Текст книги "Кукловод (СИ)"

Автор книги: Mia_Levis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

– А я ведь не говорил, что будет легко. Хочешь правду? Мне неинтересно внушать тебе. Ты теряешь всю привлекательность, живость, которые делают тебя особенной. И я хочу сказать тебе… – Стук в дверь столь неуместен, что я только зло шиплю ругательства себе под нос. За все время ты еще ни разу не был со мной столь искренен, и это вмешательство разрушило возможно последнюю мою возможность узнать тебя лучше.

– Входите, – ты поднимаешься на ноги и вопросительно смотришь на вошедшего Джеймса.

– У вас посетители. Мисс…

– Я не думаю, что нуждаюсь в представлении. – Эта фраза принадлежит миниатюрной брюнетке, по-хозяйски вошедшей в библиотеку и продолжившей свою речь уже по обращению к тебе: – Я не могу поверить, что ты здесь уже неделю, а так и не соизволил пригласить меня, Ник. Я была очень терпелива, но и мое терпение подошло к концу. И вот я здесь.

– Элизабет, ну, конечно, я бы тебя пригласил, если бы была такая возможность и потребность. Но так как сейчас это неуместно… – Ты явно недоволен ее присутствием, хотя и не переходишь граней вежливости.

– Ник, не будь занудой. Будет весело. Уж я-то тебе обещаю. Или у тебя есть серьезная причина, по которой мы не можем устроить маленькое, кровавое пиршество? – В тот момент ты смотришь на меня, и я отчаянно шепчу одно-единственное слово “пожалуйста”. Только не сейчас, когда, возможно, я снова смогу вернуть твое доверие. Не сейчас, когда ты приоткрыл завесу над теми чертами твоего характера, которые никогда не показывал мне прежде. Не сейчас, когда я наконец-то приняла решение стать для тебя настоящим другом. Не разрушай всё…

========== Глава 14. Хрупкое счастье ==========

Просыпаюсь я на рассвете, укутанная в теплый кокон пуховых одеял. Камин давно погас, зияя черной пастью обуглившихся дров, поэтому я только сильнее обнимаю подушку, пытаясь вернуться в блаженную теплоту и умиротворение сна. Серо-голубое небо только недавно прояснилось, и сейчас полыхает малахитовыми, алыми и вишневыми всполохами где-то на горизонте, где встает холодное, но такое огненно-яркое зимнее солнце. Я была бы абсолютно счастлива пролежать так целый день, следя за перемещением и изменением оттенков солнечного диска и небом, то лазурно-синим, то темно-серым, просыпающимся на землю мириадом многогранных снежинок. Но было одно но, которое разрушало идиллию рассветного спокойствия. Этим обстоятельством было раздражающее, оглушительно громкое звучание какой-то древней песни “Spice girls”, из-за которой даже толстые стены вибрировали мелкой дрожью. И это в шесть утра…

– Доброе утро, куколка. Хорошо спалось? – Ты быстро проскальзываешь в спальню, впуская в открытую дверь особо сильный звук женского вокала и так же резко ее захлопываешь, хотя бы частично приглушая эти отвратительные звуки.

– Ну… Своеобразно. Это что за симфония? Мне казалось, что у тебя другие музыкальные предпочтения, – я повышаю голос, одновременно спуская ноги с кровати и сладко потягиваясь.

– Это Лиз. Она всегда просыпается рано, – ты садишься в кресло, обессиленно откидываешь голову назад и устало прикрываешь глаза. Ты все-таки разрешил этой Элизабет остаться вчера, так и не договорив то, что намеревался.

– Бессонная ночь? – Я медленно натягиваю джинсы, задавая этот вопрос как будто бы между прочим. Я ушла вчера сразу же, а ты остался со своей “гостьей” в библиотеке, и не удивлюсь, если потом вы переместились в твою комнату.

– Нет, просто с тобой я уже привык спать до полудня, и эти подъемы на рассвете меня как-то не особо вдохновляют. На самом деле Лиз очень утомительная. Когда-то мы были друзьями, но сейчас эти веселья осточертели. Она скоро уедет, ей никогда не сидится на одном месте. Потерпи. – С этими словами ты поднимаешься на ноги, идешь к двери, но я все же решаюсь и задаю интересующие меня вопросы:

– Почему ты мне это объясняешь? Еще позавчера ты был совершенно другой. Чем вызваны такие перемены? Что ты хотел вчера мне сказать?

