Текст книги "Песнь об Ахилле (ЛП)"
Автор книги: Madeline Miller
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
– Гектор – хороший воин?
– Лучший из всех, – ответила она. – Кроме моего сына.
Ее взгляд упал на спуск с утеса. – Он идет.
***
Ахилл перелез через гребень утеса и подошел туда, где сидел я. Он оглядел меня, увидел кровь на коже. – Я слышал твой голос, – сказал он.
– Тут была твоя мать.
Он склонился и взял в руки мою ступню. Осторожно извлек осколки из ранок, сдул грязь и пыль. Оторвал полосу от подола своей туники и крепко прижал, останавливая кровь.
Мои руки легли поверх его ладоней. – Ты не должен убивать Гектора, – сказал я.
Он взглянул вверх, его лицо,обрамленное золотистыми волосами, было прекрасным. – Мать досказала тебе оставшееся пророчество.
– Именно.
– И ты думаешь, что никто, кроме меня, не способен убить Гектора.
– Да, – сказал я.
– И ты думаешь о том, как бы обмануть Судьбу?
– Да
– А… – лукавая улыбка расцвела на его лице – шалости ему нравились всегда. – Ну, зачем мне убивать Гектора? Он мне ничего не сделал.
Впервые передо мной забрезжила тень надежды.
***
Мы отплыли тем же вечером, не было причин медлить. Верный обычаю, Ликомед пришел проводить нас. Мы стояли втроем, Одиссей и Диомед уже прошли на корабль. Они сопроводят нас до Фтии, откуда Ахилл сам поведет свое войско.
Было еще одно дело, которое следовало завершить, и я знал, что Ахиллу этого очень не хотелось.
– Ликомед, моя мать просила донести до тебя ее желание.
Тень пробежала по лицу старика, но он все же встретился взглядом с зятем. – Это касается ребенка, – сказал он.
– Да.
– И что ей угодно? – осторожно спросил царь.
– Она желает сама растить его. Она… – Ахилл запнулся, взглянув в лицо старика. – Ребенок будет мальчиком, сказала она. Когда его отлучат от груди, она придет за ним.
Молчание. Потом Ликомед прикрыл глаза. Я знал, что он думает о дочери, лишившейся сперва мужа, а затем и ребенка. – Я желал бы, чтоб ты никогда не приезжал на Скирос, – сказал он.
– Мне жаль, – сказал Ахилл.
– Оставьте меня, – прошептал старый царь. Мы повиновались.
***
Корабль, на котором мы отплыли, был остойчивым, прочным и хорошо управляемым. Команда была опытной, тросы выглядели новенькими и мачты казались живыми деревьями. На форштевне была фигура красавицы, прекраснейшей изо всех, когда либо виденных мной. Высокая женщина с темными волосами и темными глазами, руки простерты вперед, будто в мольбе. Она была прекрасна, линия щеки и ниспадающие волосы подчеркивали нежную шею. Раскрашена она была с большим искусством, прекрасно переданы каждый блик и тень.
– Вижу, вас восхищает моя жена, – Одиссей присоединился к нам у борта, мускулистая рука оперлась на фальшборт. – Она сперва отказывалась, не терпела, чтоб рядом был художник. Пришлось устроить так, чтоб он следовал за нею тайно. И думаю, получилось хорошо.
Брак по любви, такой же редкий как восточные кедры.
Ахилл учтиво спросил Одиссея, как ее имя.
– Пенелопа, – ответил тот.
– Корабль недавней постройки? – спросил я. Если он желал говорить о жене, то я желал поговорить о чем-то другом.
– Очень недавней. Каждый клинышек – все из лучшего дерева в Итаке. – Он хлопнул по фальшборту, словно по крупу лошади.
– Снова похваляешься своим новеньким кораблем? – к нам присоединился Диомед. Его волосы были подвязаны кожаной лентой, отчего лицо казалось еще суровее прежнего.
– Да, похваляюсь.
Диомед сплюнул в воду.
– Царь Аргоса сегодня красноречив, – сказал на это Одиссей.
Ахилл ранее не был свидетелем их словесной игры, как я. Его взгляд перебегал с одного на другого. Легкая улыбка заиграла на уголках его губ.
– Скажи-ка, – продолжал Одиссей, – как ты считаешь, такая живость ума происходит от отца, евшего человеческие мозги?
