Текст книги "Вечность длиною в год (СИ)"

Автор книги: Mia_Levis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Можно я приду к тебе? – прерывает мои невеселые размышления Антон.

Хочется ли мне его увидеть? Да, несомненно. Но еще мне страшно, каким бы ни был необоснованным и глупым этот страх. Между нами все равно остается какая-то неловкость, потому что, видит Бог, я не знаю, как просить человека, который признается тебе в любви, остаться просто друзьями. Неужто я мог вообразить, что когда-либо попаду в такое положение? И я все еще не уверен, что мне хватит выдержки смотреть Антону в глаза.

– Я… не уверен…

– Ладно, и по телефону можно поговорить, – легко уступает он. Мне даже немного совестно, потому что Антон, кажется, очень напряжен. Неудивительно, недосказанность между нами чувствуется даже на расстоянии. Кому-то нужно решиться на серьезный, обстоятельный разговор, но это вряд ли будет моя инициатива… – Как дела у Дарьи Степановны?

– Нормально, она сегодня работает.

– Ясно… – Антон тяжело вздыхает и еще до того, как он начинает говорить, я понимаю, что он все же решился затронуть эту тему. – Кирилл, по поводу того, что я сказал на прошлой неделе…

– Давай просто забудем, хорошо? – перебиваю я.

– Ты же и сам понимаешь, что не получится, Кира. Я просто хочу, чтобы ты понял меня правильно. Я тогда поспешил, мне стоило дать тебе время, а не вываливать все признания за раз… Не знаю, чем я думал. Твоя реакция ведь была ожидаемой. Я напугал, наверное, тебя…

– Нет, дело не в этом, – вновь прерываю я Антона.

“Просто это не то, что я когда-либо был готов услышать по отношению к себе. Я не знаю, как с этим жить”.

Эти мысли я так и не озвучиваю. Боже, как же неловко говорить на эту тему! У меня горят щеки, я нервно отпихиваю одеяло ногой. От недавней сонливости не осталось и следа.

– Кирилл, послушай, то, что я тебя люблю…

– Антон… – обреченно выдыхаю я. Как – ну, вот как?! – он может так просто и естественно говорить мне такие слова? Он вообще видел меня? Заметил, в кого я превратился?

– Не перебивай, пожалуйста, – просит Антон. – Так вот, мои чувства – это, грубо говоря, мои проблемы. Ты ничем мне не обязан, не должен переступать через себя. Знаешь, за минувшую неделю я сотни раз думал, что лучше бы не признавался. Я очень боялся, что потерял тебя. И сейчас, когда ты позвонил… В общем, помни, что у тебя есть друг, и ты всегда можешь на меня расчитывать.

В горле стоит ком, я тяжело сглатываю, пытаясь собраться с мыслями. По сути, Антон делает то, о чем я мечтал еще десять минут назад, – обещает оставаться моим другом. Но осадок остается. Как бы дружно мы не делали вид, что все по-прежнему, но вряд ли удастся легко смотреть друг другу в глаза и не вспоминать… Мне так точно.

– Кира? – голос в трубке звучит взволнованно, я понимаю, что молчу дольше приличного. – Все хорошо?

– Да, я… Задумался, прости, – тихо отвечаю я. Кленовые, уже почти голые ветки, под порывами ветра бьются в окно. На соседней подушке покоится моя Мэри. Сегодняшний тоскливый день я проведу слушая завывания ветра и сжимая в объятиях куклу, если только не… Я вновь не даю себе времени на размышления, чтобы не передумать: – Антон, ты уже допил чай? Если да, то приходи… Мама купила фильм какой-то, я как раз хотел посмотреть.

– Скоро буду, – Антон даже не пытается скрыть радость в своем голосе. Радость. Из-за предстоящей встречи со МНОЙ. Просто уму непостижимо!

Я сбрасываю вызов, осторожно кладу телефон на полку. Минимум полчаса у меня еще есть, поэтому я вновь ложусь, укутываясь в пуховое одеяло, будто в кокон.

