Текст книги "Песнь об Ахилле (ЛП)"
Автор книги: Madeline Miller
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
Ахилл подался вперед. – А это что?
Я сощурился, всматриваясь. Сейчас, зимой, солнце восходило по-иному и било в глаза словно со всех сторон сразу.
– Даже не знаю, – я смотрел туда, где море переходило в небо. Что-то, мелькнувшее там, могло быть и кораблем, и игрой солнечного света. – Если корабль – возможно есть новости, – сказал я, ощущая, как знакомо и неприятно сосет в животе. Каждый раз я опасался, что сюда прибудут искать еще одного из тех, кто искал руки Елены. Того, кто не сдержал клятвы. Я тогда был слишком молод и не знал, что ни один вождь не пожелал бы, чтоб узнали о ком-то, кто не откликнулся на его призыв.
– Это точно корабль, – сказал Ахилл. То, что казалось крохотной щепочкой, теперь было гораздо ближе – должно быть, корабль двигался очень быстро. Яркие цвета паруса выделяли его теперь на сероватой голубизне моря.
– Не похож на торговый, – продолжал Ахилл. Торговые корабли все были с белыми парусами, дешево и удобно; тот, кто тратил краску на парус, должен был быть богачом. У посланцев Агамемнона были паруса багряные с пурпуром, на манер восточных владык. У этого же корабля парус был желтым с черным волнистым узором.
– Ты знаешь, чей это узор на парусах? – спросил я.
Ахилл покачал головой.
Мы видели, как судно вошло в узкое горло бухты Скироса и пристало у песчаного берега. Брошен каменный тяжелый якорь, спущены сходни. Но издали не разглядеть было людей на палубе, мы видели только темноволосые головы.
Мы задержались дольше, чем предполагали. Ахилл заправлял растрепанные ветром волосы под головную накидку. Я же был занят тем, что оправлял складки его платья, стараясь уложить их как можно изящнее, и завязывал шнурки на его одеянии – для меня уже стало почти привычным видеть его в женском одеянии. Когда мы с этим закончили, Ахилл потянулся поцеловать меня. Губы его были мягки и нежны, это меня завело. Он поймал выражение моих глаз и улыбнулся. “Позже”, – пообещал он. потом повернулся и двинулся по тропинке к дворцу. Ему предстояло пройти на женскую половину и там, среди тканья и платьев, дождаться отбытия посланников.
Головная боль вдруг проявилась тонкими трещинками, замелькавшими перед моими глазами. Я отправился в свою спальню, прохладную и затемненную, где ставни препятствовали лучам полуденного солнца, и лег спать.
Разбудил меня стук. Слуга, должно быть, от Ликомеда. – Войдите, – не открывая глаз, я отозвался я.
– Поздно, я уже вошел, – ответили мне. Тон был насмешливым и сухим. Я открыл глаза и сел на ложе. В проеме открытой двери стоял человек. Был он крепок и мускулист, с коротко подстриженной бородкой ученого, темно-каштановой с рыжинкой. Он улыбнулся мне, и я увидел в этой улыбке тысячи других. Улыбаться было для него привычным, легким и обыденным делом. Что-то знакомое мелькнуло в этой улыбке.
– Прошу прощения за беспокойство, – голос у него был приятным, хорошо поставленным.
– Не стоит, право, – осторожно ответил я.
– Я желал бы переговорить с тобой. Не возражаешь, если я присяду? – жестом широкой ладони он указал на стул. Просьба была вежливой, и несмотря на чувство неловкости, у меня не было причин отказать ему.
Я кивнул, и он пододвинул к себе стул. Руки у него были загрубевшими и мозолистыми, такими бы плуг держать, однако манеры его выдавали человека не простого рода. Стараясь потянуть время, я встал и подошел открыть ставни, надеясь хоть так стряхнуть с себя сонливость и обрести ясность ума. Я не мог представить, зачем кому-либо могло потребоваться говорить со мной. Вот разве что он явился, чтобы требовать от меня исполнения клятвы. Я обернулся к нему.
– Кто ты?
Он рассмеялся. – Хороший вопрос. Я, разумеется, был непростительно груб, врываясь вот так в твой покой. Я один из военачальников великого царя Агамемнона. Езжу с острова на остров и беседую с многообещающими молодыми людьми вроде тебя, – он чуть заметно склонил голову в мой адрес, – о том, чтобы присоединиться к войску, что отправляется против Трои. Ты слышал о войне?