– Что? – Ахилл приоткрыл рот.
– Ты разве не слышал историю могучего Тидея, царя Аргоса, поедателя мозгов?
– Я слыхал о нем. Но не о… мозгах.
– Я думаю, эта история должна быть изображена на наших блюдах, – сказал Диомед.
Там, в дворцовом зале я принял Диомеда за верного пса Одиссея. Но в отношениях этих двоих ощущалась особая чуткость, удовольствие, с которым они состязались в словесных баталиях, было доступно лишь между равными. Я вспомнил, что Диомед также считался любимцем Афины.
Одиссей скривился. – Напомните мне в ближайшее время воздержаться от трапез в Аргосе.
Диомед рассмеялся; смех его звучал не слишком приятно.
Беседа захватила обоих царей. Облокотившись о фальшборт подле нас, они перебрасывались историями – о других морских путешествиях, о битвах, о прошлых победах в состязаниях и играх. Ахилл был благодарным слушателем и задавал вопрос за вопросом.
– Откуда у тебя это? – он указал на шрам на ноге Одиссея.
– А… – тот потер ладонь о ладонь. – Эту историю стоит рассказать. Но сперва мне следует переговорить с капитаном. – Он указал на солнце, ярко алевшее низко над горизонтом. – Скоро нам нужно будет встать где-то на якорь.
– Я пойду, – Диомед встал со своего места. – Я эту историю слыхал столько же раз, сколько отвратительные сказки на ночь.
– Тем хуже для тебя, – бросил Одиссей ему вслед. – Не обращайте на него внимания. У него жена – настоящая сучка, а это кого угодно превратит в бирюка. Тогда как моя жена…
– Клянусь… – прилетел голос Диомеда откуда-то с дальнего конца корабля, – если ты закончишь эту фразу, я тебя швырну за борт, и в Трою тебе придется добираться вплавь.
– Видали? – Одиссей покачал головой. – Бирюк. – Ахилл засмеялся, его потешали эти двое. Казалось, он совсем забыл о том, что именно они его разоблачили, и о том, что было после.
– Так о чем это я?
– Шрам, – с готовностью откликнулся Ахилл.
– Да, шрам. Когда мне было тринадцать…
Я смотрел, как он был поглощен рассказом Одиссея. Он слишком доверчив. Но становиться предвестником бед, вороном на его плече я не собирался.
Солнце склонялось, и мы подошли совсем близко темнеющей громаде суши, где собирались остановиться на ночлег. Для корабля нашлась бухта, и моряки выволокли его на берег. Выгрузили припасы – провизию и шатры для знатных особ.
Мы стояли посреди уже обустроенного лагеря с небольшим костром и навесом. – Все в порядке? – подошел к нам Одиссей.
– В порядке, – ответил Ахилл. И улыбнулся своей легкой улыбкой, самой открытой из всех. – Благодарю.
Одиссей улыбнулся в ответ, зубы сверкнули белизной в темноте его бороды. – Превосходно. Одного шатра довольно, я полагаю? Я слыхал, вы предпочитаете разделять. И спальню, и спальный тюфяк, сказали мне.
Мое лицо будто обдало жаром. Я слышал, как Ахилл, стоявший позади, задержал дыхание.
– Ну что вы, тут нечего стыдиться… это обычная вещь среди отроков, – Одиссей задумчиво почесал щеку. – Хотя вы уже не отроки. Сколько вам лет?
– Это неправда, – жар, опаляющий мое лицо, прорвался в моем голосе, который далеко разнесся по берегу.
Одиссей поднял бровь. – Правда – лишь то, во что люди верят, а они верят в это относительно вас. Возможно, они ошибаются. Если слухи вас так уж беспокоят, оставьте их позади себя, отправляясь на войну.
Голос Ахилла стал жестким, в нем дрожала ярость. – Это не твое дело, царевич Итаки.
Одиссей поднял обе руки. – Приношу свои извинения, если ненароком обидел. Я пришел всего лишь пожелать вам обоим доброй ночи и убедиться, что все в порядке. Царевич Ахилл. Патрокл. – Он наклонил голову, а потом отошел к своему шатру.
