Текст книги "Песнь об Ахилле (ЛП)"

Автор книги: Madeline Miller

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

========== Часть 1 ==========

Отец мой был царем и сыном царей. Был он невысок, как и большинство из нас, и сложен по-бычьи, одни плечи. Он взял в жены мою мать, когда ей было четырнадцать и жрицы поклялись, что она зрела достаточно, чтоб иметь потомство. Удачный выбор: она единственный ребенок, все владение ее отца достанется ее мужу.

Он до самой свадьбы не знал, что она – дурочка. Ее отец тщательно прятал ее под покрывалом до самого часа обряда, и мой отец все над этим посмеивался. Будь она и уродиной, всегда ведь оставались служанки и мальчики-слуги. Когда, наконец, покрывало было снято, моя мать, рассказывали, улыбалась. Вот так и поняли, что она очень глупа. Невесты-то обычно не улыбаются.

Когда родился я, мальчик, отец вырвал меня из ее рук и передал няньке. Из жалости повитуха дала моей матери держать вместо меня подушку. Мать прижала подушку к себе. Кажется, она не заметила подмены.

Очень скоро во мне разочаровались – маленький, хрупкий. Я не был быстроног, не был силен, не умел петь. Лучшее, что можно было сказать обо мне – я не был подвержен болезням. Простуды и колики, постигавшие моих сверстников, обходили меня стороной. Только это и настораживало отца. Не подменыш ли я, нечеловеческое дитя? Он супил брови, наблюдая за мной. Руки мои дрожали, когда я ощущал его взгляд. И была еще мать, у которой вечно вино проливалось из полуоткрытого рта.

***

Мне пять лет; наступает черед моего отца устраивать игры. Люди собираются даже из самих Фессалии и Спарты, и наши хранилища полнятся их золотом. Сотни слуг двадцать дней трудятся, утаптывая дорожки для бегов и очищая их от камней. Мой отец решил устроить лучшие игры своего времени.

Я помню соревнования бегунов, блестящие от масла тела цвета ореха, потягивающиеся, разминаясь, на дорожке для бегов под лучами солнца. Все вместе, вперемешку – широкоплечие мужи, безбородые юнцы и мальчики; мускулистые сильные икры.

Был убит бык, пролив свою кровь в пыль и в чаши темной бронзы. Он шел к смерти спокойно – хорошее предзнаменование для предстоящих игр.

Бегуны собирались перед помостом, где сидели отец и я в окружении тех наград, которые должны быть розданы победителям. Там были золотые чаши для смешивания вина и воды, чеканные бронзовые треножники, ясеневые копья с наконечниками из лучшего железа. Однако настоящую награду я держал в руках – венок из серо-зеленых листьев, свежесрезанных и отполированных до блеска моими пальцами. Отец неохотно дал мне его. Он успокаивал себя тем, что все, что мне нужно с ним делать – это держать венок.

Самым младшим мальчикам бежать первыми, и они, шаркая ногами по песку, ждут знака жреца. Они едва начали расти, вытягиваться, кости длинны и тонки, резко выделяются под упругой кожей. Мой взгляд останавливает светловолосая головка среди дюжин темных взъерошенных макушек. Подаюсь вперед, чтоб разглядеть получше. Волосы медово отблескивают в солнечных лучах, и в них мерцает золото – тонкий венец царевича.

Он ниже остальных и еще сохраняет детскую округлость, тогда как другие ее уже переросли. Волосы его длинны и схвачены кожаным шнуром, они светятся на темной от загара коже его спины. Лицо его, когда он поворачивается, серьезно как у взрослого мужа.

Когда жрец ударяет посохом в землю, он проскальзывает сквозь густую толпу старших мальчишек. Он двигается легко, его пятки сверкают ярко-розовым, как язычки. Он побеждает.

Я гляжу, как отец берет венок с моих колен и увенчивает его; листья кажутся почти черными на его золотых волосах. За ним приходит его отец, Пелей, улыбающийся и гордый. Царство у Пелея меньше нашего, но поговаривают, что его жена богиня, и его народ любит его. Мой же отец поглядывает на Пелея с завистью. Жена у него дурочка, а сын слишком медлителен, чтоб бежать даже с самыми младшими. Отец поворачивается ко мне.