– Да, я об этом слышал.
– Хорошо, – он усмехнулся и вытянул ноги перед собой. Свет вечернего солнца упал на его ногу, и я увидел ярко-розовый шрам на загорелой коже его правой голени, от подъема до колена. Розовый шрам. Внутри у меня все оборвалось, словно я сорвался с самой высокой из скал Скироса, и меня не ждало ничего, кроме долгого падения в море. Теперь он стал старше, конечно, и выглядел крепче, муж в полном расцвете зрелости. Одиссей.
Он что-то сказал, но я его не слышал. Я словно перенесся в залу Тиндарея, вспоминая внимательные, смышленые темные глаза, которые ничего не могли пропустить. Узнал ли он меня? Я внимательно смотрел на его лицо, но прочесть в нем смог лишь ожидание. Он ждет, что я отвечу. Я постарался приглушить свои страхи.
– Прошу прощения, я не расслышал. Что ты сказал?
– Ты хотел бы? Воевать вместе с нами?
– Не думаю, что вам самим это нужно. Из меня плохой воин.
Рот его искривился в усмешке. – Забавно – так говорят все, кого бы я ни приглашал. – Тон его был легок и беспечен, словно он просто делился удачной шуткой, а не бросал вызов. – Как твое имя?
Я постарался, чтобы это прозвучало так же обыденно, как его речь. – Хиронид.
– Хиронид, – повторил он. Я внимательно наблюдал, ожидая, что он мне не поверил – но ничего такого в нем не заметил. Напряжение мое немного спало. Конечно, он меня не узнал. Со своих девяти лет я очень переменился.
– Ну что ж, Хиронид, Агамемнон сулит золото и славу всякому, кто станет сражаться в его войске. Война, судя по всему, будет недолго, так что мы вернем тебя домой еще прежде следующей осени. Я пробуду тут еще несколько дней и надеюсь, что ты подумаешь хорошенько. – Он хлопнул ладонями по коленям в знак того, что разговорт окончен, и встал.
– И все? – я ожидал, что он станет долго убеждать меня, пытаться заставить.
Он рассмеялся почти дружелюбно. – И все. Полагаю, мы увидимся за ужином?
Я кивнул. Он вроде бы совсем собрался уходить, но остановился. – Забавно, знаешь ли – я все думаю, не встречал ли я тебя раньше.
– Сомневаюсь, – быстро сказал я. – Я тебя не знаю.
Несколько мгновений он изучал мое лицо своим внимательным взглядом, затем, сдаваясь, пожал плечами. – Должно быть, я спутал тебе с другим молодым человеком. Знаешь, как говорят – чем старше становишься, тем хуже память, – тут он задумчиво потеребил бородку. – А кто твой отец? Может, я его знаю.
– Я в изгнании.
Он изобразил сочувствие. – Сожалею о том. Откуда ты?
– С побережья.
– Северного или южного?
– Южного.
Он с сожалением покачал головой. – А я был готов поклясться, что ты с севера. Откуда-то из Фессалии, скажем. Или из Фтии. Так же округло выговариваешь гласные, как они.
Я сглотнул. Во Фтии согласные звучали жестче, чем в других местах, а гласные – звучнее. На мой слух это звучало отвратительно, пока я не услышал, как говорит Ахилл. Я и не думал, что до такой степени усвоил эту манеру.
– Я… этого не знал, – промямлил я. Сердце заколотилось. Только бы он ушел.
– Боюсь, всякие ненужные сведения это мое проклятие, – он будто воспрял духом, снова эта легкая улыбка. – Не забудь найти меня, если вдруг решишь ехать с нами. Или если ты случайно узнаешь о другом подходящем молодом человеке, с которым мне стоило бы переговорить. – Дверь за ним закрылась.
***
Позвонили к обеду и коридоры заполнились слугами, несущими блюда и кресла. Когда я вошел в зале, мой посетитель был уже там; вместе с еще одним незнакомцем он стоял рядом с Ликомедом.
– Хиронид, – Ликомед сразу заметил меня. – Это Одиссей, правитель Итаки.
