Текст книги "Песнь об Ахилле (ЛП)"
Автор книги: Madeline Miller
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
На окраине лагеря, на отведенном для того месте росло количество больных. Десять, двадцать, пятьдесят, мучимых судорогами, молящих дать им воды, разрывающих на себе одежды, дабы избавиться от огня, который, как им казалось, терзал их. Затем их кожа трескалась, будто изношеное полотно, и из трещин сочилась слизь и сукровица. И наконец яростные судороги утихали, и они подергиваясь, затихали в темной луже извергнутого содержимого желудков, смешанного с кровью.
Ахилл и я разжигали костер за костром, употребляя на то каждый кусок дерева, что могли найти. Наконец мы стали пренебрегать следованием ритуалу, и в одном костре сгорало не одно тело, но целая гора тел. У нас даже не хватало времени на то, чтобы стоять и смотреть, как сплавляются и сгорают вместе их плоть и кости.
К нам присоединились все цари – сперва Менелай, потом Аякс, который мог расщепить одним ударом целое дерево, давая пищу бесконечным кострам. Пока мы работали, Диомед ходил меж шатрами и отыскивал тех, кто, захворав, прятался в углах, содрогаясь в лихорадке и корчась от рвотных позывов, кого прятали друзья, не желавшие отправлять его на поле смертников. Агамемнон своего шатра не покидал.
День следовал за днем, и вот уже каждый из царей потерял много десятков воинов. Странностью, замеченной Ахиллом и мною, было то, что никто из умерших не был царем. Гибли лишь простые воины и мелкие военачальники. Среди погибших также не было женщин – мы и это заметили. Наши глаза натыкались на подозрительные взгляды, когда кто-то из воинов падал с отчаянным криком, раздирая грудь ногтями, пораженный моровым поветрием, будто копьем или стрелою.
***
Шла девятая ночь – еще одна ночь, полная трупов, огня и лиц в прожилках гноя. Сдирая туники в своем шатре и швыряя их в огонь, мы чувствовали, что полностью выжаты. Подтверждаемые тысячью косвенных свидетельств, крепли наши подозрения в том, что мор этот был не естественного происхождения – на это указывало и стремительное распространение болезни, и ее смертельная молниеносность. Мор был сродни тому смертельному штилю в Авлиде, внезапному и грозному. Немилость богов.
Мы вспомнили о Хрисе и его праведном гневе после кощунства Агамемнона, после его пренебрежения законами войн и честного выкупа. И также мы вспомнили, которому из богов Хрис служил. Божеству света, исцеления – и мора.
Едва поднялась луна, Ахилл ускользнул из шатра. И вернулся лишь спустя какое-то время, от него исходил запах моря.
– Что она сказала? – спросил я, сидя на ложе.
– Сказала, что мы правы.
***
На десятый день мора сопровождаемые мирмидонянами, направились к агоре. Ахилл взошел на помост и скрестил руки, чтобы голос звучал более уверенно. Перекрывая гомон, рев пламени костров, стоны умирающих и стенания женщин, он призвал всех в лагере собраться на агоре.
Медленно, боязливо потянулись к помосту люди, щурясь на ярком солнце. Они были бледны и измучены, и полны боязни смертоносных стрел морового поветрия, что разили грудь так же легко, как разбивает водную гладь упавший туда камень. Ахилл, в блещущих на солнце доспехах, опоясанный мечом, с отливающими начищенной мокрой бронзой кудрями смотрел, как они собираются. Для других военачальников, кроме главного командующего, не было запрета созывать общий сбор, однако во все наши десять лет, проведенные под Троей такого еще не происходило.
Агамемнон протолкался сквозь толпу собравшихся сопровождаемый своими микенянами, и взобрался на помост. – Что это тут такое? – потребовал он разъяснений.
Ахилесс учтиво приветствовал его. – Я собрал людей, чтобы говорить с ними о моровом поветрии. Позволишь ли ты обратиться к ним?
Плечи Агамемнона напряглись и весь он будто надулся от смешанной со стыдом ярости – он сам должен был собрать людей, еще много дней назад, и сознавал это. Едва ли он мог сейчас запретить Ахиллу говорить, в особенности пред глазами стольких людей. Разница между обоими была очевидна – Ахилл, владеющий собой и уверенный, и Агамемнон, с лицом красным и сведенным яростью, как сжатый кулак скряги, нависший над толпой, над всеми нами.
