Текст книги "Песнь об Ахилле (ЛП)"
Автор книги: Madeline Miller
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
– Так есть хочу, – сказал он.
– Этому и следует быть, – отозвался Хирон. – Время обеда прошло давно. – Он уже готовил нам еду, легко двигаясь по пещере несмотря на свои размеры.
Ахилл повернулся ко мне. – Все хорошо. Она просто хотела повидать меня. Поговорить со мной.
– И снова придет поговорить, – И, словно прочтя мои мысли, Хирон добавил: – Так тому и следует быть. Она его мать.
В первую очередь она богиня, подумал я.
Пока мы ели, страхи мои рассеялись. Я немного беспокоился, что она расскажет Хирону о произошедшем на берегу, но его отношение к нам не изменилось, да и Ахилл остался таким же, каким был всегда. Так что спать я лег если не со спокойствием, то с облегчением.
С того дня она стала приходить чаще, как и говорил Хирон. Я научился чувствовать ее приход – падала тишина, словно тяжелый занавес, – и старался тогда держаться поближе к Хирону и пещере. Оставалась она неподолгу, и я говорил себе, что не испытываю к ней неприязни. Но ее уходу я радовался.
***
Пришла зима. Река замерзла*. Мы с Ахиллом ходили туда, ноги наши скользили по льду. Позднее мы пробивали лунки и удили рыбу. Только это из свежатины мы и ели – леса опустели, попадались разве что мыши да случайная куница.
Выпал снег, как и говорил Хирон. Мы лежали на земле и смотрели, как падают снежинки и как они тают от нашего дыхания. У нас не было ни обуви, ни плащей, кроме тех меховых одеяний, что дал нам Хирон, потому мы с удовольствием возвращались в тепло пещеры. Даже сам Хирон надевал лохматую накидку из, как он говорил, медвежьей шкуры.
Мы отсчитывали дни с первого снегопада, отмечая их черточками на камне. – Когда дойдет до пятидесяти, – говорил Хирон, – лед на реке начнет ломаться. – Утром пятидесятого дня мы услышали звук, словно упало большое дерево. Трещина прошла по ледяной корке от берега до берега. – Скоро весна, – сказал Хирон.
Прошло совсем немного дней, и начала пробиваться трава, белки, отощавшие после зимы, стали выбираться из дупел. Мы, подражая им, тоже выбирались из пещеры и завтракали на свежем весеннем воздухе. В одно из таких утр Ахилл спросил Хирона, будет ли тот учить нас сражаться.
Не знаю, что навело его на эту мысль – зима взаперти, без телесных упражнений, или же встреча с матерью неделю назад. А может, ни то, ни другое.
Ты будешь обучать нас сражаться?
Я медленно вдохнул и выдохнул. Хирон ответил: – Если пожелаешь, я стану учить тебя.
Позднее в тот же день он отвел нас на полянку повыше в горах. При нем были копейные древка и два учебных меча из хранилища в углу пещеры. Он велел каждому из нас показать, что мы знаем из обращения с оружием. Я показал, медленно, приемы, защиту и перемещения, которым научился во Фтии. Уголком глаза я увидел очертания ног Ахилла, размытые и нечеткие от быстроты его движений. Хирон принес окованную бронзой палку и то и дело атаковал нас ею, проверяя быстроту и сноровку.
Прошло, казалось мне, много времени, руки ослабели от взмахов меча. Наконец, Хирон остановил нас. Мы жадно напились из родника и легли на траву. Моя грудь тяжело вздымалась, Ахилл же дышал ровно.
Хирон молчал, стоя перед нами.
– Ну, что скажешь? – нетерпеливо спросил Ахилл, и я вспомнил, что Хирон был всего четвертым, кто видел, как Ахилл сражается.
Не знаю, какого ответа я ждал от кентавра, но уж точно не ждал того, что прозвучало.
– Мне нечему тебя учить. Ты знаешь все, что знал Геракл, и даже более того. Ты самый великий воин своего поколения и поколений, что были прежде.
Краска выступила на щеках Ахилла. Не знаю уж, от изумления или от удовольствия.
– О твоих умениях узнают люди, и захотят, чтобы ты сражался в их войнах, – он помолчал. – Каким будет твой ответ?
– Я не знаю, – сказал Ахилл.
