Текст книги "Вечность длиною в год (СИ)"

Автор книги: Mia_Levis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Я швырнул тогда, не посмотрел… Я не хотел тебе навредить, просто…

– Кирилл, – перебивает меня Антон, – успокойся. Я все понимаю, серьезно. Я иногда немножко нарушаю твое личное пространство, да? Неудивительно, что тебе порой хочется запустить в меня чем-то тяжелым, – Антон смеется и, погасив свет, ложится на свою половину кровати.

Мне бы облегчение испытывать и отдохнуть, – все-таки день был не из самых легких, – но я не могу закончить этот разговор так просто. Что-то меня царапает изнутри: фантомное сомнение, легкая тревога, а темнота развязывает язык.

– А вообще мне стоило позволить тебе поприсутствовать. Ты бы меня сразу и разлюбил. Все-таки то было не самое романтичное зрелище, да? – я стараюсь, чтобы это звучало весело, шутливо. Эй, Тоха, глянь, какой я комик! Это же забавно, правда? Но он не разделяет моего веселья.

– Дурак ты, Кира, – с легким укором шепчет Антон. Скрипит старая кровать – это он поворачивается на бок, лицом ко мне. Близко совсем, я чувствую его теплое дыхание на щеке. – Я люблю тебя. Вне зависимости от того, как ты выглядишь, в каком ты состоянии. Я люблю тебя, Кирилл, и нет в этом мире ничего, что заставило бы меня разлюбить тебя.

“Смерть”, – думаю я. Я умру, и твоя любовь начнет стремительно гаснуть. И это правильно, Антон. Ты будешь счастлив и после меня. А сегодня от твоих слов счастлив я.

Засыпаем мы лицом к лицу.

========== Глава 22 ==========

14 декабря

Мама сидит на кухне – исхудавшая, бледная, но в глазах ее я замечаю радостный блеск. Она не устает нахваливать Антона и восторгаться идеальным порядком в квартире. Мне остается лишь вздыхать – мама права, все это заслуга Антона, не моя.

– Уже поздно, мне пора, – вытирая руки полотенцем, произносит он.

– Конечно-конечно, – суетится мама. Она встает из-за стола и заключает Антона в крепкие объятия. – Спасибо тебе, – шепчет мама.

– Не за что, Дарья Степановна, – смущенно отмахивается Антон. Он улыбается и выходит в коридор: ему нужно забрать свою одежду. А еще зубную щетку, шампунь, книги и тетради. За эти недели он, кажется, перевез к нам половину своей комнаты.

– Ты хорошо выглядишь, сынок, – мама садится напротив, берет меня за руки, пальцами поглаживая по розовым следам от порезов. Я точно знаю, что она не поверила в ту неправдоподобную легенду, которую мы ей поведали. Но она не расспрашивает – ни меня, ни Антона – знает, что мы все равно не скажем правду.

– Угу, конечно, – хмыкаю я и закатываю глаза. Кто же еще мне будет делать комплименты, если не мама?

– Нет, серьезно. Круги под глазами исчезли, даже румянец появился. Как ты чувствуешь себя?

– Неплохо, – честно отвечаю я, с грустью наблюдая, как от этого короткого слова расцветает мама. Я-то себя такими иллюзиями уже давно не тешу: слишком хорошо помню, какой дорогой бывает цена за несколько легких недель.

– Ты будешь сдавать контрольные? Или черт с ними?

– Я не знаю. Мы с Мироновым готовились, но… Посмотрим, – я не хочу признаваться, как тошно мне от одной мысли, что вновь придется показаться в школе, столкнуться с издевками Славы Соколова, со всезнающим взглядом Кати Савельевой. И почему я раньше так держался за школу? Быть может, дело было в том, что мне отчаянно хотелось вырваться из замкнутого круга, в котором я был только с мамой и Мэри? А теперь у меня есть Антон… И если бы не он, я бы вовсе не рассматривал вероятность посещения школы, но ведь мы и правда готовились. Сколько усилий он на меня угрохал! Теперь как-то стыдно заявить ему, что я, мол, передумал.

Мама и в этот раз не настаивает. Она сжимает мои ладони и с чрезмерной бодростью произносит:

– Я уже пойду спать. Устала сегодня. А ты прощайся с Антоном и тоже ложись. Поздно уже.