Ахилл дождался, пока не соберутся все, и цари, и простые воины. Тогда он выступил вперед и улыбнулся. – Владыки, – молвил он, – властители, подданые греческих царств! Как можем мы воевать, если изнываем от морового поветрия? Мы должны понять, чем разгневали богов и чем заслужили их ярость.
Шепотки и шорохи разговоров – люди уже догадывались, что всему виной боги. Не все ли блага и напасти ниспосылаются их руками? Однако услышать это из уст Ахилла, произнесенное столь легко, было едва ли не облегчением. Его мать была богиней, и кому знать, как ни ему.
Агамемнон ощерился, губы его раздвинулись, обнажая зубы. Он стоял столь близко к Ахиллу, будто готов был столкнуть его с помоста. Ахилл же словно не замечал этого. – Среди нас есть жрец, человек, близкий к богам. Не следует ли нам выслушать его?
Обнадеженный ропоток пробежал по толпе. Я смог расслышать тихое лязгание металла – Агамемнон стиснул собственное запястье, схваченное металлическим наручем.
Ахилл повернулся к царю. – Не это ли советовал ты мне, Агамемнон?
Глаза Агамемнона сузились. В искренность он не верил, как не верил вообще ни во что. Он несколько мгновений разглядывал Ахилла, словно ожидая подвоха. Наконец произнес безо всякой благодарности: – Да, именно это я советовал, – и грубо махнул микенянам: – Приведите сюда Калхаса.
Жреца вытолкнули из толпы. Выглядел он еще безобразнее обычного, с клочковатой, пролысинами, бородой, со свалявшимися и слипшимися от застарелого пота и сала волосами. У него была привычка, прежде чем заговорить, быстро проводить кончиком языка по потрескавшимся губам.
– Великий царь, царевич Ахилл, вы застали меня врасплох. Я не думал, что… – пугающе голубые глаза метались между двоими военачальниками. – То есть, я не ожидал, что мне нужно будет говорить пред столь многими, – голос его был визглив и прерывист, будто тявканье выбирающейся из гнезда ласки.
– Говори, – приказал Агамемнон.
Калхас, казалось, потерялся, язык его снова и снова проходился по губам.
Звучный голос Ахилла подтолкнул его. – Ты несомненно принес жертвы? Ты молился?
– Я… конечно, конечно же. Но… – голос жреца задрожал. – Боюсь, что то, что я скажу, разгневает кое-кого из присутствующих. Кого-то могущественного и неспособного прощать обиды.
Ахилл, присев, дотянулся до трясущегося от страха жреца и с видом сердечным и доброжелательным похлопал его по плечу. – Калхас, мы умираем. Сейчас не время для подобных страхов. Кто из нас посмеет сказать хоть слово против тебя? Я не скажу ничего, даже если меня ты назовешь причиной. А вы, любой из вас? – он взглянул на собравшихся людей. Те также закачали головами.
– Видишь? Никто в здравом уме не посмеет причинить вред жрецу.
Жилы на шее Агамемнона натянулись, как корабельные канаты. Я внезапно осознал, как необычно то, что царь стоит один. Ранее рядом с ним всегда были его брат, Одиссей или Диомед. Однако сейчас все они стояли вместе с остальными царями и царевичами.
Калхас прокашлялся. – Гадания по птичьим внутренностям показали, что это прогневался Аполлон. – Аполлон. Имя прошелестело по рядам, словно ветер по полю спелой ржи.
Глаза Калхаса впыхнули в сторону Агамемнона, затем вернулись к Ахиллу. Он сглотнул. – Бог оскорблен, как говорят знамения, тем, как обошлись с его преданным слугой. Хрисом.
Плечи Агамемнона словно закаменели от напряжения.
Калхас заторопился. – Дабы умирить его, дева Хрисеида должна быть возвращена без выкупа, и великий царь Агамемнон должен вознести моления и принести жертвы, – он замолк, и последнее его слово прервалось так внезапно, будто его разом лишили воздуха.
Лицо Агамемнона приняло темно-красный цвет – признак крайнего гнева. Казалось, что лишь крайняя гордыня или глупость могли помешать ему признать свою вину, однако он ее не признавал. Тишина была столь глубокой, что я, кажется, мог расслышать как трутся друг о друга песчинки у ног каждого из нас.
