Текст книги "Кукловод (СИ)"

Автор книги: Mia_Levis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Руку. – Я недоуменно смотрю на тебя, и ты поясняешь: – Руку дай, кольцо одену. – И я послушно протягиваю тебе ладонь, зачарованно смотря, как витиеватый ободок из белого золота скользит по пальцу.

– Спасибо. – Я улыбаюсь тебе, стараясь сдержать невольные слезы, вновь застлавшие глаза и шепотом произношу: – Давай уедем отсюда. – Я не расчитываю на твое согласие, зная, что тебе нравится этот дом и город, что у тебя здесь еще какие-то планы… Ты помнишь свое правило, Клаус? Думай о своем благополучии, о своей выгоде. Помнишь? Ты долго молчишь, приседаешь возле кровати, где сижу я, на корточки, так, чтобы наши глаза были на одном уровне, рассеянно поглаживаешь пальцами мою ладонь, задерживаясь на кольце, только что одетом тобой, осматриваешь комнату, бросаешься короткий взгляд в окно, где на небе серебрится луна, а потом быстро встаешь, отходишь от меня… Я грустно усмехаюсь. Действительно, на что я рассчитывала? Ты сам решишь, когда мы уедем и уедем ли вообще. Я ложусь на кровать, сворачиваюсь клубочком, прикрываю уставшие глаза, пытаясь удержать горячие слезы под прикрытыми веками.

– Эй! Куда ты легла? Собирайся давай. Мы летим на край света. – Я резко сажусь, только чтобы поймать кипу вещей, вываленных тобой из комода. Ты продолжаешь сосредоточенно доставать одежду, а я позволяю себе на минуту откинуться на спину и счастливо улыбнуться. Мне все равно, где этот конец света, и в этой ли он вообще реальности. Главное, что даже в твоем основном правиле “думай лишь о себе” есть место исключениям.

========== Глава 26. Подарок ==========

Финляндия, провинция Лапландия, Кемиярви, 2012 год, декабрь

– Я хочу увидеть Санту! – Это первые слова, которые я говорю, как только мы выходим с самолета. Финляндия встречает нас жутким морозом, снегопадом и непередаваемым звездным небом. Снег застилает глаза, кристалликами стынет на ресницах и губах, и даже мне, вампиру, моментально становится холодно. Но ничего не способно сейчас ухудшить мое настроение, уничтожить эйфорию, которую я испытываю всякий раз, как вспоминаю наши поспешные сборы. Гробы со своей семьей ты отправил во Францию, в свой дом, объяснив это тем, что единственное, за что твоя сестра и брат по имени Кол, будут готовы тебя простить – новые шмотки. А еще ты разрешил мне позвонить друзьям, попрощаться. В итоге я сделала лишь один звонок. Стефану. Сейчас, вспоминая тот разговор, я могу верить, что в Мистик Фолс у меня остался хотя бы один друг.

– Стефан…

– Кэролайн? Что случилось? – Его голос сразу стал взволнованным. Неудивительно. Все они привыкли, что связаться со мной можно только через твое посредничество.

– Мы уезжаем. Я хотела попрощаться. Передай Елене, что я люблю ее.

– Ты хочешь уехать? – Стефан всегда умел находить суть, поэтому задал самый важный вопрос, не вдаваясь в пространные расспросы.

– Да.

– Вернешься?

– Не знаю. Я хочу, чтобы вы все были счастливы. Хочу, чтобы забыли меня. Мне не стоило возвращаться. – Я не заметила, как по щекам начали струиться слезы, солеными каплями замирая в уголках рта.

– Я был рад тебя видеть. Я надеюсь, ты будешь счастлива. Передать ему что-то? – Мне не было нужно уточнять о ком он спрашивал, поэтому я только сжала губы и коротко произнесла:

– Нет. Я хочу забыть.

– Хорошо. Давай мне иногда знать о себе, договорились? Я обещаю, что никому не буду говорить. – Я только грустно улыбнулась и тихо ответила:

– Я… спрошу. – Да уж, как бы не были спокойны наши с тобой отношения, я все еще не решалась давать такие обещания без твоего одобрения. Слишком хорошо врезались в мою память те жуткие дни, когда я расплачивалась за свой самовольный звонок. – Прощай, Стефан.