Я послушно иду в комнату, а в голове все вертится это мамино “прощайся”. Звучит зловеще. Не удивлюсь, если за последнее время я так заколебал Миронова, что он не захочет со мной знаться. Я все жду, когда же он прозреет настолько, чтобы осознать, в какое дерьмо вляпался.

Мои опасения только подтверждаются с каждой минутой. Антон торопится, почти не смотрит на меня. Только на пороге он улыбается, но улыбка получается неестественной – она не касается глаз. Мне хочется схватить его за плечи и трясти до тех пор, пока он не скажет мне: что не так? Ведь нельзя же сначала приручить меня, словно собачонку, а потом, наигравшись, бросить? Мне хочется напомнить ему, что он признавался мне в любви, а что же это за любовь, если она проходит так быстро? Но я только прикусываю внутреннюю сторону щеки и закрываю за ним дверь. Какое право я имею что-то требовать? Уж слишком я разжирел на его внимании, мне теперь только особые улыбки и взгляды подавай. А заслужил ли я их? Вот это уже другой вопрос…

Заснуть я не могу. Казалось бы, наконец-то свобода, вся кровать в моем распоряжении! Но нет! Я перекатываюсь с одной стороны на другую, будто псина, которую кусают блохи. Как же я привык за последнее время ощущать человеческое тепло рядом. Я всегда тщательно следил, чтобы мы с Мироновым не касались друг друга, но от его тела все равно исходил такой жар, что меня тут же начинало клонить в сон. А как же я скучаю по нашим бессмысленным рассветным разговорам! Когда, бывало, проснешься в кромешной темноте, но интуитивно ощущаешь, что вскоре начнет светать. И когда есть эти несколько минут, чтобы обсудить планы на день, а иногда – редко-редко – и помечтать о более отдаленном будущем.

Я прижимаю к себе Мэри, тяжко вздыхаю в ее полотняную макушку. Не знаю, сколько бы я промаялся так – может быть, до самого утра – если бы на тумбочке не завибрировал телефон.

“Не спится”, – гласит сообщение от Антона. Интересно, у него та же причина?

“И мне”.

Я жду звонка или очередного сообщения, но проходит десять минут, двадцать, полчаса – и ничего не происходит. Разочарование настолько острое, оно скапливается внутри, давит на грудь. Вроде бы и повода нет: ну, заснул человек, почему бы не порадоваться за него? Но зачем тогда писал? Я не понимаю… И тут телефон начинает настойчиво вибрировать – звонок.

– Алло, – отзываюсь я.

– Все еще не спишь?

– Нет.

– Тогда одевайся теплее и выходи. Я возле твоего подъезда, – секунд десять я жду, что Антон засмеется и признается, что пошутил. Но вместо этого он произносит: – Кира, ты здесь?

– Ты серьезно?

– А как ты думаешь? – восклицает он. – Давай, Краев, не дрейфь! На улице классно, что дома сидеть, раз не спится? В потолок пялиться?

– Ладно, скоро буду, жди.

Мои губы непроизвольно растягиваются в счастливой улыбке. Я откладываю Мэри на соседнюю подушку, хватаю со стула шмотки и быстро натягиваю их на себя. Только потом осознаю, что надел свитер шиворот-навыворот. Плевать, под курткой не видно! По коридору я крадусь на носочках, ведь если мама меня застукает, то ни за что не позволит уйти. Да и безупречная репутация Антона пошатнется.

Только за дверью я наконец-то позволяю себе вдохнуть полной грудью. Голова идет кругом, но это не из-за болезни. Сейчас я чувствую себя так, как однажды в десять лет, когда тайком от родителей напился вина – шальное, глупое веселье и легкий страх разоблачения. Я заставляю себя не нестись по лестнице, перепрыгивая несколько ступенек, хотя сердце бьется в бешеном ритме – быстрей, быстрей, быстрей!

На улице темно. Несколько фонарей скупо освещают двор, редкие снежинки лениво ложатся на мои плечи. Секунды мне кажется, что Антона нет, и горечь разочарования уже скапливается в груди, спешит комком собраться в горле. И тут я вижу его: Антон встает с лавочки, отряхивается, подходит ближе.

– Я уж решил, что ты передумал, – говорит Антон.