– Пока что и это ответ. Но скоро тебе придется давать иной.
Настала тишина, и я ощутил как воздух сгустился вокруг нас. Лицо Ахилла, впервые с того дня как мы сюда прибыли, было сурово и печально.
– А что можешь сказать обо мне? – спросил я.
Темные глаза Хирона остановились на моем лице. – Тебе никогда не прославиться в боях. Это тебя удивляет?
Тон его был ровным, и каким-то образом он смягчил то, что сказал Хирон.
– Нет, – честно ответил я.
– Но в твоих силах стать умелым бойцом. Желал бы ты этому научиться?
Я вспомнил погасшие глаза мальчика, как быстро его кровь впиталась в землю. Я подумал об Ахилле, самом великом воине своего поколения. Я подумал о Фетиде, которая забрала бы его у меня, если бы могла.
– Нет, – сказал я.
Тем и кончились наши занятия боем.
***
Весна сменилась летом, и леса согрелись и ожили, и полнились теперь плодами и весельем. Ахиллу исполнилось четырнадцать и посланники привезли ему дары от Пелея. Странно было видеть здесь их доспехи и дворцовые цвета одежды. Я видел, как их взгляды перебегали от Ахилла ко мне, потом к Хирону, к Хирону больше всего. Во дворце любили сплетни, и эти люди, когда вернутся, будут приняты по-царски. Так что я был рад увидеть, как они закидывают на спину опустевшие заплечные мешки и уходят.
Дары были приняты с благодарностью – новые струны для лиры и новые туники из лучшей шерсти. Также был новый лук и к нему стрелы с железными наконечниками. Мы пробовали их остроту, должную помочь нам добывать ужин.
Некоторые вещи не были столь полезны – златотканые плащи, которые за пятьдесят шагов выдадут присутствие носящего, усыпанный камнями пояс, слишком тяжелый, чтобы носить его ежедневно. Также была попона, богато расшитая и призванная украсить скакуна царевича.
– Думаю, это для меня, – поднял бровь Хирон. Мы разорвали ее потом на повязки и тряпки, грубая ткань отлично подходила для того, чтоб отчищать грязь и остатки пищи.
В тот день мы лежали на траве перед входом в пещеру. – Уже почти год прошел, как мы тут, – сказал Ахилл. Ветерок холодил нашу кожу.
– И не скажешь, что уже так долго, – ответил я. В полудреме, я бездумно смотрел в синее послеполуденное небо.
– Скучаешь по дворцу?
Я подумал о дарах его отца, о слугах и их взглядах, о том, как они шептались за нашими спинами, когда мы возвращались во дворец.
– Нет.
– И я нет, – ответил он. – Думал, что буду, но нет.
Шли дни и месяцы, и так пробежали два года.
Комментарий к
* – нет, переводчик не уверен, что горные реки в Греции способны замерзать и покрываться льдом. Но оставляет все на совести автора
========== Часть 10 ==========
Была весна, нам исполнилось пятнадцать. В тот год зимний лед не таял долее обычного, и мы были рады выйти наконец на воздух, на солнце. Туники мы сбросили, подставив кожу легкому ветерку. Я почти не раздевался зимой; было так холодно*, что мы снимали меховую одежду и плащи лишь для краткого омовения в скальной выемке, служившей нам ванной. Ахилл растягивался и вращал руками и ногами, разрабатывал суставы, отвыкшие от движения за время долгого затворничества. По утрам мы занимались плаваньем и бегали друг за дружкой по лесам. Мои мускулы ощущали приятную усталость, словно от радости, что ими снова пользуются.
Я наблюдал за Ахиллом. Кроме неверной речной поверхности, на Пелионе зеркал не было, и я мог судить о том, как изменился, только по тому, как менялся Ахилл. Члены его были еще худы, но уже можно было видеть, как ходят под кожей мускулы, когда он двигается. Лицо его тоже стало тверже, а плечи шире, чем были.
– А ты повзрослел, – сказал я.
Он обернулся ко мне: – Неужели?
– Да, – я подтверждающе кивнул. – А я?
– Поди сюда. – Я встал и подошел к нему. Несколько мгновений он рассматривал меня. – И ты тоже.
– Насколько? – допытывался я. – Намного?
– Лицо изменилось, – ответил он.
– Где же?