Если бы не болезнь, то я, наверное, возненавидел бы Антона рано или поздно. Он бы раздражал того эгоистичного мальчишку, каким я был, этим своим странным альтруизмом и спокойной рассудительностью. И я вряд ли бы равнодушно отнесся к известию об его ориентации. Конечно, я не уверен, но почему-то мне кажется, что я бы принадлежал к тому большинству нетерпимых людей, потому что стремился бы производить впечатление этакого бабника. Я бы считал, что менять девчонок – это круто, хвастался бы какими-то победами, в отличие от Миронова не стесняясь и приукрасить свои достижения на любовном фронте. И наверняка считал бы, что такие, как Антон, достойны лишь осуждения и ненависти. Хотя, возможно, тогда бы все было иначе: он бы со временем понял, какая я пустышка, и никогда бы не было ни этого значимого разговора, ни нашей дружбы. Зато взамен была бы длинная жизнь… Может, с годами я стал бы мудрее и лучше, пережив бы этот тяжелый период подростковой стадности.

Я зажмуриваюсь, в попытке вытеснить подобные мысли из головы. Уж слишком зыбкая это почва – пытаться представить, как бы сложилась моя жизнь, если бы не было той злополучной аварии. Мне никогда не узнать этого, так стоит ли тогда тратить мое ограниченное время на пустые мечтания?

Я тяжело вздыхаю, осторожно выбираясь из кровати. Нужно хоть расчесаться и зубы почистить, а то Миронов, того и гляди, испугается и сбежит, так и не переступив порога. Я хмыкаю, представляя такую сцену. Уж слишком она нереальна, если вспомнить о Мироновской выдержке. Его не так легко оттолкнуть непрезентабельной внешностью, но мне все равно не хочется определять степень его брезгливости. Так что в душ, а потом чайник нужно поставить. В конце концов, в этот раз я сам пригласил Антона в гости, а значит нужно быть радушным хозяином.

***

– Привет, – тихо говорит Антон. Он, кажется, немного похудел, но все равно выглядит хорошо и как-то совсем неуместно на нашей заплеванной лестничной клетке.

– Привет, – почти шепотом откликаюсь я и, прокашлявшись, все же собираюсь с духом: – Проходи.

– Прохладно у вас как-то, – замечает Антон, когда мы проходим на кухню. Он энергично растирает ладони, потом подносит ко рту, грея своим дыханием, и все время смотрит на меня. В принципе, это его привычное поведение, он всегда внимательно наблюдает за каждым моим движением, но в свете открывшихся фактов мне неловко. Я нервно передергиваю плечами и, проигнорировав его замечание, произношу:

– Давай-ка я сделаю тебе чай, согреешься. А потом пойдем фильм смотреть, хорошо?

– Хорошо, – легко соглашается Антон, как-то подозрительно улыбаясь. Я мысленно даю себе подзатыльник. Господи, о чем я думаю? Как “подозрительно” он улыбается? Обычная улыбка, просто я все еще испытываю легкую неловкость, оттого мне и чудится что-то необычное.

В общем-то я оказываюсь прав: между нами чувствуется осязаемое напряжение. Легко смириться на словах, гораздо сложнее по-настоящему принять человека со всеми его особенностями. Каждый раз, когда Антон все же ловит мой беглый взгляд, я вспоминаю прошлую неделю: его руки на моих запястьях, шальной болезненный взгляд…

Фильм не слишком интересный, но я упрямо пялюсь в экран, лишь изредка односложно отвечая на замечания Антона. Иногда Миронов смотрит на мой профиль, я чувствую взгляд почти осязаемо, и у меня по спине табуном бегут мурашки. Раньше ведь так не было! Мне кажется, что Антон ждет, что я обернусь к нему, но я не слишком успешно притворяюсь, что полностью сконцентрирован на происходящем в фильме, и ему рано или поздно приходится отвернуться, тяжело вздохнув.

– Я очень боялся, что ты не станешь читать мои сообщения, – голос Антона ровный, но я все равно улавливаю его волнение. Не оборачиваюсь, лишь неопределенно хмыкнув в ответ, но отсутствие энтузиазма с моей стороны его не останавливает: – Я думал, что если ты никак не дашь о себе знать еще неделю, то я все-таки не выдержу и приду сюда, чтобы хотя бы убедиться, что ты в порядке. Если бы не твоя мама, я, наверное, и эти семь дней бы не вынес.

– Что значит, “если бы не моя мама”? – меня бросает в холодный пот. Не мог же Антон ей все рассказать! Или… мог?

