Текст книги "Песнь об Ахилле (ЛП)"
Автор книги: Madeline Miller
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
И там, у дворца, нежданно, как удар молнии, встала Фетида. Ее волосы чернели на фоне белого мрамора дворцовых стен. Платье темнело, как бурное море, оттенки кровоподтека в нем смешались с пенно-пепельными. Позади нее виднелись стражники, где-то там был и Пелей, но я на них не смотрел. Я видел лишь ее, хищно, как лезвие, изогнутую линию ее челюсти.
– Твоя мать, – прошептал я Ахиллу. Готов поклясться, глаза ее вспыхнули в мою сторону, словно она услышала меня. Я сглотнул и принудил себя шагнуть вперед. Она меня не тронет; Хирон сказал, что не тронет.
Странно было видеть ее среди смертных; рядом с нею все – и Пелей, и стражники, – будто бледнели и выглядели бесцветно, хотя это ее кожа была костяной белизны. Она стояла отдельно от них, словно упираясь макушкой в небо благодяря своему нечеловеческому росту. Стражники, робея, опускали взгляды.
Ахилл спешился и я последовал за ним. Фетида заключила его в объятия, и я заметил, как стражники затоптались на месте. Им, небось, было любопытно, какова на ощупь ее кожа – их счастье, что они этого не знали.
– Сын мой, плоть от плоти моей, Ахилл, – сказано это было не громко, но голос ее разнесся над дворцовой площадью. – Добро пожаловать домой.
– Благодарю, матушка, – отвечал Ахилл. Он понял – мать заявляла на него свои права. Мы все это поняли. Должно сначала сыну приветствовать отца, а уж затем мать – если ее вообще приветствуют. Но она была богиней. Пелей поджал губы, но ничего не сказал.
Освободившись из ее рук, Ахилл подошел к отцу. – Добро пожаловать, сын, – сказал Пелей. После голоса его богини-супруги его голос казался слабым, и выглядел он постаревшим. Три года прошло, как мы уехали.
– Приветствую и тебя, Патрокл.
Все повернулись ко мне, и я низко поклонился. Ощутил, как Фетида прошлась по мне взглядом. Взгляд ее был словно укус, или будто меня протащило волной по острым камням. Я обрадовался, когда заговорил Ахилл.
– Что случилось, отец?
Пелей глазами показал на стражников. Должно быть, тут по-прежнему коридоры полнились слухами и сплетнями.
– Я еще не объявлял об этом, не хотел, пока все не соберутся. Мы ожидали тебя. Пойдем, пора начинать.
Вслед за ним мы последовали во дворец. Мне хотелось перемолвиться словечком с Ахиллом, но я не смел – вслед за нами шла Фетида. Слуги отшатывались от нее, изумленно затаив дыхание. Богиня. Ее ноги бесшумно ступали по каменным плитам пола.
***
Большой обеденный зал был уставлен столами и скамьями. Слуги торопились разнести блюда с едой и большие чаши для смешивания вина. В передней части зала было устроено возвышение – там должен был сидеть Пелей, с сыном и супругой. Три сидения. Щеки мои порозовели – а чего я ожидал?
Даже в суете приготовлений голос Ахилла прозвучал громко: – Отец, я не вижу места для Патрокла. – Я еще сильнее покраснел.
– Ахилл, – прошептал я. Это не имеет значения, хотел я сказать. Я сяду на общих скамьях, все хорошо. Но он меня даже не слушал.
– Патрокл мой верный сотоварищ. Его место рядом со мной. – Глаза Фетиды вспыхнули. Я ощущал их жар и увидел, как она протестующе сжала губы.
– Хорошо, – сказал Пелей. Он сделал знак слуге и для меня так же было приготовлено место, к счастью, на противоположном от Фетиды краю стола. Стараясь сделаться как можно более незаметным, я последовал за Ахиллом к нашим местам.
– Теперь она меня возненавидит.
– Она тебя давно ненавидит, – ответил он, чуть улыбнувшись.
Это меня не успокоило. – Зачем она пришла? – прошептал я. Лишь что-то крайне важное могло заставить ее покинуть морские пещеры. Ее отвращение ко мне было ничем в сравнении с тем, что я заметил на ее лице, когда она повернулась к Пелею.