Сидя в шатре, мы долго молчали. Я всегда думал, когда это время наступит. Как и сказал Одиссей, многие отроки становились любовниками. Однако оставляли подобные отношения, становясь взрослыми. Разве что развлекались с рабами или нанятыми куртизанами. Мужам в наших краях по вкусу победы, и они не станут доверять тем, которые сами побеждены.
Не смей позорить его, сказала богиня. Вот как раз что-то подобное и было у нее тогда на уме.
– Возможно, он прав, – сказал я.
Ахилл поднял голову и нахмурился. – Ты ведь так не считаешь.
– Не считаю… – я скрестил пальцы. – Я все равно буду с тобой. Но я могу спать снаружи, чтоб все это не бросалось в глаза. И мне нет необходимости сопровождать тебя на советах. Я…
– Нет. Фтиянам это безразлично. А остальные могут болтать, что им вздумается. Я все равно буду “аристос ахайон”. Лучший из греков.
– Это может омрачить твою славу.
– Ну так пусть омрачит, – он упрямо стиснул челюсти. – Если в их глазах моя слава возвысится или падет от подобного, значит, они глупцы.
– Но Одиссей…
Его зеленые как листва глаза встретились с моими. – Патрокл… Я и так отдал им немало. Уж этого я им не отдам.
После таких слов сказать мне было нечего.
***
На следующий день южный ветер наполнил наши паруса; Одиссея мы нашли у форштевня.
– Царевич Итаки, – сказал Ахилл. Тон его был сух, и ни одна из прежних мальчишеских улыбок не оживляла его лицо. – Мне хотелось бы послушать о Агамемноне и других царях. Я желал бы побольше узнать о человеке, к которому собираюсь присоединиться, и о царевичах, с которыми мне предстоит сражаться.
– Это разумно, царевич Ахилл, – если Одиссей и заметил перемену, он никак этого не показал. Провел нас к скамьям у основания мачты, под большим надутым ветром парусом. – С чего же начать? – с отсутствующим видом поскреб шрам на ноге. При дневном свете бугристый и лишенный волос шрам выделялся ярче. – Есть Менелай, жену которого мы и собираемся вернуть. После того, как Елена выбрала его в мужья – об этом тебе может рассказать Патрокл, – он стал царем Спарты. Его знают как хорошего человека, бесстрашного в битвах и пользующегося уважением и любовью. Многие из царей встали на его сторону, и не только те, что были связаны клятвой.
– Кто же? – спросил Ахилл.
Одиссей перечислял, загибая пальцы на своей большой руке землепашца. – Мерион, Идоменей, Филоктет, Аякс. Оба Аякса, и Великий, и Малый. – Одного из этих я помнил по сватовству у Тиндарея, огромного человека со щитом, второго же не знал вовсе.
– Старый царь Нестор из Пилоса также будет там. – Это имя я слыхал, в юности он плавал с Язоном за Золотым Руном. Он давно уже не участвовал в войнах, но тут привел своих сыновей и советников.
Ахилл слушал внимательно, глаза его потемнели. – А троянцы?
– Приам, разумеется. Царь Трои. У него, поговаривают, пятьдесят сыновей, и все с детства приучены к мечу.
– Пятьдесят сыновей?
– И пятьдесят дочерей. Он известен своим благочестием и любим богами. И сыновья его известны, каждый по-своему – Парис, конечно, любимец Афродиты, и особенно известен благодаря своей красоте. И даже самый младший, которому едва десять сравнялось, будет сражаться со всей свирепостью. Троил, если не ошибаюсь. Их двоюродный брат также сын богини, и станет сражатся за них. Его имя Эней, он дитя самой Афродиты.
– А что скажешь о Гекторе? – Ахилл не сводил глаз с Одиссея.
– Старший сын Приама, его наследник, любимец Аполлона. Самый могущественный защитник Трои.
– Как он выглядит?
Одиссей пожал плечами. – Не знаю. Говорят, он велик ростом и мощен, но так говорят почти обо всех героях. Ты встретишься с ним прежде меня, так что это ты расскажешь мне, как он выглядит.
– Почему ты так говоришь? – Ахилл сощурился.
Одиссей скривил рот. – Я, с чем наверняка согласится и Диомед, всего лишь умелый воин, и не более того. Мои таланты в ином. Если с Гектором в битве встречусь я, то новостей о нем я назад точно не принесу. Ты, конечно, дело другое. Его смерть принесет тебе великую славу.