– Я звонил ей иногда. Узнавал как ваши дела, – не отводя взгляд, честно признается Миронов. Сколько бы я не всматривался в его лицо, выискивая следы раскаяния, все тщетно. Антон только изгибает бровь и осуждающе покачивает головой: – Кирилл, только не злись, пожалуйста. Я ведь выполнил твою просьбу, ушел тогда. Но быть в неведении не мог. Я просто перекидывался с ней парочкой слов, вскользь упоминая и о тебе.

– Но ты ведь не рассказывал ей о… – я проглатываю конец фразы, уж слишком смущают меня такие разговоры. – Она у меня очень хорошая, но я не уверен, что поймет правильно. Другое воспитание, поколение, ты же понимаешь…

– Успокойся, – прерывает мой неуклюжий монолог Антон. – Я не собираюсь рассказывать Дарье Степановне ни о своей ориентации, ни о моих чувствах к тебе. Хотя мне кажется, что ты недооцениваешь свою маму, но я в любом случае научен горьким опытом, поэтому буду держать язык за зубами.

Мне любопытно. Но я смущаюсь навязываться с расспросами в таком деликатном вопросе, а Антон не торопится рассказывать об этом своем опыте. Несколько минут я пытаюсь сосредоточиться на фильме, но суетящиеся герои не могут в должной мере увлечь меня. Вот же чертов Миронов! Раздразнил, а теперь демонстративно делает вид, что увлечен фильмом. Руку на отсечение могу отдать, что он нарочно – вытаскивает меня из раковины, заставляет самостоятельно проявить инициативу. В конце концов, его расчет оказывается верным; я тяжело вздыхаю и все же задаю вопрос:

– Ты кому-то, кроме Кати, рассказывал о себе? – Миронов бросает на меня внимательный цепкий взгляд, и я, конечно, тут же иду на попятную: – Извини, ты можешь не отвечать, если не хо…

– Родителям, – вновь перебивает меня Антон. Я потрясенно молчу. Ого! Рассказать родителям о таком – вершина смелости или глупости. – Я не то, чтобы рассказывал. Там возникла неприятная ситуация, они начали подозревать и потребовали объяснений. А я… Дураком был, посчитал, что они поймут и рассказал правду. В общем, наши отношения в семье сейчас оставляют желать лучшего.

Антон грустно усмехается, и я чувствую, как закипает во мне бесконтрольная злость. Злость на его родителей – почти незнакомых мне людей, которые не поддержали. Это странное чувство, я не хочу его анализировать. Наверное, это проявление дружбы, стремление защитить человека, который остается со мной несмотря на то, что я болен и никогда не отвечу на его чувства взаимностью.

– Мне жаль, – тихо говорю я. На экране телевизора бегут финальные титры, и я вряд ли смогу сказать, о чем был этот фильм. В конце концов, он был лишь фоном для этого разговора…

– Не жалей, Кира. Родители не поняли, но у меня есть Катя. И ты. Спасибо тебе.

Нужно что-то ответить, но пока я подбираю какие-то слова, раздается телефонный звонок. Это мама, она интересуется моим самочувствием, но, узнав, что Антон у нас в гостях, сразу перестает волноваться. Она ему доверяет и не боится оставить своего умирающего сына под его присмотром. Стоит признать, ее доверие оправдано… Кажется, впервые я не чувствую зависти, слыша радость в мамином голосе. Кто знает, может с моей мамой у Антона хорошие отношения из-за того, что в своей семьей он не получает понимания и поддержки. Тогда мне не жалко… Возможно, и после моей смерти Антон иногда будет навещать маму. Ей это поможет в первое, самое тяжелое время…

Возвращаться к серьезному разговору я не решаюсь. Сегодняшний день в любом случае оказался переломным в нашей истории и богатым на события. Я устал, и Антон чувствует это, поэтому переводит беседу в легкое русло: рассказывает о школе, о последней прочитанной книге. Потом мы перебираемся в кухню, где он сам разогревает обед, выглядя при этом так органично, будто всю свою жизнь колдовал над нашей плитой.

Антон уходит уже после обеда, у него репетитор сегодня. Я медленно, с трудом переставляя ноги, иду в свою спальню и падаю на кровать, раскинувшись звездочкой. Шевелиться мне лениво, немного тошнит, но я все же счастлив. Счастлив, потому что нужен кому-то.