Ахилл покачал головой. – Не знаю. Это так необычно. Я их вместе не видел с тех пор, как был ребенком.
Я вспомнил раздельно падавшие в тишину слова Хирона, обращенные к Ахиллу – “Тебе нужно будет взвесить свой ответ”.
– Хирон считал, что это весть о войне.
Ахилл помрачнел. – В Микенах всегда войны. Не знаю, зачем для этого нужно было вызывать нас.
Пелей сел; подавая знак к началу трапезы, трижды протрубили в трубу. Обыкновенно проходило какое-то время, пока люди собирались – неспеша возвращались они с полей для военных упражнений и не слишком торопились оставить недоделанными начатые дела. Но в этот раз они прибывали как бурный поток, какой по весне ломает на реке лед. Зала быстро заполнилась людьми, они занимали места и переговаривались. Я слышал обрывки разговоров. Никто не шпынял слуг и не отгонял выпрашивающих кости собак – мысли всех занимал посланец из Микен и вести, которые он принес.
Фетида также села. Перед нею не было ни тарелки, ни ножа – боги живут нектаром и амброзией, а еще дымом наших жертвенных костров и вином, которым мы орошаем их алтари. Удивительно, но сейчас она не столь выделялась среди людей, не столь блистала, как снаружи дворца – словно громоздкие скамьи и столы зала делали ее меньше и бесцветнее.
Пелей встал. В зале все стихли, до самой дальней скамьи. Он поднял кубок.
– Я получил послание из Микен, от сынов Атрея Агамемнона и Менелая. – Последние разговоры немедленно утихли. Даже слуги замерли. Я затаил дыхание; под столом Ахилл прижался ногой к моей ноге.
– Было совершено злодеяние, – он помолчал, словно взвешивая каждое слово. – Супруга Менелая, царица Елена была похищена из дворца в Спарте.
Елена! Тихие перешептывания. Со времени ее замужества слухи о ее красоте только ширились. Менелай возвел вокруг ее дворца стену из двойного ряда камней, он поставил обученных солдат на защиту этой крепости. Но несмотря на все, Елена похищена. Кто же сделал это?
– Менелай принял у себя посольство от царя Трои Приама. Во главе посольства был сын Приама царевич Парис, вот он и учинил похищение. Он похитил царицу Спарты прямо из спальни, пока царь спал.
Гул возмущения. Только выходец с Востока мог так надругаться над святостью гостеприимства. Всем известно, что эти обильно надушенные люди развратны с самого младенчества. Но настоящий герой вернет ее силой своего меча.
– Агамемнон и микенцы призывают мужей Эллады плыть в царство Приама
спасать ее. Троя богата и завоевать ее легко, говорят они. Все, кто отправится сражаться, обогатятся и прославятся.
Сказано было хорошо. Богатство и слава – за это людей обычно и убивают.
– Они попросили меня тоже послать отряд из Фтии, и я дал согласие, – он переждал перешептывания и затем добавил: – Однако же я не стану никого к тому понуждать против воли и сам войска не поведу.
– Кто же встанет во главе войска? – крикнули из залы.
– Это еще не решено, – отвечал Пелей. Но я заметил, что взгляд его на миг упал на сына.
Нет, подумал я. Моя рука, лежащая на подлокотнике, отяжелела. Не теперь. Лицо Фетиды оставалось холодным и отстраненным. Она знала, что так будет, понял я. Она желает, чтобы он отправился туда. Хирон и пещера розового кварца казались такими невозможно далекими – идиллия детства. Я внезапно понял все значение Хироновых слов – весь мир считает, что Ахилл рожден для этой войны. Что его руки и быстрые ноги созданы именно для того, чтобы сокрушить мощные стены Трои. Они кинут его против тысяч троянских копий и будут с восторгом смотреть, как он обагрит кровью свои чистые руки.
Пелей сделал знак Фениксу, старому своему другу, сидевшему за одним из ближних столов. – Фенис занесет на скрижаль имена всех, кто захочет идти воевать.
На скамьях произошло движение, многие начали вставать. Но Пелей поднял руку.