Я похолодел.
– Может, я и победил бы его, но смысла в этом не вижу, – ответил Ахилл ледяным тоном. – Он мне ничего не сделал.
Одиссей хмыкнул, словно это было славной шуткой. – Если каждый воин станет убивать лишь тех, кто ему лично нанес обиду, войн вообще не будет, – он поднял бровь. – Хотя это, возможно, не так уж плохо. В подобном мире, наверное, я был бы аристос ахайон, вместо тебя.
Ахилл не ответил. Он обернулся, смотря на волны за бортом корабля. Свет солнца упал на его щеку, позлатив кожу. – Ты ничего не сказал об Агамемноне.
– Да, наш могущественный царь Микен, – Одиссей снова откинулся назад. – Гордый отпрыск рода Атрея. Его прадед Тантал был сыном Зевса. Ты, разумеется, знаешь эту историю.
История вечных мук Тантала была известна всем. В наказание за презрение к их могуществу, боги низвергли его в наиглубочайшую бездну подземного царства. Они обрекли царя терпеть вечные голод и жажду и не мочь дотянуться до еды и воды.
– Я о нем слышал. Но никогда не знал, в чем же его преступление, – сказал Ахилл.
– Что ж, в дни царя Тантала все наши царства были одинаковы по размеру, и цари жили мирно. Но Тантал был недоволен своим уделом и принялся силой отбирать соседские земли. Владения его удвоились, но это Тантала не удовлетворило. Успех вскружил ему голову, и превзойдя всех живших прежде людей, он решил бросить вызов самим богам. Не в силе оружия, разумеется, ибо никто из людей не может тягаться с богами на поле битвы. В хитрости. Он решил доказать, что боги не всезнающи, как они утверждают.
Итак он призвал сына Пелопса и спросил, желает ли тот помочь своему отцу. Конечно, сказал Пелопс. Отец его улыбнулся и обнажил меч. Одним ударом он перерезал сыну горло. Разрубил тело на куски и поджарил их над огнем.
Желудок мой сжало, когда я представил холодное острие, рассекающее плоть мальчика.
– Когда мясо мальчика был готово, Тантал воззвал к своему отцу Зевсу, что живет на Олимпе. “Отец, – сказал он, – я решил задать пир в твою честь и в честь твоих сродников. Собирайтесь скорее, пока мясо не остыло и еще нежно и свежо”. Богам нравились подобные пиры, так что они собрались в залу дворца Тантала. Однако когда они прибыли, запах жареного мяса, обычно такой приятный, едва их не удушил. В одно мгновение Зевс понял, в чем было дело. Он схватил Тантала за ноги и швырнул в Тартар, на вечное наказание.
Небо было ясным, а ветер свежим, но после рассказа Одиссея мне показалось, что мы сидим у костра, а вокруг сгущается ночь.
– Затем Зевс сложил куски тела мальчика вместе и снова вдохнул в него жизнь. Пелопс, хоть и был еще юн, стал правителем Микен. Он был добрым царем, преуспел в благочестии, был мудр, однако много бедствий постигло его царство. Порой говорят, что боги прокляли род Тантала, приговорив их к злодействам и несчастьям. Сыновья Пелопса, Атрей и Фиест, унаследовали гордыню своего деда и преступления их были темны и кровавы, так же как его деяния. Дочь, обесчещенная отцом, сын, зажаренный и съеденный, и вся их отчаянная борьба за трон.
Лишь теперь доблесть Агамемнона и Менелая вернула их роду удачу, участь его изменилась. Дни междуусобиц позади, и под могучей рукой Агамемнона Микены процветают. Он известен своим мастерством во владении копьеми и твердостью в управлении страной. Нам повезло, что у нас такой военачальник.
Мне казалось, что Ахилл не слушает. Но тут он повернулся, чуть нахмурился. – Каждый из нас – военачальник.