– Благодарю тебя, Калхас, – голос Агамемнона разорвал застывший воздух. – Спасибо за то, что всегда приходишь с хорошими новостями. В прошлый раз это была моя дочь. Убей ее, сказал ты, ибо ты прогневал богиню. Теперь ты желаешь оскорбить меня перед моим войском.
Он подался навстречу толпе, лицо его перекосило от ярости. – Разве я не ваш главнокомандующий? Разве вы стоите тут передо мной, сытые, одетые и увенчанные славой? И разве мои микеняне не наибольшая часть этого войска? Дева моя, она часть моей добычи, и я ее не отдам. Разве позабыли вы, кто я таков?
Он замолчал, словно надеясь услышать “Нет! Нет!” Но никто ничего не крикнул.
– Царь Агамемнон, – выступил вперед Ахилл. Голос его был легок и почти легкомыслен. – Не думаю, чтобы мы тут забыли, что ты вожак этого войска. Но, кажется, ты сам позабыл, что мы также полновластные цари своих племен, царевичи или же главы родов. Мы союзники, но не рабы. – Некоторые закивали, еще большее число готово было сделать это.
– И теперь, пока мы умираем, ты жалуешься на утрату девы, которую должен был бы отдать за выкуп еще много дней тому назад. И не говоришь ни слова о смертях и о море, который постиг нас по твоей вине.
Агамемнон издал нечленораздельный возглас, лицо его побагровело от злости. Ахилл поднял руку.
– Я не стремлюсь обесчестить тебя. Я лишь желаю прекратить мор. Отошли девушку ее отцу, и покончим с этим.
У Агамемнона от гнева даже щека задергалась. – Понимаю, чего ты хочешь, Ахилл. Думаешь, раз ты сын морской нимфы, у тебя есть право изображать повсюду высокородного царевича? Ты никак не запомнишь своего места.
Ахилл приоткрыл было рот, собираясь ответить.
– Помолчи, – бросил Агамемнон, резко, будто кнутом ударил. – Произнесешь еще хоть слово и пожалеешь об этом.
– Пожалею об этом? – лицо Ахилла было очень спокойным. И говорил он негромко, но его слышали даже стоящие поодаль. – Не думаю, великий царь, что ты можешь позволить себе говорить мне подобные вещи.
– Ты мне угрожаешь? – крикнул Агамемнон. – Вы слышите, он мне угрожает!
– Это не угроза. Что стоит твое войско без меня?
Агамемнон зловеще прищурился. – Ты слишком высокого мнения о себе, – насмешливо проговорил он. – Тебя следовало оставить там, где мы тебя нашли, прячущимся под материнской юбкой. Одетого в юбку.
Собравшиеся заперешептывались.
Руки Ахилла сжались в кулаки, он едва владел собой. – Ты говоришь это дабы отвлечь от себя внимание. Если бы я не созвал людей на совет, сколь долго еще ты позволял бы им умирать? Что ты ответишь на это?
Но Агамемнон взревел, перекрикивая его: – Когда все эти храбрецы, прибыли в Авлиду, они преклонили колени предо мною в знак верности. Все – кроме тебя. Думаю, мы достаточно попустительствовали твоей гордыне. Теперь наконец-то, – ехидно добавил он, – пришло время и тебе принести клятву.
– Мне нет нужды что-либо доказывать тебе или кому-то еще из здесь присутствующих, – голос Ахилла был холоден, он вздернул подбородок. – Я здесь по доброй воле, и тебе повезло, что это так. И я не из тех, кто преклоняет колени.
Это было уже слишком. Я ощутил, как задвигались вокруг меня люди. Агамемнон ухватился за сказанное, словно птица, схватившая клювом рыбу. – Все слышали, какова эта гордыня? – он повернулся к Ахиллу. – Не преклонишь колени?
Ахилл был словно скала. – И не подумаю.
– Стало быть, ты предаешь это войско, и будешь наказан как предатель. Твои трофеи и награды теперь будут в залоге у меня, пока ты не окажешь должное почтение и повиновение. И начнем мы с девушки. Ее ведь зовут Брисеидой? Она послужит заменой той деве, которую ты вынуждаешь меня отдать.
Вздох замер в моей гортани.