========== Глава 18 ==========

15 ноября

– Привет. Проходи, не стой на пороге, – Антон отступает в коридор, пропуская меня в квартиру. Он в джинсах и футболке: в его квартире тепло, нет нужды кутаться в десяток свитеров.

– Привет, – отвечаю я, переступая порог. Захлопываю дверь за своей спиной, наступаю на пятки своих старых разношенных ботинок. Они падают на пол с глухим стуком. Я морщусь, отпихиваю их к стене – все это под внимательным изучающим взглядом Антона.

Решение встретиться было спонтанным: после обеда Антон позвонил, сказал, что родители уехали до самого вечера, и предложил мне прийти в гости. Я согласился, тоже не успев толком обдумать свое решение. Я ведь у него не впервые – все должно быть проще. Никакого пересохшего горла, неловких нервных рук, мечущегося, словно зверек в ловушке, взгляда – все это обязано быть в прошлом. Ничего подобного! Я здесь впервые после его признания и все кажется иначе. Родителей нет – а водит ли он друзей домой, когда они дома? Неужто, увидев меня, они могли бы предположить, что я, что мы с Антоном… От этих мыслей по спине бегут мурашки, я передергиваю плечами.

– Кира? – осторожно возвращает меня в реальность Антон. Между бровей складка, видимо, своим заторможенным поведением я волную его. – Куртку снимай, – напоминает он.

Я молча киваю, дергаю за “молнию”; из-за спешки защемляет ткань, приходится высвободить ее неуклюжими пальцами. Щеки горят, и Антон, произнеся “жду на кухне”, оставляет меня одного. Вот же, деликатный какой, мать его…

Мне наконец-то удается снять куртку, выпутаться из шарфа-удавки, стянуть нелепую шапку, наползающую на глаза. Здесь, в коридоре, висит большое зеркало во весь рост, и я, – мазохист такой! – бросаю взгляд на свое отражение. Бледный, с темно-синими кругами под глазами и нечесанными, торчащими клочками соломы, патлами – вот кто такой Кирилл Краев. В уголке нижней губы покраснела кожа, завтра точно проступит герпес – давно пора, похолодало ведь. Я нажимаю на воспаленное место, склоняю голову вбок, так, чтобы из слишком широкого горла свитера можно было разглядеть худую, синюшную, словно у цыпленка, шею.

“Радуйся, Кира, не за морду тебя любят”, – бьется в агонии внутренний голос. Хочется резонно спросить: а за что? Я ведь никогда не был достоин любви – не слепой, родительской, а другой. И уже никогда не буду достоин.

Я заставляю себя отвернуться. Не хватало еще, чтобы меня застали возле зеркала – стыда не оберешься. На кухне вкусно пахнет апельсинами – это дымом исходят чашки с цитрусовым чаем.

В центре стола стоит ваза, а в ней букет белых роз. Это Антон маме подарил – у родителей его была годовщина свадьбы, отстраненно вспоминаю я. Перед глазами встает кладбище – и белые розы. Антон Миронов принесет мне белые розы. В ансамбль к маминым – красным. Чувствую, как все вокруг плывет – как я допустил, где же оказалась лазейка в моей эмоциональной броне? Теперь попробуй взять себя в руки, под этим внимательным Мироновским взглядом.

– Кирилл?

– Я не люблю розы, – глухо произношу я. И он понимает – я вижу это по его глазам. Янтарь темнеет, становится на мгновение мутным, поглощая крапинки-солнышки. Еще секунда – он хватает вазу и выносит ее куда-то в коридор. На темном дереве стола остается несколько белоснежных лепестков, и я воровато смахиваю их на пол. Ненавижу цветы!

– Садись, чай остынет, – вернувшись, произносит Антон. Ему почти удается убедить меня в собственном спокойствии. Почти.

– Прости, – тихо произношу я спустя минуту тишины. Чашка приятно греет замерзшие ладони, на кухне уютно, и, возможно, стоило оставить эту ситуацию в прошлом, но я чувствую необходимость извиниться. – Прости, не знаю, что на меня нашло.