– Разумеется, – согласился Одиссей. – Но нам предстоит сражаться с общим врагом, разве нет? Две дюжины военачальников на поле битвы – это сумятица, ведущая к поражению. – Он осторожно улыбнулся. – Ты же знаешь, как мы уживаемся между собой – мы, верно, кончили бы тем, что вместо троянцев поубивали друг друга. В подобных войнах успех приходит лишь когда у людей общая цель, они будто один мощный удар копьем, а не сотни слабеньких уколов иголками. Ты поведешь фтиян, я – итакийцев, однако должен быть кто-то, использующий все наши умения… – он протянул руку к Ахиллу, – сколь бы велики они ни были.
Ахилл пропустил эту лесть мимо ушей. Садящееся солнце бросило тени на его лицо, глаза потемнели, а взгляд отяжелел. – Я пришел по своей воле, царевич Итаки. Я приму советы Агамемнона, но не его приказы. Желаю, чтобы ты это понял.
Одиссей покачал головой. – Да хранят нас боги от самих себя. Еще и битвы нет, а уже беспокойство за свою честь.
– Я не…
Одиссей поднял руку. – Поверь мне, Агамемнон понимает, сколь много значит твое участие в войне. Он первым захотел, чтобы ты присоединился. Ты будешь встречен в войске со всем почетом, которого только можешь пожелать.
Это было не совсем то, что имел в виду Ахилл, но достаточно близко. Я был рад, что упреждающие удары сделаны.
***
В тот вечер, после того как мы поужинали, Ахилл вытянулся на постели. – Что ты думаешь о тех, кого нам предстоит встретить?
– Не знаю.
– Хорошо, что Диомед наконец отбыл.
– И я этому рад. – Царя мы высадили на северном эвбейском побережье, там он должен был подождать своей аргосское войско. – Я ему не доверяю.
– Надеюсь, вскоре мы сами узнаем, что это за люди, – сказал он.
Мы несколько мгновений помолчали. Снаружи начинался дождь, он мягко шуршал по скатам шатра.
– Одиссей сказал, ночью будет штормить.
Эгейский шторм, быстро налетает, быстро заканчивается. Наш корабль в безопасности, вытащен на берег, а завтра погода будет ясной.
Ахилл смотрел на меня. – Вот тут твои волосы никогда не лежат гладко, – он коснулся моей головы. – По-моему, я тебе не говорил, что мне это нравится.
Там, где он коснулся, я ощутил щекотку. – Нет, не говорил.
– А должен был, – его рука спустилась к ямке у моего горла, мягко дотронулась до места, где билась кровь. – А об этом? Говорил я тебе, что думаю об этом?
– Нет.
– А об этом точно говорил, – его рука переместилась на мою грудь, кожа моя согревалась под его ладонью. – Говорил я тебе об этом?
– Об этом говорил, – дыхание мое слегка сбивалось.
– А как насчет вот этого? – рука потянулась к моим чреслам, обвела бедренную косточку. – Об этом я тебе говорил?
– Говорил.
– А об этом? Уж это-то я точно не должен был забыть. – Кошачья улыбка. – Скажи, что не говорил.
– Не говорил.
– И об этом тоже. – Его рука теперь двигалась без остановок. – Точно знаю, об этом я тебе говорил.
Я закрыл глаза. – Скажи еще раз.
***
Позднее, Ахилл спал подле меня. Пришел шторм, о котором предупреждал Одиссей, грубая ткань шатра содрогалась от ветра. Я слышал, как хлестали струи дождя, как волны с грохотом накатывались на берег. Он повернулся во сне, и с ним словно повернулся воздух, принеся сладковато-молочный запах его тела. Вот этого мне будет не хватать, подумал я. Я скорей покончу с собой, чем лишусь этого, подумал я. Сколько нам еще осталось, подумал я.
========== Часть 16 ==========
Мы прибыли во Фтию на следующий день. Солнце было в зените, Ахилл и я стояли у борта.
– Видишь?
– Что? – Как и всегда, его глаза были острее моих.
– На берегу. Что-то странное.
Когда корабль подошел ближе, мы разглядели. Берег был забит народом, люди нетерпеливо толкались, вытягивали шеи, стараясь получше разглядеть нас. И этот звук – я сперва подумал, что нарастающий рев шел от волн, рассекаемых кораблем. Но звук становилсся слышнее с каждым ударом весел, пока мы не поняли, что это были человеческие голоса, выкликавшие слова, которые мы скоро стали различать – “Царевич Ахилл! Аристос ахайон!”