– Да хранят боги хозяев, – молвил Одиссей. – Только покинув тебя, я осознал, что так и не сказал своего имени.
А я не спросил оттого, что знал его. Это было промашкой, но не безнадежной. Я изумленно взглянул на него. – Так ты царь? – и пал на колени, наилучшим образом выражая почтительное смирение.
– Вообще-то, всего лишь царевич, – растягивая слова, проговорил третий, бывший с ними. – Царь – это я. – Я взглянул на говорившего – глаза у него были такого светлого коричневого цвета, что казались желтыми. Взгляд острый. Черную бороду он стриг коротко, что подчеркивало его жесткое лицо с будто вырубленными чертами.
– Это Диомед, царь Аргоса, – сказал Ликомед. – Спутник Одиссея. – И еще один жених Елены, хоть я и не помнил о нем ничего, кроме имени.
– Господин, – я склонился перед ним. Мне даже не пришлось опасаться, что он меня узнает – он уже отвернулся и не смотрел на меня.
– Ну что ж, – Ликомед указал на стол. – Прошу к трапезе.
За ужином к нам присоединились придворные Ликомеда, и я был рад затеряться среди них. Одиссей и Диомед по большей части не обращали на нас внимания, занятые беседой с царем.
– Как живется в Итаке? – учтиво спрашивал Ликомед.
– В Итаке хорошо, благодарю, – отвечал Одиссей. – Я оставил там жену и сына, оба в добром здравии.
– Спроси его о жене, – сказал Диомед. – Он обожает говорить о ней. Ты слышал о том, как он с ней встретился? Это его любимая история. – В тоне его была едва скрытая дразнящая насмешка. Сидящие вокруг меня бросили есть, ожидая, что будет дальше.
Ликомед посмотрел на обоих гостей, затем решился. – И как же ты встретил свою жену, царевич Итаки?
Если Одиссей и почувствовал неловкость, он этого не показал. – Благодарю за вопрос. Когда Тиндарей искал супруга Елене, соискатели прибыли изо всех краев. Уверен, ты это помнишь.
– Я уже был женат, – сказал Ликомед. – Я не поехал.
– Конечно. А эти были, боюсь, слишком молоды, – он послал мне улыбку, а потом снова повернулся к царю.
– Мне повезло прибыть прежде всех остальных. Царь пригласил меня трапезовать с его семейством – Еленой, ее сестрой Клитемнестрой и их двоюродной сестрою Пенелопой.
– “Пригласил”, – глумливо проговорил Диомед. – Так, значит, называется, когда соглядатай подглядывает из зарослей папоротников?
– Уверен, царевич Итаки никогда не совершил бы подобного, – нахмурился Ликомед.
– К сожалению, именно это я и сделал. Но благодарю за доверие ко мне, – сердечно улыбнулся Одиссей. – Пенелопа-то и застигла меня. Сказала потом, что наблюдала за мной уже с час, и сочла, что стоит вмешаться прежде, чем я вытопчу все колючки. Конечно, возникла определенная неловкость, но тут поблизости случился Тиндарей и пригласил меня остаться. Так что к ужину я уже понял, что Пенелопа в два раза умнее своих двоюродных сестер и столь же красива. Так что…
– Столь же красива, как и Елена? – перебил Диомед. – Оттого ей уже сравнялось двадцать, а мужа все не было?
– Я уверен, ты не станешь вынуждать человека сравнивать его жену с другой женщиной не в пользу последней, – мягко ответил Одиссей.
Диомед закатил глаза и откинулся назад, сжав на миг зубами кончик ножа.
Одиссей снова повернулся к Ликомеду. – Так что, когда в продолжении нашей беседы выяснилось, что госпожа Пенелопа избрала меня…
– Уж конечно, не за твою внешность, – отметил Диомед.
– Конечно, нет, – согласился Одиссей. – Она спросила меня, какой свадебный подарок подарил бы я своей невесте. Брачное ложе, любезно ответил я, из лучшего каменного дуба. Но этот ответ ей не понравился. “Брачное ложе не должно быть из мертвого, сухого дерева, но скорее из чего-то живого и зеленого”, – сказала она мне. “А если я смогу сделать такое?, – спросил я. – Пойдешь за меня?” А она сказала…
Царь Аргоса недовольно фыркнул. – Мне уже тошно от этой байки про твое брачное ложе.