– Кирилл, брось, все будет хорошо…

– Нет, – перебиваю я, – не ври мне. Не говори так, пожалуйста. Только не ты…

В этот раз мне удается твердо встретить его взгляд. Ну же, Миронов, осознай, что я умираю! Уж сделай нам обоим одолжение…

Он только пожимает плечами – странный, непонятный жест. Делает глоток чая, прикусывает губу, а потом рассказывает мне о каком-то фильме – монотонно и безэмоционально. Это не рассказ – не тот, к которому я привык, уж точно. В нем нет жизни, он словно читает мне лекцию в какой-то высшей школе кинематографа. Браво, Кирилл, ты испортил настроение не только себе! Неужто обязательно всем тыкать в лицо неоновой вывеской “умирающий”? Давно тебя не жалели, что ли?

– Посмотрим? – перебиваю его на полуслове я. Смотреть фильм, пить чай, есть печенье, читать книгу – все это привычно, твердая почва. Всяко лучше, чем та зыбкая трясина, в которую мы проваливаемся, когда пытаемся говорить о моей болезни или об его чувствах.

– Фильм? – переспрашивает Антон, отставляя чашку.

– Угу, – не слишком-то уверенно отвечаю я.

“О каком фильме вообще шла речь?” – запоздало пытаюсь припомнить я.

– Ладно. Давай тогда перебираться в комнату.

***

Фильм… о чем-то. Что-то европейское, что-то авторское – единственное, что мне удается уловить. Разрозненные сцены, минимум связного сюжета, красивые локации – мне невообразимо скучно. Наверное, это кино из тех, в которых стоит искать метафоры, гиперболы, аллегории – какие там умные слова я еще помню с уроков литературы? Но мне как-то не удается: в моем восприятии дом всегда остается домом, а летящая птица – всего лишь облезлый тощий голубь, а не чья-то там прекрасная душа.

Фильм современный и скучный, но еще он спокойный и сонный и словно отрезает нас от того неприятного разговора на кухне. Мне лениво повернуть голову, взглянуть, как воспринимает происходящее на экране Антон. Ему-то несложно найти глубинный смысл, – идеалисту чертову – а значит и кино должно вызывать у него что-то большее вселенской тоски. В комнате темно: задернуты шторы, да и на улице наверняка уже стемнело. Мама просила слишком не задерживаться – режим как-никак – поэтому скоро нужно будет прощаться, вытаскивать себя из этой сонной неги, выходить на холодный, сырой воздух. Я с каким-то странным смирением понимаю, что мне здесь хорошо. Да, часто тревожно и неловко, но вот в такие моменты – хорошо. И только эта мысль удобно размещается в уголке моего подсознания, раздается звонок в дверь.

– Кого это принесло? – ворчит Антон и, уже обращаясь ко мне, произносит: – Посиди минутку.

Нет, в окно выброшусь, мысленно хмыкаю я. Это не родители, у них-то есть ключи, так что пока у меня остается надежда, что это какая-то старушка-соседка, пришедшая одолжить стакан сахара.

На экране все еще бормочет актер – полный, усатый, в высоком цилиндре. На мгновение у меня возникает мысль выключить звук: так, вероятно, удастся разобрать голоса в коридоре, затолкать высунувшуюся голову моего страха обратно в горячий песок. Но я сдерживаюсь – в прошлый раз я так услышал разговор Антона с Катей. Ни к чему хорошему это не привело! Нет уж, лучше буду слушать монолог толстяка-актера…

Проходит минут пять, когда Антон появляется вновь. Не один. За спиной его стоит Катя – высокая, красивая – она цепко выхватывает мою фигуру, освещенную лишь светом от монитора, и я и жалею, и радуюсь одновременно, что мне не удается рассмотреть выражение ее глаз.

– Привет, Кирилл, – ровно произносит она.

– Привет, – мой голос дрожит. Почувствуй разницу, называется!

– Проходила мимо, вот, думаю, зайду. Прошу прощения, что не предупредила, – я так и не понимаю, к кому она обращается. Вроде бы ко мне, но смысл ей извиняться? Это звучит двусмысленно, мне неприятно, поэтому я просто неопределенно пожимаю плечами.

– Ладно, Катюша, пойду-ка я разогрею ужин. Посидите здесь, кино досмотрите.

