Текст книги "Песнь об Ахилле (ЛП)"

Автор книги: Madeline Miller

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Итак, – Ликомед прошел к нам, и я впервые увидел его лицо. Кожа его отливала желтизной, а седеющая борода походила на свалявшуюся грязную шерсть, но взгляд был остр и внимателен. – Кто этот человек, Пирра?

– Никто! – крикнула Деидамия, стискивая руку Ахилла,

И одновременно с нею Ахилл холодно произнес: – Мой супруг.

Я закрыл рот, чтоб не выглядеть, как выброшенная на берег рыба.

– Неправда! Никакой он не супруг! – голос Деидамии взвился, вспугнув усевшихся под кровлей птиц. Несколько перышек упало на пол. Она говорила еще что-то, но за плачем слов было не разобрать.

Ликомед повернулся ко мне, словно ища спасения, как мужчина у мужчины. – Это правда, уважаемый?

Ахилл сжал мои пальцы.

– Это так, – сказал я.

– Нет! – взвизгнула царевна.

Ахилл, не обращая внимания на то, что она его толкала, склонил голову перед Ликомедом. – Мой супруг пришел за мною, теперь я могу оставить твой двор. Благодарю за твое гостеприимство. – Ахилл поклонился так, как это делают женщины. Какая-то часть моего сознания отметила, что он проделал это невероятно красиво.

Ликомед поднял руку, останавливая нас. – Следует сперва переговорить с твоей матерью. Это ведь она отдала тебя мне на воспитание. Она знает про этого супруга?

– Нет! – снова сказал Деидамия.

– Дочь моя! – Ликомед нахмурился – очень похоже на свою дочку. – Прекрати это. Отпусти Пирру.

Лицо ее пошло пятнами и было мокро от слез, грудь тяжело вздымалась. – Нет! – она повернулась к Ахиллу. – Ты лжешь! Ты предал меня! Чудовище! Апатес! – Бессердечный.

Ликомед замер. Пальцы Ахилла сильнее сжали мои. Слова имеют род – и она употребила мужской.

– Что это было? – медленно проговорил Ликомед.

Лицо Деидамии побледнело, но она упрямо вздернула подбородок и голос ее не дрогнул.

– Он – мужчина, – сказала она. И затем: – Мы женаты.

– Что?! – Ликомед схватился за горло.

Я не мог говорить. Лишь рука Ахилла не дала мне упасть.

– Не делай этого, – сказал ей Ахилл. – Прошу тебя.

Это ее, кажется, только разозлило. – Нет, я это сделаю! – Она повернулась к отцу. – Ты глупец! Только я об этом знала! Я знала! – она в доказательство ударила себя в грудь. – И теперь скажу всем. Ахилл! – Она выкрикнула его имя так, будто хотела, чтоб оно донеслось сквозь толстые каменные стены до самих богов. – Ахилл! Ахилл! Я скажу всем!

– Не скажешь, – слова были холодны и остры как нож; они легко пресекли крики царевны.

Я знаю этот голос. Я обернулся.

Фетида стояла в дверях. Лицо ее сияло, будто бледно-голубая сердцевина пламени. Глаза чернели, огромные на бледном лице, и она казалась мне даже выше, чем прежде. Волосы ее были так же блестящи и платье прекрасно, как всегда, но что-то было в ней невообразимо дикое, будто вокруг нее вился невидимый ветер. Она казалась Фурией, демоном, что выходит из крови людской. Я почувствовал, как дыбом встают волосы, и даже Деидамия смолкла.

Мгновение мы стояли, смотря на нее. Затем Ахилл поднял руку и сбросил покрывало со своих волос. Он разорвал платье спереди, обнажив торс. Огни факелов играли на его коже, окрашивая ее золотом.

– Довольно, матушка, – сказал он.

Что-то дрогнуло в ее лице. Я было испугался, что она его ударит. Но она продолжала смотреть на него все теми же беспокойными черными глазами.

Тогда Ахилл повернулся к Ликомеду. – Моя мать и я, мы ввели тебя в заблуждение, за что я прошу простить. Я царевич Ахилл, сын Пелея. Она не желала, чтобы я отправился на войну, и спрятала меня здесь.

Ликомед сглотнул, но ничего не сказал.

– Мы уходим, – мягко сказал Ахилл.