– До встречи, Кэролайн. – Я сбросила вызов и несколько секунд просто смотрела в одну точку. Вот и все. Я разорвала связи с друзьями. Окончательно потеряла глупую надежду на взаимность со стороны Деймона. Возможно, только Стефан иногда будет напоминать мне о прошлом. Если ты позволишь…

– Кого? – Твой вопрос выводит меня из прострации, вырывает из воспоминаний. – Санту?

– Да, Клаус. Это такой бородатый дедушка, который приносит подарки на Рождество. Хотя, учитывая твою стойкую неприязнь к этому празднику, я даже могу поверить, что ты не знаешь о ком я. – Я усмехаюсь, крепче прижимаясь к тебе в попытке согреться. – Мы поедем в гостиницу?

– Эммм… У меня есть и другой вариант. Более… домашний что ли. Но не знаю, понравится ли тебе это. – Ты вопросительно изгибаешь бровь, распахивая дверцу огромного внедорожника, к которому мы наконец-то подошли. Да уж, суровая страна требует особый транспорт.

– Домашний? Мне нравится, как это звучит. А почему ты думал, что я это не одобрю?

– Скоро узнаешь. – С этими словами ты нажимаешь на газ и машина, больше напоминающая танк, сдвигается с места.

***

Я завороженно смотрю в окно, на темно-фиолетовое небо обильно усыпанное перламутровыми точечками звезд. Где-то на горизонте небо переливается малахитовыми и лазурными всполохами, и я иногда даже забываю вдыхать морозный воздух, настолько прекрасно это видение.Это по-настоящему край света и легко поверить, что там на горизонте лишь черная бездна, бесконечность, где больше нет ничего, где только свобода, невесомое счастье и столь желанное мною ощущение полета. Мы все дальше и дальше продвигаемся на север, туда, где рождается сказка, где воздух пахнет снегом, хвоей и детством, где нет запретов, где счастье переполняет все, проникает в поры, в каждую клеточку тела, вырывается наружу беззаботным смехом, проявляется лихорадочным блеском в глазах и ощущением тепла даже в моем мертвом сердце.

– Эй, ты еще здесь? – Ты усмехаешься, бросая на меня короткий взгляд, а потом добавляешь: – Просто мы уже приехали. – Я удивленно смотрю на тебя, потом осматриваю окружающую обстановку. Небольшой домик я замечаю лишь через какое-то время, настолько сильно он погряз в снеге. Снежная шапка на крыше, метровый слой снега возле двери и только между этой белизной виднеются коричневые стены и несколько уютно желтеющих окон – таково наше временное жилище.

– Ого. Настоящий пряник, как в книжке со сказками. – Я радостно улыбаюсь, распахивая дверцу автомобиля, выскакивая наружу и сразу же погружаясь в снег едва не до бедер. Кое-как обойдя машину и крепко обхватив тебя за руку, я интересуюсь: – А чей это дом? Свет горит.

– Я его снял на праздники. Здесь живет какая-то старушка. Решил, что раз уж мы отправляемся в, как ты выражаешься, сказочную страну, то и остановиться должны в сказочном домике, а не в гостинице. – Ты говоришь невнятно, но тебя можно понять: на плече и в одной руке у тебя багаж, а на другой повисла я, в наглую позволяя тебе тащить меня, дабы не затрачивать лишние усилия.

– Старушка? Клаус, ты ей внушил? – Я хмурюсь, ты же только вздыхаешь, закатываешь глаза и отвечаешь с издевательскими интонациями:

– Нет, я экономил несколько десятилетий, чтобы насобирать денег на путешествие. Если серьезно, то нет, Кэролайн, я ей не внушал. Я заплачу. И не буду пить ее кровь. – Ты предугадываешь мой следующий вопрос еще до того, как я успеваю его задать. – Кровь для нас я привезу из города. Успокоилась? – Я утвердительно киваю и хочу спросить еще хоть что-то, но не успеваю, потому что дверь, хоть и с трудом, но открывается и на пороге возникает совсем миниатюрная женщина, с абсолютно седыми волосами и суровым выражением лица.

– Наконец-то. Ночь уже на дворе. Входите. – Женщина делает шаг в сторону, и мы переступаем порог небольшой, но теплой и светлой гостиной. – Стоять! Возьмите веник, обметите обувь. – Ты только закатываешь глаза, но послушно наклоняешься, сметаешь снег, протягиваешь облезлую метелку мне, а сам произносишь:

– Здравствуйте. Меня зовут Клаус. А это Кэролайн. Моя жена.