– Тогда не стоило предлагать мне ее рассказывать.
– Может, тебе стоило бы позаботиться о новых историях, чтобы, хрен его побери, я не повесился тут со скуки.
У Ликомеда был ошарашенный вид – подобные слова были уместны разве что в дальних покоях или на тренировочной площадке, но никак не во время торжественного ужина. Но Одиссей лишь грустно покачал головой. – Царь Аргоса и впрямь с каждым пролетающим годом все более и более варваром становится. Ликомед, давай покажем царю Аргоса, что такое культура. Я надеялся иметь счастье увидеть прославленных танцорок твоего острова.
Ликомед сглотнул. – Да, – сказал он. – Я и не подумал… – тут он прервался и и уже другим, самым царственным своим тоном сказал: – Если вы желаете.
– Желаем, – это сказал Диомед.
– Ну что ж, – взгляд Ликомеда перебегал с одного из гостей на другого. Фетида приказала держать женщин подальше от гостей, но отказ мог вызвать подозрения. Он прокашлялся, решаясь. – Ну что ж, раз так, призовем же их. – Он сделал знак слуге, который тут же выбежал из залы. Я опустил глаза в свою тарелку, чтобы никто не прочитал в моем лице охватившего меня страха.
Женщины были захвачены врасплох приказом царя и, войдя в залу, все еще были заняты одеждой и внешностью, наводя последние штрихи. Ахилл был среди них, голову он тщательно укрыл покрывалом, а глаза его были скромно опущены. Я с беспокойством следил за Одиссеем и Диомедом, но ни один из них на него и не глянул.
Девушки заняли свои места, и ударила музыка. Все мы следили за сложными шагами начала танца. Это было прекрасно, впрочем, чуть менее прекрасно, чем с Деидамией – та была лучшей среди них.
– Которая из них твоя дочь? – спросил Диомед.
– Тут ее нет, царь Аргоса. Она гостит у родных.
– Жаль, – сказал Диомед. – Я надеялся, что она – вон та. – Он указал на девушку в конце линии, маленькую и темноволосую; она немного походила на Деидамию, и в танце щиколотки ее изящно выглядывали из-под развевавшегося подола платья.
Ликомед прокашлялся. – Ты женат, досточтимый царь Аргоса?
– Пока да, – Диомед усмехнулся и отвел глаза от женщин.
Когда танец окончился, Одиссей встал и, возвысив голос, так что услышали его все, молвил: – Великая честь для нас смотреть на ваш танец; не всякий скажет, что ему привелось видеть танцы Скироса. В знак нашего восхищения мы принесли дары вам и вашему царю.
Восхищенный шепот. Не часто на Скирос привозили роскошные вещи – ни у кого тут не было на них денег.
– Вы слишком добры, – лицо Ликомеда сияло неподдельным удовольствием, он не ожидал такой щедрости. Слуги по знаку Одиссея принесли ларцы и начали выгружать их содержимое прямо на длинные столы. Я видел блестящее серебро, сверкающее стекло и драгоценные камни. Все присутствующие, и мужчины и женщины, потянулись поглядеть.
– Пожалуйста, берите то, что каждому по душе, – сказал Одиссей. Девушки кинулись к столам, и я увидел как тонкие пальчики перебирали предметы: скляночки с благовониями, запечатанные воском, зеркальца, вправленные в рамки слоновой кости, браслеты витого золота, ленты, крашеные драгоценным пурпуром. Среди них были вещи, как я понял, предназначенные для Ликомеда и его придворных – обтянутые кожей щиты, кованые наконечники для копий, отделанные серебром мечи с ножнами, обтянутыми мягкой кожей козленка. Взгляд Ликомеда так и впился в один из них, словно то была рыбка, которую он вознамерился поймать. Одиссей стоял рядом с видом снисходительного благодетеля.
Ахилл держался сзади, медленно продвигаясь вдоль столов. Он остановился, капнул благовоний на свои тонкие запястья, погладил пальцами полированную ручку зеркальца. Помедлил, рассматривая пару серег, голубые камни в серебряной оправе.
Движение в дальнем конце комнаты привлекло мое внимание. Диомед пересек залу и говорил с одним из своих слуг – тот кивнул и вышел в главные двустворчатые двери. Что бы там не случилось, это не казалось особо важным, вид у Диомеда был сонный, веки его были скучающе полуопущены.