Эти слова вывели Деидамию из оцепенения. – Нет, – сказала она, снова возвысив голос. – Ты не можешь уйти. Твоя мать произнесла над нами слова, связующие нас узами брака. Ты мой муж.

Ликомед с шумом втянул воздух, глаза его остановились на Фетиде. – Это действительно так? – спросил он.

– Это так, – ответила богиня.

В моей груди будто что-то оборвалось и упало с большой высоты. Ахилл повернулся ко мне, собираясь что-то сказать. Но мать его опередила.

– Ты связан с нами теперь, царь Ликомед. Ты продолжишь укрывать здесь Ахилла. Ты не скажешь, кто он таков. Взамен твоя дочь сможет когда-нибудь заявить свои права жены знаменитого мужа. – Взгляд ее скользнул по голове Деидамии и вновь вернулся к царю. – Это лучше, чем то, что она собиралась сделать.

Ликомед с силой провел рукой по своей шее, словно разглаживая морщины. – У меня нет выбора, – сказал он, – как ты понимаешь.

– А что, если я не стану молчать? – снова возвысила голос Деидамия. – Ты меня уничтожила, ты и твой сын. Я спозналась с ним, как ты мне велела, и моя честь утрачена. Я заявлю свои права на него теперь, перед всем двором.

Я спозналась с ним.

– Глупая девчонка, – сказала Фетида. Каждое слово падало, будто острие секиры, острое и безжалостное. – Нищая и заурядная, разве что лукава. Ты не заслуживаешь моего сына. Ты будешь знать свое место, или я сама укажу его тебе.

Деидамия отступила, глаза ее расширились, а губы сделались белыми. Руки ее дрожали. Одну она прижала к животу и стянула ткань платья, будто пытаясь защититься. Мы услышали, как за стенами дворца громадные волны с ревом разбиваются об острые скалы, там и сям торчащих у берега.

– Я беременна, – прошептала царевна.

Пока она говорила это, я смотрел на Ахилла. В его лице я увидел ужас. Ликомед застонал, будто от боли.

Моя грудь будто опустела и стала хрупка, как скорлупа яйца. Довольно. Не знаю, произнес я это или только подумал. Я отпустил руку Ахилла и бросился к двери. Фетиде пришлось посторониться, иначе я бы влетел в нее. Я выскочил во тьму двора.

***

– Подожди! – крикнул Ахилл. Чтобы догнать меня, ему потребовалось более времени, нежели обычно, равнодушно отметил я про себя. Должно быть, платье мешало ногам. Он схватил меня за руку и сжал ее.

– Отпусти, – сказал я.

– Прошу, подожди. Прошу, дай мне все объяснить. Я не хотел этого. Мать… – он едва не задыхался. Никогда я не видел его в таком отчаянии.

– Она привела ту девушку в мою комнату. Она заставила меня. Я не хотел. Мать сказала, она сказала… – он путался в словах. – Она сказала, что если я это сделаю, она скажет тебе, где я.

Чего ожидала Деидамия, думал я, когда показывала мне танцы своих дев? Она что, и вправду думала, что я его не узнаю? Я бы узнал его по одному прикосновению, по запаху, я бы и слепой узнал его, по дыханию, по звуку, с каким его ноги ступают по земле. Я узнал бы его и в смерти, и в конце времен.

– Патрокл, – он положил обе ладони на мои щеки. – Ты слышишь? Прошу тебя, скажи хоть что-нибудь.

Но я словно наяву видел ее под ним, ее вздымающиеся груди и округлые бедра. Вспомнил долгие дни тоски по нему, свои руки, обнимающие вместо него пустоту – так изголодавшаяся птица клюет сухую бесплодную землю.

– Патрокл?

– Ты сделал это зря.

Он вздрогнул от пустоты в моем голосе. Но как еще мог мой голос звучать?

– О чем ты?

– Твоя мать не сказала мне, где ты. Это сделал Пелей.

Его лицо побелело, будто вся кровь от него отхлынула. – Она тебе не сказала?

– Нет. Ты что, и вправду надеялся, что скажет? – голос мой прозвучал резче, чем я хотел.

– Да, – прошептал он.