– Еще одно, – он поднял лист, казавшийся темным – так густо он был исписан. – Перед помолвкой Елены с царем Менелаем руки ее искали многие. И, кажется, соискатели принесли клятву защищать ее, кто бы ни стал ее избранником. Теперь Агамемнон и Менелай требуют, чтобы эти люди исполнили свою клятву и вернули ее законному супругу. – И он передал список глашатаю.
Я застыл. Клятва. Мне сразу вспомнились очаг и брызги крови белой козы. Богато убранная зала, полная вызвышающихся надо мною людей.
Глашатай поднял список. Зала, казалось, накренилась, и перед глазами у меня все поплыло. Он начал читать.
Антенор.
Эрифил.
Махаон.
Многие имена были знакомы – и мне, и всем вокруг. Цари и герои. Но для меня в этом было нечто большее – всех их я видел своими глазами в зале, полной дымом жертвенного огня.
Агамемнон. В памяти всплыла густая черная борода; плотный крепкий муж с пронизывающим взглядом прищуренных глаз.
Одиссей. Шрам, змеящийся по его ноге, розовый, будто голые десны.
Аякс. Вдвое выше любого из присутствовавших, с огромным щитом позади.
Филоктет, лучник.
Менетиды.
Глашатай остановился на мгновение, и я расслышал перешептывания “А это еще кто?” Со времени моего изгнания отец мой не прославился ничем. Его слава угасла, и имя его позабыли. А, те, кто знал его, не знали о его сыне. Я сидел оцепеневший, боясь пошевелиться, чтобы не выдать себя. Я связан с этой войной.
Глашатай прочистил горло.
Идоменей.
Диомед.
– Это ведь ты? Ты был там? – Ахилл повернулся ко мне. Голос его был тих, едва различим, но я все же опасался, что кто-то услышит.
Я кивнул. Горло слишком пересохло, чтоб я мог произнести хоть слово. До того я думал только о том, как бы задержать здесь Ахилла, не пустить его. О себе я не задумывался.
– Послушай, это ведь больше не твое имя. Ничего не говори. Мы подумаем, как тут поступить. Спросим Хирона, – раньше Ахилл никогда не говорил так торопливо, чтоб слова словно гнались друг за другом. Его беспокойство вернуло меня к мыслям о себе самом, а его взгляд придал мне храбрости. Я снова кивнул.
Имена следовали одно за другим, и с ними приходили воспоминания. Три женщины на возвышении, и Елена одна из них. Гора из даров, то, как хмурился мой отец. Камень под моими коленями. Раньше это казалось сном. Но сном это не было.
Когда глашатай закончил, Пелей разрешил собравшимся удалиться. Люди встали, заскрипели, застучали скамейки – все торопились записаться в Фениксов список. Пелей повернулся к нам. – Идемте, я хочу прежде переговорить с вами обоими. – Я обернулся к Фетиде, желая знать, пойдет ли и она с нами. Но она уже исчезла.
***
Мы сели у очага. Пелей предложил нам вина, едва разбавленного водой. Ахилл отказался, я взял кубок, однако не пил. Царь сидел в прежнем своем кресле, том, что ближе всего к огню, с подушками и высокой спинкой. Взгляд его остановился на Ахилле.
– Я призвал тебя домой с мыслью о том, что ты пожелаешь вести эту армию.
Итак, это было сказано. Огонь затрещал – дрова были сыры.
Ахилл встретился взглядом с отцом. – Я не закончил обучение у Хирона.
– Ты оставался на Пелионе дольше, чем я и чем кто-либо из героев прежних времен.
– Это не означает, что я должен спешить на помощь сынам Атрея каждый раз, как они лишаются жен.
Я думал, Пелей улыбнется, но этого не произошло. – Не сомневаюсь, что Менелай в ярости от пропажи супруги, но посланцы прибыли от Агамемнона. Он видел Трою, богатевшую и процветавшую годами, и теперь хочет сорвать этот плод. Завоевать Трою – деяние, достойное славнейших из героев. Плыть с ними – честь.
Губы Ахилла сжались. – Будут и другие войны.
Пелей воздержался от согласного кивка, но по его взгляду я понял, что он оценил справедливость сказанного. – А как же тогда Патрокл? Ведь ему предстоит идти.
– Он более не сын Менетия. Он не связан этой клятвой.