– Вот каким должно быть сыну.

Мои руки кажутся опустевшими без венка. Я смотрю, как царь Пелей обнимает сына. Я вижу, как мальчик подбрасывает венок и ловит его. Он смеется, и его лицо светится радостью победы.

***

Кроме этого, моя тогдашняя жизнь вспоминается лишь урывками – отец, сурово хмурящийся на троне, затейливо вырезанная игрушечная лошадка, которая мне нравится, моя мать на берегу, глядящая на Эгейское море. В этом последнем воспоминании я швыряю для нее камешки, они прыгают, – “плюх-плюх-плюх”, – по глади моря. Ей, кажется, нравится смотреть, как рябь рассасывается, возвращаясь в морскую гладь. А может, ей нравится само море. На ее виске звездчатое пятно, белое как кость – шрам, ее отец ударил ее когда-то рукоятью меча. Пальцы ее ног торчат из-под песка, куда она их закапывает, и я стараюсь не задеть их, когда разыскиваю камешки. Выбираю один и с силой пускаю, радуясь, что уж это-то мне удается. Это мое единственное воспоминание о матери, столь прекрасное, что я почти уверен – я сам его придумал. И в самом деле, не похоже, чтобы мой отец позволил нам побыть наедине, дураку сыну с дурочкой женой. И где это мы были? Я не могу опознать того побережья, линии берега. Много чего случилось с тех пор.

========== Часть 2 ==========

Меня призвали к царю. Помню, как мне это претило – долгий путь по бесконечной тронной зале. Перед троном на каменных плитах я преклонил колени. У иных из царей были в заводе коврики для колен тех посланников, кому предстоял долгий рассказ. Но у моего отца такого обычая не было.

– Дочь царя Тиндарея наконец на выданье, – сказал он.

Это имя было мне знакомо. Тиндарей был царем Спарты и владел обширными наделами плодородных южных земель, чему мой отец завидовал. Я слышал и о дочери его, ее называли прекраснейшей из женщин наших земель. Ее матерью Ледой овладел однажды Зевс, сам царь богов, принявший облик лебедя. Девять месяцев спустя чрево ее произвело на свет две пары близнецов – Клитемнестру и Кастора, чад ее смертного супруга, и Елену и Полидевка, сияющих лебедят бога. Но боги, как всем известно, плохие родители; как и ожидалось, Тиндарей признал своими детьми всех четверых.

Я ничего не ответил отцу, услышав эту новость. Подобное известие ничего не значило для меня.

Отец прочистил глотку кашлем, гулко отдавшимся в тишине покоя. – Было бы хорошо заполучить ее в нашу семью. Ты посватаешься к ней. – Кроме нас, в зале никого не было, потому то, как я фыркнул в изумлении, уловили лишь его уши. Моя неловкость была понятна без слов. Отец и сам знал все, что я мог ему возразить: что мне всего девять, я невзрачен, неуспешен и что меня это не занимает.

Мы выехали следующим утром, с большим грузом даров и провизией для поездки. Воины сопровождали нас в своих лучших доспехах. Не много я запомнил из поездки – она прошла по сельским дорогам, не оставившим у меня никаких впечатлений. Во главе кавалькады мой отец диктовал все новые приказы писцам и посланникам, которые разъезжались в разные стороны. Я смотрел вниз, на кожаные поводья, разглаживал их поверхность большим пальцем. Я не мог понять, зачем я здесь. Как и многое из того, что делал мой отец, это было для меня неясно. Ослик мой покачивался, и я покачивался вместе с ним, радуясь, что хоть это отвлекает.

Мы оказались не единственными, кто приехал свататься в дом Тиндарея. Стойла были полны лошадей и мулов, с которыми возились слуги. Отец, казалось, был недоволен долгим ожиданием, я видел, как он, хмурясь, проводил рукой по камням очага в наших покоях. Я привез из дома игрушку, лошадку, чьи ноги могли двигаться. Я поднял ее копыто, представляя, что еду на ней, а не на своем ослике. Один из солдат сжалился надо мной и одолжил мне игральные кости. Я стучал ими по полу, пока они не легли шестерками.