– Она моя, – сказал Ахилл. Каждое слово падало, словно острый мясницкий нож. – Она была дана мне всеми эллинами. Ты не можешь забрать ее. Если попытаешься, попрощаешься с жизнью. Подумай об этом, царь, прежде чем вредить себе.
Ответ Агамемнона был скор. Он не имел привычки отступать перед лицом толпы. Никогда.
– Я тебя не боюсь, и я ее заполучу, – он повернулся к микенянам. – Приведите девушку.
Лица царей вокруг меня были полны изумления. Брисеида была военной добычей, живым свидетельством славы и доблести Ахилла. Отбирая ее, Агамемнон отрицал все то, что было сделано Ахиллом на этой войне. Народ волновался, и я надеялся, что начнутся возражения. Но никто не проронил ни слова.
Отвернувшись, Агамемнон не мог видеть, как рука Ахилла потянулась к мечу. У меня перехватило дыхание. Я знал, что он был на это способен, один удар, прямо в трусливое сердце Агамемнона. На его лице я видел борьбу. Я так и не понял, что его удержало – возможно, он желал для царя более тяжкой кары, чем смерть.
– Агамемнон, – сказал он. Я вздрогнул от грубости его голоса. Царь повернулся, и Ахилл вытянул руку, уперевшись пальцем в его грудь. Великий царь от изумления не смог удержать шумного выдоха. – Сегодняшние твои слова станут причиной твоей смерти и смерти твоих людей. Я не стану более за тебя сражаться. Без меня же твое войско падет. Гектор разотрет ваши кости в кровавую грязь, а я буду смотреть на это, смеясь. И ты придешь, взывая о милосердии, но от меня ты его не получишь. Они все умрут, Агамемнон, из-за того, что сделано тобой сегодня.
Он смачно сплюнул прямо между ступней Агамемнона. И вот он уже подле меня, вот прошел мимо меня, и я, дрожа, последовал за ним, чувствуя, что мирмидоняне идут за нами – сотни человек, прокладывающих себе путь сквозь толпу, стремящихся к своим шатрам.
***
Размашистые широкие шаги быстро привели Ахилла к самому берегу. Ярость его была раскаленной, словно под его кожей струился огонь. Мышцы напряглись так, что я боялся коснуться его, опасаясь, что они лопнут, как тетива лука. Он не остановился, когда мы достигли лагеря. Он не повернулся и не заговорил с людьми. Он прошел в шатер, дернув входной полог и оставив его висеть.
Рот его был сжат, некрасиво и столь сильно, как я еще ни разу не видел. Глаза были почти безумны. – Я убью его, – поклялся он. – Я убью его. – Он схватил копье и разломал его, так что брызнули щепки, швырнув обломки наземь.
– Я едва не убил его. Надо было все же сделать это. Как он посмел? – он отшвырнул кувшин, и он разбился, ударившись о кресло. – Трусы! Видел, как они прикусили губы и не смели и пикнуть? Надеюсь, он и их добычу отберет. Надеюсь, он проглотит их одного за другим.
Снаружи послышался неуверенный голос: – Ахилл?
– Входи, – прорычал Ахилл.
Вошедший Автомедон едва переводил дыхание. – Прости, что докучаю тебе. Феникс велел мне оставаться и слушать, что будет дальше, и затем передать тебе.
– И что же? – потребовал продолжения Ахилл.
Автомедон затрепетал. – Агамемнон спросил, отчего Гектор все еще жив. Он сказал, что ты им более не нужен. Потому что ты, возможно, не тот… кем себя называешь. – Еще одно копье переломилось в пальцах Ахилла. Автомедон сглотнул. – Теперь они идут сюда, за Брисеидой.
Ахилл стоял ко мне спиной, лица его я не видел. – Оставь нас, – велел он своему колесничему. Автомедон попятился к выходу и скрылся, оставив нас одних.
Они идут за Брисеидой. Я встал, сжав кулаки. Я чувствовал себя сильным и свободным, словно ноги мои могли продавить землю до самой ее изнанки.
– Мы должны что-то сделать. Можно ее спрятать. В лесу или…
– Теперь он заплатит, – сказал Ахилл. В его голосе я услышал мрачное торжество. – Пусть они ее забирают. Он себя приговорил.
– О чем ты?
– Я должен поговорить с матерью, – он двинулся к выходу из шатра.