***

– Я тебя предупреждал, что тебе это не понравится. Но первое, о чем она поинтересовалась, когда я сказал, что приеду с девушкой, был вопрос о наших родственных связях. Она бы ни за что не позволила нам заниматься блудом под ее крышей. – Ты плюхаешься на кровать, улыбаешься и приподнимаешь брови, абсолютно игнорируя мое ворчание по поводу нашей “свадьбы”, о которой я ничего не знала до недавних пор. – Я, конечно, мог сказать, что ты моя сестра, но потом подумал, что если эта милая женщина ночью услышит что-то наподобие “О, Клаус, ещеее…” – ты старательно изобразил мой голос и продолжил, – ее хватит сердечный приступ. – Мои губы непроизвольно растягиваются в улыбке, я присаживаюсь возле тебя и шутливо толкаю, за что спустя мгновение оказываюсь прижатой твоим телом. Твои холодные руки проникают мне под свитер, и я шумно выдыхаю, когда ты касаешься обнаженной кожи живота. Ты же только усмехаешься и хриплым голосом добавляешь: – Будем считать, что это ложь во благо.

***

– О чем задумалась, милая? – Я сижу на подоконнике, рассеяно выводя на оконном стекле узоры. Мы в Финляндии уже почти месяц, совсем скоро Рождество. За это время мы с тобой поссорились всего лишь несколько раз и это наш своеобразный рекорд. Иногда я верю, что ты уже никогда не будешь иным, что ты всегда будешь для меня близким человеком, не смотря на далеко не всегда радужное прошлое. Но иногда ты замыкаешься, и смотришь на меня так пристально, как будто просто ищешь повод, чтобы снова отдалиться от меня, снова поставить между нами тяжесть ледяных стен, которые ты так любишь выстраивать всякий раз, когда мне кажется, что мы можем быть счастливы то время, которое нам отведено судьбой. Вопрос Хельги, хозяйки нашего домика, отрывает меня от размышлений, и я тепло улыбаюсь ей. Не смотря на первое впечатление, на деле эта женщина оказалась замечательной, и в последнее время я даже делилась с ней небольшими, незначительными секретами или сомнениями.

– Скоро Рождество. Думаю, что подарить Клаусу. – Это действительно правда. Прежде мы никогда не отмечали Рождество, даже в прошлом году, в Шотландии, потому что и Никки оказалась не любительницей наряжать елку и выбирать подарки. На День рождения ты всегда дарил мне что-то, конечно же дорогое и драгоценное, но никогда не поздравлял. Обычно мне хотелось вышвырнуть подобный подарок, но я сдерживала себя. В конце концов, еще во Франции я решила, что по истечении десяти лет не увезу с собой ничего, кроме одежды, которая будет на мне. Может это и глупо, но я не хотела быть наряженной куклой и после окончания сделки. Касательно твоего дня рождения, я, честно говоря, до сих пор не знала точную дату. Так было проще. В этот же раз мы,не сговариваясь, решили, что пришла пора устроить “семейный” праздник, поэтому вопрос “что дарить” вот уже несколько дней преследовал меня и днем, и ночью.

– Это такая проблема? – Хельга подошла ближе, внимательно всмотрелась в звездное небо, сейчас казавшееся аспидно-черным, сквозь оконное стекло.

– Вообще-то да. У него все есть. – Я грустно усмехаюсь, а женщина переводит внимательный взгляд на меня и проговаривает совсем тихо, так, что даже со своим вампирским слухом, я с трудом разбираю ее слова:

– Счастья нет. – А потом уже громче добавляет: – Ведь должно быть что-то, что он хочет больше всего на свете? Что-то, что можешь дать ему лишь ты?