Наконец, пришел день, когда мой отец велел мне тщательно вымыться и причесаться. Он заставил меня переменить тунику, затем еще раз переменить. Я послушался. Я не ощущал разницы между пурпурным с золотом и пунцовым с золотом. Не ощущали этого и мои дрожащие колени. Отец выглядел могучим и суровым, его черная борода скрывала половину лица. Дары, которые мы привезли Тиндарею, были наготове – чеканная золотая чаша для смешивания вина и воды, с изображением истории царевны Данаи. Зевс вошел к ней в образе золотого дождя, и она родила ему Персея, убийцу Горгоны, лишь Гераклу уступающему среди других героев. Отец подал чашу мне. – Не опозорь нас, – сказал он.

Прежде чем я увидел большой зал, я его услышал – звук сотен голосов, отражающийся от каменных стен, звон кубков и доспехов. Чтобы приглушить шум, слуги бросились открывать окна, развесили гобелены, дорогие, искусной работы, на всех стенах. Я никогда не видел столько людей в одном помещении. Не людей, поправил я себя. Царей.

Мы были призваны в собрание и усажены на укрытых коврами скамьях. Слуги стояли позади, скрываясь в тени. Пальцы отца вцепились в мой ворот, предупреждая не вздумать шалить.

Злобное напряжение витало в этом зале, где столь много царей и царевичей претендовали на одно. Но все, конечно, знали, как изобразить благопристойность. Один за другим они представлялись, эти молодые люди, являя взорам сияющие кудри, изящный стан и окрашенное дорогой краской одеяние. Многие были сыновьями или внуками богов. Деяния каждого были воспеты в песне или двух. Тиндарей приветствовал всех по очереди, дары слагали в центре зала. Царь предлагал каждому представить своего соискателя.

Мой отец был тут самым старшим годами, не считая человека, который, когда дошла до него очередь, назвался Филоктетом. “Сподвижник Геракла”, – с понятным и мне благоговением прошептали позади нас. Геракл был величайшим из наших героев, и Филоктет был среди его ближайших соратников, единственный, кто еще оставался в живых. Волосы его поседели, а сильные пальцы были жилистыми и ловкими, признак искусного лучника. И действительно, позже он взял в руки лук – самый большой, что мне доводилось видеть, гладкого тиса с рукоятью, обтянутой львиной шкурой. “Лук Геракла, – сказал Филоктет, – переданный мне по его смерти”. В наших краях лук презирали, как оружие трусов. Но никто не смог бы так сказать об этом луке; сила, требуемая для того, чтоб натянуть его, смирила нас.

Следующий муж, с глазами подведенными как у женщины, назвал себя. “Идоменей, царь Крита”. Он был высок и строен, и его длинные волосы свисали до пояса. Он преподнес редкого качества оружие, двусторонний боевой топор. “Символ моего народа”. Его движения напомнили танцовщиц, которые нравились моей матери.

А затем был Менелай, сын Атрея, сидящий возле своего неуклюжего, похожего на медведя брата Агамемнона. Волосы Менелая были рыжими, цвета раскаленной в огне бронзы. Тело его было сильным, мускулистым и пышущим здоровьем. Дар, который он преподнес, был дорогим, прекрасно окрашенным одеянием. “Хотя госпожа и не нуждается в украшении”, – добавил он, улыбнувшись. Сказано было хорошо. Хотел бы и я сказать что-либо столь же удачное. Я единственный был тут моложе двадцати лет, и я не вел род от богов. Возможно, белокурый сын Пелея был бы тут на своем месте, подумал я. Но его отец держал его дома.

Один за другим подходили цари, и их имена стали путаться в моей голове. Мое внимание привлекал помост, где сбоку от Тиндарея сидели три женщины, скрытые покрывалами. Я смотрел на белую ткань, скрывающую их, словно мог разглядеть хоть приблизительно черты женщины, скрывшейся под ним. Одну из них мой отец прочил мне в жены. Три пары рук, украшенных браслетами, покоились на коленях. Одна из женщин была повыше остальных двух. Мне показалось, я вижу темную прядку волос, выбившуются из-под ее покрывала. Елена была светловолосой, как мне помнилось. Значит, это была не Елена. И я перестал слушать царей.