Он дотронулся до моей челюсти, провел по ее линии кончиками пальцев. – Тут. Лицо стало шире, чем раньше. – Я провел рукой там же, чтобы самому ощутить разницу, но для мне все казалось таким же, как и прежде – кожа да кости. Он взял меня за руку и провел ею по моей ключице. – Тут тоже стало шире, – сказал он. – И вот тут, – его палец легко прикоснулся к выпуклости, появившейся на моем горле. Я сглотнул и ощутил, как его палец сопровождает ее движение.
– А еще где?
Он указал на дорожку тонких темных волосков, сбегавшую по середине груди вниз к животу.
Потом остановился; я ощутил, как лицо заливает жаром.
– Довольно, – сказал я – резче, чем хотелось. Сел на траву, а он продолжил растягиваться. Я смотрел, как ветер играет его волосами, смотрел, как солнце падает на его золотистую кожу. Откинулся назад, чтоб и на меня оно тоже попало.
Через какое-то время он прекратил упражнения и сел возле меня. Мы глядели на траву, на деревья, на шишечки набухающих бутонов.
Его беззаботный голос сейчас показался доносящимся издалека. – Ты не будешь разочарован тем, как сейчас выглядишь.
Мое лицо снова обдало жаром. Но более мы об этом не говорили.
***
Нам скоро должно было исполниться шестнадцать. Скоро прибудут посланники Пелея с дарами; скоро созревать ягодам, а фруктам придет время спеть и падать прямо нам в руки. Шестнадцать – последний год детства, год, когда отцы должны назвать нас мужами, а мы получим право носить не только тунику, но и хитон, и гиматий. Ахиллу, верно, устроят брак, да и я смог бы взять себе жену, если б захотел. Я снова вспомнил служанок с унылыми лицами. Вспомнил обрывки разговоров, слышанных от мальчишек, про груди, бедра и совокупление.
Она как сливки, такая мягкая.
Когда ее бедра обхватывают тебя, можно и собственное имя позабыть.
Голоса мальчишек переливались всеми красками возбуждения. Но когда я пытался представить суть того, о чем они говорили, она ускользала от меня, как юркая рыба, которую невозможно поймать.
Вместо этого приходили другие образы – изгиб шеи, склоненной над лирой, волосы, в которых поблескивают сполохи огня, руки с играющими под кожей сухожилиями. Мы были вместе целыми днями, и я не мог избавиться от этого: от аромата масел, которыми он умащался, от гладкости его кожи, когда он переодевался. Я отводил взгляд и заставлял себя вспомнить тот день на пляже и холод в его глазах, и то, как он убегал от меня. Ну и конечно, я вспоминал о его матери.
Теперь я отправлялся бродить в одиночку, по утрам, пока Ахилл еще спал, или после полудня, когда он упражнялся с копьем. С собою я брал флейту, но играл на ней редко. Вместо того я находил тенистое дерево и растягивался под ним, дышал пряным свежим кипарисовым ароматом, которые ветер приносил с самых верховий.
Медленно, словно пытаясь ускользнуть от внимания сознания, рука моя двигалась к паху. Это было постыдно, и еще более постыдным было то, какие мысли приходили вместе с этим. Но хуже всего было, когда эти же мысли приходили ко мне внутри пещеры розового кварца, когда он был рядом.
Порой после такого было трудно возвращаться в пещеру. – Где ты был? – спрашивал он.
– Да так, – отвечал я и неопределенно махал рукой.
Он кивал. Но я знал, что он замечал румянец на моих щеках.
***
Лето становилось все жарче, и мы искали укрытия в реке, в прохладной воде, разлетавшейся вспышками света, когда мы брызгались и ныряли. Камни реки были покрыты водорослями и прохладны, я оскальзывался на них, пытаясь удержать равновесие. Наши крики распугивали рыб, которые спешили укрыться в иле или уходили на глубину. Давно прошла пора бурного весеннего ледохода, я ложился на спину и позволял легкому течению нести меня. Мне нравилось ощущать, как солнце припекает мой живот, а водная глубь холодит спину. Ахилл лежал на воде рядом со мной или же плыл, преодолевая слабое течение, вверх по реке.