Взгляд мой вернулся к Ахиллу. Теперь он поднес серьги к ушам, поворачивая их так и сяк, играя в девушку. Это его забавляло, губы улыбались. Глаза блеснули, когда она на мгновение поймал мой взгляд. Я не мог удержаться от улыбки.
И тут громко и пронзительно зазвучала труба. Звук шел снаружи, долгий, а следом три коротких – наш сигнал опасности, надвигающегося несчастья. Ликомед вскочил, головы стражников повернулись к двери. Девушки вскрикнули и сбились в кучу, под звук бьющегося стекла роняя на пол свои сокровища.
Все девушки – кроме одной. Еще прежде, чем отзвучал последний сигнал, Ахилл схватил один из отделанных серебром мечей и стряхнул ножны из кожи козленка. Стол преграждал ему путь к двери, он разом перемахнул через него, второй рукой меж тем схватив копье. Он встал на ноги, с оружием наготове, спокойный как смерть – каким не может быть в такой миг ни девушка, ни даже любой из мужчин. Величайший воитель своего поколения.
Я глянул на Одиссея и Диомеда и ужаснулся – они улыбались. – Приветствую тебя, царевич Ахилл, – сказал Одиссей. – Мы искали тебя.
Беспомощно стоял я – весь двор Ликомеда слышал слова Одиссея. Они повернулись к Ахиллу. Мгновение Ахилл был неподвижен. Затем, очень медленно, он опустил оружие.
– Царевич Одиссей, – сказал он. Голос его был замечательно ровен. – Царь Диомед. – Он учтиво склонил голову, равный с равными. – Я польщен, что стоил таких усилий. – Сказано это было хорошо, с достоинством и легкой насмешкой. Теперь им будет трудно оскорбить его.
– Полагаю, вы желали говорить со мной? Я немедленно присоединюсь к вам, – он аккуратно положил меч и копье на стол. Уверенным движением развязал головное покрывало и сбросил его. Волосы его, освобожденные, сияли как полированное золото. Люди Ликомедова двора перешептывались в смятении, их взгляд были прикованы к нему.
– Может, вот это подойдет? – Одиссей вытащил откуда-то тунику. Он перебросил ее Ахиллу, который поймал ее.
– Благодарю, – сказал Ахилл. Весь двор, будто завороженный, смотрел, как он распахнул тунику, обхлестнул ею бедра и перебросил через плечо.
Одиссей повернулся к царю. – Ликомед, можем мы занять покой для приемов? Нам есть о чем поговорить с царевичем Фтии.
Лицо Ликомеда казалось застывшей маской. Я знал, что он думает о Фетиде и наказании. Он ничего не ответил.
– Ликомед, – голос Диомеда был резок и прозвучал как удар.
– Да, – выхрипнул Ликомед. Мне было жаль его. Мне было жаль нас всех. – Да. Сюда, вот сюда. – Он показал.
Одиссей кивнул. – Благодарю. – Он двинулся к дверям, уверенно, не сомневаясь, что Ахилл последует за ним.
– После тебя, – ухмыльнулся Диомед. Ахилл заколебался, взгляд его на один краткий миг упал на меня.
– Ах, да, – обронил Одиссей, оборачиваясь через плечо. – Если желаешь, Патрокл также может пойти с нами. К нему у нас тоже есть разговор.
========== Часть 15 ==========
В комнате только и было, что потертые гобелены по стенам да четыре кресла. Я заставил себя сидеть выпрямившись, не касаясь твердой деревянной спинки, как и подобает царевичу. Лицо Ахилла было напряженным и даже шея чуть покраснела.
– Плутовство, – обвиняюще начал он.
– Ты умно спрятался, нам пришлось быть еще умнее, чтобы все же отыскать тебя, – Одиссей оставался невозмутим.
Ахилл поднял бровь с царственным презрением. – Ну так что? Вы меня отыскали. Что вам надо?
– Чтоб ты отправился с нами к Трое, – сказал Одиссей.
– А если я не желаю?
– Тогда об этом всем станет известно, – Диомед поднял сброшенное Ахиллом платье.
