Текст книги "Песнь об Ахилле (ЛП)"

Автор книги: Madeline Miller

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

И словно в ответ на это, что-то переменилось вокруг. Яркий солнечный свет упал прямо на Ахилла, зажег золотом его волосы, окрасил золотистым сиянием кожу. Ахилл вдруг словно стал выше, и туника его, смявшаяся было, расправилась и стала белоснежной, словно парус. И волосы отражали свет, словно были пылающим огнем.

По толпе прокатился вздох изумления, и приветственные крики зазвучали еще громче. Фетида, подумал я. Это могла быть только она. Она помогла проявиться божественной природе сына, озаряя каждую пядь его тела. Помогая укрепить его столь дорогой ценой достающуюся славу.

Я заметил тень улыбки в уголках его губ. Он наслаждался этим как впивал и поклонение толпы. Он и не думал, как признавался мне позднее, что такое случится. Но не выказал и тени колебания – для него это не было внове.

Для него освободили проход, он вел прямо туда, в сердце людского моря, где собрались цари. Каждый царственный вождь должен был представиться своим союзникам. Настал черед Ахилла. Он ступил на берег, прошел вдоль приветствовавших его людей и остановился шагах в десяти от царей. Я шел в нескольких шагах позади него.

Нас ожидал Агамемнон. Острый нос его был подобен клюву орла, а в глазах читались алчность и острый ум. Был он крепок и широк в плечах, и ноги его твердо попирали землю. Он казался одновременно зрелым мужем и битым жизнью – насколько мы знали, ему было уже за сорок. Справа от него, на почетном месте, стояли Одиссей и Диомед. Слева я увидел Менелая, царя Спарты и причину войны. Ярко-рыжие волосы, которые я запомнил со сватовства во дворце Тиндарея, теперь подернулись серебристыми нитями седины. Как и его брат, Менелай был высок и широк в груди, плечи его были сильны, как бычья выя. Темные глаза, крючковатый нос и другие обычные в их роду черты у Менелая были словно смягчены. Лицо у него было улыбчивым и приятным глазу, чего не доставало его брату.

Из других царей я смог признать лишь Нестора – старика с редкой белой бородкой и острым взглядом выцветших от старости глаз. Поговаривали, он был старейшим из ныне живущих, и счастливо избежал тысяч опасностей позора, войн и заговоров. Он правил в песчаном Пилосе и за трон свой держался упрямо, чем разочаровывал дюжины своих сыновей, которые все старели и старели, пока ветхие чресла Нестора производили новых детей. Двое его сыновей сейчас стояли с оружием наготове подле своего отца, оттесняя других царей. Он рассматривал нас так внимательно, что даже рот приоткрыл, а редкая бороденка его колыхалась от тяжелого дыхания. Старик любил всяческие сборища и волнения.

Агамемнон выступил вперед. Он чуть раскинул руки в приветственном жесте, ожидая поклона, повиновения и клятвы верности. Ахиллу следовало преклонить колени и принести эти клятвы.

Но он на колени не опустился. Он не выкликнул приветствие великому царю, не склонил головы и не преподнес даров. Он не сделал ничего, только стоял перед ними всеми, гордо вздернув подбородок.

На лице Агамемнона угрожающе заходили желваки – с этими приглашающе раскрытыми объятиями он выглядел глупо. Я поймал предупреждающие взгляды, которые то и дело посылали Ахиллу Одиссей и Диомед. Воцарилась гнетущая тишина. Все поглядывали друг на друга.

Я в напряжении сцепил руки за спиной, наблюдая за игрой, которую вел сейчас Ахилл. Лицо его было сейчас словно высечено из камня, и всем своим видом он предупреждал царя Микен – “Не тебе мною повелевать”. Тишина длилась, болезненная, бездыханная, словно певец слишком затянул последнюю ноту.

Затем, как раз когда Одиссей уже готов был ступить вперед и вмешаться, Ахилл заговорил: – Я – царевич Ахилл, сын Пелея, богорожденный, лучший среди греков, – сказал он. – Я пришел принести тебе победу. – Снова воцарилась тишина, а затем нас накрыл рев одобрения. Гордость наш удел – среди героев скромников не водилось.

Глаза Агамемнона словно потухли. А потом рука Одиссей тяжело легла на плечо Ахилла, сминая ткань туники, и голос его разорвал тишину.

– Агамемнон, властитель, мы привели царевича Ахилла, который предлагает тебе свою верность. – В его взгляде было предупреждение – еще не поздно. Но Ахилл просто улыбнулся и ступил вперед, так что рука Одиссея упала с его плеча.

– Я по своей воле пришел предложить тебе помощь, – сказал он громко. И затем, повернувшись к толпе: – Сражаться вместе со столь благородными воинами наших земель – честь для меня.

И снова приветственные крики, громкие и долгие, которым нужно было немало времени, чтобы утихнуть. Наконец, будто окаменев лицом, Агамемнон сказал – терпеливо, что достигается лишь тяжким опытом:

– И впрямь, мое войско лучшее в мире. И я приветствую тебя, юный царевич Фтии, – он коротко ухмыльнулся. – Как жаль, что ты так задержался.