Передумал? Я? Да никакая сила на свете сейчас не загонит меня в затхлый воздух нашей квартирки!

– Нет, – отрицательно качаю головой, – не передумал. Пошли?

Антон пожимает плечами и молча направляется по аллее. У нас нет определенного маршрута, мы не разговариваем, но я чувствую себя так хорошо, будто нет в мире больше счастья, чем идти по свежему, хрусткому снегу, вдыхать морозный воздух и знать, – чувствовать это каждым миллиметром кожи! – что не одинок.

– Я с тобой не прощаюсь, – тихо произносит Антон. Я вздрагиваю от неожиданности, безуспешно пытаюсь рассмотреть его лицо.

– О чем ты? – все же уточняю.

– Ты сегодня ждал, что я буду прощаться, да? – спрашивает он. Мы дошли до парка, вдалеке серебрятся разлапистые ветки клена, по бокам от аллеи высятся тополя, словно ледяные свечи. Здесь – удивительно! – горят фонари, и мне кажется, что я не видел ничего красивее. Быть может, я просто очень давно не выходил из дома после захода солнца и совсем забыл, какой пьянящей свободой порою полнится ночь.

– Ты вернулся домой и… Наверное, да, я ожидал чего-то… большего? – мой голос звучит неуверенно. Это зыбкая почва, я чувствую себя растерянным и смущенным. Думаешь, Миронов, легко говорить о том, чего и сам не понимаешь?

– Но я не покидаю тебя. Из твоей жизни я исчезну лишь тогда, когда ты сам меня прогонишь. И даже тогда, – Антон виновато улыбается и разводит руками, – не уверен.

У меня горят щеки, а в горле скребется что-то колючее и горькое. Смерть вынудит тебя покинуть меня, Антон, ну, а пока… Пока оставайся рядом, потому что, поверь, ты нужен мне гораздо больше, чем я тебе. Ты моя связь с жизнью – с этим заснеженным миром и морозным воздухом. Мама и Мэри держат меня на этом свете, ты же делаешь это пребывание почти счастливым. Ты тот, кого в какой-то другой, параллельной Вселенной я ненавижу, ибо там ты всегда на полшага впереди, и я отчаянно стремлюсь угнаться за тобой. Здесь же между нами такая громадная пропасть, словно между Солнцем и жалкой планеткой, греющейся в его лучах. В этой Вселенной я тебя…

Снежок попадает мне в плечо, мигом вырывая из пучины мыслей. Я еще не успеваю сориентироваться, когда в меня прилетает следующий – на этот раз в бедро.

– Эй! – возмущенно выкрикиваю я, хотя на деле мне хочется смеяться.

– Сдаешься? – лукавая улыбка кривит мироновские губы, шапка лихо сдвинута на бок, на щеках играет яркий румянец. Я чувствую, как во мне поднимается азарт, как предчувствием колет пальцы. И пускай это не решающий футбольный матч, а нам уже давно не десять, но от ощущения соперничества кругом идет голова.

От следующего снежка я уворачиваюсь. А потом хватаю в пригоршни снег, сбиваю его в плотный комок и запускаю в Миронова. Ожидаемо промахиваюсь, но это не снижает моего энтузиазма. Фиг я ему уступлю!

Сколько времени проходит – не знаю. На мировую мы соглашаемся одновременно, просто грохнувшись в сугроб под высоким деревом. Над головой – ветки в скудном снежном наряде. Еще выше – чернильное небо с яркими точками звезд. Я в снегу с ног и до головы, сердце суматошно бьется в груди, дыхание из горла вырывается со свистом – но как же чертовски, просто-таки неприлично, я счастлив! От простого ощущения жизни, оттого, что рядом важный для меня человек, и он любит меня. Мечтал ли я когда-нибудь быть любимым?

– Идем? – тихо спрашивает Антон. Я знаю, он не хочет домой, но мы замерзли и валяться в снегу – неразумно.

– Еще минуточку, – так же тихо отвечаю я.