– Приветствую тебя, Менетий! – Прозвучавшее имя моего отца заставило меня замереть. Тиндарей смотрел на нас. – Сожалею о смерти твоей жены.

– Моя жена жива, Тиндарей. К твоей дочери сватается мой сын. – Воцарилась тишина, когда я преклонил колени, смущенный множеством лиц, обратившихся ко мне.

– Твой сын еще не мужчина, – голос Тиндарея, казалось, доносился издалека. Я его едва слышал.

– И не надо. Я сам достаточно мужчина, чтоб потрудиться за нас обоих. – Это была шутка из тех, что любили в наших краях, хвастливая и дерзкая. Но никто не засмеялся.

– Понимаю, – сказал Тиндарей.

Каменный пол нещадно давил на мои колени, но я не шелохнулся. Я привык склонять колени. Никогда ранее я не радовался тому, что напрактиковался в этом еще в тронном зале моего отца.

В наступившей тишине мой отец заговорил снова:

– Все принесли бронзу и вино, масло и шерсть. Я же принес золото, и это лишь малая часть моих богатств.

Мои пальцы касались прекрасной чаши, и под ними, я знал, была история, изложенная в чеканных фигурах – Зевс, появившийся из золотого дождя, оцепеневшая царевна, их совокупление.

– Я и моя дочь благодарны тебе за щедрый дар, хоть он и столь ничтожен для тебя.

Сдержанный шепот среди царей. Это было оскорбление, которого мой отец, казалось, не понял. Мое же лицо вспыхнуло.

– Я сделаю Елену царицей в моем дворце. Так как жена моя, как тебе известно, не способна править. Мои богатства превышают все, чем владеют эти юнцы, а мои дела говорят за себя сами.

– Я думал, соискателем является твой сын.

Я обернулся в сторону раздавшегося вдруг голоса. Голоса человека, еще не представлявшегося. Он был последний в очереди ожидавших, расслабленно сидел на скамье, вьющиеся волосы его отблескивали в свете огней. У него был рваный шрам на ноге, шов, прочертивший загорелую кожу от подъема до колена, вился по мускулистой икре и терялся под туникой. Похоже на след от ножа, подумал я, или чего-то подобного, взрезавшего плоть и оставившего рваные края, чья обманчивая мягкость словно скрывала ярость, с какой рана была нанесена.

Мой отец разозлился. – Сын Лаэрта, я не помню, чтобы тебя приглашали к разговору.

Человек улыбнулся. – А я без приглашения. Просто вмешался. Но тебе не стоит опасаться моего вмешательства. У меня тут своего интереса нет. Я говорю как сторонний наблюдатель.

– Что это значит? – отец нахмурился. – Если он тут не за Еленой, тогда за чем же? Пусть возвращается к своим скалам и своим козам.

Человек поднял брови, но ничего не ответил.

Тиндарей также был невозмутим. – Если соискателем является твой сын, как ты говоришь, то пусть представится.

И даже я догадался, что теперь моя очередь говорить.

– Я Патрокл, сын Менетия. – Мой высокий голос казался хриплым от долгого молчания. – Я здесь как соискатель руки Елены. Мой отец царь и потомок царей.

Больше мне было нечего сказать. Отец не научил меня, что говорить и делать, он и не подумал, что Тиндарей обратится ко мне. Я встал и понес чашу к громоздившейся куче даров, и пристроил ее туда, где она не могла свалиться. Повернулся и пошел на место. Я не опозорился, не дрожал и не мямлил, и мои слова не были глупы. Но мое лицо горело стыдом. Я понимал, как выгляжу в глазах этих людей.