Я удержал его за руку. – У нас нет времени. К тому времени, как ты вернешься, они уже успеют забрать ее. Мы должны сделать что-то, прямо сейчас!
Он повернулся ко мне. Зрачки его глаз казались необычно расширенными, будто заполняли все лицо. Казалось, он пребывал где-то бесконечно далеко. – О чем ты говоришь?
Я уставился на него. – Брисеида…
Он смотрел мимо меня. Я никак не мог уловить то, что таилось в его взгляде. – Для нее я ничего не могу сделать, – сказал он наконец. – Если Агамемнон выбрал свой путь, он должен заплатить за это.
Чувство, будто я падаю в океанские глубины, поглотило меня и придавило тяжелее камней.
– Ты ведь не дашь им забрать ее.
Он отвернулся, он более не смотрел на меня. – Это его выбор. Я сказал ему, что случится, если он это сделает.
– Ты ведь знаешь, что он сделает с нею.
– Это его выбор, – повторил Ахилл. – Лишить меня чести? Наказать меня? Пускай сделает это. – В его глазах плясали отблески пламени.
– Ты не поможешь ей?
– Я ничего не могу сделать, – отрезал он.
Голова кружится, словно я пьян. Я не мог ни говорить, ни думать. Я никогда ранее не злился на него, я просто не знал, как это делать.
– Она ведь одна из нас. Как ты можешь просто дать им увести ее? Где же твоя честь? Как ты можешь дать ему овладеть ею?
И вдруг я понял. Отвращение овладело мною. Я повернулся к двери.
– Куда ты? – спросил он.
Голос мой был хрипл и безумен. – Я должен ее предупредить. У нее есть право знать, что ты выбрал.
***
Я стоял перед ее шатром. Маленький, коричневый, с откинутыми створками входного полога. – Брисеида, – услышал я собственный голос.
– Входи! – ее голос потеплел и был полон радости. Пока шел мор, мы не могли поговорить, все время отнимали насущные хлопоты.
Она сидела на табурете, со ступкой и пестом в руках. Воздух пропитывал густой аромат мускатного ореха. Она улыбнулась.
Я ощутил, как от горя у меня пересохло во рту. Как мне все ей сказать?
– Я… – попытался я начать и остановился. Она смотрела на меня, и улыбка ее погасла. И вот она уже возле меня.
– Что? – она приложила прохладную ладонь к моему лбу. – Ты болен? С Ахиллом все хорошо? – Мне от стыда едва не сделалось дурно. Но сейчас было не время для самобичевания. Они были близко.
– Кое-что случилось, – проговорил я, едва ворочая языком, слова не желали идти с губ. – Ахилл сегодня говорил с народом. Мор – гнев Аполлона.
– Как мы и думали, – кивнула она. Руки ее сжали мои запястья, стараясь успокоить меня. И я едва смог продолжать.
– Агамемнон не… он был в ярости. Они с Ахиллом поссорились. Агамемнон возжелал его наказать.
– Наказать его? Как?
Теперь она начала понимать, по выражению моих глаз. Лицо ее стало отстраненным и недвижным. – Что же дальше?
– Он послал людей. За тобой.
Я заметил вспышку панического ужаса, хоть она и попыталась скрыть его от меня. Ее пальцы сжали мои. – Что же будет?
Стыд мой был как едкая сода, и обжигал каждый нерв. Это было как в кошмаре – каждый миг я ожидал, что проснусь. Но пробуждения не было. Все было по-настоящему. Он не поможет.
– Он… – более я не мог сказать ни слова.
Этого было довольно. Она поняла. Правая рука ее сжалась, забрав в кулак платье, измятое и прорванное за последние тяжкие девять дней. Я выдавил какие-то жалкие успокаивающие слова, говорил о том, что мы заберем ее обратно, что все будет хорошо. Ложь, от начала и до конца. Мы оба знали, что произойдет с нею в шатре Агамемнона. Это знал и Ахилл, и все равно отдавал ее.
Сознание мое переживало катастрофу – я желал землетрясения, извержения, потопа. Только это казалось достаточным, чтобы объять мои гнев и печаль. Я желал, чтобы мир перевернулся будто лоток с яйцами, и разбился у моих ног.
Снаружи раздались звуки трубы. Она потянулась к щеке, смахнула слезы. – Иди, – прошептала она. – Пожалуйста.