– Тебе больше нравится быть под внушением? – Ты оборачиваешься, удивленно приподнимаешь бровь, а я спешу быстро покачать головой из стороны в сторону. – Ну, тогда радуйся. У меня просто хорошее настроение. Сегодня так, завтра иначе. Пора уже привыкнуть, куколка.

Ты уходишь, я же сажусь на край кровати, запускаю пальцы в пряди волос и обессиленно утыкаюсь лбом в колени. Как же сложно с тобой…

***

– Чем займемся, Ник? Мне что-то скучно. – Элизабет недовольно надувает накрашенные ярко-красной помадой губы и обхватывает твое запястье своей ладонью, несильно царапая кожу алыми длинными ногтями. Мы сидим в огромной столовой, за длинным дубовым столом, пьем традиционный утренний чай и, наверное, выглядим крайне странной компанией.

– Не знаю. Спрашивай у Кэролайн. – Что? У меня спрашивать?! Я едва не давлюсь чаем, бросая на тебя злой взгляд. Очень здорово ты переводишь стрелки, ничего не скажешь.

– Кэролайн? Ах, да, Кэролайн… Ты американка? – Элизабет окидывает меня презрительным взглядом, медленно поднося чашку к губам и дожидаясь моего кивка, а потом продолжает: – Ох, американские женщины такие… убогие. Ни шарма, ни обаяния, ни вкуса… – Я уже открываю рот, чтобы хоть как-то отразить эту ядовитую реплику, столь легко сорвавшуюся с хищно-кровавых уст этой сучки, но не успеваю произнести и звука, прерванная тобою:

– Лизи, дорогая, ты что? Ты же чудесно знаешь, что в каждой стране есть разные люди. И даже в самых древних, знатных английских семьях бывают неудачные экземпляры, – ты улыбаешься ей улыбкой милого дядюшки, но она только смертельно бледнеет, а еще спустя мгновение ее идеальная молочно-мраморная кожа покрывается асимметричными ярко-пунцовыми пятнами стыда и злости. Прошипев несколько ругательств, более подходящих матросам на пристани, чем благородной леди, которой Элизабет хочет казаться, она вскакивает из-за стола и быстро скрывается в коридоре, под издевательский, как будто хохочущий, перезвон собственных огромных каблуков.

– Спасибо, – я благодарю тебя, а потом поднимаю чашку к губам, чтобы скрыть счастливую улыбку, которая помимо воли расцветает на лице.

– Всегда пожалуйста. Честное слово, не хотелось ссориться с ней, мы знакомы уже шестьсот лет, и она иногда бывает очень полезна. Но она мне надоела. К вечеру ее не будет. Обещаю. А теперь мне нужно покинуть тебя. Есть кое-какие дела. Если что, я в комнате. – С этими словами ты кладешь салфетку и выходишь, оставляя меня в состоянии растерянной, хрупкой, как хрусталь, но такой необходимой и теплой, радости.

***

Я рассеянно поправляю орхидеи, стоящие в большой вазе на столике невдалеке от лестницы. Как ни странно, но ты любишь цветы, и даже зимой не отказываешь себе в привычном украшении своего волшебного замка. Пальцы поглаживают бархатные лепестки, проводят по гладко-прохладной поверхности листков, когда мои мысли и бесцельное занятие прерывает ехидный голос Элизабет.

– Чем ты привлекла его? Ты же совсем девчонка. Обычный американский подросток, которому даже заинтересовать нечем.

– Возможно, тем, что не навязываюсь? Впрочем, я занята и не собираюсь тебя слушать. – С этими словами я обхожу брюнетку, подхожу к лестнице и… кубарем падаю вниз.

Я, конечно, понимаю, что не умру, но это не умаляет боли, когда я, как в замедленной съемке, ощущаю как ломаются кости и безумно болезненно печет все тело после многочисленных ударов о мрамор крутых и, кажется, бесконечных ступеней. Когда я наконец-то приземляюсь на аспидно-черную плитку пола в холле, упав просто на спину и больно ударившись затылком, несколько долгих мгновений я даже не могу втянуть воздух, не говоря уже о том, чтобы пошевелиться. Элизабет победно стоит на верхней ступеньке, широко улыбаясь и сложив руки на груди. Вся ее поза вопит о превосходстве, и я отчаянно пытаюсь подняться, чтобы хотя бы попытаться ответить ей той же монетой и спасти остатки гордости.