Я мог привести тысячу доводов, чтоб развеять его наивность. Он всегда был слишком доверчив; ему за всю жизнь не приходилось опасаться или подозревать. До того, как началась наша дружба, я его за это почти ненавидел, и какие-то искры этой ненависти еще тлели во мне, и сейчас пытались разгореться. Любой другой на его месте сразу понял бы, что Фетида просто добивается своего. Как он мог быть таким глупцом? Злобные слова готовы были слететь с моих уст.

Я уж было собрался произнести их – и не смог. Его щеки пылали от стыда, а под глазами залегли темные круги. Доверие было его частью, так же как его руки или его волшебные ноги. И как бы мне ни было больно, я любой ценой желал бы удержать его от того, чтобы стать таким же опасливым и недоверчивым, как мы все.

Он продолжал смотреть мне в лицо, будто жрец, пытающийся прочитать предзнаменования. Я видел, как на лбу его появилась легенькая складка, знак высшей сосредоточенности.

Что-то содрогнулось во мне, будто треснула по весне ледяная корка Апиданоса. Я же видел, как он смотрел на Деидамию – вернее, как он ее не видел. Такой же взгляд, как и на мальчишек во Фтии, незамечающий, не видящий. И ни единого раза он так не посмотрел на меня.

– Прости меня, – снова сказал он. – Я не хотел. Это было ради тебя. Мне это… мне не понравилось.

С этими его словами во мне угасли последние отголоски отчаяния, которое вспыхнуло, едва Деидамия выкрикнуло его имя. Горло мне перехватило от набежавших слез. – Тут нечего прощать, – сказал я.

***

Потом мы вернулись во дворец. Большая зала была темна, в очаге дрова прогорели до углей. Ахилл, как мог, привел в порядок платье, но спереди оно было порвано, и он придерживал его рукой на случай, если мы встретим зазевавшихся стражников.

Из полутьмы раздался голос, вспугнувший нас.

– Вы вернулись. – Свет луны не достигал трона, но мы разглядели очертания человека, закутанного в меха. Голос его теперь был глубже и словно бы тяжелее.

– Вернулись, – сказал Ахилл. Я расслышал, что он колебался, прежде чем решился ответить. Он не ожидал так скоро снова увидеть царя.

– Твоя мать ушла. Не знаю куда, – царь помолчал, будто ожидая ответа.

Ахилл ничего не сказал.

– Моя дочь, твоя жена, плачет в своих покоях. Она надеется, ты к ней придешь.

Ахилл виновен – это заставило меня дрогнуть. Его слова были жестки; быть жестким он не привык.

– Жаль, что она надеется на это.

– И правда, жаль, – сказал Ликомед.

Несколько мгновений мы стояли в тишине. Затем Ликомед устало вздохнул. – Полагаю, ты желаешь, чтобы твоему другу отвели покой?

– Если ты не возражаешь, – осторожно сказал Ахилл.

Ликомед издал короткий смешок. – Нет, царевич Ахилл, я не возражаю. – Снова повисла тишина. Я расслышал, как царь поднял кубок, отпил из него, поставил на стол.

– Ребенок должен носить твое имя. Ты это понимаешь? – вот зачем он ждал в темноте, укутанный в свои меха, у умирающего огня.

– Понимаю, – тихо сказал Ахилл.

– И ты клянешься в том?

В повисшем молчании мне стало жаль старого царя. И я был рад, когда Ахилл сказал: – Я в том клянусь.

Старик вздохнул. Но слова его были теперь сухи – перед нами снова был царь.

– Доброй ночи вам обоим.

Мы поклонились и оставили залу.

В коридорах дворца Ахилл отыскал стражника, попросив его показать нам покои для гостей. Он говорил высоким мелодичным голосом, девичьим голосом. Стражник осмотрел его спутавшиеся волосы, порванное платье и улыбнулся мне во все зубы.

– Конечно, госпожа, – сказал он.

***

В легендах говорится, что богам дана сила остановить смену лунных фаз, если они пожелают – чтобы растянуть одну ночь на множество ночей. Такой была эта ночь, щедрая на неиссякающие часы. Мы впивали ее большими глотками, утоляя жажду дней, пока были далеко друг от друга. И лишь когда небо начало светлеть, я вспомнил, что Ахилл сказал Ликомеду в зале. Оно было забылось за беременностью Деидамии, его браком и нашим воссоединением.