Ахилл вспыхнул, будто от пощечины. Одно дело носить женское платье по необходимости – и совсем другое, если об этом все узнают. Люди в наших краях приберегают для ведущих себя как женщины мужчин самые оскорбительные наименования; после такого позора жизнь кончена.
Одиссей предостерегающе поднял руку. – Мы все здесь люди благородные и не должны до такого опуститься. Надеюсь, у нас найдутся более приятные доводы, которые тебя убедят. Например, слава. Ты ее заслужишь, и немало, если станешь сражаться вместе с нами.
– Будут и другие войны.
– Но не такие, как эта, – сказал Диомед. – Эта война станет величайшей изо всех, что вели наши народы, и через много поколений она останется жить в легендах и песнях. Ты глуп, если не видишь этого.
– Я вижу лишь мужа-рогоносца и алчность Агамемнона.
– Значит, ты слеп. Что может быть достойнее героя, нежели сражаться за честь наипрекраснейшей из женщин мира, против самого могущественного города Востока? Ни Персей, ни Язон не совершали подобного. Геракл за такую возможность снова убил бы свою жену. Мы покорим Анатолию, всю, вплоть до аравийских земель. Наши имена останутся в истории на все грядущие столетия.
– Мне казалось, ты говорил, что это будет несложным походом, не долее, чем до будущей осени, – решился вставить я.. Нужно было как-то остановить этот бесконечный поток речей.
– Я солгал, – пожал плечами Одиссей. – Я и понятия не имею, сколько продлится война. Возможно, этот срок сократится, если ты будешь с нами, – он взглянул на Ахилла. Одиссей смотрел, и взгляд темных глаз был, словно прочные оковы, из которых не выбраться, как ни пытайся. – Сыны Трои известны своей доблестью на поле битвы, и их смерти вознесут твое имя к самым звездам. Упустив эту возможность, ты упустишь шанс обрести бессмертие. Останешься, всеми забытый. И будешь стареть и стареть в безвестности.
– Ты не можешь знать наверняка, – помрачнел Ахилл.
– Вообще-то, я знаю наверняка, – Одиссей откинулся на спинку своего кресла. – Мне посчастливилось обрести некоторые знания от самих богов. – Он улыбнулся, будто припоминая какие-то божеские плутни. – И боги сочли возможным разделить со мной знания о пророчестве, которое касается тебя.
Следовало предположить, что, кроме дешевого шантажа, Одиссей припасет в качестве козыря кое-что еще. Недаром его именовали “полютропос”, мнообразным. Страх пронзил меня, словно копье.
– Что за пророчество? – медленно проговорил Ахилл.
– Что, ежели ты не отправишься к Трое, твоя божественность угаснет в тебе, неиспользованная. Сила твоя убудет. При наилучшем исходе ты станешь как Ликомед, прозябать на забытом всеми острове, и лишь дочери будут тебе наследовать. Скоро Скирос будет покорен соседними государствами, ты знаешь об этом так же хорошо, как и я. Царя не убьют – зачем его убивать? Он сможет прожить оставшиеся годы в каком-нибудь уголке, питаясь хлебом, который для него размачивают, ибо он больше не сможет пережевывать его сам, презираемый и одинокий. И когда он умрет, люди спросят “Кто-кто умер?”
Слова Одиссея наполнили комнату, разрежая воздух так, что мы едва могли дышать. Такая жизнь – настоящий кошмар.
Но Одиссей неумолимо продолжал: – Сейчас его знают лишь потому, что его жизнь соприкоснулась с твоей. Если ты отправишься к Трое, твоя слава станет столь велика, что имена людей будут вписаны на скрижали вечных легенд лишь за то, что они передали тебе чашу вина. Ты станешь…
Двери вдруг взорвались яростью разлетевшихся щепок. Фетида стояла в дверном проеме и была словно живой огонь. Божественное пламя, исходившее от нее, ослепляло нас и вычерняло обломки дверей. Я ощутил, как оно врывается в мое тело, высасывая кровь из вен, словно стремясь выпить меня всего. Я съежился – так сильно, как только мог.
Темная борода Одиссея оказалась осыпанной маленькими щепочками от сломанной двери. Он поднялся. – Приветствую тебя, Фетида.