Между тем, череда соискателей продвигалась. Следующим, кто преклонил колена, был гигант, вполовину выше моего отца, широкий в плечах. За ним двое слуг поставили громадный щит. Щит казался частью его, краем доставал до его макушки; обыкновенный человек не смог бы нести его. И на нем не было украшений – выщербленные и изрезанные кромки несли свидетельства о битвах, которые он повидал. Аякс, сын Теламона – так назвал себя этот великан. Речь его была отрывистой и краткой, возводя его род к Зевсу и приводя огромный рост и силу свидетельством покровительства его предка. Даром его было копье, прекрасно вырезанное из упругого дерева. Закаленный наконечник блестел в свете факелов.

Наконец подошел человек со шрамом. – Ну что, сын Лаэрта? – Тиндарей повернулся к нему в своем кресле. – Что лишенный интереса наблюдатель может сказать этому собранию?

Человек подался назад. – Мне хотелось бы знать, как ты удержишь отвергнутых от того, чтобы объявить войну тебе или счастливому новобрачному супругу Елены. Я тут вижу не менее полудюжины готовых вцепиться друг другу в глотки.

– Тебя, кажется, это развлекает.

Человек пожал плечами.

– Я нахожу забавной людскую глупость.

– Сын Лаэрта оскорбил нас! – Это здоровяк Аякс сжал кулаки, каждый размером с мою голову.

– Ничего подобного, сын Теламона.

– Что же тогда, Одиссей? Выскажись хоть раз откровенно, – голос Тиндарея был резок.

Одиссей снова пожал плечами. – Опасная игра, несмотря на сокровище и признание, которое получаешь. Каждый из этих людей достоин и знает это. Нелегко им будет остыть.

– Все это ты говорил мне ранее наедине.

Мой отец будто окаменел за моей спиной. Заговор. И в этом зале не только его лицо сейчас лучилось яростью.

– Правда. Но теперь я предлагаю тебе выход, – Одиссей поднял руки, показывая, что ладони его пусты. – Я не принес даров и не ищу руки Елены. Я, как было сказано, царь скал и коз. За мой совет я прошу награды, о которой сказал ранее.

– Расскажи мне, что ты предлагаешь – и ты получишь ее. – И снова легкое движение на помосте. Рука одной из женщин сжала край платья своей соседки.

– Вот что – я предлагаю предоставить выбор Елене, – Одиссей помедлил, пережидая пока улягутся перешептывания: женщинам в таких случаях голоса не давали. – Тогда тебя винить будет некому. Но она должна выбрать прямо сейчас, так, чтоб ни совета, ни наставления она от тебя не получила. И… – он поднял палец, – прежде, чем она сделает выбор, каждый должен принести клятву принять выбор Елены и защитить ее мужа против любого, кто посягнет на нее.

Я почувствовал в зале напряжение? Клятва? И по такому необычному поводу, когда женщина сама выбирает мужа. Все насторожились.

– Хорошо, – Тиндарей, с непроницаемым лицом, повернулся к женщинам, скрытым покрывалами. – Елена, принимаешь ли ты предложение?

Ее голос был низким и нежным, и достиг каждого уголочка залы. – Принимаю, – было все, что она сказала, но я ощутил трепет людей вокруг меня. Даже я, ребенок, почувствовал это и поразился могуществу этой женщины, которая и с закрытым лицом могла заставить трепетать. Мне вспомнилось, что ее кожа по рассказам была золотистой, а глаза темны, как обсидианы, которые мы вымениваем за оливки и масло. В тот миг она стоила всех сокровищ, громоздившихся в центре залы, и даже большего. Она стоила наших жизней.

Тиндарей кивнул.

– Так быть же по сему. Все, кто желает принести клятву, сделают это немедленно.

Я расслышал бормотание, раздраженные голоса. Но ни один не ушел. Голос Елены и укрывающее ее покрывало, легко колышущееся дыханием, удержали нас.

Поспешно призванный в залу жрец привел к алтарю белую козу. В зале это было лучшей жертвой, нежели бык, чья кровь могла залить весь пол. Животное умерло легко, жрец смешал его темную кровь с кипарисовыми углями из очага. Чаша громко зашипела в тишине залы.

– Ты будешь первым, – Тиндарей указал на Одиссея. Даже я, девятилетний понял, что это было разумно. Ведь Одиссей уже показал себя умнейшим. Наши непрочные союзы держались только тогда, когда никому не дозволялось становиться слишком могущественным. Среди царей раздалось довольное хмыканье – ему не избежать следования собственному совету.