Когда это нас утомляло, мы хватались за низко склонившиеся ветви ив и покачивались так, наполовину вылезши из воды. В тот день мы пинались, наши ноги то и дело переплетались, стараясь отбросить друг дружку или хотя бы уцепиться за ветки. Неожиданно для себя я отпустил свою ветку и обхватил его торс. “Ох…” – вскрикнул он от неожиданности. Хохоча, мы боролись, мои руки обхватывали его. Потом раздался громкий треск, его ветка сломалась, обрушив нас в воду. Прохладная вода сомкнулась вокруг, но мы продолжали бороться, скользя ладонями по коже.
Достигнув дна, мы все еще не оставили борьбы и азарта. Он дотянулся до меня, таща наверх, сквозь прозрачные воды. Сцепившись, мы спешили набрать воздуха и нырнуть снова.
Наконец, когда легкие наши запекло, а лица покраснели от долгих задержек дыхания, мы выползли на берег и легли там, среди осоки и камыша. Ступни зарывались в прохладный ил на урезе воды. Вода все еще бежала с его волос, я следил, как она струйками стекала по плечам, обрисовывая дорожками линии груди.
***
Утром его шестнадцатого дня рождения я проснулся рано. Еще прежде Хирон показал мне дерево на склонах Пелиона, где первыми должны были созреть фиги. Ахилл о них не знает, как уверил меня кентавр. День за днем я наблюдал, как блестящие налитые узлы плодов темнели, тяжелея от семян. А сегодня я соберу их ему к завтраку.
Это был не единственный мой дар. Как-то я нашел хорошо высушенный кусок ясеневого дерева и взялся резать по нему, придавая форму податливой древесине. Спустя два месяца появилась фигурка мальчика, играющего на лире, поднявшего голову к небу, рот его был приоткрыт, будто он пел. Идя, я взял фигурку с собой.
Фиги тяжело и утомленно покачивались на ветвях, их мякоть под шершавой кожей была податливой – еще пара дней и они бы переспели. Я собрал их в деревянную миску и бережно понес к пещере.
Ахилл сидел перед входом вместе с Хироном, ящики с новыми дарами от Пелея стояли, нераскрытые, у его ног. Я заметил, как расширились его глаза при виде фиг. Он вскочил и бросился к миске прежде, чем я успел надлежащим образом поставить ее. Мы наелись до отвала, наши пальцы и подбородки сделались липкими от сладкого сока.
В ящиках снова оказались туники, струны для лиры и на этот раз, к его шестнадцатилетию, плащ, окрашенный драгоценным пурпуром из раковин багрянок. Это был плащ царевича, будущего царя, и я увидел, что он рад получить этот плащ. Ему пойдет, я знал, пурпур будет выглядеть еще роскошнее рядом с золотом его волос.
Хирон также приготовил подарки – снаряжение для пеших походов и новый нож на пояс. И наконец, я протянул ему фигурку. Он ощупал ее, кончики пальцев касались маленьких зазубринок, оставленных моим ножом.
– Это ты, – сказал я, глупо улыбнувшись.
Он поднял глаза, и я увидел в них огоньки удовольствия.
– Я знаю.
***
Однажды вечером, спустя несколько дней, мы допоздна задержались у угасающих углей костра. В тот день Ахилла не было пол-дня – пришла Фетида и задержала его долее обычного. Теперь же он играл на лире моей матери. Музыка была тиха и ясна, как звезды над нашими головами.
Я услышал, как Хирон рядом со мной зевнул, устраивая удобнее подогнутые ноги. Спустя миг музыка смолкла, и голос Ахилла громко спросил из темноты: – Ты утомился, Хирон?
– Утомился.
– Раз так, мы оставим тебя, отдыхай.
Обычно он не уходил так скоро, не спросив меня, но я и сам устал, так что не был против. Ахилл поднялся, пожелал Хирону доброй ночи и повернулся идти в пещеру. Я потянулся, наслаждаясь еще несколькими мгновениями у костра, и последовал за ним.
В пещере Ахилл уже забрался на ложе, лицо его было влажным после умывания из родника. Я тоже умылся, холодная вода охладила лоб.
– Ты еще не спрашивал о приходе моей матери, – сказал он.
– Как она поживает? – спросил я.
– Она в добром здравии, – ответил он – как всегда. Вот почему я иногда и вовсе не спрашивал.