– Нет… Я не могу дать ему нич… – Я резко замолкаю, в голове всплывает разговор, который я почти забыла, покоренная сказкой этой страны, расслабленная и оторванная от всех невзгод. Я ведь могу вернуть тебе кое-что. Но для этого нужно отказаться от своей мечты, рискнуть безопасностью и стабильностью нашей жизни, довериться тебе настолько, насколько я не верила никому и никогда. Завтра последний день перед Рождеством. Завтра я могу провести день счастливо. Завтра я могу почувствовать себя почти дома. Но ты – нет. У тебя нет главного, что необходимо для счастливого Рождества. И я могу тебе это вернуть. – Хельга, я… Мне нужен телефон. Мы с Клаусом уезжаем. Завтра. – Я быстро вскакиваю на ноги, подхожу к узенькой лестнице, ведущей на второй этаж, начинаю подниматься, но замираю, остановленная веселым голосом Хельги:

– Кстати, если еще когда-то приедете сюда, то я приму вас только по-настоящему женатыми. А то дурят меня тут всякие… – Я не оборачиваюсь, просто улыбаюсь и быстро поднимаюсь наверх. Рождество – семейный праздник. И то, что от моей семьи ничего не осталось не значит, что я имею право забывать о существовании твоей.

========== Глава 27. Семья под ёлку ==========

Дорогие читатели, я наконец-то выздоровела и вернулась. Извините за задержку. Надеюсь, новая глава вас не разочарует. Сразу хочу дать краткую информацию, дабы избежать вопросов в дальнейшем: Эстер на данный момент в фф не предусмотрена. Поэтому о том где она, не спрашивайте, я не знаю.

– Нет ничего хуже, чем путешествовать на рождественские праздники. – Ты недовольно ворчишь, то и дело оглядываясь на заднее кресло, где сидит мальчишка лет пяти. Он весь полет упорно лупит ногами о спинку твоего сидения, и ты сдерживаешь раздражение из последних усилий. Я так и не сказала тебе, чем вызвано мое неожиданное желание лететь в Париж, а сам ты не смог даже предположить мои истинные мотивы, что также не способствовало улучшению твоего настроения. – Я все-таки сверну ему шею.

– Клаус, он же ребенок! Ты что никогда не был таким? – Я усмехаюсь, мысленно представляя каким ты был в детстве.

– Капризным, сопливым и с чупа-чупсом во рту? Нет, точно не был. – Ты хмыкаешь, как будто я сказала несусветную глупость, а я серьезно замечаю, беря тебя за руку:

– Вот и плохо. Детство для того и существует, чтобы позволять себе шалости. Я, например, всегда думала, что буду баловать своего ребенка. Ну… в то время, когда еще думала о детях. – Я грустно улыбаюсь и отворачиваюсь, потому что разговор о потерянных человеческих возможностях явно не может быть приятным, и ты чудесно понимаешь это, поэтому не говоришь банальные утешения, просто крепче сжимая мои пальцы.

***

– А где Блайт? – Уже смеркается, завтра Рождество, и мы наконец-то переступаем порог твоего дома. Здесь почти ничего не изменилось с нашего прошлого визита. Разве что цветочные вазы пустые и шторы на окнах плотно задернуты, не пропуская в холл последние бледные солнечные лучи.

– Праздники она проводит у дальних родственников. Вернется лишь после Нового Года. – Ты аккуратно ставишь сумки возле стены, закрываешь входные двери, чтобы не запускать в дом морозный зимний воздух, а я тем временем нервно комкаю ткань своего черного пальто. Что я делаю? Лучше было бы остаться в Финляндии и подарить тебе какую-то банальность. Я ведь не знаю, хочешь ли ты семью под елку, но и отделаться сейчас, придумать достойный повод, из-за которого мы столь поспешно прилетели в Париж, я не в силах. Я вздрагиваю, когда ты тихо подходишь сзади и кладешь руки мне на талию. Ты целуешь меня в затылок, крепко прижимаешь к себе, немного склоняешь голову и тихо шепчешь мне на ухо:

– Ты все-таки расскажешь чем вызвано твое желание вернуться сюда? – Твое дыхание щекочет чувствительную кожу на шее, и я ощущаю, как по телу разливается приятное тепло от твоей близости.Я кладу руки поверх твоих, еще сильнее прижимаю их к моему животу, переплетаю наши пальцы и, тяжело вздохнув, пытаюсь ответить более-менее внятно.

– Я люблю этот город. Да и вообще… Давно не была здесь. – Я понимаю, что говорю ерунду, и ты тоже понимаешь, что я лукавлю, но в тоже время до сих пор не связываешь наше возвращение с нахождением в этом доме твоей временно почившей семьи.