Пелей, всегда благочестивый, поднял бровь. – В этом есть нечестье.
– Я так не думаю, – вздернул подбородок Ахилл. – Его клятва перестала существовать, когда отец от него отрекся.
– Я бы не хотел ехать, – сказал я мягко.
Пелей внимательно смотрел на нас обоих. Затем сказал: – Такие вещи не мне решать. Оставляю это на ваше усмотрение.
Напряжение чуть отпустило меня. Он не собирался меня выдавать.
– Ахилл, должны прибыть те, кто пожелает говорить с тобой. Цари, посланные Агамемноном.
Через раскрытое окно я слышал ровный плеск, с каким море набегало на песчаный берег. Я различал запах соли.
– Они станут просить меня сражаться, – сказал Ахилл. Утверждая, не спрашивая.
– Станут.
– Ты желаешь, чтобы я говорил с ними.
– Желаю.
Снова воцарилась тишина. Затем Ахилл сказал: – Я не посрамлю ни их, ни тебя. Я выслушаю их доводы. Но скажу так – им вряд ли удастся убедить меня.
Я видел, что Пелей слегка удивлен уверенностью своего сына, однако не выглядел недовольным. – И это также не мне решать, – мягко сказал он.
Огонь снова затрещал, выбросил искры.
Ахилл преклонил колена и Пелей возложил руку ему на голову. Я привык видеть, как это делал Хирон – рука Пелея в сравнении с его рукой казалось высохшей и покрыта была выступающими венами. Порой было трудно представить, что когда-то Пелей был воином, общавшимся с богами.
***
Покой Ахилла был таким же, каким мы его оставили, разве что моя лежанка исчезла. Я даже обрадовался – это было хорошим оправданием, если бы кому-то вздумалось спросить, отчего мы делим постель. Мы потянулись друг к другу, и я подумал про множество проведенных в этой комнате ночей, когда я лежал без сна и мыслями любил его.
Потом Ахилл, прижимаясь ко мне, сонно прошептал: – Если тебе придется отправиться туда, ты же знаешь, что я пойду с тобой. – И мы уснули.
========== Часть 12 ==========
Меня разбудил едва начинающий алеть рассвет. Я продрог, правое плечо обдувал утренний бриз из окна, выходящего на море. Постель рядом со мной пустовала, но подушка все еще хранила его след, а простыни сохраняли наш с ним запах.
Я частенько и раньше оставался один в этой комнате, пока Ахилл навещал свою мать, так что не усмотрел ничего странного в его отсутствии. Прикрыл глаза и снова погрузился в дрему. Время шло, солнце уже горячо било в окно. Давно проснулись птицы, и слуги, и все обитатели дворца. С берега и с площадок для военных упражнений доносились их голоса, стук и брязканье. Я сел. Его сандалии, забытые, валялись у кровати. В этом тоже не было ничего необычного – он частенько ходил босиком.
Верно, пошел завтракать, подумал я. Решил дать мне выспаться. Я и хотел бы остаться в комнате до его возвращения, но это было бы трусостью. Я имел право находиться подле него и не мог позволить, чтобы косые взгляды слуг отобрали у меня это право. Набросил тунику и отправился искать его.
***
Его не было в общей зале, полной занятых обычной возней с посудой слуг. Его не было в Пелеевой зале совета, увешанной пурпурными гобеленами и оружием царей Фтии. И его не было в покоях, где он обычно играл на лире. Сундук, где обычно хранились инструменты, одиноко стоял посреди комнаты.
И во дворе его тоже не было, и у тех деревьев, на которые мы когда-то лазали. Ни возле моря, ни у скал, где обычно он ждал свою мать. Ни на площадках, где, потея, воины вовсю орудовали деревянными мечами.
Не стоит и говорить, что мой страх, глухой к голосу рассудка, все возрастал так, что превратился в какое-то отвратительно скользкое живое существо. Я торопился – кухня, подвал, кладовые с амфорами вина и масла. Но и там я его не нашел.
В полдень я решился отправиться в покои Пелея. Можно представить мою неловкость – я никогда прежде не говорил со стариком наедине. Стража у входа в покои меня остановила. Царь отдыхает, сказали они. Он один и не желает никого видеть.