Ее взгляд упал на него, как взгляд змеи на добычу, кожа ее засияла. Воздух вокруг Одиссея словно бы задрожал, как от удара ветра. Диомед, все еще находившийся на полу, начал отползать. Я же зажмурился, не желая видеть, как Одиссея разорвет в куски.
Тишина, я, наконец, решился открыл глаза. Одиссей был цел и невредим. Фетида стиснула кулаки так, что они побелели, глядеть на нее уже было не больно.
– Сероокая дева всегда была добра ко мне, – сказал Одиссей едва ли не извиняющимся тоном. – Она знает, зачем я здесь; она благословила меня и осенила своей защитой.
Я словно пропустил мимо ушей часть их беседы – и теперь попытался вникнуть в ее суть. Сероокая дева – богиня войны и воинского искусства. Говорили, что более всего она ценит изворотливый ум.
– У Афины нет дитяти, которое она могла бы потерять, – исторгнутые горлом Фетиды слова словно повисли в воздухе.
Одиссей не дал себе труда ответить, лишь повернулся к Ахиллу. – Спроси ее, – сказал он. – Спроси, что ей известно.
Ахилл сглотнул, звук отдался в тишине комнаты. Его взгляд встретился со взглядом черных глаз матери. – Правда ли то, что он говорит?
Последние отблески ее огня угасли; осталась лишь холодная мраморность. – Это правда. Но есть нечто худшее, о чем он не сказал. – Слова падали, бесцветные, как будто их произносила статуя. – Если ты отправишься к Трое, то уже не вернешься назад. Ты умрешь молодым.
Ахилл побледнел. – Это известно наверное?
Это первое, что спрашивают все смертные – не веря, поражаясь, страшась. Может ли быть какое-нибудь смягчающее условие?
– Это известно наверное.
Если бы он тогда взглянул на меня, я бы не выдержал. Я бы зарыдал, и рыдал бы без конца. Но его взгляд был прикован к матери. – Что мне делать? – прошептал он.
Легкая дрожь прошла по ее лицу, будто рябь по водной глади. – Не проси меня делать этот выбор, – сказала она. И исчезла.
***
Не помню, что мы сказали потом тем двоим, как мы ушли, как вернулись в нашу комнату. Я помню лишь его лицо, как туго натянулась кожа на скулах, как залегла складка между бровей. Плечи его, всегда расправленные, сейчас поникли. Горе вливалось в меня, я задыхался от горя. Его смерть. Я чувствовал, что начинаю умирать, даже просто думая об этом, лечу в слепое черное небо.
Ты не должен ехать. Тысячу раз я едва не выговорил это. Но вместо того просто сжал его руки, холодные и неподвижные.
– Не думаю, что вынесу это, – наконец сказал он. Глаза его были закрыты, словно он испугался. Я знал, что он говорит не о смерти, но о том кошмаре, который развернул перед ним Одиссей, об утрате своего сияния, угасании своей божественной искры. Я знал, сколько радости приносило ему его воинское умение, рвущаяся наружу живость, которая всегда бурлила в нем. Что бы осталось от него без этого чудесного сияния? Кем был бы он без предназаначения обрести славу?
– Мне все равно, – сказал я. Слова выговаривались с трудом. – Чем бы ты ни стал, я всегда буду с тобой. Мы будем вместе.
– Я знаю, – тихо сказал он, но на меня не взглянул.
Он знал, но ему этого было недостаточно. Печаль была так велика, что готова была излиться наружу, прорвав мою кожу. Если он умрет, все прекрасное и яркое будет похоронено вместе с ним. Я открыл рот, но было уже поздно.
– Я поеду, – сказал он. – Я отправлюсь к Трое.
Его розовые губы, лихорадочная зелень глаз. В его лице не было ничего неявного, смутного, все четко, ясно. Он как родник, золотой и сияющий. Завистливая Смерть, испив его кровь, снова обретет молодость.
Он смотрел на меня, и глаза его были глубоки, как земные недра.
– Отправишься со мной? – спросил он.
Бесконечная боль любви и печали. Возможно, в какой-нибудь иной жизни я бы отказался, закричал бы, вцепившись в собственные волосы, и заставил бы его принять судьбу в одиночку. Но не в этой. Он поплывет к Трое, и я последую за ним даже на смерть. – Да, – прошептал я. – Да.