Когда наш корабль достиг берега, сотни рук взметнулись вверх и сотни глоток заорали приветствие. В этом реве затерялись и звук ударившихся о камни берега сходней, и команды матросам. Мы были поражены.
Наверное, это и был тот миг, когда наша жизнь переменилась. Не прежде, на Скиросе, не еще раньше, на Пелионе. Но именно здесь мы осознали все то величие, которое будет сопровождать теперь Ахилла, куда бы он ни отправился. Он выбрал стать легендой, и это было ее началом. Он было заколебался, но я незаметно для толпы коснулся его руки. – Иди, – поторопил я. – Они ждут тебя.
Ахилл взошел на сходни, поднял руку в знак приветствия и толпа взорвалась неистовым воплем. Я опасался, что они ринутся на корабль, но стража подалась вперед, оттесняя толпу и освобождая нам проход сквозь людское море.
Ахилл обернулся и что-то проговорил – слов я не расслышал, но понял его. Идем со мною. Я кивнул и мы пошли. По обе стороны толпа напирала на сдерживающих ее солдат. В конце прохода показался ожидающий нас Пелей. Лицо его было мокро, и он даже не пытался остановить текущие по щекам слезы. Он обнял Ахилла, прижал к себе и долго-долго не отпускал.
– Наш царевич вернулся! – голос его был глубже, чем ранее, звучнее, он перекрыл рев толпы. Она стихла, внимая своему царю.
– Пред всеми вами я приветствую своего возлюбленного сына, единственного наследника царства моего. Он со славою поведет вас на Трою и вернется домой с победой!
Даже под жарким солнцем я ощутил, что холодею. Он не вернется, вообще не вернется. Однако этого Пелей пока не знал.
– Он взращен человеком и рожден богиней. Аристос ахайон!
Не время было сейчас думать об этом. Воины ударяли копьями в щиты, женщины кричали, мужчины ревели. Я взглянул на Ахилла – лицо его было изумленным, но недовольства он не выказывал. И стоял он как-то по-новому – расправив плечи, грудь вперед, чуть расставив ноги. Он казался сейчас старше и даже выше ростом. Потянулся к отцу, проговорил ему на ухо что-то, чего я не расслышал. Нас ожидала колесница, мы ступили в нее, и толпа сомкнулась на берегу позади нас.
Во дворце вокруг нас засновали слуги и прислужники. Нам дали слегка перекусить и попить, а потом повели в дворцовый внутренний двор, где двадцать пять тысяч человек ожидали нас. При нашем приближении они воздели кверху квадратные щиты, сиявшие, как полированные черепашьи панцири, приветствуя своего нового полководца. И то, что он теперь был их командиром, было самым непостижимым. От него ожидалось, что он будет знать их, их имена, вооружение, знать о них все. Больше он не принадлежит мне одному.
Если он и волновался, этого не заметил даже я. Я смотрел, как он приветствует их, как говорит, и его голос несется над их головами, заставляет подравнять ряды. Они улыбаются, они сейчас обожают его, своего прекрасного царевича – его сияющие волосы, несущие смерть руки и быстрые ноги. Они тянутся к нему, как цветы к солнцу, впивая его сияние. Все так, как и говорил Одиссей – в нем достаточно сияния, чтобы всех их сделать героями.
***
Мы ни на миг не оставались наедине. Ахилла постоянно призывали по какой-нибудь надобности – его взгляд нужен был на площадке с тренировочными чучелами, спрашивали его совета по поставкам припасов и по спискам новобранцев. Феникс, старый советник его отца, будет сопровождать нас, но и к Ахиллу были тысячи вопросов – сколько этого, не много ли того, кто возглавит отдельные отряды. Он говорил и делал все, что мог, затем объявлял: “В остальном я полагаюсь на опыт и мудрость Феникса”. Я слышал, как вздыхала служанка. Красив и статен…
Он знал, что мне тут особо нечего было делать. Когда он ко мне оборачивался, выражение его лица было все более виноватым. Он всегда старался повернуть таблички так, чтоб и я мог увидеть написанное, спрашивал моего мнения. Но я не делал ничего, чтоб ему помочь, лишь стоял позади, безразличный и молчаливый.