========== Часть 26 ==========
Показались двое, в одежде с пурпуром и символами войска Агамемнона; они шли в нашу сторону по длинной прибрежной песчаной полосе. Я знал их – Талфибий и Эврибат, главные посланники Агамемнона, известные как наиболее приближенные к ушам царя люди. Ненависть перехватила мне дыхание. Я желал им сдохнуть.
Вот они близко, проходят мимо провожающих их взглядом мирмидонских стражей, которые угрожающе наклоняют копья. Останавливаются за десять шагов от нас – думают, что этого будет достаточно, чтобы сбежать от Ахилла, потеряй он внезапно терпение. Я тешу воображение зловещими картинками – Ахилл делает бросок и ломает им шеи, оставляя их обмякшими, будто кроличьи тушки на охоте.
Они склоняются в приветственном поклоне, топчутся на месте, опустив глаза. “Мы пришли забрать с собой девушку”
Ахилл отвечает им – с холодом и горечью, но настолько умно, что за этим его ярость почти не видна. Я знаю, это игра в верность, покорность, и зубы мои стискиваются от спокойствия его тона. Ему, я знаю, нравится этот его образ – несправедливо обиженного юноши, стоически выносящего лишение его воинской награды, мученика в глазах всего лагеря. Я слышу свое имя и вижу, что они смотрят на меня. Мне предстоит привести Брисеиду.
Она меня ожидает. Она идет с пустыми руками, ничего не взяв с собой. – Мне так жаль, – шепчу я. Она не говорит, что все в порядке – ибо все не в порядке. Она подается вперед, и я ощущаю теплую сладость ее дыхания. Ее губы касаются моих. Затем она минует меня и уходит.
Талфибий становится по одну сторону от нее, а Эврибат по другую, они совсем не нежно толкают ее под руки. Они почти волокут ее, только бы скорее оказаться от нас подальше, так что ей приходится бежать, чтобы не упасть. Она оборачивается, смотря на нас, и мне хочется выть от той отчаянной надежды, что мелькает в ее глазах. Я смотрю на Ахилла, стараясь своей волей заставить его переменить решение, передумать. Но он не делает этого.
Они уже за пределами нашего лагеря, двигаются они быстро. Очень скоро я уже не могу различить их от других темных фигурок, что движутся вдалеке – жующие, прогуливающиеся, сплетничающие о своих правителях и царях. Ярость вскипает во мне.
– Как ты мог ее отпустить? – пробормотал я сквозь стиснутые зубы.
Его лицо непроницаемо, словно чужой язык. – Я должен поговорить с матерью, – сказал он.
– Ну так иди, – выхрипнул я.
Я смотрел, как он уходит. Внутри меня все горело, ладони болели – я так сильно сжимал кулаки, что ногти вошли в мякоть. Я не знаю этого человека, думал я. Я никогда раньше не встречал его. Мой гнев на него был горяч, словно кровь. Никогда его не прощу. Я представил, как разрываю наш шатер, разбиваю лиру, вгоняю меч себе в живот и умираю, истекая кровью. Я хотел увидеть, как его лицо исказится от горя и скорби. Я хотел разбить холодную каменную маску, что наросла на мальчика, которого я знал. Он отдал ее Агамемнону, зная, что за этим последует.
Теперь он думает, что я буду дожидаться его, бессильный и покорный. Мне нечего предложить Агамемнону за ее безопасность. Я не могу выкупить ее и не могу умолить его. Царь Микен слишком долго ждал своего триумфа. Он ее не отпустит. Это как с волком, охраняющим свою кость. Такие водятся на Пелионе – они и человека загрызут, если будут голодны. “Если один из таких за вами гонится, – учил Хирон, – следует дать ему то, что он желает более, чем вашей плоти”.
Есть лишь одно, чего Агамемнон вожделеет более, чем Брисеиды. Я выдернул из-за пояса нож. Никогда не любил кровь, но сейчас этого не избежать.
***
Стражники замечают меня слишком поздно и слишком удивлены, чтобы успеть обнажить оружие. Один попытался было схватить меня, но я вцепился ему ногтями в руку и он меня отпустил. Их лица глупо вытянулись от удивления – разве я не просто ручной кролик Ахилла? Будь я воином, они бы сражались со мной, но я не воин. И прежде, чем они опомнились и решились задержать меня, я проскользываю внутрь шатра.