– Нет, мне пора, – с меня наконец-то спадает оцепенение. Перспектива остаться с Катей – все знающей Катей! – наедине действует на меня похлеще ледяного душа. – Мама будет волноваться…

– Кирилл, – зовет меня Антон, – рано еще. Дарья Степановна ведь намного позже вернется, правда?

Заткнись! Заткнись, Миронов, хочется закричать мне! Не нужно предпринимать этих искусственных попыток подружить меня с Катей или кем-либо еще. Пусть твои намерения хоть трижды благие, но я не нуждаюсь в этом!

– Это неважно, я…

– Кирилл, помоги мне на кухне, пожалуйста, – перебивает меня Антон. – Это не займет много времени.

Мне не хочется выяснять отношения при Кате, поэтому я молча киваю и выхожу в коридор. Не дожидаясь Антона, иду на кухню, подхожу к окну: на подоконнике стоит большой, шипастый кактус. Идеальное растение для вечно занятой мамы Антона, рассеянно отмечаю я.

– Почему ты убегаешь? – раздается за спиной. Я не оборачиваюсь, с кактусом разговаривать проще.

– Мне пора.

– Лжешь, Кира…

– Отвали, Миронов! – с истеричным смешком выдыхаю я. – Я что, отчитываться обязан? Я хочу домой, я устал.

– Если это из-за Кати…

– То что? Прогонишь ее? – я все же оборачиваюсь, мне неуютно чувствовать его внимательный взгляд между лопаток. – Не глупи, Антон. Она твой друг.

– А ты? – его голос звонкий. Ему важен ответ. – Кем ты себя считаешь?

– Я – твое теплое место в рае.

– Дурак ты, Кира, – грустно усмехается Антон. – Ты человек, которого я люблю.

Я привыкаю. Матерь Божья, я привыкаю слышать из его уст “люблю”! Это не больно, как в первый раз. Это не страшно – как во второй. Просто странно и немного стыдно – за то, кто я есть. За то, что пачкаю его чувство своим несовершенством, за то, что никогда не скажу этих слов в ответ.

Я молча выхожу в коридор; Антон не будет держать. Он безмолвно наблюдает за моими сборами – куртка, шапка, шарф. Мне остается лишь натянуть ботинки, когда Катя выходит из комнаты. Вот же черт!

– Уже уходишь? – я не могу разобрать ее интонаций, поэтому коротко киваю, не давая возможности втянуть себя в разговор. Ага, конечно, уверенным людям – таким, как Катя – не нужен отклик, чтобы высказать желаемое. – Так, ребята, давайте-ка я пойду, а вы спокойно досмотрите фильм. Кирилл, я настаиваю, не стоит уходить из-за меня.

– Дело не в тебе, – бормочу я под нос. Щеки горят; интересно, что сейчас ей известно о наших отношениях? Не думает же она, что мы с Мироновым… Чувствую себя героем какого-то второсортного мыла со всеми этими интригами. Жаль только, что в реальной жизни, как в сериале, никто не сделает мне чудодейственную вакцину и не подарит хэппи-энд.

– Катя, Кириллу действительно пора, – они смотрят друг на друга несколько томительных секунд, и мне чудится, что взглядом они говорят гораздо больше, чем словами. Потом Антон снимает куртку с вешалки и добавляет: – Через полчаса вернусь. Можешь поужинать, не жди меня.

И только тут – тормоз такой! – я понимаю, что Миронов, видите ли, меня провожать вздумал! Как девицу какую-то!

“Нет, как хилого спидозника, который может окочуриться по дороге”, – заливается в агонизирующем хохоте внутренний голос. Нет, ну, а что скрывать? Все же все знают! Но разве это защитит от стыда – удушающего, жаркого, плотного? Я шепчу “пока”, – вряд ли Катя слышит, – и, не завязав шнурок на одном ботинке, выхожу на лестничную клетку.

Я не жду лифта, кубарем скатываюсь по лестнице, чудом не расшибив голову. Один пролет, еще один, и еще, тяжелая подъездная дверь – и вот я наконец-то на крыльце. На улице темно, хоть глаз выколи, сейчас, вероятно, около шести.

– Я думал, за тобой дьявол из преисподней гонится, – произносит Антон, выходя следом через минуту – не меньше. – Что я опять сделал не так?