Но даже и так я не мог избавиться от этого всего. Из каждого окна доносился лязг оружия, хвастливые возгласы воинов и звуки затачиваемых копий. Мирмидоняне – так они начали называть себя, “люди-муравьи”, старинное гордое прозвание. Еще одно предание, которое Ахилл рассказал мне – о том, как Зевс сотворил фтиян из муравьев. Я смотрел, как они шагают, за рядом ряд. Я видел, что они мечтают о добыче, которую привезут домой, о триумфе. Такие мечтания были не для нас.
Я стал сбегать. Находил предлог отойти назад, когда посетители и дела увлекали его вперед – будто мне нужно почесаться или поправить развязавшийся ремешок сандалии. Обыкновенно они уходили вперед, сворачивали, оставляя меня позади в благословенном одиночестве. Тогда я шел по извилистым коридорам, изученным еще в детстве, с облегчением входил в нашу пустующую комнату. Там я ложился на холодный камень пола и закрывал глаза. Я не мог перестать думать о том, как все это закончится – на острие копья, на лезвии меча или под колесами колесницы. И я видел кровь, неостановимо струящуюся из сердца Ахилла.
Однажды ночью, через две недели после прибытия, мы лежали в полудреме, и я спросил: – Как ты скажешь отцу? О пророчестве.
В тишине ночи это прозвучало громко. На мгновение он замер. Затем сказал: – Думаю, что не скажу вовсе.
– Никогда?
Он покачал головой, едва заметно в полутьме. – Он ничего не может сделать. Это лишь внесет скорбь в его жизнь.
– А твоя мать? Она ему не скажет?
– Нет. Это одна из просьб, с которыми я обратился к ней в последний день на Скиросе.
Я помрачнел. Этого он мне не рассказывал. – А что, кроме этого?
Я заметил, что он колеблется. Но мы не лгали друг другу, никогда не лгали. – Я просил ее защитить тебя, – ответил он. – После того…
Я смотрел на него, губы мои пересохли. – Что же она сказала?
Снова молчание. Затем, тихо, так, что я почти увидел в полутьме краску стыда на его щеках, он сказал: – Она отказалась.
Потом, когда он спал, а я лежал без сна и смотрел на звезды, я подумал об этом. Знание того, что он просил за меня, согревало – прогоняло холод этих дней, когда он был нужен каждое мгновние, а я нужен не был.
Что до ответа богини, то он меня не заботил. Защита ее мне не нужна. Я не собирался жить после того, как его не станет.
***
Прошло шесть недель – шесть недель, за которые было собрано войско, снаряжен флот, свезены припасы и одежда на весь период войны, то есть на год или два. Осады всегда долги.
Пелей хотел, чтобы у Ахилла все было наилучшим. Он заказал сыну столько доспехов и оружия, что их хватило бы на шестерых. Бронзовые нагрудники с выгравированными львами и взлетающими фениксами, жесткие кожаные поножи с золотыми полосами, шлемы с гребнями из конского волоса, отделанный серебром меч, дюжины наконечников для копий и две легкие колесницы. Далее следовала четверка коней, пара из которых была подарена Пелею богами на его свадьбу. Ксанф и Балий были их имена, Золотой и Пестрый; они косили глазами в нетерпении, когда им не дозволяли бежать. Пелей дал и колесничего, юношу моложе нас, но крепкого сложения и славившегося искусством управлять конями. Автомедоном звали его.
И наконец, длинное копье, ясень древка очищен от коры и отполирован так, что казался серым пламенем. Дар Хирона, как сказал Пелей, подавая сыну копье. Мы склонились над копьем, наши пальцы скользили по его поверхности, словно мы пытались ощутить присутствие кентавра. Для изготовления такого подарка требовались недели; должно быть, Хирон начал делать его сразу же, как мы покинули его. Знал он или только догадывался о судьбе Ахилла? Приходили ли к нему озарения, посещали ли его пророческие видения, пока он лежал в одиночестве в своей пещере из розового кварца? Может, он просто предполагал развитие событий – с горечью привычности, когда отрок за отроком, которых он учил музыке и медицине, уходили от него, чтобы убивать и быть убитыми.
Но это великолепное копье было создано не горечью, а любовью. Оно было создано ни для какой иной руки, кроме руки Ахилла, и никому, кроме него, не было по силам владеть им. И хотя наконечник его был остер и смертоносен, дерево древка скользило под пальцами легко, будто смазанный маслом корпус лиры.