– Это хорошо, – я набрал пригоршню воды, чтобы смыть с лица мыло. Мы делали его из оливкового масла, и оно густо и маслянисто отдавало оливками.
Ахилл заговорил снова: – Она сказала, что не может увидеть нас здесь.
– Мммм? – Я не ожидал, что он скажет что-то еще.
– Она не может увидеть нас здесь. На Пелионе.
В его словах будто скрывался второй смысл. Я повернулся к нему: – О чем ты?
Его взгляд блуждал по потолку. – Она сказала… Я спросил, следит ли она за нами, – его голос стал громче. – Она сказала, что нет.
В пещере настала тишина. Ничего, кроме звука текущей воды.
– О…
– Я хотел сказать это тебе. Потому что… – он помедлил. – Подумал, ты захочешь об этом знать. Она… – снова помолчал. – Ей не понравилось, когда я спросил об этом.
– Она была недовольна, – повторил я. Голова закружилась, и его слова снова и снова возникали в сознании. Она не может видеть нас. Я вдруг ощутил, что озяб, стоя у родника, а полотенце все еще прижато к моему подбородку. Почти силой я заставил себя раздеться и подошел к ложу, полный надеждой и испугом.
Я откинул покрывало и лег на ложе, уже согретое его телом. Его взгляд был по-прежнему устремлен на свод пещеры.
– Ты… обрадовался ее ответу? – спросил я наконец.
– Да, – сказал он.
Несколько мгновений мы лежали в напряженной, ощутимо живой тишине. Обыкновенно перед сном мы шутили и рассказывали истории. Свод над нами был расписан созвездиями и, устав от разговоров, мы называли их друг другу. “Орион, – говорил я, следя за его пальцем. – Плеяды”.
Но сегодня ничего такого. Я прикрыл глаза и подождал, долго, пока не решил, что он уснул. Тогда я повернулся посмотреть на него.
Он лежал на своем краю ложа, следя за мной. Я и не слышал, как он повернулся. Я никогда не слышал, как он двигается. Он был сейчас неподвижен, тою своей особенной неподвижностью. Я тяжело дышал, обнаженная откровенность темной подушки, разделявшей нас, пугала меня.
Он потянулся ко мне.
Соприкосновение губ, сладость его рта, вливающаяся в мой. Я не мог думать, не мог более ничего, кроме как впивать его, каждое его дыхание, мягкое движение его губ. Это было словно чудо.
Я трепетал, боясь спугнуть его. Я не знал, что делать, что ему понравится. Я поцеловал его шею, ложбинку груди и ощутил соленый вкус на губах. Он будто набухал под моими прикосновениями, созревал, словно плод. От него пахло миндалем и землей. Он прижался ко мне, до стона впиваясь в мои губы.
Он замер, когда я обнял его, кожа его была мягка, как нежнейший бархат лепестков. Я знал золотистую кожу Ахилла и изгиб его шеи, и остроту его локтей. Я знал, как на нем отражается наслаждение. Наши тела сомкнулись, будто ладони в рукопожатии.
Простыни обвились вокруг меня, он выдернул их из-под нас обоих. Воздух вокруг меня словно похолодел, и я вздрогнул. Его силуэт наложился на нарисованное звездное небо, Полярная звезда сидела на его плече. Его рука скользнула по моему животу, бурно вздымающемуся дыханием. Он ласкал меня нежно, будто касался тончайшей тканью, и мои губы приоткрылись навстречу его прикосновению. Я потянул его к себе, трепеща. Он тоже дрожал, и дыхание его было рваным, словно от долгого быстрого бега.
Кажется, я произнес его имя. Оно словно выдохнулось из меня, я был пустым, как подвешенный на ветру полый тростник. Время исчезло, было лишь наше дыхание.
Я ощутил его волосы под пальцами. Что-то росло во мне, кровь билась в такт движению его руки. Он прижался ко мне лицом, но я старался притиснуть его еще ближе. Не останавливайся, сказал я.
Он не остановился. Ощущение взрастало и взрастало, пока хриплый вопль не вырвался из моего горла, и во мне будто лопнул бутон, заставив с силой выгнуться.