Я успеваю только приподняться на локте, осознавая, что сломанные кости ног еще не срослись, когда вижу твой размытый силуэт, резкий рывок, отвратительный скрежет – и вот уже сама Элизабет падает вниз, с предварительно сломанной тобою шеей.

– Джеймс! – Ты зовешь дворецкого, уже успев спуститься вниз и подхватив меня на руки.

– Я слушаю, милорд. – Хладнокровие мужчины поражает, но сейчас, когда все болит, я не в состоянии думать об этом, просто крепче прижимаясь к твоей груди.

– Принеси крови в комнату мисс Форбс. И прикажи приготовить горячую ванну. И еще, не забудь вышвырнуть эту кучу дерьма за ворота и все ее вещи тоже. – С этими словами ты киваешь головой в сторону все еще не пришедшей в сознание Элизабет, а потом несешь меня на второй этаж, по пути интересуясь: – Ты нормально?

– Да. Прости. Я ничего такого ей не говорила. Я не хотела, чтобы так получилось. Она твой друг и… – То ли я сильно ударилась, то ли была другая причина, но мне необходимо было оправдаться, и я несвязно бормочу эти фразы, не замечая стекающей по подбородку крови.

– Ты ничего ей не должна. Никто не имеет права так поступать с тобой. Кроме меня, конечно.

– Конечно, – я тихо шепчу последнее слово и проваливаюсь в блаженное умиротворение полусна-полуобморока.

========== Глава 15.1. Ревновать нельзя сдержаться ==========

Дорогие читатели, эта глава будет из двух частей. Простите меня за такую вольность.

P. S. Никусь, я нагло сперла твою идею(( Искренне надеюсь, что ты не обидишься)

Весна и лето пролетают, как одно короткое мгновение, слившись в моей памяти в одно цветастое пятно, где светлые тона нежности и трепетности заменялись красными оттенками – злость, ярость, кровь, ненависть, а потом плавно перетекали в насыщенно черный – обида, горечь, одиночество. Мы ссоримся с тобой, и ты снова становишься кукловодом, дергая меня за туго натянутые нити, заставляя погибать ежечасно, задыхаясь в кровавом мареве твоей жестокости. Потом ты снова меняешься, погружаешься в свой кокон задумчивости и сдержанности, и в такие моменты ты просто обнимаешь меня, целуешь в висок и как мантру повторяешь «все будет хорошо». Не знаю, наступит ли для нас когда-то это «хорошо», но это уже не так важно, потому что привыкнуть можно ко всему, как бы ни казалось это невозможным в начале.

Сейчас октябрь. Серо-дымчатые потоки воды падают с таких же свинцово-серых небес, и я наблюдаю, как по оконному стеклу стекают эти небесные слезы, не сдерживая и своей собственной горечи. Ты опять закрылся от меня, оградил себя каменными стенами, за которые я не могу пробиться и это особенно обидно, потому что я опять не понимаю, что сделала не так.

Не знаю, сколько я просидела так, рассматривая потеки воды на стекле, но когда наконец-то мне удается вырваться из плена тяжелых мыслей, я понимаю, что уже полдень, дождь прошел, серые тучи сменились перламутровыми облаками, и даже холодное осеннее солнце освещает мокрый асфальт подъездной дорожки сине-фиолетовыми бликами.

– Не хочешь прогуляться? – Я нервно дергаюсь, услышав твой голос. Я даже не заметила, как ты вошел.

– Хочу, – я равнодушно пожимаю плечами, встаю с подоконника, на котором просидела все утро и подхожу к тебе. Твои глаза не выражают ничего. Пустота. Ледяной холод. Черт возьми, да что же снова не так?!

– Тогда пойдем, – ты пожимаешь плечами и выходишь в коридор, а мне остается только подавить разочарованный вздох и послушно последовать за тобой.