Первое, что я вижу – Брисеида. Руки ее связаны, она дрожит, забившись в угол. Агамемнон говорит ей что-то, стоя спиной к входу в шатер.
Он оборачивается, недовольный тем, что его прервали. Но когда он видит меня, его лицо вспыхивает самодовольством триумфатора. Конечно, он считает, что я пришел умолять. Что пришел просить о милосердии, как посол Ахилла. Или же что я взорвусь бесполезной яростью ему на потеху.
Я заношу нож и глаза Агамемнона расширяются в изумлении. Он тянется к ножу на поясе и уже готов позвать стражу. Но не успевает сказать ни слова – я вонзаю нож в свое левое запястье. Нож разрезает кожу, но входит неглубоко. Вонзаю снова, и в этот раз попадаю по вене. Кровь брызгает вокруг, я слышу испуганный вскрик Брисеиды. Лицо Агамемнона покрывается испариной.
– Клянусь, что новость, что я принес, – правда, – говорю я. – Клянусь в том своею кровью.
Агамемнон замирает. Кровь и клятва останавливают его руку – он всегда был суеверен.
– Ну что ж, – говорит он, стараясь соблюсти достоинство, – говори, раз так.
Я чувствуя, как кровь бежит из раны на запястье, но не пытаюсь, унять ее.
– Ты в смертельной опасности, – говорю я.
Он ухмыляется. – Ты мне угрожаешь? За этим он тебя послал?
– Нет. Он вовсе не посылал меня.
Агамемнон прищурился, я понял, что его ум работает, пытаясь сложить воедино всю эту разрозненную мозаику. – Тогда ты пришел с его согласия.
– Нет, – отвечаю я.
Теперь он слушает.
– Он знает, что ты алчешь девушку.
Уголком глаза я вижу, что Брисеида следит за нашим разговором, но я не смею прямо взглянуть на нее. Рука моя повисает бессильно, и я чувствую, как теплая кровь наполняет горсть, которая затем пустеет, разжавшись. Роняю нож и пережимаю вену большим пальцем, чтобы не дать всей крови вытечь из сердца.
– И?
– Как думаешь, отчего он не воспрепятствовал тебе забрать ее? – мой голос звучит презрительно. – Он мог бы убить твоих посланцев, да и все твое войско. Разве не думаешь ты, что он мог тебя устранить?
Лицо Агамемнона краснеет. Но я не даю ему рта раскрыть.
– Он позволил тебе взять ее. Он знает, что ты не удержишься от того, чтобы овладеть ею, и это будет твоим падением. Она принадлежит ему, он ее получил честно, за доблесть. Люди повернут против тебя, если ты ее обесчестишь, и так же поступят боги.
Я говорю медленно и свободно, и слова летят как стрелы, каждая в свою цель. Все, что я говорю – правда, хотя он ослеплен гордыней и похотью и не замечает этого. Она во власти Агамемнона, но она все еще военная награда Ахилла. И обесчестить ее значит лишить чести и его, оскорбить его славу. Ахилл убьет его за это, и даже Менелай назовет такое убийство честным.
– Ты подошел к меже своей власти, даже просто забрав ее. Воины спустили это тебе, потому что он слишком возгордился, но большего они тебе не спустят. – Мы подчиняемся царям, но лишь по своим причинам. Если уж добыча Аристос Ахайон не защищена, значит наша добыча тем более рискует быть отобранной. Такому царю недолго править.
Агамемнон о таком и не думал. Осознание приходит волнами, поглощая его. – Мои советники не говорили мне ни о чем подобном, – в отчаянии произносит он.
– Возможно, они не знали твоих намерений. Или же это служит их собственным целям, – я медлю, давая ему возможность осознать это. – Кто станет царем, если ты падешь?
Ответ ему известен – Одиссей и Диомед, вместе, и Менелай в качестве подставной фигуры. Он начинает понимать, наконец, какой подарок принес ему я. Он не так уж глуп.
– Ты предаешь его, предупредив меня.
Это так. Ахилл подготовил Агамемнону меч, на который тот должен упасть, а я встал у него на пути. Слова горчат во рту.
– Предаю.
– Почему? – спрашивает он.
– Потому что он неправ, – говорю я. В горле сухо першит, будто я напился соленой воды с песком.