Нет, мне было не довольно. Моя рука потянулась ко средоточию его наслаждения. Его глаза были закрыты. По его жаждущему дыханию я понял, какой ритм ему нравился. Мои пальцы не останавливались, подхлестываемые его ускоряющимися стонами. Его веки были цвета закатного неба; от него пахло увлажненной дождем землей. Рот его приоткрылся в беззвучном крике, и мы так тесно прижались друг к другу, что я ощутил его теплый выплеск. Он содрогнулся, и мы замерли, вытянувшись.
Словно в полусне я ощутил, как сильно вспотел, ощутил влажность покровов ложа и влагу между нашими телами. Мы отодвинулись, отлепившись друг от друга, лица наши раскраснелись и словно припухли от поцелуев. В пещере стоял душный и сладкий запах, как у нагретых солнцем плодов. Взгляды наши встретились, мы молчали. Я вдруг ощутил страх, внезапный и острый. Этот миг был самым опасным, я напрягся, боясь его сожаления о случившемся.
– Я и не думал… – сказал он. И замолк. Более всего в мире я желал услышать то, чего он недосказал.
– Что? – спросил я. Если все плохо, надо скорее с этим покончить. – Я не думал, что мы когда-либо… – он медлил с каждым словом, и я не мог его за это винить.
– Я тоже не думал.
– Ты сожалеешь? – это вырвалось из него единым выдохом.
– Нет, – ответил я.
– И я нет.
Потом наступила тишина, и мне уже было плевать на влажный тюфяк и на то, насколько я вспотел. Взгляд его глаз, зеленых с золотистыми искорками, был тверд. И во мне взросла уверенность, она поселилась где-то в ямке у горла. Я никогда не оставлю его. И так будет до тех пор, пока он мне позволит.
Если бы я нашел нужные слова, я бы сказал это. Но ни одно не казалось достаточным, чтобы вынести эту сияющую истину.
Словно услышав, он потянулся к моей руке. И не глядя, я ощутил это; его пальцы будто отпечатались в моем сознании, тонкие, с прожилками, словно лепестки, сильные и быстрые, и никогда не ошибающиеся.
– Патрокл, – сказал он. Говорить у него всегда получалось лучше, чем у меня.
***
На следующее утро я проснулся с легкой головой, с телом размякшим в тепле и ласке. После нежности пришел черед страсти; мы двигались медленнее, растягивая жаждущую мечтательную ночь. Теперь же, смотря как он лежал подле меня, как его рука отдыхала на моем животе, влажная словно цветок на рассвете, я снова испугался. Вспомнил, будто в лихорадке, все, что делал и говорил, все звуки. Я боялся, что чары будут разрушены, что свет, льющийся в отвор пещеры, обратит их в камень. Но вот и он проснулся, губы сложились в сонную полуулыбку, а рука коснулась моей. Так мы и лежали, пока пещеру не залил утренний свет и нас не позвал Хирон.
Мы поели, потом сбежали к реке мыться. Я наслаждался чудом того, что мог открыто смотреть на него, смотреть, как пятна света играют на его коже, как изгибается его спина, когда он уходит под воду. Потом мы лежали на берегу реки и заново изучали тела друг друга. Тут, и тут, и еще тут. Мы были словно боги на заре мира, и наша радость была столь яркой, что мы не видели ничего, помимо друг друга.
***
Если Хирон и заметил в нас перемену, он ничего не сказал. Но я не переставал волноваться.
– Думаешь, он рассердится?
Мы были в оливковой роще на северном склоне. Легкие ветерки тут казались самыми сладкими, прохладными и чистыми, как родниковая вода.
– Не думаю, чтоб рассердился, – он прикоснулся к моей ключице; он любил водить по ней кончиками пальцев.
– Но ведь может. Он наверняка уже обо всем знает. Должно ли нам самим сказать ему?
Не первый раз я так беспокоился. Соблюдая осторожность, мы часто говорили об этом.
– Если хочешь, – так он мне отвечал и прежде.
– Но ты не думаешь, что он рассердится?
Он помолчал, размышляя. Я любил эту его черту – сколько бы раз я ни задавал вопросы, он всякий раз отвечал так, будто я спрашивал впервые.
– Не знаю, – его взгляд встретился с моим. – Это что, важно? Я не остановлюсь, – голос его был согрет желанием. Я ощутил ответное тепло.
– Но он может сказать твоему отцу. А вот тот может рассердиться, – отчаянно бросил я. Когда жар, охватывавший меня, становился сильнее, я уже не в силах был о чем-то думать.