– Твоя мать пыталась спрятать тебя от войны?

Он кивнул. – Она не хочет, чтобы я отправился к Трое.

– Отчего? – мне всегда думалось, она хотела, чтобы он сражался.

– Не знаю. Говорит, я еще слишком молод. Не теперь, говорит она.

– А это она придумала?.. – я указал на обрывки платья.

– Ну конечно. Сам бы я такого не сделал, – он скорчил рожу и дернул себя за волосы, сохранявшие женственные завитки. Неприятность, но не смертный стыд, как это выглядело бы для другого юноши. Ахилл не боялся быть смешным; он и не знал, каково это. – В любом случае, это ненадолго, лишь пока армия не выступит.

Я никак не мог этого осмыслить.

– И что, это действительно не из-за меня? Она тебя забрала?

– Ну, Деидамия, наверное, как раз из-за тебя, – он взглянул на свои ладони. – Но все остальное – из-за войны.

========== Часть 13 ==========

Далее дни потекли спокойно. Мы ели в нашей комнате и много времени проводили за пределами дворца, бродя по острову, ища тенистого убежища под корявыми деревьями. Нам приходилось быть острожными – никто не должен был заметить, что Ахилл слишком уж быстро двигается или слишком уж ловко взбирается по склонам, или орудует копьем. Но за нами не следили, а на острове было множество мест, где он мог сбросить свою женскую личину.

На дальней оконечности острова обнаружилась пустынная полоса пляжа, очень каменистая, но зато длиной она была как две обычные дорожки для бегов. Ахилл издал восторженный возглас, когда ее увидел, и содрал с себя платье. Я смотрел, как он бежит вдоль берега, столь же легко, как если бы пляж был гладким.– Считай, – крикнул он через плечо. Я принялся считать, ритмично похлопывая по песку.

– Сколько? – крикнул он с другого конца пляжа.

– Тринадцать, – крикнул я в ответ.

– Это я разминался.

На следующий раз вышло одиннадцать. А в последний было девять. Он уселся подле меня, лишь слегка запыхавшийся, с румянцем во всю щеку. Он уже рассказал мне, что в женском обличье проводил долгие часы в вынужденном безделье, разве что танцы были хоть какой-то отдушиной. Теперь на свободе он растягивал застоявшиеся в безделье мускулы, словно крупный горный кот с Пелиона, наслаждающийся собственной силой.

По вечерам, однако, нам приходилось возвращаться в дворцовую залу. Ахилл с неохотой вновь надевал платье и прибирал волосы. Чаще всего он укрывал их под покрывалом, так же как делал в первый день, когда я увидел его – золотистый цвет волос был достаточно редким, моряки и купцы, приплывающие в гавань, могли приметить его. И их рассказы могли достигнуть ушей кого-то достаточно сообразительного – и я даже думать о подобном боялся.

Стол для нас накрывался в передней части залы, перед тронными креслами. Мы ужинали там вчетвером – Ликомед, Деидамия, Ахилл и я. Иногда к нам присоединялся кто-то из советников. Ужин проходил в молчании; ужинать в общей зале нужно было, чтоб унять слухи и убедить досужих в том, что Ахилл – моя супруга и находится под опекой царя. Взгляд Деидамии то и дело устремлялся к Ахиллу, в надежде, что и он на нее посмотрит. Но он на нее не смотрел. “Добрый вечер”, – только и произносил он, произносил высоким девичьим голосом. И ничего более. Она была ему откровенно безразлична, и на ее милое личико то и дело ложились тени стыда, боли и гнева. Она тогда взглядывала на отца, в надежде, что он вмешается. Но Ликомед отправлял в рот кусок за куском, не проронив ни слова.

Иногда она ловила мой наблюдающий взгляд, лицо ее тяжелело, а глаза сужались. Она клала руку на живот, собственнически, словно отгоняя любого рода порчу, которая могла от меня исходить. Возможно, ей казалось, что я, торжествуя, насмехаюсь над ней. Может, думала, что я ее ненавижу. Она и не знала, что сотни раз я был близок к тому, чтобы попросить Ахилла быть к ней добрее. Нет нужды так ее оскорблять, думал я. Но ему не доброты не хватало – он царевну просто не замечал. Взгляд его проходил сквозь нее, словно ее вообще не было.