Агамемнон оценивающе глядит на меня. Я известен честностью и мягкосердечием. Нет причин не верить мне. Он улыбается. – Ты хорошо поступил, – говорит он. – Ты доказал верность своему истинному господину, – медлит, подчеркивая сказанное. – Он знает, что ты сделал?
– Еще нет, – отвечаю я.
– Ааа, – его глаза полуприкрыты, он представляет себе эту картину. Я вижу, как его гордыня возвращается. Он знаток душевных мук – ничто не способно так ранить Ахилла, как то, что злейшему противнику его предал человек, которого он держал ближе всего к своему сердцу.
– Если он придет и падет на колени, прося прощения, клянусь, я ее отпущу. Лишь его гордыня лишает его славы, не я. Передай это ему.
Я не отвечаю. Я иду к Брисеиде, перерезаю веревки, связывающие ее. Глаза ее полны слез – она знает, чего мне это стоило. – Твоя рука, – шепчет она. Я не могу ничего сказать на это. В голове моей мешаются триумф и отчаяние. Песок на полу шатра красен от моей крови.
– Обращайся с ней хорошо, – говорю я.
Поворачиваюсь и ухожу. С ней теперь все будет в порядке, говорю я себе. Он теперь будет наслаждаться костью, что я принес ему. Отрываю полоску от туники перевязать руку. Меня лихорадит, от потери ли крови или от сделанного мной. Медленно я иду вдоль берега.
***
Когда я возвращаюсь, он стоит у шатра. Туника его влажна там, где он преклонял колена в морской воде. Лицо его непроницаемо, но в чертах ощущается усталость, та же, что и у меня.
– Где ты был?
– В лагере. – Пока я не готов сказать ему. – Как твоя матушка?
– Она в добром здравии. У тебя кровь.
Повязка пропитана насквозь.
– Знаю, – отвечаю я.
– Дай взглянуть. – Я покорно следую за ним в шатер. Он берет мою руку и разматывает повязку. Приносит воды промыть рану и прикладывает к ней рубленый тысячелистник и мед.
– Нож? – спрашивает он.
– Да.
Мы знаем, что грядет гроза, мы ждали ее так долго. Он перевязывает рану чистой тканью, приносит мне вина с водой и поесть. По его лицу вижу, что вид у меня неважный, болезненный и бледный.
– Скажешь, кто ранил тебя?
Представляю, как произношу “Ты”. Но это было бы ребячеством.
– Я сам.
– Зачем?
– Чтобы принести клятву, – долее ждать нельзя. Я прямо смотрю в его лицо. – Я ходил к Агамемнону. Я рассказал ему о твоем плане.
– Моем плане? – голос его ровен, почти лишен красок.
– Позволить ему обесчестить Брисеиду, чтоб ты мог отомстить ему, – произносить это вслух – ужаснее, чем я себе представлял.
Он поднялся, вполоборота ко мне, так что лица его я не видел. Вместо этого я мог все прочесть по напряжению его плеч и шеи.
– Итак, ты его предупредил?
– Да.
– Ты знаешь, что сделай он это, я бы его убил, – тот же ровный бесцветный тон, – или изгнал бы. Сместил с трона. Люди славили бы меня как бога.
– Я знаю, – сказал я.
Настала тишина, опасная тишина. Я все ждал, когда он повернется ко мне. Закричит, ударит. И он повернулся наконец лицом.
– Ее безопасность за мою честь. Доволен сделкой?
– Нет чести в том, чтобы предать друзей.
– Удивительно, – сказал он, – что ты говоришь о предательстве.
В этих словах было больше боли, нежели я мог вынести. Я принудил себя думать о Брисеиде. – Это был единственный способ.
– Ты выбрал ее, – сказал он, – вместо меня.
– Вместо твоей гордыни. – Я использовал слово hubris, которым мы обозначаем спесь, достигающую звезд, склонность к насилию и ярости.
Его кулаки сжались. Теперь, наверное, он кинется на меня.
– Моя жизнь в моей славе, – сказал он. Дыхание его рвано. – Это все, что у меня есть. Долго мне не прожить. Память – это все, на что я могу надеяться. – Он тяжело сглотнул. – Ты это знаешь. И ты позволишь Агамемнону все это уничтожить? Поможешь ему отобрать это у меня?