– Ну и что, даже если и так? – Когда он впервые сказал что-то вроде этого, я был потрясен. То, что отец может быть недоволен, а Ахилл продолжит поступать по своей воле, я не мог ни понять, ни даже просто представить. Слушать, как он снова и снова говорит такое, было сродни дурману, от которого я никогда не уставал.
– А как же твоя мать?
Триада моих страхов – Хирон, Пелей и Фетида.
Он передернул плечами. – И что она сделает? Похитит меня?
Она убьет меня, подумалось мне. Но вслух я этого не сказал. Слишком уж сладостны были дуновения, слишком грело солнце, чтобы высказывать вслух подобные мысли.
Несколько мгновений он разглядывал меня. – Тебе так беспокоит, сердятся ли они?
Да. Я приходил в ужас при мысли, что огорчу Хирона. Боязнь осуждения гнездилась глубоко в моей душе, я не мог просто стряхнуть ее, как Ахилл. Но если уж на то пошло, я не желал, чтобы это нас разделяло. – Нет, – сказал я.
– Хорошо.
Я потянулся погладить колечки волос на его виске. Он прикрыл глаза. Я глядел в его лицо, подставленное солнцу. Его черты были столь нежны, что порой он казался моложе своего возраста. Губы его алели и были полны.
Он открыл глаза. – Назови героя, который был бы счастлив.
Я задумался. Геракл обезумел и убил свою семью; Тезей лишился невесты и отца; дети и новобрачная жена Язона были убиты прежней; Беллерофонт убил Химеру, но падение со спины Пегаса изувечило его.
– Не сможешь. – Он сидел теперь прямо, подавшись вперед.
– Не смогу.
– Знаю. Невозможно быть разом прославленным и счастливым. – Он поднял бровь. – Открою тебе тайну.
– Открой, – таким я его любил.
– Я собираюсь стать первым, – он взял мою руку и прижался своей ладонью к моей. – Клянись в том.
– Почему вдруг я?
– Потому что это из-за тебя. Клянись.
– Клянусь в том, – сказал я, теряясь в пылании его щек, в пламени его глаз.
– Клянусь в том, – эхом повторил он.
Несколько мгновений мы сидели, рука об руку. Он широко ухмыльнулся.
– Я, кажется, готов сырым сожрать целый мир.
Где-то на склоне, пониже, проиграла труба. Звук был резким и рваным, словно предупреждал о чем-то. Прежде чем я смог что-то сказать или двинуться, он был уже на ногах, выдернул из ножен на бедре кинжал. Всего лишь охотничий нож, но в его руках и этого достаточно. Он застыл, неподвижный, прислушиваясь всеми своими полубожественными органами чувств.
У меня также был нож. Я тихонько достал его и встал. Ахилл стоял как раз между мной и источником звука. Я не знал, стоит ли мне подойти к нему, встать рядом и поднять собственное оружие. В конце концов, я этого не сделал. Это была военная труба, а, как ясно сказал Хирон, битвы были даром Ахилла, не моим.
Снова прозвучала труба. Мы расслышали шорох подлеска, раздвигаемого человеческими шагами. Один человек. То ли заблудился, то ли ему грозит опасность. Ахилл сделал шаг туда, откуда шел звук. Словно отвечая ему, труба послышалась снова. Потом снизу взвыл голос “Царевич Ахилл!”
Мы замерли.
– Ахилл! Я пришел за царевичем Ахиллом!
Птицы вспорхнули с деревьев и с шумом разлетелись.
– От твоего отца, – прошептал я. Только царский вестник мог знать, где следует искать нас.
Ахилл кивнул, но, кажется, не слишком спешил ответить. Я мог представить как сильно бьется его пульс – за миг до того он был готов убивать.
– Мы здесь! – крикнул я, приложив ко рту сложенные ладони. Звук оборвался на мгновение.
– Где?
– Сможешь идти на голос?
Он смог, но плохо. Прошло некоторое время, прежде, чем он вышел на полянку перед нами. Лицо исцарапано, а пот пропитывал его дворцовую тунику. Он неуклюже преклонил колено. Ахилл опустил нож, и я заметил, сколь крепко он его сжимал.
– И что? – голос его был холоден.