Однажды она попыталась заговорить с ним, в голосе ее дрожала надежда.

– Все благополучно, Пирра?

Ахилл продолжал есть, изящно, маленькими кусочками. Мы с ним собирались после ужина взять копья на дальний конец острова и половить рыбу при свете луны. Мне пришлось слегка толкнуть его под столом.

– Что такое? – спросил он меня.

– Царевна желает знать, все ли благополучно.

– О… – он мельком взглянул на нее, а затем на меня. – Да, все благополучно, – сказал он.

***

Спустя несколько дней Ахилл взял в обыкновение уходить спозаранку, чтобы до начала жары попрактиковаться с копьем. Оружие мы прятали в дальней роще, и он упражнялся с ним, прежде чем вернуться к своей женской роли во дворце. Иногда вместо этого он встречался с матерью, садясь на скалистые прибрежные утесы Скироса и спуская ноги в морскую воду.

В одно из таких утр, пока Ахилла не было, раздался сильный стук в мою дверь.

– Кто там? – отозвался я. Но стражники уже вошли. Вид у них был более грозный, чем обычно, они сжимали копья и сразу встали навытяжку. Странно было видеть их такими вне тронного возвышения.

– Ты должен пройти с нами, – сказал один из них.

– Для чего? – я едва успел встать с постели и еще не вполне проснулся.

– Приказание царевны, – стражники подхватили меня под руки и поволокли к дверям. Когда я стал было упираться, первый стражник наклонился ко мне и впился в меня взглядом. – Лучше будет, если ты просто тихо пойдешь, – он театральным жестом указал на острый конец своего копья.

Не то чтобы я считал их действительно способными что-то со мной сделать, но все же мне не хотелось, чтоб меня волокли силой по залам дворца. – Ладно, – сказал я.

***

Прежде мне не довелось бывать в тех узких проходах, по которым они меня вели. Это была женская часть дворца, отделенная от основной части и полная маленьких комнатушек, где жили Деидамия и воспитанницы царя. Я слышал из-за дверей смех и бесконечные “шу-шу-шу” ткацких челноков. Ахилл говорил, туда никогда не проникает солнце и там нет ни ветерка. Он тут провел почти два месяца – не представляю, каково это.

Наконец мы пришли к большой двери, лучшего дерева, чем другие. Стражник постучался, потом открыл дверь и втолкнул меня вовнутрь. Я услышал, как дверь за мной плотно закрылась.

Деидамия восседала на крытом кожей кресле, рассматривая меня. За нею был стол, а под ее ногами маленькая скамеечка; более в комнате не было ничего.

Она, должно быть, все продумала. Знала, что Ахилла не будет.

Сесть мне было некуда, так что я остался стоять. Каменный пол был холоден, а я стоял босиком. Была там еще одна дверка, она вела, как я догадался, в спальню царевны.

Она наблюдала за тем, как я осматривался, ясными как у птицы глазами. Ничего разумного мне в голову не пришло, так что я сказал очевидную глупость.

– Ты желала говорить со мной.

Она презрительно сморщилась. – Да, Патрокл, я желала говорить с тобой.

Я подождал, но более она ничего не сказала, лишь изучала меня , барабаня кончиками пальцев по поручню кресла. Платье ее ниспадало свободнее, чем всегда, она не подвязала его поясом, как делала обычно. Волосы были распущены, лишь на висках их прихватывали резные гребни слоновой кости. Она чуть склонила набок голову и усмехнулась.

– Ты даже не красив, вот что забавно. Довольно обыкновенный.

У нее была манера ее отца, сказав что-то, останавливаться, дожидаясь ответа. Я почувствовал, что краснею. Надо что-нибудь сказать. Я прокашлялся.

Она свирепо глянула на меня. – Я не разрешала тебе говорить! – и продолжала смотреть на меня, словно чтобы убедиться, что я не ослушаюсь. – Забавно. Только взгляни на себя, – она поднялась и быстро прошла те несколько шагов, что отделяли ее от меня. – Шея короткая. Грудь узкая как у мальчишки, – она пренебрежительно ткнула в меня пальцем. – А лицо… – она поморщилась. – Отвратительно. И девушки из моей свиты так считают. И даже мой отец согласен. – Ее хорошенькие красные губки разомкнулись, показывая белые зубки. Я никогда еще не видел ее так близко. От нее пахло чем-то сладким, как от цветка аканфа, вблизи было заметно, что волосы у нее не просто черные, а чуть отливают густым коричневым.