***

Оживленное движение на Пикадилли совершенно не способствует разговорам, да я и не уверена, что сейчас у тебя есть малейшее желание вести светские беседы. Ты погружен в свои мысли, медленно шагая возле меня по тротуару, засунув руки в карманы и смотря себе под ноги. Мы даже не обсудили маршрут, поэтому я интуитивно иду к Гайд-парку, где весной и летом мы провели счастливейшие часы за все время наших совместных путешествий. Тогда – Господи, какая же дура! – я иногда думала, что сложись все иначе, я могла бы даже любить тебя. Не будь ты злейшим врагом моих друзей, не люби я Деймона…

– Господи, Никлаус, ты ли это? – Этот голос отрывает меня от размышлений, и я резко вскидываю голову, наблюдая, как от Королевской академии художеств к нам приближается какая-то девушка. Я перевожу взгляд на тебя и едва не падаю от шока, замечая, как на твоем лице появляется счастливая улыбка, как ты стискиваешь в крепких объятиях эту незнакомку. Лед тронулся, правда не из-за меня…

– Никки, чертовка, какими судьбами? – Ты обнимаешь ее за талию, она закидывает руки тебе на шею и это выглядит, как кадр из мелодрамы, в которой главные герои встретились после долгой разлуки, осознавая, что чувства столь же сильны, как и прежде. А я просто наблюдатель, третий лишний, и это больно почти до слез.

– У меня выставка здесь. А ты как, еще рисуешь? Или нашел занятие поинтереснее? – Она улыбается той улыбкой, которая означает «я знаю о тебе больше, чем кто-либо иной», и ты смеешься – весело, непринужденно, сбросив маску, став тем Клаусом, которого так редко показываешь мне и так легко и небрежно демонстрируешь этой рыжеволосой девушке.

– Иногда рисую. Но, конечно, не так умело, как ты, Николетта.

– Какой же ты льстец, Никлаус. Годы совершенно не меняют тебя. Ты занят сейчас? Или может зайдем в кафе? – Она шутливо толкает тебя, а потом берет под руку, так по-хозяйски, как можно прикасаться к человеку, тело и душа которого для тебя, как открытая книга.

– Я никогда не занят для тебя, Никки. Идем, конечно. Куколка, не отставай, – я дергаюсь, как от удара, потому что сильнее унизить меня ты просто не мог. Это похоже на то, как поторапливают собачонку, когда она отстает от хозяина, и я сильно-сильно кусаю губу, выдерживая взгляд твоей подружки, которая, кажется, только заметила меня. Когда вы, держась за руки, как влюбленная парочка, идете вперед, я быстро смахиваю злые, обжигающие слезы, неторопливо двигаясь вслед.

***

Так пьяняще пахнет осенью.

Так волшебно серебрится закат, скрываясь за неприступными стенами грозного Тауэра.

Так чарующе звучит твой смех, посылая по коже россыпь мурашек.

Если бы только я могла вдыхать эту осень с тобой.

Если бы только я могла видеть этот закат с тобой.

Если бы только этот твой смех был мой. Для меня. Не для нее.

У нее красивое имя. Ник. Никки. Только ли в именах ваше сходство? В любви к живописи? В знании произведений Мопассана, Ремарка и Гёте? Вы много смеетесь, перебиваете друг друга и говорите… говорите… говорите… А я не умею рисовать, не люблю европейских авторов, и вообще я, как пустая оболочка, просто поглощаю ваши голоса.

– Не знаю, Никки. Тебе решать, как поступить, – ты что-то советуешь ей. Ваш разговор переходит на личные темы, и теперь я чувствую себя предметом интерьера, настолько сильно вас не волнует мое присутствие.

– Это как у того царя, который не знал, где поставить запятую в фразе «казнить нельзя помиловать». Вот и я не знаю, где же мне поставить знак препинания. Впрочем, это неважно. Поехали ко мне? – Ее предложение такое неожиданное, что я широко распахиваю глаза, пытаясь уловить твой взгляд, какой-то знак, что ты не хочешь ехать. Только дай мне знак, и я, клянусь всеми богами, найду выход, найду способ избавиться от ее настойчивого внимания в твой адрес.

А ты улыбаешься… Как же ты улыбаешься… И я понимаю, что я просто глупая дурочка, и что лето прошло, и сказка закончилась. И что ты, как очередное время года, уже другой, не тот, с которым мы лежали на траве в Гайд-парке, воображая на что же похожи ватные комочки облаков.