Облегчение отразилось на его лице, он потянулся ко мне. Я позволил обнять себя, позволил прижаться, близко-близко, чтобы ничто не могло вклиниться между нами.
Слезы пришли и ушли. Над нами проплывали созвездия, и луна совершала обычный свой путь по небу. Мы лежали, без сна, как натянутые струны, и так прошли часы.
***
Когда наступил рассвет, он вскочил. – Я должен сказать матери, – сказал он. Лицо его было бледно, а глаза потемнели. Он будто сделался старше. Во мне росла паника. Не иди, хотел я сказать. Но он набросил тунику и ушел.
Я снова лег и старался не думать об убегающих минутах. Еще вчера у нас их было предостаточно. А теперь каждая была, словно вытекающая из раны кровяная капля.
В комнате засерело, затем посветлело. Постель без него казалась холодной и слишком большой. Я не слышал ни звука, и это беззвучие пугало. Как могила. Я поднялся и принялся растирать руки и ноги, похлопывать по ним, стараясь прогнать подступающую панику. Так будет каждый день без него. Я почувствовал, как ужасающе стиснулось все в груди, словно задавленный крик. Каждый день без него.
Не в силах справиться с этими мыслями, я покинул дворец. Пришел к скалам, к высоким утесам Скироса, нависающим над морем, и начал взбираться вверх. Ветер хлестал меня, камни были скользкими от росы, но напряжение и осознание опасности как-то успокаивали. Я стремился все выше, к самой вершине, к предательски острым скалам, куда ранее не отваживался забираться. Я до крови содрал руки острыми краями скал. Мои ступни оставляли кровавые следы там, куда ступали. Но боль была приятной, обычной и ясной. Выносить ее с такой легкостью казалось почти забавным.
Я достиг вершины, нагромождения валунов на краю скалы, и остановился. Пока я взбирался, в голову пришла мысль столь же отчаянная и безрассудная, как и все мои ощущения сейчас.
– Фетида! – повернувшись к морю, крикнул я прямо в завывающий ветер. – Фетида! – Солнце было уже высоко; их встреча уже давно завершилась. Я в третий раз набрал воздуха.
– Не смей больше произносить мое имя.
Я резко обернулся к ней и потерял равновесие. Камни покатились из-под ног, ветер толкнул меня. Лишь ухватившись за выступ, я удержался. И взглянул вверх.
Кожа ее была бледнее обычного, словно первый снег. Губы разлепились, обнажая зубы.
– Глупец! – сказала она. – Спускайся. Твоя дурацкая смерть его не спасет.
Я не был так бесстрашен, как думал – от ее оскала меня пробрала дрожь. Но я принудил себя говорить, спросить то, что желал узнать от нее. – Сколько он проживет?
Из ее горла вырвался звук, подобный лаю тюленей. Не сразу я осознал, что это был смех. – Зачем тебе это? Чтобы приготовиться? Попытаться остановить? – На ее лице отразилось презрение.
– Да, – ответил я. – Если смогу.
И снова этот звук. – Прошу тебя, – я упал на колени. – Прошу, скажи мне.
Возможно, лишь потому, что я встал на колени, звук стих, несколько мгновений она словно изучала меня. – Прежде него умрет Гектор, – сказала она. – Это все, что мне дозволено было узнать.
Гектор. – Благодарю тебя.
Ее глаза сузились, а в голосе проявилось шипение, подобное тому как вода отступает сквозь щели меж камнями. – Не смей благодарить. Я пришла сюда по иной причине.
Я ждал. Ее лицо было подобное обнаженной кости.
– Это не так просто, как он думает. Богини Судьбы обещали славу – но сколь много? Ему придется оберегать свою честь. Он слишком доверчив. Греки… – эти слова она будто выплюнула, – словно собаки, грызущиеся за кость. Так просто они не поступятся своим превосходством. Я сделаю, что в моих силах. И ты, – ее взгляд скользнул по моим долгим рукам и костлявым коленям. – И ты не смей опозорить его. Ты понял?
Ты понял?
– Да, – сказал я. И это было правдой. Его слава должна оправдать свою цену, жизнь, которой он платит за нее. Легчайшее дуновение ветра коснулось подола ее платья, я понял, что она готова уйти, исчезнуть в подводных пещерах. Что-то заставило меня осмелеть.