Губы Одиссея покривились в полуулыбке. – Разумеется. С удовольствием. – Но я понял, что это было неправдой. Во время жертвоприношения я заметил, как он укрылся в полутьме, словно желая, чтобы про него забыли. Сейчас он поднялся и подошел к алтарю.

– Ну, Елена, – Одиссей задержал уже протянутую к жрецу руку, – помни, что я клянусь только из дружбы, не как соискатель. Ты никогда не простишь себе, если выберешь меня. – Он насмешничал, и ответом на его слова был приглушенный смех. Все знали, что вряд ли такая красавица как Елена выберет царя из нищей Итаки.

Одного за другим жрец вызывал нас к алтарю, метя наши запястья кровью и золой, связующей как цепи. Я с поднятой на виду у всех рукой проговорил за жрецом слова клятвы.

Когда последний вернулся на свое место, Тиндарей встал. – Теперь выбирай, дочь моя.

– Менелай, – сказала она без колебаний, поразив нас всех. Мы ожидали нерешительности, сомнений. Я взглянул на рыжеволосого мужа, который стоял с широкой улыбкой. В необузданной радости он хлопнул своего молчаливого брата по спине. Остальные были в ярости, разочаровании и скорби. Но ни один не коснулся меча – клятвенная кровь засохла на наших запястьях толстой коркой.

– Так тому и быть, – Тиндарей также встал. – Я рад приветсвовать в своей семье младшего сына Атрея. Ты получишь Елену, даже если твой достойный брат однажды решит взять за себя мою Клитемнестру. – Он жестом показал высокой встать. Но она не шелохнулась. Может быть, не услышала.

– А как насчет третьей девушки? – это крикнул коротышка из-за спины гиганта Аякса. – Твоя племянница – могу я получить ее?

Он засмеялся, радуясь спавшему напряжению.

– Ты опоздал, Тевкр, – перекричал шум Одиссей. – Она обещана мне.

Больше я ничего не услышал. Рука отца сжала мое плечо, сердито сталкивая со скамьи. – Здесь нам больше нечего ждать. – Мы отправились домой этим же вечером, я снова вскарабкался на своего ослика, полный разочарования: мне даже не удалось увидеть воспетое многими лицо Елены.

Отец никогда не говорил больше об этой поездке, но и дома картинки произошедшего все крутились в моей голове. Кровь и клятва, зала, полная царей, они казались бледными и далекими, как те, о ком пели аэды, а не как живые люди. Вправду ли я склонял перед ними колени? И клятва, которую я принес – она казалась безумием, неправдоподобным и нелепым, как послеобеденный сон.

========== Часть 3 ==========

Я стоял посреди поля. В моих руках были две пары игральных костей, подарок. Не от отца, который никогда и не думал об этом. Не от матери, которая иногда меня не узнавала. Я не помнил, кто мне их подарил. Царственный гость? Кто-то из приближенных вельмож?

Они были вырезаны из слоновой кости, с очками из оникса, гладкие. Стоял конец лета, я бежал от самого дворца и теперь дышал тяжело. С самого дня игр мне придали учителя разных атлетических искусств – кулачного боя, умения управляться с копьем и мечом, метания диска. Но я сбежал от него и наслаждался беспечной легкостью одиночества. Впервые за много недель я остался один.

Потом появился тот мальчик. Звали его Клисоним, и был он сыном вельможи, часто появлявшегося во дворце. Старше, выше меня, неприятно плотный. Он заметил сверкание костей в моей руке. Алчно глядел на них, протягивая руку. – Дай-ка посмотреть.

– Нет. – Мне не хотелось, чтоб его пальцы, грубые и толстые, касались костей. И я-то был царевичем, пусть и юным. Разве у меня не было прав царевича? Но сынки вельмож уже привыкли, что я поступаю, как они того хотят. Они знали, что отец за меня не вступится.

– Отдавай их мне, – он пока и не думал угрожать. За это я его ненавидел. Я должен был заслуживать хотя бы угроз.

– Нет.