– Что? – зло выплевываю я. – Что не так? Ты, Миронов, считаешь, что у меня вообще нет чувства собственного достоинства? Да какого хрена ты выставляешь меня ничтожеством перед ней? – я неопределенно указываю на светящиеся окна.

– Что тут такого ужасного, Кирилл? – восклицает Антон. Злится, ничего себе! Оказывается, даже его можно выбить из равновесия. – Кто вообще внушил тебе эти убогие стереотипы?

– Ты брата ее домой провожал? – шепчу я. У меня больше нет сил. Ему не понять! Ни одному долбанному, пышущему здоровьем ублюдку, не понять, каково это – быть объектом постоянной жалости и милосердия.

– Кира…

– Да или нет?

– Нет, – ну, хотя бы честно, и на том спасибо.

– Видишь, хотя прав у тебя было больше. Отношения, все такое. А мы с тобой, Миронов, даже не друзья. Ты спрашивал, что я думаю о наших, прости Господи, отношениях? Я твой питомец. Уличный, блохастый, дикий и злой; ты меня накормишь и выгуляешь, приласкаешь иногда, научишь не гадить по углам и не кусать за хозяйскую руку. А когда ты с этим справишься, ты хочешь показывать меня друзьям. Вот, мол, смотрите, какой я благодетель, сколько усилий я приложил.

Меня заносит, как когда-то занесло отцовскую машину. И я погибну, как когда-то погиб он. Я знаю это, понимаю, но управлять своим языком не удается, и я говорю, говорю, говорю… Когда замолкаю, слышно, как тяжело дышит Антон.

– Невероятно, – в конце концов, выдыхает он. Никогда не слышал у него такого голоса – будто его ударили, будто дышать он не может. – Ты же… ничего… совсем ничего не понял.

– Антон… – я делаю шаг вперед – он отступает на два. Я не вижу его лица, почему здесь не горит ни единого фонаря?

– Уходи, – шепчет он и, развернувшись, скрывается в подъезде. Металлическая дверь звонко лязгает, отрезая меня от него, словно я и правда бездомная дворняга.

Я утыкаюсь лбом в холодный металл, царапаю его искусанными ногтями. Ты, Кирилл, укусил руку, которая о тебе заботилась. Что уж удивляться, что тебя прогнали – этот закон действителен и в человеческом царстве.

– Я так не думаю, не думаю, не думаю… Прости меня, – глотая соленые, крупные слезы, шепчу я.

Я потерял его из-за своей трусости – от этого особенно горько. Из-за того, что думал о мнении Кати, мамы, старух-сплетниц на лавочках, из-за того, что так до конца и не простил его за способность любить и смелость, за то, что он перегнал меня и оставил далеко позади. Где пряталась во мне эта злость, эта обида? Как я допустил, что болезненный нарыв лопнул именно сегодня? Как позволил своей гнилой натуре лишить меня человека, который неустанно вытаскивал меня из болота?

Сначала я думаю сидеть у подъезда до утра; пусть Антон найдет мой окоченевший труп, пусть увидит, что сделал со мной. Но я тут же мысленно оддергиваю себя: не он виноват в произошедшем и не ему за это быть наказаным. Но я все равно долго стою прижавшись зареванной мордой к двери и скребусь ногтями – ничтожное, жалкое зрелище!

В конце концов, я иду домой – медленно, то и дело оборачиваясь. Миронов, ну, прости же ты меня! Он не слышит или не слушает мой внутренний крик.

Квартира встречает меня холодом и гулкой тишиной – как же здесь уныло! Мама еще не пришла, но на холодильнике висит записка – “Кирюша, не забудь поужинать!” Ох, мама, разве до еды мне сейчас?

В комнате я закутываюсь в колючий кокон шерстянного одеяла, прижимаю колени к груди, кладу Мэри поближе и пытаюсь умереть. Что же я наделал?

– Мэри, он никогда не простит меня, никогда. Он ведь от всего сердца, а я… Какое мне дело до этой Кати? Мэри, какой же я дурак…

Она слушает мою исповедь – впитывает в свое тряпичное тело. Как жаль, что отпустить мне грехи или дать совет она не может. У меня нет никого, кто бы мог помочь мне выбраться из той трясины, в которую я сам столкнул себя из-за своей ничтожной гордыни. Мужиком хотел казаться, боялся, что меня неправильно поймет чужая, по сути, девушка. Дурак ты, Кира, ох, дурак!