– А Ахилл… – я запнулся, заметив огонек любопытства в их глазах и понимая, что не следует давать лишнего повода к сплетням. – Царевич там, с ним?
– Он один, – повторил стражник.
Затем я отправился к Фениксу, старому советнику, присматривавшему за Ахиллом, когда тот был маленьким. Я едва не задыхался от страха, входя в его приемный покой, скромную квадратную комнату в самом центре дворца. Он сидел, разложив перед собой глиняные таблички со сделанными вчера метками – палочками и крестиками, – отметками тех, кто желал отправиться с отрядом против Трои.
– Царевич Ахилл… – сказал я. Говорил я отрывисто, голос срывался от охватившего меня ужаса. – Я не могу отыскать его.
Он поднял на меня глаза, изумленный. Видно, не слыхал, как я вошел; со слухом у него было неважно, и глаза, когда он встретился со мной взглядом, были белесыми и выцветшими.
– Пелей, верно, тебе не сказал, – проговорил он мягко.
– Нет, – язык мой словно окаменел, я едва мог им ворочать.
– Мне жаль, – в его голосе была теплота. – Он с матерью. Мать забрала его прошлой ночью, пока он спал. Они исчезли, никто не знает куда.
Уже потом я заметил красные отметины от собственных ногтей, вжавшихся в мякоть ладони. Никто не знает, куда. Может, на Олимп, куда мне никогда не попасть. В Африку, в Индию. В какую-нибудь деревеньку, где мне и в голову не придет его искать.
Мягкие руки Феникса препроводили меня обратно в мою комнату. Мысли мои отчаянно метались от одной идеи к другой. Вернуться к Хирону и просить совета. Бродить по окрестностям, зовя его по имени. Мать, должно быть, похитила его или обманула – своей волей он бы с ней не пошел.
Съежившись в нашей опустевшей комнате, я представлял себе, как это было – богиня, тянущаясь через нас, ее хладная бледность рядом с теплым сном наших тел. Ее ногти впиваются в его кожу, она поднимает его, шея ее серебрится в бьющем из окна свете луны. Его тело перевешивается через ее плечо – он то ли спит, то ли зачарован. Она уносит его от меня, как, должно быть, воин уносит труп. Она сильна, ей и одной руки хватит держать его.
Мне не было нужды дознаваться, отчего она его забрала. Я это знал. Она хотела разлучить нас, при первом же удобном случае, сразу, как мы покинули горы. Я злился – какими же глупцами мы были. Ну еще бы, она сделала бы это – как я мог думать, что мы в безопасности? Что защита Хирона сохранится и здесь, даже если прежде его защита сюда не простиралась.
Она унесет его в морские пещеры и научит презирать смертных. Станет питать его снедью богов и выжжет в его жилах человечью кровь. Сделает из него того, кого должно изображать на вазах, о ком слагают песни, кто пойдет сражаться с Троей. Я представил его в черной броне, темном шлеме, оставляющем открытым лишь одни глаза, бронзовые поножи закрывают ноги. Он стоит, в каждой руке по копью, и он знать меня не знает.
Время текло, обволакивало, погребало меня под своей тяжестью. Луна в окне потеряла свою округлость и обрела ее вновь. Я мало спал и мало ел, печаль приковала меня к постели, будто якорь. И лишь врезавшиеся в мою память слова Хирона заставили меня, наконец, подняться. Не сдавайся так же легко, как ты сделал это однажды.
Я пошел к Пелею. Я преклонил перед ним колена, встав на коврик, сотканный из ярко окрашеных пурпуром нитей. Он начал было говорить, но я его опередил. Одна ладонь моя легла на его колени, а вторую я протянул к его подбородку и коснулся его. Поза мольбы. Этот жест я видел много раз, но сам никогда так не делал. Теперь я был под его защитой, он должен был чинить со мной справедливо, согласно законам богов.
– Скажи мне, где он, – проговорил я.
Он не двинулся. Я слышал глухие удары его сердца. Я и не думал раньше, сколь близкими делает людей эта поза мольбы, как близко мы оказались друг от друга. Ребра его острились под моей щекой, кожа его ног была мягка и истончилась от старости.