– Ну, что скажешь? – она уперлась руками в бедра.

– Ты не позволила мне говорить.

Ее лицо вспыхнуло гневом. – Не будь дураком! – бросила она.

– Я не…

И тут она отвесила мне пощечину. Ее маленькая рука ударила поразительно сильно, так что голова моя мотнулась в сторону. Кожу жгло, а губа больно горела в том месте, куда пришелся ее перстень. Меня так не били с тех пор, как я был ребенком. Обычно мальчикам пощечин не дают, но отцы порой делают так, в знак презрения. Мой вот делал. Сейчас же это меня так поразило, что я не мог заговорить, даже если бы и нашел, что сказать.

Она оскалилась, словно вызывая меня ударить ее в ответ. Когда же она поняла, что отвечать я не буду, лицо ее просияло торжеством. – Трус! Твое малодушие отвратительно. Да ты еще и полудурок, как я слышала. Не понимаю! Почему же он… – она вдруг оборвала себя, и уголок ее рта пополз вниз, будто его зацепило рыболовным крючком. Она повернулась ко мне спиной и замолкла. Я слышал звук ее дыхания, нарочито медленного, чтоб я не догадался, что она плачет. Это было мне знакомо. Я сам такое порой проделывал.

– Ненавижу тебя, – сказала она, но голос звучал слабо и глухо. Что-то похожее на жалость поднялось во мне, приливая теплом ко щекам. Вспомнилось, каково это – сносить безразличие.

Я услышал, как она сглатывает, и рука ее поднялась к лицу, словно для того, чтобы вытереть слезы. – Завтра я отбываю, – сказала она. – Ты должен радоваться. Отец хочет, чтобы я как можно раньше отбыла. Говорит, чтобы избавить меня от стыда, что беременность обнаружилась ранее, чем пришло известие о замужестве.

Отбывает. В голосе ее я расслышал горечь. Какой-нибудь домишко у границ владений Ликомеда. Она не сможет там ни танцевать, ни общаться со своими спутницами. Будет одна – со служанкой и растущим чревом

– Мне жаль, – сказал я.

Она не ответила. Я видел как легко содрогалось ее тело под белым платьем. Шагнул к ней и замер. Хотел было коснуться, пригладить ее волосы, успокоить. Но не мне было ее успокоить. И рука моя, поднявшись было, снова опустилась.

Так мы стояли какое-то время, и в комнате слышались только звуки нашего дыхания. Потом она обернулась, ее лицо раскраснелось после рыданий.

– Ахилл меня даже не замечает, – голос ее чуть дрожал. – Хотя я его жена и ношу его ребенка. Ты знаешь… отчего это?

Так дети спрашивают, отчего идет дождь или отчего бесконечно плещется море. Я почувствовал себя старше ее, хоть это было не так.

– Не знаю, – мягко ответил я.

Лицо ее исказилось. – Лжешь. Причина в тебе. Ты уплывешь с ним, а я останусь здесь.

Я знал, каково это – быть одному. И каково это, когда чужая удача колет, словно рожном. Но поделать я ничего не мог.

– Мне пора, – сказал я как мог ласково.

– Нет! – она быстро заступила мне дорогу. Заговорила отрывисто: – Не уйдешь. Я позову стражу, если попробуешь. Скажу… скажу, что ты напал на меня.

Жалость к ней обрушилась на меня, останавливая. Даже если она позовет стражу, даже если ей поверят, это ей не поможет. Я был спутником Ахилла и был неприкосновенен.

Должно быть, она прочла это по моему лицу, потому что отскочила от меня как ужаленная. И снова вспыхнула ненавистью.

– Ты разозлился, что он женился на мне, что спознался со мной. Ты ревновал. И правильно делал, – она вздернула подбородок. – Это было не единожды.

Это было дважды. Ахилл мне рассказал. Она думала посеять рознь между нами, но тут она была бессильна.

– Мне жаль, – повторил я. Лучшего я ничего не мог придумать. Он ее не любил и никогда не полюбит.

Она словно услышала мои мысли, лицо ее смялось. Слезы падали на пол, капля за каплей, и камень под ними из серого становился черным.