Антон дает мне эти ценные секунды, потом поднимается, протягивает мне руку. Эх, Миронов, не можешь ты до конца расслабиться…

Но я понимаю – нам пора домой. Протягиваю руку, обхватываю его ладонь, неуклюже поднимаюсь на ноги. Антон смотрит на меня так внимательно, что мне становится неловко. И когда он делает шаг вперед, и теперь близко-близко, я на мгновение решаю, что сейчас, в это самое мгновение, он попытается поцеловать меня. Конечно, у него ничего не получится, ведь я не позволю и если понадобится, то вновь заеду ему по лицу. Я ему доходчиво объясню, что не потерплю такой наглости и…

Антон касается моей щеки – легко-легко, кончиками пальцев. Спустя мгновение я понимаю – снежинка растаяла, и он вытер каплю. Браво, Краев! Мо-ло-дец! Хорошо хоть сразу не набросился на него с кулаками! Вот это был бы позор! Первый поцелуй ночью, в парке, в свете фонаря – как в пафосной мелодраме, вызывающей у меня отвращение. Ну, не дурак ли я?

***

Наш первый с Мироновым поцелуй совершенно не похож на кадр из фильма.

Этот день, восемнадцатое декабря, я провожу за учебниками. Завтра сдаю физику – и мне не по себе. Не только оттого, что я ненавижу этот предмет, но и потому, что меня пугает предстоящая встреча с одноклассниками.

Но Антон гордится мною – он сам так говорит – и разве я могу его подвести? Мама тяжело вздыхает, но не перечит: в последнее время она уже не так помешана на вечном контроле. Связано ли это с Антоном или она просто наконец-то осознает, что мне все равно осталось не долго? Я не знаю, да и какая разница?

– Здесь ошибка, Кирилл, – Антон указывает пальцем на задачу, над которой я корпел последние пятнадцать минут.

– А раньше сказать не мог? – взъяриваюсь я. Ошибка в самом начале, теперь все придется переделывать!

– Надеялся, что ты сам заметишь.

– Не заметил, – ворчу я. Миронов лишь пожимает плечами – скотина бесчувственная! Я же, тяжко вздохнув, зачеркиваю решение и, хмурясь, заново вчитываюсь в условие. Еще через десять минут я облегченно откидываюсь на подушки – решение верное. – И стоит так мучиться? Я бы мог сесть с тобой и все списать. Или это не вписывается в твои моральные принципы?

– Ну, можно и так, – рассеяно откликается Антон. Он уж слишком занят: листает учебник, явно подбирая для меня задачу посложнее.

– Серьезно?

– Да, – кивает он, поднимая на меня взгляд. – Если хочешь, я могу сесть с тобой и помочь. Годится?

С моего языка едва не срывается восторженное “да”, а потом я задумываюсь. Как это будет выглядеть со стороны? Что подумают наши одноклассники, когда Антон ни с того, ни с сего займет место за последней партой? Не с красивой Катей, а со мной?

Ты не знаешь еще, Миронов, как могут ранить злые слова и как легко потерять положение, которое еще недавно казалось незыблемым. И я не стану причиной твоего падения, буду осмотрителен за нас двоих. Поэтому я облизываю пересохшие губы, старательно делая вид, что глубоко задумался, и произношу:

– Нет, наверное. Зря я что ли так долго мучился? Даже интересно, на сколько я сдам. А завалю… ну, и хрен с ним.

Мне удается беззаботно улыбнуться, по крайней мере я так думаю. Но судя по выражению лица Антона, мой маленький фарс его не обманывает. Догадывается ли он об истинных причинах отказа или придумал свой вариант – я не знаю и узнавать не спешу. Не все же ему защищать меня! Пускай даже моя защита и заключается лишь в том, что я планирую держаться от него подальше и не бросать тень на его безупречную репутацию.

– Ну, что ты там подобрал? Только это последняя, иначе я свихнусь, честное слово, – говорю я и склоняюсь ближе к учебнику.

И в этот момент он целует меня. Нет, он не пихает мне язык в рот – еще этого не хватало! Не слюнявит мои губы, как в фильмах. Он просто прикасается губами к уголку моего рта и если достаточно напрячься, то можно вообразить, будто он хотел поцеловать меня в щеку, просто промахнулся. Но я-то знаю – чувствую! – что он хотел именно так. Это всего лишь прикосновение длиною в миг, но у меня такое ощущение, что на мне теперь выжженно клеймо. Я хватаю ртом воздух и чувствую себя абсолютно ошеломленным, в то время, как проклятущий Миронов, уже вновь сосредоточен на учебнике.