– Поехали. Только минутку подожди, я посажу ее в такси. – Это ты про меня. Ты даже не потрудился произнести мое имя, как будто говоришь о игрушке, которую нужно засунуть в багажный отдел, чтобы не носиться с нею. Ты берешь меня за запястье, выводишь на улицу, где разыгрался сильный ветер и его порывы треплют наши волосы, шелестят складками одежды, горестно вздыхают, вторя моему состоянию.

– Ты?.. Вернешься… когда? – И зачем я спросила? Мы стоим на тротуаре, напротив друг друга, и я ощущаю ледяные капли дождя, начинающие падать с неба. Вокруг торопятся люди, пытаясь как можно скорее скрыться под надежную защиту собственных домов, а мне все равно, даже если сейчас наступит конец света и поглотит меня, затаскивая просто в преисподнюю. Разве может быть хуже?

– Завтра. Может быть. Никки из тех женщин, с которыми никогда нельзя ни в чем быть уверенными. Я давно ее не видел и очень соскучился. Она, наверное, самая потрясающая женщина из всех, кого я когда-либо встречал за все годы своего существования. – Ты пожимаешь плечами, взмахиваешь рукой и возле нас останавливается такси. Ты открываешь дверцу, говоришь водителю адрес и уходишь, оставив меня одну.

***

Часы пробивают полночь, а я все также лежу на животе, обхватив уже насквозь мокрую от слез подушку и жалко всхлипывая. Почему? Почему? Почему я плачу?! Какое мне дело? Какая разница, с кем ты спишь, кем восхищаешься, кого любишь?

Ехидный внутренний голосок нашептывает мне одну и ту же фразу, которая въелась в мое сознании: «казнить нельзя помиловать». Только в моем случае это звучит немного иначе. Ревновать нельзя сдержаться. В каком месте же мне поставить запятую?

========== Глава 15.2. Ревновать нельзя сдержаться ==========

Старинные настенные часы где-то внизу, в холле, гулко бьют один раз. Звон отдается от толстых каменных стен, проникает в мою комнату, как аккомпанемент к моим рыданиям. И почему я до сих пор плачу? Почему лежу в промокшей под дождем одежде, не находя в себе сил подняться? У меня нет ответа. Я просто чувствую себя жалко.

Тихие, едва слышные, крадущиеся шаги в коридоре заставляют меня перевернуться на спину и напряженно всмотреться в чернеющую в желтых отблесках луны поверхность тяжелой дубовой двери. Когда дверная ручка начинает медленно оборачиваться, я уже думаю о том, чтобы вскочить с кровати, но так и не делаю этого, когда ярко-фиолетовая вспышка молнии высвечивает твой силуэт, показавшийся в дверном проеме.

Ты пытаешься не шуметь и поэтому громко чертыхаешься, когда задеваешь локтем вазу с фрезиями, стоящую на тумбочке возле двери. Комната наполняется звуками битого стекла, и я щелкаю выключатель, зажигая приглушенный янтарный свет.

– Извини, я разбудил тебя. – Ты переступаешь через осколки разбитой вазы и зеленые стебли несчастных цветов, устало садишься в кресло, откидываешь голову назад, прикрываешь глаза и тихо бормочешь: – Это такая ерунда. Такая чушь. Ты спи, куколка, спи.

– Все нормально? Не думала, что ты вернешься. – Я настороженно всматриваюсь в твое лицо, освещенное лишь приглушенно-желтым светом лампы и частыми вспышками темно-синих молний. Твои волосы и одежда мокрые, но ты, кажется, не замечаешь этого, как и я несколько часов назад.

– Я тоже так думал. – Ты грустно усмехаешься, а потом внимательно рассматриваешь меня, недоуменно сводишь брови и интересуешься: – А почему ты спишь в мокрой одежде?

– Тебе какое дело? Захотелось. – Я демонстративно скрещиваю руки на груди, а потом все-таки не сдерживаюсь и добавляю со злорадным торжеством: – Она тебе отказала?