Он сделал шаг вперед. – Давай их мне!

– Они мои, – ощерился я. Я огрызался, как те собаки, что грызлись за объедки с нашего стола.

Он потянулся за ними, и я его оттолкнул. Он застыл в удивлении, и я был этому рад. Ему не заполучить того, что принадлежит мне.

– Эй! – он пришел в ярость. Я был мал, меня считали дурачком. Если он сейчас отступит, это будет бесчестьем. Он надвинулся на меня, лицо покраснело. Неосознанно я сделал шаг назад.

Тогда он ухмыльнулся. – Трус.

– Я не трус! – мой голос зазвенел, а лицо обдало жаром.

– Твой отец так считает, – он говорил уверенно, словно о давно известной вещи. – Я слышал, как он говорил моему отцу.

– Он этого не говорил. – Но я знал, что он так и сказал.

Мальчик подошел ближе. Поднял кулак. – Я, по-твоему, лжец? – Я знал, что он меня ударит. Ему просто нужно было оправдание. Я хорошо представлял, как отец произносит это. Трус. Я уперся руками в его грудь и толкнул, что было сил. Наша земля – земля травы и пшеницы, так что падать не больно.

Я оправдывал себя. На нашей земле было и немало камней.

Голова его глухо ударилась о камень, и я заметил застывшее в глазах удивление. Земля пропитывалась кровью.

Я все смотрел, горло сжалось от ужаса, от того, что я наделал. До сих пор я не видел смерти человека. Да, были быки, козы, даже бескровные задыхающиеся рыбы. Я видел смерть на картинах, гобеленах, черные фигуры на расписных блюдах. Но я не видел ее по-настоящему – как хрипят, задыхаются, скребут землю. Запах крови. Я лишился чувств.

Позже меня нашли у корявой оливы. Я был слаб и бледен, и валялся в собственной блевоте. Кости исчезли, я потерял их в драке. Отец посмотрел на меня со злостью, приоткрыл было рот, обнажив желтоватые зубы. Махнул рукой, слуги подняли меня и понесли в дом.

Семья мальчика потребовала немедленного моего изгнания или смерти. Они были могущественны и он был их старшим сыном. Они могли позволить царю сжечь их поля и обесчестить их дочерей, если за это было заплачено. Но сыновей трогать было нельзя. За это вельможи могли взбунтоваться. Мы знали законы, мы следовали им, чтоб избежать анархии, на волосок от которой всегда находились. Кровная вражда. Слуги делали пальцами ограждающие знаки.

Отец потратил жизнь на укрепление своего царства и не хотел терять все из-за такого сына, как я – ведь наследника и чрево, которое его породит, найти не трудно. Так что он согласился – я буду изгнан и отдан на воспитание в другое царство. В обмен на золото равное моему весу, меня дорастят до возраста мужа. У меня не будет ни семьи, ни имени, ни наследства. Тут даже смерть показалась бы привлекательнее, однако отец был человеком практичным. Мой вес золотом был меньше, чем стоимость роскошных похорон, которые требовала бы моя смерть.

Так я подошел к своему десятилетию сиротой. И так я попал во Фтию.

***

Крошечная, как драгоценный камень, Фтия, самая маленькая из наших областей, лежала на севере изогнутой полосы земли между отрогами гор Отрис и морем. Ее царь, Пелей, был из любимцев богов – сам не являясь их потомком, он был смел, умен, красив и превосходил своих сверстников в милосердности. В награду божества сосватали ему морскую нимфу. Это сочли большой честью. Ведь кто же из смертных откажется заполучить на ложе богиню и иметь от нее сына? Божественная кровь делает чище наш грязный род, порождающий героев из праха и глины. А богиня принесла великое пророчество: предрешено было, что ее сын превзойдет отца. Род Пелея укрепится. Но, как и во всех дарах богов, здесь были подводные камни – сама богиня не желала этого.

Все, даже я, знали, как он овладел Фетидой. Боги привели Пелея в тайное место, где она любила сидеть на берегу. Они предупредили, чтобы он не тратил времени на предисловия – она никогда не согласится на брак со смертным.