– Сто шестнадцатую попробуй, – говорит он. – И на сегодня действительно достаточно. Пойду помогу твоей маме с ужином.

Антон сбегает – другого слова и не подобрать! Что, чувствует свою вину? Он не должен был, не должен… Я зло швыряю ни в чем неповинный учебник в угол комнаты, он приземляется с глухим стуком. Мне тяжело охарактеризовать свои ощущения, внутри у меня полная сумятица. Строить из себя девчонку с поруганной честью глупо, я слишком хорошо это осознаю. Ведь все так просто, если подумать! Оскорбился? Ударь! Понравилось? Ну, так целуй в ответ или кишка тонка, Краев? Я не делаю ни того, ни другого, потому что я где-то посередине между ужасом и желанием. Внутри все рвется на две части – и мне страшно от осознания, что никто не примет это решение за меня.

Спустя десять минут Антон зовет меня ужинать. Потом видит учебник в углу комнаты, поднимает его, смотрит на меня – солнышки в глазах тускнеют – и не говорит ни слова. Что это? Мы просто забудем обо всем? Не придадим этому никакого значения? Это тебе легко, Миронов! Это у тебя был кто-то до меня и будет – после, а для меня твои губы единственные, что были в моей жизни.

За ужином мы перекидываемся редкими фразами. Мама сначала еще пытается нас разговорить, но, поняв, что это бессмысленно, затихает. Еда никогда еще не казалась настолько омерзительной, я не съедаю и половины.

– Кирюша, у тебя что-то болит? – осторожно интересуется мама. Хоть лоб не щупает – и на том спасибо!

– Нет. Просто устал, хочу спать. Я пойду к себе, ладно?

– Конечно, – соглашается мама. Ее глаза вновь полны тревоги, и меня жалит уколом стыда. Прости, мама, я сегодня не могу тебя успокоить – впрочем, как и всегда.

В комнате я укладываю в рюкзак тетрадь и учебник – не отказываться же от первоначальных планов из-за произошедшего… инцидента. И, конечно, параллельно я прислушиваюсь ко звукам в коридоре. Уйдет ли Антон по-английски? Или все же зайдет попрощаться?

Мои сомнения решаются через минут пятнадцать. Миронов стучит и, не дождавшись ответа, входит. Закрывает дверь и прижимается к ней спиной.

– Что? – спрашиваю я, когда тишина начинает давить на уши.

– Жду, когда ты скажешь.

– О чем?

– О том, что у тебя на уме, – пожимает плечами Антон.

И меня прорывает: я стараюсь не кричать, помня о присутствии в квартире мамы, но голос то и дело срывается.

– У меня на уме? Знаешь, я чувствую себя идиотом. Ну, мне семнадцать, и я, наверное, должен быть счастлив, что сегодня впервые поцеловался. Ну, что вообще кого-то смог привлечь, если на минуточку вспомнить, что я спидозный, – с моих губ срывается нервный смешок. – Но, учитывая некоторые обстоятельства, я не могу радоваться.

– Из-за того, что я парень? – спрашивает Антон.

– Да! – восклицаю я, но потом хмурюсь, запускаю руку в волосы, отчаянно дергаю их. Это ведь неправда, но как говорить начистоту, если я и сам не в силах разобраться со своими эмоциями? – То есть нет… Потому что это ты, Антон, понимаешь?..

– Не очень, – честно отвечает он.

Не удивительно. Я сажусь на край кровати, закрываю глаза – так должно быть легче, да? – и произношу:

– Ты нужен мне. Я привык к тебе и ты, черт бы тебя побрал, сам в этом виноват. И то, что ты любишь меня… Ну, мне не противно. Я даже… льстит это мне, наверное. И ты мне дорог, Миронов. Ты мой единственный друг и часть моей жизни, какой бы она ни была. Но я не могу быть с тобой так, как ты хочешь.

– Не можешь или не хочешь? – перебивает меня Антон. – Кира?

– Не… знаю я! – восклицаю я. – Не мучай меня, Миронов.

– Прости, – тихо произносит он. – Я не должен был так поступать. Ты прав. Больше не повторится.