– Отказала? – Ты морщишь лоб, смотря на меня так, как будто я страдаю слабоумием, а спустя мгновение уже громко смеешься, видимо поняв, что я имею в виду. Твое веселье меня злит, поэтому я резко выключаю свет, сердито дергаю одеяло, укрывшись с головой и повернувшись к тебе спиной. – Куколка, ты что ревнуешь? – В твоем голосе теперь слышится не только веселье, но и искренняя заинтересованность, что приводит меня в состояние безумной ярости. Ревную?! Да я ненавижу тебя! И ничуть не ревную! Мне бы промолчать в тот момент, но недавняя грусть преобразовалась в агрессию, поэтому я быстро вскакиваю с кровати, гордо распрямляю спину и высказываю все, что накопилось во мне за предыдущий день, попутно рьяно жестикулируя и едва ли не топая ногой от досады.

– Я просто ненавижу тебя! Ты меня даже не представил! Может купишь мне ошейник и будешь таскать за собой? И прекрати называть меня куколка! И вообще уйди отсюда! И стучи, когда входишь! А лучше вообще не заходи сюда никогда! Я же не такая потрясающая, как эта рыжая, поэтому тебе не стоит размениваться на второй сорт.

Силы покидают меня, как воздух из воздушного шарика, и последние фразы я говорю уже совершенно обессиленно, на выдохе, а потом присаживаюсь на краешек кровати, запускаю руки во все еще влажные пряди волос, утыкаюсь лицом в колени и жду звука твоих шагов и захлопнувшейся двери. Шаги действительно разносятся, гулко звуча на фоне разыгравшейся за окном стихии, но только не в направлении выхода, а приближаясь ко мне.

Когда ты присаживаешься передо мной на корточки, я думаю только о том, чтобы не расплакаться вновь. Такого позора я просто не переживу.

– Кэролайн, посмотри на меня. – Я медленно поднимаю голову, смотрю на тебя сверху вниз, пытаясь в короткие промежутки, когда комнату призрачным светом освещают молнии, понять, что же выражает твой взгляд. – Какая же ты еще маленькая-маленькая дурочка. Как не видишь, что можешь просить весь мир? – Ты сжимаешь мои стиснутые в кулаки руки одной своей ладонью, а второй рукой медленно проводишь по контуру скулы, видимо стирая слезинку, которая все же пролилась. – Неужели не понимаешь, что тебе НУЖНО меня ненавидеть? Иначе ты погибнешь, так же, как погибаю я. Я не хочу для тебя такой судьбы. Я не хочу, чтобы ты считала меня другом. Я не хочу, чтобы ты верила мне. Только так прежняя Кэролайн сможет выжить. Только так. Будь я не таким эгоистом, я отпустил бы тебя уже сейчас, но я не могу. Не могу. – То ли твой голос так деформируется из-за потоков воды, стучащих по оконному стеклу, то ли он просто-напросто дрожит. Я не понимаю, что ты имеешь в виду, не понимаю, почему ты так яростно сжимаешь мои руки, как будто боишься, что я сбегу, если ты разожмешь ладонь.

– Но мне нужен друг. У меня никого нет здесь, кроме тебя. Мне некому верить. И я боюсь, каждое мгновение боюсь, что ты снова начнешь относиться ко мне, как к игрушке. Я не могу так больше. Я просто не могу. – Рыдания снова душат меня, слова застревают в горле, вырываясь рваными неразборчивыми словами вместе со всхлипами.

– Да, черт возьми, Кэролайн, какая дружба? Какая вера? Мы не друзья, мы просто спим вместе. И верить друг другу мы не можем, потому что между нами вот такая, – ты отпускаешь мои ладони и широко разводишь руки в стороны, как будто пытаясь охватить весь мир, – пропасть из сотен лет, из твоих друзей, из наших принципов и взглядов на жизнь. Это утопия. Нам нельзя играть в дружбу. – Ты больно хватаешь меня за плечи, сильно встряхиваешь, смотришь мне просто в глаза, когда комнату наполняет очередная синяя вспышка и целуешь меня.

***

Целуешь жадно, сильно, как будто в последний раз.

Срываешь одежду, рассыпая по полу оторванные пуговицы.

Ставишь огненное клеймо, свое право обладания, раздвигая мои губы, скользя языком, иногда прикусывая – совсем невесомо, едва-едва.

Череда поцелуев, кажется, прожигает кожу, и я потерянно хватаюсь за твои плечи, чтобы не потерять последнюю связь с этим миром, рассколотым потоками дождя, громовыми взрывами, огненными вспышками и болью. Нашей совместной, единой болью. Ты целуешь висок, закрытые веки, щеку, легонько касаешься мягкой плоти верхней губы, прикусываешь кожу на подбородке.