– Кэролайн, ты не умеешь врать. Ты же хотела увидеть Санта-Клауса, а потом так резко передумала. Ладно, я не настаиваю. Париж так Париж. – Ты разворачиваешь меня лицом к себе, улыбаешься, а потом обхватываешь мое лицо ладонями и целуешь легко, почти невесомо, путая пальцы в моих волосах. Когда ты начинаешь медленно отстраняться, я еще успеваю всмотреться в твои глаза. У тебя невероятно красивые глаза, Клаус, и я больше всего на свете люблю видеть в них искорки веселья и беззаботного счастья. Я так хочу, чтобы мы были счастливы те короткие годы, украденные нами у судьбы.

– Я хочу вернуть к жизни твою семью. – Слова срываются неосознанно, под действием твоего взгляда, поцелуя, прикосновений, и я замираю, не решаясь даже вздохнуть, пока на твоем лице отражается гамма эмоций, которые ты не в силах сдержать. В конце концов на нем застывает маска неприкрытого шока и недоверия, и я тяжело сглатываю, осознавая, что с подарком я, наверное, прогадала…

***

– Я думал, что тебе надо будет больше времени, чтобы даже задуматься о такой возможности! Я, конечно, благодарен тебе и все такое, но пробуждать мою семью сейчас – глупая затея! Ты же не думаешь, что они сядут за стол и будут поедать рождественский пудинг, восхваляя наше гостеприимство? Да они разнесут этот дом и испоганят это чертово Рождество, которое тебе так хотелось отпраздновать! – Твоя тирада длится уже десять минут, и все это время я молчу, недовольно поджав губы, прислонившись спиной к стене и скрестив руки на груди. Но в конце концов мое терпение лопается, и я отвечаю, зло усмехнувшись:

– Знаешь, а я поняла! Ты как собака на сене. И хочется, и колется, да, Никлаус? – Впервые я называю тебя этим именем. Оно стынет между нами холодом и отчужденностью и кажется, что в комнате моментально начинает веять ледяным ветром.

– Не называй меня этим именем! – Ты смотришь на меня зло, сжимаешь кулаки, но сейчас мне нет разницы. Нет ничего обиднее, чем недооценка добрых намерений. Я ведь хотела как лучше, я хотела, чтобы ты был счастлив, чтобы не был одинок никогда. А ты не понял, не принял, обманул меня, когда говорил, что это решение остается за мной.

– Почему? Кто тебя так называл? Мать? Отец? Вернее, кто там он тебе? Отец твоих братьев, да? – Ты делаешь шаг в мою сторону, в твоих глазах сверкают янтарные искорки ярости, и где-то в глубине сознания мне жаль, потому что я осознаю, что бью по самому болезненному, посягаю на самые горькие твои воспоминания. Но наружу эта жалость не проникает, заглушенная злостью и обидой, которые заставляют меня испортить все окончательно, сказать те слова, которые ты, наверное, в глубине души никогда мне не простишь: – На самом деле ты боишься. Ведь к семье нельзя относиться то как к драгоценности, то как к куску дерьма. Такое можно позволить себе только со мной, играть можно со мной, врать можно мне, а с близкими нужно быть честным, откровенным, делиться с ними и радостями и горем, поддерживать, понимать. А для этого нужно снять броню, открыть душу. А ты не можешь, да, Клаус? А знаешь почему? Потому что ты жалкий трус! – Последнее слово, как будто на зло, отдается от стен многократным эхо, и это “трус, трус, трус” оглушает, заставляет меня испуганно прижать ладонь ко рту. Я ведь не думаю так, но разве теперь тебе это докажешь? Как часто человек говорит что-то лишь с целью обидеть и уже не может объяснить истинное мнение, навсегда оставив эту горькую ложь или деформированную, искаженную правду стеной между собеседником. Вот и мне хочется сказать правду, хочется обнять тебя и прошептать, что ты был и раньше, и сейчас достоин любви, что тебе не стоит бояться, что тебя можно понимать, и что не нужно прятать где-то глубоко свои страхи и желания, ведь всегда будут люди способные понять и помочь. Я ведь тоже так хочу понять.