– Не знаю, – сказал он, и слова его отдались эхом, заставив стражу взять оружие наизготовку. Я чувствовал, как их глаза буравят мне спину. Такая поза мольбы была редкостью во Фтии, Пелей был добрым царем и просящим не нужно было решаться на столь отчаянный шаг.
Я ухватил его за подбородок, притянув его лицо к своему. Он не противился.
– Я тебе не верю.
Молчание.
– Оставьте нас, – наконец сказал он страже. Они нерешительно потоптались, но подчинились приказу. Мы остались одни.
Он подался ко мне, и в самое ухо мне прошептал: – Скирос.
Место на земле, остров. Ахилл.
Когда я встал, колени мои болели, словно я долго простоял коленопреклоненным. Может, я и вправду долго простоял. Не знаю, сколько времени прошло, пока мы были там вдвоем в длинной зале царей Фтии. Я потом опустил глаза, как должно, но он теперь на меня не смотрел. Как благочестивый царь, он вынужден был ответить мне – потому что я обратился с мольбой, потому что так велел закон богов. Иначе он, конечно, не сказал бы ничего. Между нами будто повисло что-то темное, тяжкое, как ярость.
– Мне потребуются деньги, – сказал я ему. Не знаю уж, откуда взялись эти слова. Ни с кем я раньше так не говорил. Но терять мне было уже нечего.
– Скажи Фениксу, он даст.
Я склонил голову. Конечно, следовало сделать еще что-то, следовало снова встать на колени и поблагодарить его, уткнувшись лбом в его дорогой ковер. Но я этого не сделал. Пелей привстал и взглянул в окно – отсюда моря было не видать, его закрывал угол дворца, но оба мы слышали его рев и шорох набегающих волн.
– Можешь идти, – сказал он. Думаю, он хотел, чтоб это прозвучало холодно, как слова разгневанного на своего вассала царя. Но в голосе его я услышал лишь усталость.
Я снова наклонил голову и вышел.
***
Золотых, которые дал мне Феникс, хватило бы, чтоб дважды съездить на Скирос и обратно. Капитан корабля так и уставился на них, когда я протянул ему деньги. Я видел, как блестели его глаза, как он взвешивал золото на руке, оценивая его.
– Возьмете меня с собой?
Мое рвение ему не понравилось. Не по себе ему было от тех, кто так отчаянно стремился на борт; с пустыми руками и в спешке – стало быть, есть чего опасаться. Но слишком уж щедро я платил, чтобы он слишком уж возражал. Он что-то буркнул в знак согласия и показал, где мне разместиться.
Прежде я никогда не был в море и удивился тому, как медленно мы двигались. Корабль был широкобоким торговым судном, которое не спеша плыло от острова к острову, торгуя шерстью, маслом и резной мебелью, которую привозило с большой земли в отдаленные царства. Каждый вечер мы бросали якорь в новом месте, пополняли запас воды и разгружали товары. Целыми днями простаивал я на носу, смотрел как волны разваливаются надвое черным просмоленным корпусом корабля, и ждал, когда покажется земля. В другое время я, верно, был бы очарован всем этим – морскими словечками, вроде фала, мачты, кормы, переливами морской воды, чистым резким запахом морского ветра. Но сейчас я едва все это замечал. Я думал только о маленьком острове, лежащем где-то впереди, и о светловолосом юноше, которого надеялся отыскать там.
***
Гавань Скироса была такой маленькой, что я увидел ее лишь когда мы обогнули скалистый южный мыс острова и оказались прямо перед бухтой. Судно скользнуло между далеко выходящих в море краев узкой бухты, и моряки у бортов затаили дыхание, высматривая проплывающие мимо острые скалы. Внутри гавани вода была очень спокойной, ветер упал и пришлось идти на веслах. Подойти к берегу оказалось очень непросто, и тут я капитану не позавидовал бы.
– Прибыли, – урюмо бросил он мне, когда я уже сходил по трапу.
Передо мной высился отвесный скалистый обрыв. По уступам вилась узкая дорожка из выдолбленных в скале каменных ступеней, ведущая к царскому дворцу, и я направился по ней. На вершине обрыва я увидел коз, корявые деревья и дворец, невзрачный и унылый, построенный наполовину из камня, наполовину из дерева. Если бы это здание не было единственным в окрестностях, мне бы и в голову не пришло, что это царский дворец. Я дошел до ворот и вошел внутрь.