– Я приведу твоего отца, – сказал я, – или одну из твоих спутниц.

Она подняла на меня глаза. – Прошу тебя, – прошептала она. – Прошу, не уходи.

Ее бил озноб, словно она только что родилась заново. Прежде ее огорчения были мелкими и всегда находился кто-то, утешавший ее. Теперь же у нее была лишь эта комнатушка, с голыми стенами и креслом, убежище в ее скорби.

Почти против воли, я шагнул к ней. Она вздохнула, легко, словно сонный ребенок, и благодарно скользнула в кольцо моих рук. Слезы ее пропитали мою тунику, я обнимал ее талию и ощущал теплую мягкую кожу ее рук. Наверное, он так же обнимал ее. Но сейчас Ахилл был далеко, в этой унылой комнатке не было места его яркости. Ее лицо, горящее, будто в лихорадке, прижалось к моей груди. Я видел лишь вьющиеся пряди блестящих черных волос и проблеск бледной кожи на макушке.

Но вот ее всхлипывания стали утихать, и она крепче обняла меня. Я ощутил, как ее руки ласкают мою спину, а тело прижимается ко мне. Сначала я не понял ничего. Потом понял.

– Ты же не хочешь этого, – я ступил было прочь, но она крепко обнимала меня.

– Хочу, – ее глаза смотрели с почти пугающей твердостью.

– Деидамия, – я попытался сказать это тем же голосом, каким заставил уступить Пелея. – Там стража. Ты не должна…

Но теперь она была спокойна и уверена. – Они нас не потревожат.

Я сглотнул, горло мое пересохло от страха. – Ахилл станет меня искать.

Она печально улыбнулась. – Здесь он искать не станет. – Взяла меня за руку, – Пойдем, – и повела к двери в свою спальню.

Ахилл рассказывал мне об их ночах, я расспрашивал его. Неловкости он не испытывал – между нами не было запретного. Ее тело, сказал он, было мягким и маленьким, как у ребенка. Она пришла в его комнату ночью, вместе с его матерью, и легла подле него на ложе. Он боялся причинить ей боль, все произошло быстро, между ними не было никаких разговоров. Сбиваясь, он говорил о тяжелом, густом запахе, о влаге между ее бедер. – Скользкая, – сказал он, – как масло. – Когда я стал расспрашивать дальше, он потряс головой. – Правда, не помню. Темно было, и я ничего не видел. Хотел, чтобы все скорее закончилось, – он погладил меня по щеке. – Скучал по тебе.

Дверь за нами закрылась, мы остались одни в скромно убранной комнатке. Тут стены были завешаны гобеленами, а пол застлан овечьими шкурами. Ложе находилось у окна, видимо, чтобы до него доносились хоть какие-то дуновения ветра.

Она сдернула через голову платье и кинула его на пол.

– Я красива, как ты думаешь? – спросила она меня.

Я был рад возможности ответить одним словом. – Да, – сказал я. Тело у нее было изящным, и живот лишь едва заметно круглился растущим в нем ребенком. Я не мог оторвать глаз от виденного впервые – покрытого пушком треугольника внизу, темные волоски из него чуть заходили на живот. Она поняла, куда я смотрю, дотянулась до моей руки и положила ее на это место; оттуда исходил жар, будто от очага.

Кожа, скользящая под моими пальцами, была нежной и теплой, и такой тонкой, что я почти боялся порвать ее касаниями. Другая моя рука погладила ее щеку, провела по мягкой коже под глазами. Взглянув в ее глаза, я ужаснулся – в них не было ни надежды, ни удовольствия, лишь одна решимость.

Я едва не сбежал. Но я не мог допустить, чтоб лицо ее исказилось еще одной мукой, еще одним разочарованием – из-за еще одного юноши, который не мог дать ей того, чего она хотела. И я позволил ее неловким рукам отвести меня к ложу и привести меж раздвинутых бедер туда, где в нежных складках ее кожи уже блестели капли влаги. Я ощутил сопротивление и едва не подался назад, но она замотала головой. Лицо ее было напряжено, а челюсти сжались будто от боли. Оба мы ощутили облегчение, когда кожа, наконец, подалась, пропуская меня, когда я скользнул в тугую теплоту ее недр.