Они также предупредили о том, что будет, когда он поймает ее: нимфа Фетида была хитра, как и ее отец Протей, скользкий морской старец, и умела придавать своей коже тысячи подобий – меха ли, перьев или голой плоти. Так что клювы и когти, зубы и зубцы, и жалящие хвосты будут раздирать его, но Пелей не должен ее отпускать.

Пелей был благочестив и послушен, и сделал все так, как научили его боги. Он дождался, пока из свинцово-серых морских волн покажется она, с волосами черными и длинными, как хвост коня. Тогда он схватил ее, удерживая, несмотря на ее отчаянную борьбу, сжимая ее в объятиях пока оба они не обессилели, почти бездыханные и исцарапанные. Кровь из ран, которые она ему нанесла, смешалась со следом утраченной девственности на ее бедрах. Ее сопротивление было теперь бесполезно – лишение ее девственности было равно брачным узам.

Боги заставили ее поклясться, что она останется со своими смертным супругом по крайней мере на год, и она провела этот год на земле, словно неся повинность, безмолвная, равнодушная и мрачная. Теперь, когда он овладевал ею, она не давала себе труда вырываться или извиваться в знак протеста. Вместо этого она лежала недвижно, немая и холодная, как рыба. Ее сопротивляющееся чрево породило лишь одного ребенка. В час, когда ее срок вышел, она выбежала из дома и нырнула обратно в море.

Возвращалась она только проведать мальчика, ни для чего более и ненадолго. Остальное время ребенок был под присмотром нянек и наставников, за которыми надзирал Феникс, довереннейший советник Пелея. Сожалел ли Пелей о даре богов? Обычная женщина была бы счастлива иметь мужа, обладающего его мягкостью, его улыбчивым лицом. Но для морской нимфы Фетиды ничто не могло затмить его смертной природы.

***

Меня провел во дворец слуга, чьего имени я не уловил. Может, он его не сказал. Залы были меньше, чем у нас дома, словно на них влияли скромные размеры царства, которым из них правили. Стены и полы были местного мрамора, белее того, который добывали на юге. В сравнении с их белизной мои ноги выглядели темными.

У меня с собой ничего не было. Немногие мои пожитки перенесли в мою комнату, а золото, посланное моим отцом, было отправленное в сокровищницу. Когда золото унесли, я почувствовал странное беспокойство. Оно было моим спутником в недели путешествия, свидетельством моей ценности. Я наизусть помнил, что было в золотой поклаже – пять кубков с гравировкой, тяжелый скипетр с навершием, ожерелье витого золота, две украшенные фигурки птиц и резная лира, позолоченная на концах. Последняя, я знал, была жульничеством: дерево дешевое, его было много и весило оно немало, занимая место золота. Но лира была такой красивой, что никто не возразил; она была частью приданого моей матери. Пока мы ехали, я все тянулся к седельной сумке погладить отполированное дерево.

Я думал, что меня проводят в тронный зал, где я преклоню колена и выскажу свою благодарность. Но слуга неожиданно остановился у боковой двери. Царя Пелея сейчас нет, сказал он, поэтому вместо него мне надлежит представиться его сыну. Я забеспокоился. Не к этому я готовился, не для этого зубрил все положенные слова, восседая на спине своего осла. Сын Пелея. Я еще помнил темные листья на фоне его светлых волос, то, как его розовые стопы ударяли в дорожку для бега. Таким должно быть сыну.

Он лежал на спине, на широкой скамье с подушкой в изголовье, установив лиру себе на живот. Он бренчал на ней, лениво и бездумно. Он не слыхал, как я вошел, или решил сделать вид, что не слыхал. Вот так я уразумел, где мое место. Прежде я был царевичем, меня ждали и о моем приходе объявляли. Теперь мною пренебрегали.

Я сделал еще шаг вперед, шаркнул ногой, и он повернул голову, смотря на меня. С того времени, как я видел его пятилетним, он перерос младенческую пухлость. Я застыл, пораженный его красотой, глубоким зеленым цветом глаз и чертами, прекрасными, как у девушки. Его красота отозвалась во мне неприязнью – сам-то я не изменился настолько сильно и настолько прекрасно.