Я мысленно молю, чтобы Антон не добавлял “никогда”. Ну, зачем бросаться такими громкими обещаниями?.. Все ведь в жизни бывает. И он не добавляет. Но разговор в тот вечер у нас, конечно, не клеится, и вскоре Антон уходит.

Я и так знал, что этой ночью вряд ли буду спокойно спать, но только причина моей бессонницы изменилась. Тревоги по поводу встречи с одноклассниками сменились тягостными мыслями об Антоне.

– Ему бы найти кого-то, Мэри. Кого-то, чья любовь не угрожала бы ему, – шепчу я в темноту. – Потому что я не могу быть с ним. Хочу, но не могу.

Тогда я еще не знаю, что вскоре мое желание исполнится. Знал бы – был бы осторожнее со словами.

Комментарий к Глава 22

Спасибо всем, кто ждал.

========== Глава 23 ==========

Комментарий к Глава 23

Наверняка ошибок тьма. Буду благодарна, если поможете их выловить.

19 декабря

Утром Антон не приходит за мной – об этом мы договорились заранее. После бессонной ночи я чувствую себя слабым, немного тошнит, но я все равно полон решимости пойти в школу и сдать эту долбанную физику. Пускай Миронов не думает, что вчерашнее выбило меня из равновесия.

Мама все утро причитает, хлопочет, суетится – приглаживает мне волосы до тех пор, пока они не выглядят так, словно меня лизнула корова, раз десять поправляет ворот моего свитера, автоматически касается тыльной стороной ладони моего лба. В конце концов, я хватаю за запястье; кожа у мамы словно пергамент – тонкая и сухая настолько, что, кажется, порвется, если сжать пальцы сильнее.

– Сядь, ма, – умоляю я. Она отмахивается, встревоженно оглядывает свои кухонные владения, но потом все же опускается на соседний стул. Я не отпускаю ее руку, продолжаю поглаживать кончиками пальцев ее мозолистую, натруженную ладонь. Мама улыбается – нечасто ей от меня достается ласка. – Перестань волноваться. Я же совсем ненадолго, напишу – и домой. Нигде не буду задерживаться, обещаю.

– Хорошо, – не слишком уверенно кивает мама.

Я допиваю травяной чай и, отставив чашку, поднимаюсь из-за стола.

– Все, я ушел.

– А Антоша? – хмурится мама.

– Он встретит меня на углу, – вру я. – Двор весь занесло, не пройдешь толком.

Мама кивает, успокаиваясь. Ее вера в Миронова незыблема. Знала бы ты, мама, что связывает нас – что бы ты сказала?

***

Чем ближе к школе, тем медленнее я переставляю ноги. Иногда меня обгоняют школьники – малыши за руку с мамами, в смешных шапках и ярких куртках, ребята на год-другой младше, которых помню я, но которые не помнят меня. Но как бы я не тянул, здание школы вскоре все равно предстает передо мной – в окружающем пейзаже ничего не изменилось, разве что высокий клен, на который я часто смотрел на скучных уроках, срубили.

Возле входных дверей я долго топаю ногами, стряхивая снег. Потом, вздыхая, все же вхожу, бреду к кабинету физики, низко опустив голову. Вокруг гам, смех, разговоры – до меня никому нет дела. Я даже успеваю приободриться, пофантазировать, что мое присутствие и вовсе окажется незамеченным, но стоит переступить порог кабинета – и иллюзия рассеивается.

Первым, конечно, реагирует Слава Соколов. Как же иначе? Ему же надо оправдывать звание затычки в каждой бочке. Он присвистывает, вскакивает с парты, на которой до этого сидел, и громко восклицает:

– Ого, какие люди! Это же Кирюша! Что, наигрался в куклы и решил навестить старых друзей?

Только сейчас я понимаю, что не взял Мэри. Еще несколько месяцев назад я и помыслить не мог о том, чтобы выйти из дома без нее, но сейчас не время думать об этом. Я знаю, что Антон вмешается – пускай и обещал этого не делать, но все равно не удержится, если я не выкручусь немедленно. Вот прямо сейчас! И это подстегивает меня гораздо сильнее, чем любые ободряющие слова до этого!

– В точку! – киваю я. – Ты наверняка истосковался по мне, Слав. Вон как обрадовался! Ну, давай обнимемся, что ли?