– Тебя призывает отец. Срочные дела на родине.
Я почувствовал, что застыл, застыл так же, как прежде застывал Ахилл. Может, подумал я, если я буду недвижен, нам не придется ехать.
– Что за дела? – спросил Ахилл.
Человек будто опамятовался, вспомнил, что говорит с царевичем.
– Господин мой, прошу простить, но я знаю не все. Посланцы из Микен явились к Пелею с новостями. Твой отец собирается сегодня говорить с народом и желал бы, чтобы ты также был с ним. Я привел лошадей.
На миг настала тишина. Почти наверняка, думал я, Ахилл откажется. Но наконец он сказал: – Патроклу и мне нужно уложить вещи.
Возвращаясь к пещере и Хирону, мы с Ахиллом обсуждали новости. Микены были далеко, к югу, и их царем был Агамемнон, любивший называть себя властителем людей. Говорили, что из всех царств у него самое могучее войско.
– Что бы там ни было, мы уедем всего на день или два, – сказал мне Ахилл. Я кивнул, радуясь сказанному им. Всего на пару дней.
Хирон нас ожидал. – Я услышал крики, – молвил кентавр. Хорошо зная его, мы с Ахиллом расслышали нотки неодобрения. Он не любил, когда нарушали покой его горы.
– Отец призывает меня домой, – сказал Ахилл. – Лишь на сегодня. Я надеюсь скоро вернуться
– Ясно, – ответил Хирон. Он сейчас казался выше обычного, стоял перед нами, копыта резко выделялись на яркой зеленой траве, а каштанового цвета бока отблескивали на солнце. Я подумал, не будет ли ему одиноко без нас. Других кентавров я тут никогда не видел. Мы спрашивали его о них однажды, и его лицо сразу стало жестким. – Варвары, – ответил он.
Мы собрали вещи. Мне брать было почти нечего, немного одежды и флейта. У Ахилла имущества было немногим более, его одежда да несколько сделанных им наконечников копий, да фигурка, которую я ему вырезал. Мы уложили все это в кожаные мешки и пошли попрощаться с Хироном. Ахилл, всегда бывший посмелее, обнял кентавра, руки его легли на то место, где конское тело сменялось человечьей плотью. Посланник, ожидавший за моей спиной, затоптался на месте.
– Ахилл, – молвил Хирон, – помнишь ли, как я спросил, что станешь ты делать, когда пожелают, чтоб ты сражался?
– Да, – сказал Ахилл.
– Тебе следует обдумать свой ответ, – сказал Хирон. Холодок побежал по моей спине, но у меня не было времени думать о том. Хирон повернулся ко мне.
– Патрокл, – позвал он. Я ступил вперед, и он положил руку, которая была велика и тепла как солнце, мне на голову. Я ощутил его запах – лошади, пота, целебных трав и леса.
Голос его был тих. – Не сдавайся так же легко, как ты сделал это однажды.
– Благодарю тебя, – сказал я, не зная, что на это ответить.
Тень улыбки. – Будь счастлив, – рука убралась, и моей голове без нее сразу стало холодно.
– Мы скоро вернемся, – снова сказал Ахилл.
Глаза Хирона казались совсем темными в косых лучах послеполуденного солнца. – Я буду ждать вас, – сказал он.
Мы взвалили на плечи наши мешки и покинули полянку перед пещерой. Солнце уже перевалило зенит, и посланник проявлял нетерпение. Мы быстро спустились и сели на лошадей, ожидавших нас. После нескольких лет, когда я передвигался только пешком, седло казалось непривычным, и лошади как-то нервировали меня. Я чуть ли не ожидал, что они заговорят, но, уж конечно, они этого не умели. Повернувшись в седле, я взглянул назад, на Пелион. Я надеялся разглядеть пещеру из розового кварца или самого Хирона. Но мы были уже далеко. Я снова вернулся к дороге, и мы направились во Фтию
Комментарий к
* – переводчик не уверен, что в Греции вообще мог царить такой холод, но оставляет все на совести автора
========== Часть 11 ==========
Когда мы миновали межевой камень, отмечающий земли дворца, последние лучи солнца уже угасали на западе. Мы слышали крики стражников, ответный звук трубы. Мы поднялись на холм – дворец лежал прямо перед нами, а за ним расстилалось море.
