаю учебник и тетрадь и пытаюсь пропихнуть их в портфель. Ничего не выходит, зато ручка падает на пол, и теперь я уже не знаю, за что хвататься. – Давай я.

– Нет, спа… – хм, мне точно стоит приписать к характеристике Антона Миронова еще одно слово – “фамильярный”. Как и вчера, он вновь выхватывает у меня рюкзак, вынимает из рук книгу и тетрадь. А потом достает Мэри… Мне кажется, что я покрываюсь алыми пятнами. Да, он уже держал ее, знает о ее существовании, но тогда я был на грани нервного срыва, и такое чувство, как смущение, просто-напросто не могло пробиться сквозь симбиоз страха и боли, испытываемых мною. А теперь мне стыдно… Не из-за Мэри, нет, конечно. Она слишком дорога мне, чтобы я мог стыдиться ее. Мне стыдно, потому что это Антон. Человек, с которым мы когда-то были на равных, а теперь он идеальный принц, а я ничтожество, которое боится всего и не в состоянии защитить любимых, даже если эта “любимая” – всего лишь тряпичная кукла.

– Краев, расцветка мухомора тебе не к лицу, – абсолютно невозмутимо заявляет Антон, бережно кладя Мэри на парту возле себя и приступая к наведению порядка в хаосе моего рюкзака. – Как по мне, Мэри вполне… мила, – задумчиво произносит он.

Я тяжело сглатываю. Мила? Ну-у-у… Довольно-таки терпимый эпитет. Если, конечно, забыть, что вся эта ситуация напоминает театр абсурда. Как еще можно охарактеризовать поведение Антона? Его странное отношение ко мне: то равнодушное, то вполне дружелюбное? Его попытку уверить меня, что мое пристрастие к Мэри… Откуда Антон знает, что ее зовут Мэри? Вопрос вспыхивает едва тлеющей искоркой где-то на периферии сознания, но за долю секунды разгорается до размеров пожара, занимая все мои мысли. Даже мама не знает, как я называю куклу! И, конечно, об этом не знают одноклассники! Тогда как?..

– Откуда ты знаешь, что она Мэри? – голос кажется чужим. Я боюсь услышать ответ. Наверное, интуитивно я уже понимаю, что вся череда событий последних дней, странности в отношении Антона ко мне взаимосвязаны. Возможно, равнодушие одноклассников имеет те же истоки?

Антон смущается. Я впервые вижу его таким. Несколько долгих мгновений мы просто молчим, смотря друг другу в глаза. Янтарные солнышки сейчас потемнели и кажутся черными. Интересно, можно ли по цвету этих крапинок определять его настроение? Мысль неуместна, я гоню ее прочь.

– Я не хотел бы сейчас начинать этот разговор… – произносит Антон. Я дергаюсь. Так часто отвечает мой лечащий врач, когда я спрашиваю, сколько мне осталось. Для меня эта фраза веет холодом и безнадежностью. Может, в случае с Антоном все не так кошмарно – я хочу в это верить! – но ничего хорошего меня явно не ждет, это точно, поэтому я перебиваю его.

– Я не понимаю, о чем ты…

– Не перебивай меня, Кира! Так получилось, что я случайно слышал твой разговор с Мэри. Тогда, на лестнице, после физкультуры. Ты меня не заметил, но… В общем, я знаю о том, что ты болен.

Знает… Знает. Знает! Такое чувство, что меня ошпарили кипятком и заживо сдернули всю кожу. И теперь я весь на виду: голые мышцы и белые кости под пристальным взглядом теплых глаз. Вот значит что! Меня жалеют! Вот почему ко мне снизошли! Потому что я сдыхаю, а любая человеческая мораль требует, чтобы к умирающему относились с особым пиететом, даже если в душе ты презираешь его. Оказывается, Антон просто захотел поиграть в доброго самаритянина, протянуть руку помощи несчастному! Только, мать его, спросил ли он, нуждаюсь ли я в жалости? Хочу ли я, чтобы отношение ко мне строилось по принципу Божьих заповедей?

– Ясно… – я выдыхаю одно-единственное слово. В горле стоит комок, дышать сложно, а сглотнуть не получается.

– Кира, я никому не скажу, слышишь? Просто я хочу помочь. Понимаешь? – Антон вновь оказывается передо мной. Сейчас наши глаза на одном уровне, наверное, но за мутной пеленой слез я этого и не вижу толком. Лишь чувствую его теплое и сладкое дыхание у щеки и его руки на моих запястьях. Уверенные и сильные. А мне так холодно и страшно. Интересно, если попросить его обнять меня, что он подумает? Хотя какая разница? Я никогда не попрошу.

– Если хочешь помочь, просто забудь о моем существовании. Мне не нужна никакая другая помощь. Просто отвали, Антон, – из последних сил я вырываю руки из его захвата, хватаю рюкзак. Выбегаю из кабинета, из школы, не видя перед собой ничего.

Я раньше часто думал, что буду испытывать, если кто-то кроме мамы, врачей и директора узнает о моей болезни. Мне казалось, что станет легче. Не нужно будет прятать таблетки, смеяться, когда челюсть сводит от боли. Можно будет истерить и плакать, оправдывая все капризы и слабости болезнью. Я ведь, черт возьми, никогда не стану взрослым и рассудительным человеком, а значит, имею право вести себя словно дитя. Я могу безнаказанно посылать всех, кричать, как ненавижу этот чертов жестокий мир. И людей тоже ненавижу: они здоровые и счастливые, а я нет. Почему я нет?

Но сейчас, когда Антон знает, мне не легче. Я не хочу жалости. Люди считают, что жалость – это благородно. Какой самообман! Я хочу жить. Или хотя бы чувствовать себя живым. Хочу, чтобы со мной разговаривали на равных и не боялись повысить на меня голос! Просто хочу быть человеком, а не обладателем ВИЧ-статуса. Но никто не способен рассмотреть за физической оболочкой душу. Для всех я всего лишь тело, которое скоро умрет, а значит необходимо оберегать меня от угроз столько, сколько получится. Но ведь душа, говорят, бессмертна. Так неужели хотя бы иногда нельзя позволить мне забыть о смерти? Почему никто не хочет помочь мне поверить, что смерть – это лишь начало нового пути? Почему все так?

***

– Ты сдал анализы, Кирилл? – Анна Аркадьевна рассматривает какие-то документы, иногда хмурясь. Я воспользовался всеми внутренними резервами, чтобы посетить врачей и пережить процедуры. Сейчас же я ощущаю, как тают стенки моей выдержки, становятся все тоньше и тоньше. Хочется скулить подобно побитой собаке. Я хочу домой. Уткнуться носом в свою прохладную Мэри и плакать, плакать, плакать… Сам не знаю, чем вызвана такая истерика. Узнал Антон и что? Жизнь закончена? Ведь, в конце концов, он не Славик, но мне все равно больно, как будто мне кто-то просунул руку в тело, сжал сердце тисками и вытащил из него все самые сокровенные тайны.