Славик теряет самообладание буквально на несколько секунд, но этого достаточно, чтобы в классе раздалось несколько тихих смешков. И – спустя мгновение – раскатистый, звонкий смех Кати Савельевой. Такое ощущение, что время вернулось вспять, что я вновь популярен, но это, конечно, лишь зыбкий мираж, и я не позволяю ему испортить мне настроение.

– Привет, Краев, – отсмеявшись, произносит Катя. Я киваю ей и благодарно улыбаюсь. От Миронова я бы не принял помощи, – сколько можно? – но то, что делает Катя еще больше придает мне уверенности.

Раздается звонок, все вяло занимают места за партами – кто-то повторяет материал, некоторые продолжают играть в телефоне. Славик бросает на меня последний тяжелый взгляд и тоже садится за парту. Я иду между рядами и все же не выдерживаю – зыркаю на Антона. Он разговаривает с Катей, низко склонившись к ее лицу. Он вообще заметил мое появление? Настроение стремительно падает, но я все же заставляю себя собраться. Я же требовал его делать вид, что мы не знакомы! Так что же теперь обижаться? Да и вчерашнее происшествие все еще свежо в памяти… Нет-нет-нет, Краев, об этом мы не думаем, нашел время!

В кабинет заходит Людмила Ивановна, велит всем спрятать телефоны, раздает тетради и задания. Когда она подходит к последней парте и замечает меня, ее глаза на мгновение округляются, но она быстро берет себя в руки.

– Молодец, что пришел, Кирилл, – произносит Людмила Ивановна. Я улыбаюсь ей, и она улыбается мне в ответ. Кладет на мою парту тетрадь и листок с заданиями, отходит.

В первое мгновение я пугаюсь – задачи кажутся мне слишком сложными. Но, выдохнув, я все же пытаюсь разобраться, вывожу в черновике формулы, что-то зачеркиваю, переписываю. До звонка я успеваю решить всего лишь четыре задания из шести – не идеальный, конечно, результат, но я доволен. Последние годы я не делал ничего, удовлетворяясь самыми низкими баллами. Из класса в класс переводили – и на том спасибо. Так что сегодняшний результат – это явный прогресс.

– Ну, как? – я вздрагиваю, поднимаю взгляд и вижу перед собой Катю. Она абсолютно спокойна, не боится пересудов за спиной. Так чего же тогда бояться мне?

– Неплохо, кажется, – пожимаю я плечами. – Четыре задания сделал.

– Хорошо, – кивает Катя и, прищурившись, спрашивает: – Какие у тебя планы на завтрашний вечер?

Это не издевательство, нет. Прямой вопрос, на который она ждет такой же прямой ответ. Ну же, Кирилл! Тебе-то и нужно всего лишь сказать “никаких”, но я интуитивно перевожу взгляд за спину Кати – туда, где Антон складывает вещи в рюкзак. Антон Миронов – вот мои извечные планы, но лишь в том случае, если после вчерашнего он не решит, что с него довольно. Ночью я желал, чтобы он нашел кого-то, сейчас же у меня сводит скулы только от одной мысли об этом.

Катя легко определяет направление моего взгляда и, фыркнув, заявляет:

– Значит, никаких.

Я хмурюсь, чувствуя, как тревожно начинает колотиться сердце. Может, Кате что-то известно? Об этом они шептались перед уроком? Миронову действительно надоело, он решил идти дальше, оставив меня позади? Так какого черта Катя тогда вообще со мной разговаривает? Ведь Антон – единственное, что нас связывает.

– А почему ты спрашиваешь? – сухо интересуюсь я.

– У меня завтра День рождения, – улыбается Катя. Мне кажется, она прочитала меня, будто открытую книгу. Я чувствую, как краснеют щеки, но все равно не отвожу взгляд. – Миронов будет там. Тебя я тоже приглашаю. Придешь?

– Да я как бы… – вот это влип! И что я буду делать на этом празднике? Портить своей кислой рожей настроение Кате и гостям? Ей-то это зачем?

– Из школы только Антон и Полина. Еще несколько человек, которых ты не знаешь, но которые, поверь, тебе понравятся. Родители уедут к бабушке на всю ночь. Мой брат все еще в армии. И если ты откажешься, Краев, я обижусь.