Зала была узкой и сумрачной, в воздухе витали запахи от прошлых трапез. В дальнем конце стояли два пустых тронных кресла. Несколько стражей бездельничали за столами, занятые игрой в кости. Они уставились на меня.
– Чего? – спросил меня один.
– Я прибыл к царю Ликомеду, – сказал я, вздернув подбородок, чтоб они знали, что с ними говорит человек непростой. На мне была одна из лучших туник, что я мог найти – Ахиллова.
– Пойду доложу, – сказал другой своим приятелям. Он оставил кости и стаканчик и куда-то пропал. Пелей бы не спустил стражникам такого недружелюбия – содержал своих людей он достойно и взамен требовал достойного поведения. А в этом в зале все казалось поношенным и серым.
Уходивший стражник вернулся. – Идем, – сказал он. Я последовал за ним, сердце колотилось. Я долго перед тем раздумывал, что буду говорить. И теперь я был готов.
– Сюда, – стражник показал на открытые двери и вернулся к своим костям.
Я прошел в двери. Внутри перед угасающими угольками очага сидела молодая женщина.
– Я царевна Деидамия, – проговорила она. Голос ее, ясный и по-детски звонкий, оживлял уныние залы. У нее был вздернутый нос и остренькое лисье личико. Она была миловидна и сознавала это.
Призвав на помощь все свои светские манеры, я поклонился. – Я чужеземец, ищу милости твоего отца.
– Отчего же не моей милости? – улыбнулась она, склонив голову. Она была на удивление миниатюрной, думаю, что стоя она едва достала бы мне до груди. – Отец мой стар и болен. Ты можешь изложить мне свою просьбу, и я выслушаю ее. – Она приняла царственную позу, стараясь, чтобы свет из окна падал на нее сзади.
– Я ищу своего друга.
– О… – подняла она бровь. – И кто твой друг?
– Один юноша, – сказал я острожно.
– Понимаю. Что ж, у нас такие есть, – тон у нее был игривым и самоуверенным. Темные волосы ниспадали на спину крупными кольцами. Она легонько тряхнула кудрями и снова улыбнулась мне. – Может, для начала назовешься сам?
– Хиронид, – сказал я. Сын Хирона.
Она сморщила нос – такое странное имя.
– Хиронид. Итак?
– Я ищу друга, он прибыл сюда, должно быть, с месяц назад. Он из Фтии.
Что-то мелькнуло в ее взгляде, а может, мне это только почудилось. – И для чего ты ищешь его? – спросила она. Мне показалось, тон ее стал менее легкомысленен.
– У меня к нему послание, – я пожалел, что говорю с нею, а не с царем, пусть и старым и больным. Ее лицо было как ртуть, все время меняющимся. Это вселяло беспокойство.
– Мммм. Послание, – она лукаво усмехнулась и побарабанила крашеными кончиками пальцев по подбородку. – Послание к другу. И что должно заставить меня сказать, знаю ли я этого человека?
– Ты могущественная царевна, а я твой покорный проситель, – преклонил я колена.
Это ей польстило. – Возможно, я и знаю этого человека. А возможно, нет. Мне надо подумать. Останешься ужинать и подождешь моего решения. Если тебе повезет, для тебя даже спляшут девы из моей свиты. – Она вдруг вскинула голову: – Ты ведь слышал про дев из свиты Деидамии?
– Сожалею, но об этом я не слыхал.
Она недовольно хмыкнула. – Все цари посылают сюда своих дочерей на воспитание. О том ведомо всем, кроме тебя.
Я с сожалением склонил голову. – Я много месяцев провел в горах и мало видел мир.
Она едва заметно нахмурилась. Затем взглянула на дверь. – До ужина, Хиронид.
Остаток дня я провел на пыльном дворе. Дворец располагался на самой высокой точке острова, будто упираясь в голубизну неба, и несмотря на убогость здания, вид отсюда был прекрасен. Сидя тут, я пытался припомнить все, что мне было известно о Ликомеде. Он был известен своей добротой, но он был слабым царем с тощей казной. Эвбея, что на западе, и Иония, что лежала к востоку, кидали жадные взгляды на его земли; кто-то из них непременно пойдет на него войной, несмотря на опасные для кораблей здешние берега. Если они прознают, что тут правит женщина, это только приблизит время войны.