Не скажу, что я не был возбужден. Медленное тягучее напряжение поднялось во мне. Странное, будоражащее ощущение, так несхожее с острым и явным желанием, которое охватывало меня при близости с Ахиллом. Ее, видно задело то, как скованно я отвечал ей. Снова безразличие. И я принялся двигаться, издавать стоны наслаждения, прижался к ней, словно в порыве страсти, сминая ее мягкие круглые груди.

Теперь она удовлетворилась, и стала яростно-страстной, толкая себя навстречу мне, прижимаясь сильнее и двигаясь быстрее, и глаза ее зажглись торжеством, когда мое дыхание отяжелело и ускорилось. И затем, в медленно поднимающемся изнутри наслаждении ее маленькие сильные ножки обвились вокруг моих бедер и вжали меня в нее, заставив на пике удовольствия выплеснуться в ее недра.

Потом мы лежали почти бездыханные, бок о бок, однако не прикасаясь друг к другу. Лицо ее было темным и отстраненным, а поза неожиданно напряженной. Я еще не вполне пришел в себя после соития, однако потянулся обнять ее. Утешить ее хоть этим.

Но она отодвинулась прочь и встала, глаза у нее были измученными, а под ними темнели круги усталости. Она повернулась спиной, потянулась за платьем, и ее ягодицы в форме сердечка казались мне укором. Я не понимал, чего она хотела – знал только, что этого я ей дать был не в силах. Встал и накинул тунику. Хотел было коснуться ее, погладить по лицу, но ее взгляд, острый и предупреждающий, остановил меня. Она распахнула дверь. Без всякой надежды я ступил через порог.

– Погоди, – голос ее прозвучал почти грубо. Я обернулся. – Попрощайся с ним за меня. – И дверь, темная и твердая, отделила ее.

***

Найдя Ахилла, я прижался к нему с облегчением – от радости быть с ним и избавиться от ее боли и печали.

Потом я почти убедил себя, что всего этого на самом деле не было, что это был только сон, порожденный рассказами Ахилла и моим воображением. Но это была неправда.

========== Часть 14 ==========

Как она мне и сказала, Деидамия отбыла на следующее утро. “Она отправилась погостить к своей тетке”, – сказал Ликомед за завтраком; голос его был бесцветен. Если у кого и были вопросы, задать их не решились. Ее не будет здесь, пока не родится ребенок и Ахилл сможет быть объявлен его отцом.

Недели теперь проходили будто в странном подвешенном состоянии. Мы с Ахиллом старались проводить вне дворца как можно больше времени, и наша бурная радость от воссоединения сменилась нетерпением. Мы хотели уехать, вернуться к прежней жизни на Пелионе или во Фтии. Теперь, после отбытия царевны мы ощущали себя уличенными в кознях воришками – глаза всех при дворе следили за нами с удвоенной внимательностью, нам было неловко. Ликомед хмурился, едва нас завидев.

А потом началась война. Даже здесь, на забытом всеми Скиросе, до нас доходили новости. Те, кто когда-то искал руки Елены, сдержали свою клятву, и войско Агамемнона пополнилось царями из разных краев. Говорили, что ему удалось то, что не удавалось прежде никому – объединить разрозненные царства во имя единой цели. Я его запомнил угрюмой тенью, косматой, будто медведь. По моим, девятилетнего мальчика, воспоминаниям, брат его Менелай со своими рыжими волосами и веселыми речами гораздо более стоил того, чтоб его помнить. Но Агамемнон был старше, и войско его сильнее; он-то и поведет армию к Трое.

Было утро, и был конец зимы, хотя зимой и не пахло. Тут, на юге, листья с деревьев не опадали и холода не ощущалось в утреннем воздухе. Мы сидели у расщелины на скале, откуда, кажется, можно было заглянуть за горизонт, высматривая лодки или спины играющих в воде дельфинов. Мы сбрасывали с края мелкую гальку и, свесившись, следили, как она катилась вниз по камням. С высоты, где сидели мы, даже не слышно было, как галька, наконец, падает на камни у подножия скалы.

– Хотел бы я сейчас поиграть на лире твоей матери, – сказал Ахилл.

– И я. – Но лира осталась во Фтии, как и все остальное. Несколько мгновений мы молчали, вспоминая ее сладостное звучание.