Но, конечно же, я ничего не успеваю, потому что ты резко преодолеваешь разделяющее нас расстояние, и я отчаянно жмурюсь, когда ты заносишь кулак. Но удара я так и не ощущаю, лишь вздрагиваю, когда ты впечатываешь руку в холодную стену возле моей головы. На пол сыпется какая-то мелкая крошка из образовавшейся вмятины, но сейчас, когда наши лица не разделяет и дюйм, состояние стен волнует меня меньше всего. Ты молчишь, продолжая прожигать меня ненавидящим взглядом с янтарными всполохами, но где-то в глубине, за этой яростью, я вижу еще и обиду, которая несмело пробивается наружу лишь короткие мгновения, пока ты снова не берешь себя в руки, превращаясь в могущественного древнего, который, ну да, конечно же, не испытывает таких примитивных и слабых чувств. Но я запоминаю это выражение твоих глаз, я держу его перед своим мысленным взором, и это помогает мне преодолеть страх и сомнения, когда я медленно поднимаю руку и кончиками пальцев легко провожу по твоей скуле, контуру губ, подбородку. Я стараюсь вложить в эти касания все то, что не решаюсь произнести, и праздную маленькую победу, когда ты наконец-то перестаешь тяжело дышать, а наоборот замираешь, смотря на меня удивленно и непонимающе.

– Я тебе верю. Я знаю, что ты сможешь уберечь меня. Я помогу тебе. И плевать мне на Рождество, даже если мы проведем его на руинах этого дома. Я просто хочу, чтобы ты тоже мне верил. Хотя бы немножко. – Мой голос так жалко дрожит, слезы, застывшие в глазах, размывают окружающую обстановку, и я только всхлипываю, когда ты все же обнимаешь меня, гладишь по волосам, шепчешь что-то наподобие “дурочка, маленькая дурочка. Моя.”, целуешь в висок. А потом ты смотришь на меня абсолютно серьезно и хриплым голосом произносишь:

– Хорошо. Давай попробуем.

***

Мои пальцы дрожат как в лихорадке, когда я кладу их на основание кинжала. Но спустя мгновение ты обхватываешь мои руку, переплетаешь наши пальцы, и я немного успокаиваюсь. Конечно же, первая на очереди твоя сестра. Ребекка. Я знаю, что к ней у тебя самое трепетное отношение, и еще я ощущаю, что она ни за что не примет меня. Но со своей стороны я могу пообещать, что буду делать все возможное, чтобы заслужить хотя бы лояльность со стороны твоей семьи.

– Возможно мы пожалеем. – Ты говоришь тихо, поглаживая венку на моем запястье.

– Я знаю.

– Возможно мы делаем глупость.

– Я знаю.

– И вообще они все очень… разные.

– Я знаю. Клаус, давай сделаем это. Я не передумаю. В конце концов никто не мешает нам заколоть их обратно, если будут чересчур действовать на нервы. – Я пытаюсь пошутить, но получается неуклюже, поэтому я делаю последний глубокий вдох и добавляю: – На счет три. Считай ты.

– Один. Два. Три.

Кинжал выходит легко, как нож из масла, и я спешу отстраниться, ведь нужно успеть вытащить оружие еще и из твоих братьев, пока Ребекка не очнулась. Я, конечно, малодушная и трусиха, но первую бурю я предпочитаю переждать где-нибудь подальше. Не стоит забывать, что из всех присутствующих в этом доме, я единственная, кого можно убить окончательно.

***

Япония, Токио, 2020 год, май, 02.02

– А я говорил, что идея глупая. Это принесло только проблемы. – Я тяжело вздыхаю, пытаясь абстрагироваться от твоих поцелуев, на которые ты отвлеклась.

– Ничего подобного. В итоге у тебя есть любящая семья. И у меня она есть. Я, конечно, никогда не мечтала о друзьях-психах, но что поделаешь. Это еще один повод, чтобы ты наконец-то согласился, что я тебе нужна. Не каждую девушку одобрит Бекка. Я добилась этого путем огромных потерь и нескольких лет. – Ты говоришь медленно, часто прерывая слова чередой коротких, влажных поцелуев. Я ощущаю твои прохладные губы на груди, потом ты проводишь языком по животу, ниже, к основанию джинсов, я ощущаю, как твои пальцы касаются возбужденной плоти сквозь ткань, и задаю наиболее интересующий меня вопрос, пока еще в состоянии говорить:

– Где ты провела четыре месяца? – Ты вздыхаешь, поднимаешь голову так, чтобы наши глаза были на одном уровне и шепчешь:

– Ты все-таки хочешь говорить? Тебе мало того, что я признаю свою зависимость от тебя? Ладно. Но торопить события мы не будем. Вспомним месяцы, которые я прожила с твоей семьей. Или лучше припомним твою необоснованную ревность меня к твоему брату? Впрочем, давай по порядку… – Ты отстраняешься и снова погружаешься в воспоминания, а мне ничего не остается, кроме как покорно выслушать о тех событиях, которые едва не привели нас к фатальному концу…

========== Глава 28. Красным по белому ==========

У меня приступ психоделического настроения, поэтому глава получилась слегка странной. Сразу прошу прощения.

Франция, Париж, 2012 год, декабрь

Утро перед Рождеством начинается для меня с внезапного пробуждения от пронзительных криков, раздающихся где-то внизу. Сначала я с ужасом думаю, что это ты, ведь твои привычки не меняются, и ты до сих пор часто питаешься живыми людьми, хотя и не заставляешь делать это меня, по молчаливому компромиссу, установленному нами. Но потом я осознаю, что ты никогда бы не сделал этого сегодня, в день, когда мы впервые решили не игнорировать праздник Рождества. Поэтому я устало откидываюсь на подушки, протираю болезненно покрасневшие глаза и сжимаю пальцами виски, стараясь избавиться от пульсирующей боли в голове, которая ярко напоминает о бессонной ночи, проведенной в безумии и какафонии “знакомства” с твоей семьей. Честно говоря, я всегда думала, что ты преувеличиваешь, когда говоришь, что твои родственники – чокнутые социопаты, но эта ночь развеяла все мои сомнения, и я с ужасом думала о гостиной на первом этаже, которая сейчас напоминает огромную свалку, с многочисленными вмятинами в стенах и ковром из деревянных щепок, совсем недавно бывшими дорогой мебелью. На меня обратили внимания лишь когда с потолка свалилась огромная люстра и хрустальной россыпью усыпала мрамор пола, чем окончательно закончила последние штрихи в картине массового разрушения. Ты представил меня просто “Кэролайн”, никак не обозначив мое место ни в этом доме, ни в твоей жизни. Ребекка сразу усмехнулась, и было столько оскорбительно в этой усмешке, что я уже открыла рот, чтобы ответить хотя бы какой-то банальной колкостью, но меня прервал Элайджа, тем самым избавив от позора. Ведь действительно, что бы я сказала? Кто я тебе? Я ведь сама этого не знаю.

Я встряхиваю головой, чтобы прогнать воспоминания, и прислушиваюсь к женскому визгу, который уже звучит фальцетом, режа слух. Интересно, кто это так развлекается? Я тяжело вздыхаю, потому что ничем не могу помочь. Я мирюсь с твоими привычками и пристрастиями твоей семьи, ты же позволяешь мне сохранять душевное равновесие и питаться донорской кровью.

– Проснулась? Доброе утро. – Ты выходишь из ванной, протирая полотенцем влажные волосы, и я невольно улыбаюсь, так трогательно ты выглядишь сейчас. – С Рождеством. – Ты недовольно хмуришься, и я заливаюсь веселым смехом, настолько тяжело дается тебе это простенькое поздравление.

– Вообще-то правильнее поздравлять завтра утром или хотя бы сегодня ночью, но все равно спасибо. Тебя тоже с Рождеством. – Я обнимаю тебя за шею, целую в губы, провожу рукой по мокрым прядям на затылке, но резко отстраняюсь, когда крик внизу сменяется звуком битого стекла. – Хм, там что еще осталось что-то бьющееся? И вообще, Клаус, может можно как-то попросить их, чтобы они… не мучили их так. – Я прикусываю губу, нервно оглядываясь на дверь, а ты тяжело вздыхаешь, ворчишь что-то неразборчивое, а потом уже связно говоришь:

– Я попробую, Кэролайн. Но не обещаю. Я не могу изменить их и не хочу. Пойми меня правильно, для меня это более понятно, чем твое упорное желание питаться кровью из пакета.