На тумбочке лежит телефон, я беру его трясущейся рукой, нахожу номер Антона. Позвонить? А если он не возьмет, если Катя все еще с ним, если он скажет оставить его в покое, если запретит впредь тревожить, если… Сколько же этих проклятых “если”! Какая же все-таки изобретательная моя трусость… В итоге я прячу телефон под подушку, утыкаюсь носом в воняющую медикаментами Мэри и проваливаюсь в тяжелый, плотный сон без сновидений.

========== Глава 19 ==========

22 ноября

– Мама, я ухожу, – на ходу обматывая шею шарфом, заявляю я. Весь мой вид выражает решительность. По крайней мере, я надеюсь на это. Прежде не раз случалось, что мама запрещала мне выходить на мороз, – в те времена, когда я еще изредка хотел гулять – а на улице последние дни было холодно и снежно. И действительно: мама откладывает нож и недочищенную картофелину, смотрит на меня недоверчиво.

– Куда? На улице метель, – произносит она, нахмурившись. Нет, так просто она не отступит. Милая моя, наивная мама… Думает, что если убережет меня от холода, то и здоровье, и жизнь мою сохранит. Ей не понять, какие сильные муки я испытал за эту неделю. Не физические, но от этого не менее страшные.

– Мам, я не спрашиваю разрешения, – произношу я. Мне кажется, что выходит твердо и уверенно. – Еще день, светло, я тепло оделся и мне не пять лет. Мне нужно уйти, и я уйду. Буду на связи и постараюсь не задерживаться.

Что-то мелькает в глазах моей мамы – давно забытое, горькое. То ли удивление, то ли отголоски былой гордости – как мало ей нужно, чтобы гордиться мною. Всего лишь немного моего упрямства – маленькое напоминание, что во мне еще теплится жизнь.

– К Антону? – уточняет она. За эту неделю она спрашивала о нем дважды и наверняка по моей реакции поняла, что между нами в очередной раз пробежала кошка. Но в этот раз мама удерживалась от расспросов – и на том спасибо.

– Да, – не вижу смысла отнекиваться: я не самый лучший актер, чтобы придумать какую-то другую достоверную версию. Да и маме будет спокойнее от этой правды – репутация Антона в ее глазах идеальна. Интересно, что бы она сказала, узнай, что Антон гей? Еще и со странностями, как иначе объяснить его симпатию ко мне?

– Хорошо, – кивает мама. – Только не задерживайся, ладно?

– Договорились, – я улыбаюсь и направляюсь в коридор. Натягиваю тяжелые зимние ботинки, смотрю на маму – она стоит рядом, скрестив руки на груди. Сегодня у нее выходной, я надеюсь, что она уделит время себе. Отдохнет хотя бы от домашних хлопот. – Все, я ушел.

– Не задерживайся слишком, – еще раз просит мама. – У тебя режим, помнишь?

– Конечно, – хмыкаю я. Неужто она думает, что об этом так просто забыть? Я подставляю маме щеку для поцелуя и, едва ее губы касаются моей кожи, отстраняюсь. Мне хочется уйти скорее, пока решимость еще тверда.

Снег сыпет крупными хлопьями, тает на моем лице. Я всовываю руки в карманы, опускаю голову пониже и пру напролом через сугробы. После этой недели меня не остановят и гораздо более страшные напасти, чем какой-то там снегопад.

Семь суток… Длинных, тоскливых, наполненных угрызениями совести дней и ночей, в течении которых я маялся, словно зверь в клетке. Ну, ладно, как кузнечик в банке – какая разница?

Надеялся ли я, что Антон позвонит? Несомненно! Что я, раньше его не обижал, что ли? Но ведь он всегда проявлял чудеса терпения, словно святой. А оказалось, что предел есть и у таких людей, как Миронов. Предел, за который я перешел по своей глупости.

Несколько раз я порывался сам позвонить, но от осознания, как жалко будут выглядеть все мои извинения по телефону, мне становилось скверно. Раз уж я совершил ошибку, то нужно было, наверное, проявить смелость и хотя бы извиниться, смотря Антону в глаза.