– Я соврал тебе сегодня. – Эту фразу ты выдыхаешь мне в шею, целуя чувствительный участок, и заставляя меня недоуменно сдвинуть брови. – Когда сказал о том, что никогда не встречал более потрясающую женщину, чем Никки. На самом деле встречал. – Ты приподнимаешься надо мною на локтях, убираешь несколько прядок, упавших на щеку, а я только провожу ладонями по твоей груди, немного царапаю ногтями кожу на животе, а потом, пытаясь казаться равнодушной, интересуюсь.

– И кто же она?

– Одна крайне несносная, но от этого не менее очаровательная особа. – Ты улыбаешься этой моей любимой улыбкой, ямочки на твоих щеках делают тебя почти мальчишкой, и пусть ты и не произнес мое имя, но мне и не нужно этого. Я знаю. Я верю.

***

Мне нравится целовать тебя. Нравится ощущать твои руки, проводящие по талии, посылающие табун мурашек по коже.

В этих плавных, неспешных ласках есть особое волшебство и единение. И я впервые за последние полтора года чувствую себя свободной от страха и условностей. Я целую твои губы, шею, позволяю тебе проводить пальцами по груди, животу, по внутренней поверхности бедра, складкам плоти. Я тяжело выдыхаю кажущийся раскаленным воздух, когда ты смыкаешь губы на соске, одновременно с этим вводя палец, заставляя меня прогнуться в пояснице и в каком-то абсолютном беспамятстве шептать твое имя.

Я послушно обхватываю тебя ногами за талию, когда ты входишь в меня, я кусаю тебя в плечо, оставляя на коже розоватые следы-полукружия от зубов, я целую тебя, проводя по контуру зубов кончиком языка и как-то отстраненно понимая, что я чувствую себя защищенной от всех напастей и бед, пока ты рядом.

И сейчас, когда наши тела соединены, и так яростно пылает кожа, и так сильно пальцы впиваются в твои плечи, и губы шепчут какую-то бессмыслицу, я знаю, что я нужна тебе.

И когда наконец-то оргазм, вместе с очередной яростной вспышкой молнии где-то там, на ультрамариновом небе, накрывает нас этой усталой, но такой непередаваемо необходимой радостью, я знаю, что ты тоже нужен мне. Сейчас. И навсегда. Только рядом. Только вместе.

========== Глава 16. Николетта ==========

– Пора вставать! Полдень на дворе! – Я резко распахиваю глаза, как раз в то мгновение, когда твоя рыжеволосая подружка раздвинула тяжелые бархатные шторы, освещая комнату ярко-оранжевым светом. Я прикрываю глаза, ты же медленно переворачиваешься с живота на спину и недовольно ворчишь хриплым ото сна голосом:

– Никки, черт бы тебя побрал! Что ты делаешь?

– В восемь! В восемь, Никлаус, ты должен был проснуться, спуститься вниз и встретить меня! Сейчас двенадцать. Как ты думаешь, что я здесь делаю? Я собираюсь убить тебя. – Девушка скрестила руки на груди, недовольно надула пухлые губы, но спустя мгновение она уже заливисто хохочет и непринужденно присаживается на край кровати. Что за черт, я между прочим голая! – Ладно, я уже простила тебя. Я, кстати, стучала, но вы всё не отвечали, поэтому я решила заглянуть. Меня зовут Николетта, можно просто Никки. – Последнюю фразу твоя подружка говорит мне, повернувшись и протянув руку для пожатия.

– Кэролайн. – Свое имя я произношу сквозь зубы, лишь кончиками пальцев прикасаюсь к ее ладони и бросаю на тебя недовольный взгляд. Мне казалось, что после вчерашних откровений и моих просьб, ты хотя бы какие-то выводы сделаешь.

– Рада познакомится с тобой, Кэролайн. Ты прости за вчерашнее. Ты просто молчала, и я, если честно, решила, что ты немножко… – Никки выразительно округлила глаза и покрутила пальцем у виска. – А так как это не смешно, то я просто не хотела тебя смущать. А потом Никлаус мне говорит, что ты абсолютно вменяема. Ты извинишь меня? – Девушка умоляюще сжала губы, и я невольно улыбнулась. Может быть она просто врет мне, но я так давно не общалась с кем-либо просто по-дружески, поэтому сейчас я только бросаю на тебя убийственный взгляд, пытаясь продемонстрировать, что это именно ты виноват, что меня посчитали полоумной, а потом отвечаю Никки:

– Ничего, забыли.