– Ладно, давай не будем говорить об этом. Пожалуйста. Я не хочу дискуссий сегодня. Пойдем поздороваемся, что ли? – Я вымученно улыбаюсь, поднимаюсь с кровати и неспеша одеваюсь, оттягивая момент очередной встречи с твоей семьей.

***

Красное на белом. Узоры, зигзаги, полосы, символы и вычурные иероглифы. Вся стена – красное на белом – возможно и красиво, какой-то извращенной красотой, безумной и жестокой, но я не могу оценить художественные способности твоей сестры, потому что к горлу подкатывает тошнота, и я зажимаю нос пальцами, чтобы не чувствовать этот горько-соленый запах крови, которую Ребекка использовала вместо краски. Она сидит на корточках, длинными пальцами сжимая руку девушки, которая лежит у ее ног, невидящим взглядом смотря в потолок. Твоя сестра водит окровавленным запястьем жертвы по снежной белизне стены, и тонкие потеки складываются в древние руны, слова, которые мне не суждено понять. Я лишь смотрю на плавные линии зачарованно, смотрю на платье Ребекки – красное на мраморной бледности кожи, на рубиновые брызги на светлых локонах. Она – это ты. Твое воплощение, твой образ и твое подобие. Твоя сестра. Кукла. Я знаю, что когда-то она была иной, но сейчас она такая, как хотел ее видеть ты. И эта стена, белая когда-то, сейчас переливается розовым, красным, алым, рубиновым и пурпурным – пороком и ненавистью. Твоим цветом. Твоими эмоциями, которые ты укоренил в своей сестре. И сейчас мне хочется плакать, потому что я вижу в Ребекке твое воплощение и, кажется, даже слышу твой хриплый голос, которым ты когда-то увещевал меня, что я хищник, и я должна получать удовольствие от смерти и агонии невинной жертвы. И я получала, я тоже рисовала красным на былых белых и правильных принципах, но больше я так не делаю. Я достаточно сильна, чтобы сама сделать выбор. Поэтому я вырываю руку из твоей ладони и произношу надтреснутым голосом:

– Я не хочу быть здесь. Попроси ее не делать так, хотя бы в моем присутствии!

– Как “так”? Она пролежала в гробу десятилетия, Кэролайн, неудивительно, что она голодна. – Ты смотришь на меня непонимающе, а я боковым зрением ловлю взгляд Ребекки, вижу, как она кривит алые губы и молчит. Она знает тебя, лучше, чем я. Она любит тебя слишком зависимо. Она нуждается в твоем абсолютном внимании и не хочет, чтобы в вашу семью вмешивался кто-то посторонний.

– Она не ест! Ты что не видишь?! – Я говорю тихо, но пытаюсь передать интонациями всю мольбу, которую мне хотелось бы прокричать. Ты ведь обещал, что защитишь меня, но сразу же становишься на сторону сестры, показываешь ей, что я просто игрушка, что не стою внимания и не имею права голоса.

– Доброе утро. Ник, проблемы? Помнишь, мы так часто делали раньше. Мне вспомнилось почему-то, вот я и решила занять утро, пока ты не проснулся и не отвез меня в магазин. Ты ведь не против? Или смыть? – Ребекка улыбается тебе ласково, склоняет голову набок, и я знаю, что ты ни за что не будешь перечить ей. Не в этом вопросе. Коварная сука.

– Нет, как-нибудь потом смоем. Благо, стены сейчас моются крайне легко. Поехали по магазинам, нужно подобрать тебе что-нибудь более современное. Кто еще едет?

– Кол и Финн, благодаря тебе они тоже выглядят не совсем в рамках времени. Пойду позову их. – С этими словами она скрывается в боковом коридоре, а ты наконец-то переводишь взгляд на меня.

– Что с тобой? Как ты можешь? – Я стараюсь тебя понять. Честное слово. Но не могу, потому что сейчас и ты тоже оставляешь меня одну, предаешь мою веру. Я ведь прошу совсем немного.

– Перестань, куколка. Ничего страшного не произошло. Не становись такой занудой. – Я грустно ухмыляюсь. Ну вот, я снова куколка, снова просто игрушка. – Ты поедешь с нами? – В твоих глазах я вижу искреннюю просьбу, но сейчас я не в силах делать услуги, слишком разочарованная твоим поведением, поэтому молча мотаю головой из стороны в сторону, разворачиваюсь и ухожу, стирая с щек соленые капли слез…