Когда солнце село, я вернулся в залу. Зажжены были светильники, но это, кажется, только добавило уныния. Деидамия, в золотом венце, поблескивающем в ее волосах, провела в залу старика. Он сутулился и кутался в меха так, что в них и тела было не разглядеть. Она усадила его на трон и повелительно махнула слуге. Я стоял среди стражи и тех мужей, должность которых была мне неясна. Советники? Родичи? Вид у них был такой же невзрачный и потертый, как и все здесь. Румяные щеки и блестящие пышные волосы Деидамии указывал на то, что лишь ей удалось этого избежать.
Слуга прошел к колченогим скамьям и столам; я сел. Царь и царевна к нам не присоединились – они все так же сидели в тронных креслах на другом конце зала. Принесли еду и напитки, но взгляд мой то и дело падал на сидящих на тронах. Я не знал, стоит ли снова заявить о себе. Она обо мне позабыла?
Но вот она поднялась и повернулась к нашим столам. – Чужеземец с Пелиона, – позвала она, – теперь ты более не сможешь сказать, что не слыхал про дев из свиты Деидамии. – Еще одно мановение руки, унизанной браслетами. Девушки появились толпой, наверное, пара дюжин, тихо переговариваясь между собой; волосы их были связаны сзади и прикрыты покрывалами. Они встали на пустующей середине залы, которая, как я лишь теперь увидел, была кругом для танцев. Появились люди с флейтами и барабанами, и один с лирой. Деидамия не ждала от меня ответа, ее не волновало, кажется, даже то, слыхал ли я ее. Она сошла с тронного помоста и подошла к девушкам, выбрав самую высокую в качестве партнерши.
Заиграла музыка. Танец был сложен и запутан, но девушки танцевали легко и умело. Помимо воли это захватило меня. Их одежды развевались, и во время поворотов на запястьях и щиколотках звенели украшения. Поворачиваясь, они резко взбрасывали головы, будто горячие кровные кони.
Конечно, Деидамия была самой прекрасной из них. С золотым венцом и распущенными по плечам волосами, она притягивала взоры, подняв руки и легко вращая кистями в такт музыке. Лицо ее сияло удовольствием, и чем более я смотрел на нее, тем более замечал, как это сияние становилось ярче. Она будто заигрывала со своей партнершей. Вот она вперила взор в девушку, вот ступила к ней, словно желая подразнить своим прикосновением. Любопытство мое возрастало, я захотел было рассмотреть девушку, с которой танцевала царевна, но та терялась среди других белых платьев.
Музыканты сыграли заключительную часть и танец также завершился. Деидамия выстроила их в ряд, чтобы мы могли выразить свое восхищение. Ее партнерша стояла позади нее с опущенной головой. Она поклонилась вместе со всеми и подняла голову.
Я тихо вскрикнул – у меня перехватило дыхание. В тишине и этого было достаточно. Глаза девушки вспыхнули в мою сторону.
И одновременно произошло несколько событий: Ахилл – ибо это был Ахилл – отпустил руку Деидамии и радостно бросился ко мне, едва не сшибив с ног. Деидамия вскрикнула “Пирра!” и разрыдалась. Ликомед, который оказался вовсе не таким слабосильным стариком, как меня пыталась убедить Деидамия, встал.
– Пирра, что это значит?
Я едва мог их слышать. Мы сжимали друг друга в объятиях, едва не лишаясь чувств от счастья.
– Моя мать, – прошептал Ахилл, – моя мать, она…
– Пирра! – голос Ликомеда пронесся по залу, покрыв шумные рыдания его дочери. Он обращался к Ахиллу, понял я. Пирра. Светлокосая.
Ахилл и ухом не повел; Деидамия зарыдала громче. Царь, проявив рассудительность, которой я от него не ожидал, окинул взором своих придворных и женщин. – Вон, все, – велел он. Приказу подчинились с неохотой; уходя, все бросали любопытные взгляды на нас.