***
Наконец, наступил день отбытия. Наш корабль был даже прекраснее корабля Одиссея – узкий и гладкий как острие ножа, созданный, чтоб резать волны как масло. Он сидел в воде низко, тяжело нагруженный едой и другими припасами.
И это был лишь головной корабль. Кроме него, было еще сорок девять, настоящий город из дерева, легко покачивающийся на волнах гавани Фтии. Их раскрашенные носы венчали фигуры зверей, морских нимф и химер, а мачты возвышались словно деревья, которыми они некогда и были. На носу каждого корабля стояли навытяжку новоназначенные капитаны, приветствуя нас, пока мы шли по берегу к нашему судну.
Ахилл шел первым, его пурпурный плащ развевался под морским ветром, за ним следовал Феникс, рядом с которым шел я, в новом плаще, поддерживая старика под руку. На лодчонках подплыли еще люди, они приветствовали нас и воинов. Все вокруг выкликали обеты и пожелания – вернуться со славой и золотом, добытым в богатом городе Приама.
Пелей, стоявший на урезе моря, поднял руку в знак прощания. Как он и собирался, Ахилл ничего не сказал отцу о пророчестве, просто обнял так крепко, словно хотел выдавить старика из его кожи. Затем и я обнял старого царя, ощутил его сухие изможденные слабые члены. Таким же станет Ахилл, когда состарится, подумалось мне. А потом я вспомнил – ему не придется состариться.
Борт судна был липок от свежей смолы. Мы перегнулись через край, прощаясь в последний раз, навалились животами на нагретое солнцем дерево. Матросы подняли якорь, четырехугольный, белый от наросших на нем ракушек, развернулись паруса. Затем гребцы расселись по скамьям и взялись за весла, которые опустились по обоим бортам судна, словно ресницы. Гребцы ожидали команды. Ударили барабаны, поднялись и опустились весла, направляя нас к Трое.
========== Часть 17 ==========
Но сперва к Авлиде. Авлида, лежащая в море указующим перстом, где места вдоль берега довольно, чтобы пристать всем нашим кораблям. Агамемнон пожелал, чтобы его великое воинство собралось в одном месте, прежде чем отплыть. Возможно, это казалось символичным – вся мощь Греции Негодующей.
Посли пяти дней болтанки в суровых водах у Эвбейского побережья мы, наконец,обошли последние рифы на этом извилистом пути, и вот она, Авлида. Она возникла перед нами внезапно, словно сорвали скрывающую ее вуаль – прибрежные воды, занятые судами всех размеров, форм и цветов, побережье, густо усеянное тысячами людей. Выше виднелись полотняные шатры, и их верхушки тянулись к самому горизонту, яркие штандарты указывали на шатры царей. Гребцы наши налегли на весла, направляя корабль к свободному месту у побережья – достаточно большому, чтобы вместить весь наш флот. С пятидесяти кораблей были брошены якоря.
Пропели рога. Мирмидоняне с других кораблей уже высадились и встали на урезе моря в ожидании нас, их туники ярко белели. По знаку, которого мы не заметили, они принялись выкликать имя своего царевича, все две с половиной тысячи человек в один голос. А-хилл! И головы всех бывших на берегу – спартанцев, аргивян, микенцев и остальных, – повернулись к нам. Новость, передаваемая из уст в уста, облетела всех. Ахилл здесь!
Пока матросы опускали сходни, мы смотрели, как собираются на берегу и цари, и новобранцы. Я не мог различить издали царственных ликов, но видел флаги, несомые оруженосцами – желтый Одиссея, синий Диомеда и самый большой, самый яркий – лев на пурпурном фоне, знак Агамемнона из Микен.
Ахилл взглянул на меня, у него перехватило дух – орущая толпа во Фтии была просто ничем в сравнении с этой. Но он был к этому готов. Я понял это по тому, как он выпрямился, как яростной зеленью полыхнули его глаза. Он прошел к сходням и остановился в их начале. Мирмидоняне продолжали выкликать его имя, и теперь к ним присоединились остальные. Широкогрудый капитан из мирмидонян приложил обе ладони ко рту. – Царевич Ахилл, сын царя Пелея и богини Фетиды. Аристос Ахайон!