Она нетерпеливо постукивает пальцами по моей парте. У нее красивые руки. И фигура, и лицо – тоже. На мгновение я пытаюсь взглянуть на нее иначе – так, как смотрят парни моего возраста на красивых девчонок, но ничего не выходит. Наверное, у нее мягкие губы и их приятно целовать, но я бы не хотел, чтобы вчера это была Катя. Я бы не заменил ни минутки, проведенной с Антоном, даже ради самой невообразимой красавицы. И что бы это ни значило – мне все равно.

– Адрес дашь?

– Записывай, – улыбается Катя. Я понимаю, что старается она не ради меня. Вряд ли Антон ее попросил, наверняка это ее личная инициатива, но какой цели она хочет достигнуть – это интересный вопрос. Может, это просто акт сострадания по отношению к сирым и убогим, но мне жаловаться не приходится. В последнее время я не так остро реагирую на доброту посторонних людей – это тоже заслуга Антона.

Пока я записываю адрес и узнаю, как туда добраться, раздается звонок на следующий урок. Я оглядываюсь и вижу, что Антон ушел… Ушел, не сказав мне ни единого слова, даже не взглянув на меня! Все кончено, Миронов? Ты устал от меня, да? Мне хочется догнать его, схватить за плечи и трясти, пока он не скажет мне это в лицо. Но вместо этого я перекидываю рюкзак через плечо, бормочу под нос “пока” и, обойдя Катю, двигаюсь к выходу.

– Он любит тебя, Кирилл, – говорит мне вдогонку Катя. – И он не может решить…

В этот момент в кабинет возвращается Людмила Ивановна и я, досадливо поморщившись, прощаюсь и выхожу в коридор. Что не может решить? Что?!

***

20 декабря

Я трясусь в автобусе с охапкой красных роз. Чувствую на себе множество любопытных взглядов и несколько враждебных от тех несчастных, которые стоят от меня неподалеку, то и дело получая букетом по лицу.

Жалею, что не пошел пешком.

Жалею, что не купил другой подарок. Эти цветы теперь мне кажутся такими вульгарными, неуместными. Лучше уж купил бы книжку с каким-то труднопроизносимым названием – хотя бы избежал столь пристального внимания от зевак.

Жалею, что не соврал маме. Нужно было сказать, что иду на праздник к кому-то из ребят, а тут к девчонке! Мама сначала обрадовалась, а потом, видимо, нафантазировав себе каких-то бразильских страстей, насторожилась. Дошло до того, что она начала намекать на безопасный секс, и вот тут-то меня и накрыло. Мой истерический смех, наверное, слышали во всем доме. Ох, моя дорогая мамочка, знала бы ты, что на самом деле происходит в моей личной жизни… Чтобы ты тогда сказала? Как бы относилась к Антону?

Но больше всего я жалею, что согласился прийти. Все-таки Катя для меня малознакомый человек (какая ирония, не правда ли? годами проводишь кучу времени рядом с людьми, а все равно совсем их не знаешь), а Антон игнорирует меня. Что я буду делать там? Нужно будет как можно скорее уйти – в моем случае повод найти будет несложно. Скажу, что мама просила не задерживаться – это, кстати, правда.

С такими мыслями я доезжаю до нужной остановки и, бормоча извинения, протискиваюсь на выход. Теперь уже недолго, но я не тороплюсь: отчасти оттого, что заледеневшие тротуары посыпаны песком кое-как и в свете фонарей глянцево, угрожающе блестят, отчасти – из-за самой ситуации, которая для меня непривычная и пугающая. В детстве я, конечно, ходил на Дни рождения – и мне это нравилось. Но что такое детский праздник? Торт, кола в пластиковых стаканчиках, попсовая музыка из яркого, еще кассетного магнитофона, заботливые мамы, снующие с тарелками от кухни до гостиной и зорко следящие, чтобы наши шалости не заходили за определенную, только для них понятную, границу. А вечеринка подростков – это совсем другая ситуация, и она кажется мне уж слишком враждебной.

Когда я все же поднимаюсь на второй этаж, и Катя открывает мне дверь, становится понятным, что на мои ожидания уж слишком сильно повлияли глуповатые американские комедии, которые мы за последние годы так часто смотрели с мамой. На деле Катя не пьяна, а в квартире не происходит масштабная оргия – все прилично, и я облегченно выдыхаю.