– Вот и славненько! Так, я выйду, а вы тут пока… кхм, соберитесь. Буду ждать вас внизу, у меня к вам крайне заманчивое предложение. – С этими словами Никки скрылась в коридоре, тихо прикрыв дверь.

– Не ругайся. Я вчера уже получил от Никки. Я ведь не запрещал тебе разговаривать. – Ты пресекаешь уже готовые сорваться с моего языка возражения, пожимаешь плечами, а потом улыбаешься столь извиняющейся и очаровательной улыбкой, что я второй раз за утро понимаю, что просто неспособна сегодня обижаться и злиться. Ты легонько целуешь меня в губы и добавляешь: – Кстати, советую тебе в течении двух минут одеться, иначе Николетта снова ворвется сюда. Она не отличается терпением.

– Учту. – Я тяжело вздыхаю и послушно встаю навстречу новому дню.

***

– Я предлагаю вам свое гостеприимное общество. Если говорить конкретнее, то я приглашаю вас провести зиму в Шотландии, в моем доме. Кэролайн, соглашайся! Там очень красиво, а зимы проводить в одиночестве очень скучно. – Мы сидим в гостиной, пьем чай, и я все больше проникаюсь симпатией к твоей подруге. Пока эта симпатия еще нестабильная и непонятная для меня, ведь все еще смешана с какой-то горечью, из-за того, что она знает тебя многие-многие годы и, кажется, совершенно не боится так пугающих меня перемен твоего настроения.

– Я не знаю… – Я вопросительно смотрю на тебя, но Николетта перехватывает этот взгляд и сразу же говорит.

– Эй, если хочешь, мы можем его не брать? Он такой древний зануда. – Никки закатывает глаза, а потом заговорщически подмигивает мне, и я не сдерживаюсь от короткого смешка.

– Я зануда? Ну попросишь ты у меня что-то, Никки. А если серьезно, то едем. Ты не против, Кэролайн? Там действительно здорово. – Я утвердительно киваю, еще не совсем уверенная, что поступаю правильно, соглашаясь ехать в дом девушки, которая, возможно, значит для тебя слишком много.

***

– Я вижу, что ты не уверена.

– Ты о чем? – Мы с Никки остались одни, и теперь она сидит напротив меня, прожигая внимательным взглядом изумрудных глаз.

– Я понимаю тебя. Вчера так неловко получилось. Мне очень жаль. Но ты друг Никлауса, а значит и мой друг.

– Я не друг ему. – Я горько усмехаюсь, вспоминая твои вчерашние слова, которые ты произнес в горячечном приступе откровенности. Никки несколько мгновений смотрит на меня так внимательно, что мне кажется будто она может прочитать все мои самые потаенные мысли и желания.

– Ну и хорошо. Друзья у Никлауса есть. Мало, но есть. Тут никого нет. – Она кладет руку в область сердца, и я уже открываю рот, чтобы убедить твою подругу, что ее идея абсолютно нелепа, и ты никогда не сможешь любить ни меня, ни, наверное, кого-либо другого, но нас прерывает стук в дверь, и к этому разговору мы больше не возвращаемся.

В комнату входит молоденькая служанка, ставит на столик поднос с двумя донорскими пакетами крови на нем и выходит, тихо притворяя дверь.

– Есть так хочется. Ты будешь? – Я наполняю стакан кровью из первого пакета, рукой указывая на второй.

– Нет, спасибо. Я не голодна, да и вообще я не пью человеческую кровь.

– Не пьешь? – Я закашливаюсь и потрясенно смотрю на Никки. – Но ты же?..

– Да, я вампир. Но вот уже триста лет я питаюсь только кровью животных. Здесь, в Лондоне, это, конечно, затруднительно, но ничего. В моей родной Шотландии фауна побогаче будет.

– Но…Как ты тогда можешь дружить с Клаусом? Он ведь такой… – Я запинаюсь, не зная, как правильнее закончить фразу и обозначить свои мысли.