Это было почти оскорблением, но ответить Ахилл не успел. Агамемнон заговорил снова, и голос его разнесся над толпой: – Мужи Ахайи, мы слишком долго мешкали. Отправляемся в Трою завтра. Готовьтесь, собирайте лагеря. – Заключив этим речь, он отвернулся и пошел прочь по берегу.

Цари из ближайшего окружения Агамемнона последовали за ним, возвращаясь к своим кораблям – Одиссей, Диомед, Нестор, Менелай и другие. Но все остальные потянулись приветствовать нового героя – Эрифил из Фессалии и Антилох из Пилоса, Мерион с Крита и лекарь Подарилий. Люди со всех дальних уголков страны, привлеченные жаждой славы, предлагали свою дружбу и клялись в верности. Многие из них находились тут уже несколько месяцев, ожидая, пока соберется все войско. После столь тягостного ожидания, с лукавой усмешкой говорили Ахиллу, они рады любой невинной забаве. В особенности касательно…

– Царевич Ахилл, – прервал речи Феникс. – Прости мое вмешательство – позволь сообщить, что твой лагерь готов. – В его голосе слышалось неодобрение, но здесь, перед всеми, он не решался его высказать.

– Благодарю тебя, достойный Феникс, – отвечал Ахилл. – Вы извините меня?..

О, да, конечно, заговорили все. Они придут позже или завтра. Они принесут лучшего вина, и мы вместе почнем его. Ахилл пожимал руки, обещая, что так оно и будет.

***

В лагере мимо нас сновали мирмидоняне, перенося припасы, оружие, устанавливая шатры и навесы. Человек в церемониальном наряде, посланник Менелая, приблизился и поклонился нам. Его царь не смог прийти лично, о чем сожалеет, но он прислал своего человека, чтобы пригласить нас. Мы с Ахиллом обменялись взглядами. Тонкая дипломатия – с его братом мы дружбы не завели, так что самому Менелаю прийти было нельзя. Но привет и приглашение от него “лучшему из греков” последовало. – Играет на две стороны, – прошептал я Ахиллу. – Не может позволить себе нанести мне обиду, если хочет, чтоб ему вернули жену, – прошептал Ахилл в ответ.

Примем ли мы приглашение, спросил посланник. Да, сказали мы с самым царственными видом. Примем.

Основной лагерь был словно кипящее варево, движение самое разнородное – трепетали на ветру флажки, сохло выстиранное белье, дрожали полотняные стены шатров, сновали туда и сюда тысячи людей. За всем этим протекала река, со старой отметкой, поставленной, когда прибыли первые отряды – на локоть выше нынешнего уровня воды. Далее была рыночная площадь, агора с жертвенником и переносным помостом. И наконец – отхожие места, длинные, открытые канавы, где толпилось много народу.

Всюду, где мы проходили, на нас глазели.. Я все поглядывал на Ахилла, ожидая, что Фетида снова сделает его волосы ярче, а мышцы – мощнее. Но если она это и делала, я не заметил; обаяние, которое исходило от него, было его собственным – простым, безыскусным и полным сияния славы. Он приветствовал, подняв руку, тех, кто на него смотрел, он улыбался и здоровался с ними, проходя мимо. Я слышал слова, перелетавшие из уст в уста, вылетавшие из бородатых и щербатых ртов – Аристос Ахайон. Был ли он таковым, как о том говорили Одиссей и Диомед? Неужели они впрямь верили, что эти тонкие руки смогут победить целое троянское войско? Мог ли этот шестнадцатилетний мальчик и вправду быть величайшим из воителей? И везде, куда бы я ни глянул и где бы ни увидел этот вопрос, я немедленно видел и ответ. Да, кивали они друг другу, да, да.

========== Часть 18 ==========

В ту ночь я проснулся, хватая ртом воздух. Я был весь в поту, в шатре было душно. Кожа Ахилла, спящего подле меня, тоже была влажной.

Я вышел наружу, желая охладиться под ветром с моря. Но и здесь воздух был тяжел и влажен. Стояло странное затишье. Я не слышал ни трепетания полотнищ на ветру, ни шелеста незакрепленной снасти. Даже море стихло, и волны перестали накатываться на берег. Гладь морская была словно отполированное бронзовое зеркало.

Я осознал – ветра нет. И это было странно. Воздух вокруг меня словно застыл, его не тревожило ни малейшее колебание. Помнится, я подумал – если такая погода сохранится, мы завтра не сможем отплыть.

Я умылся, радуясь прохладной воде, потом вернулся к Ахиллу и попытался уснуть снова.

***

На следующее утро повторилось то же самое. Я проснулся весь в поту, горло пересохло, словно в засуху. К счастью, нашлась вода, которую ранее принес Автомедон. Ахилл тоже проснулся, потер ладонью вспотевший лоб. Нахмурился, вышел наружу, вернулся.

– Ветра нет.

Я кивнул.

– Сегодня нам не отплыть. – Наши люди – хорошие гребцы, но и они не смогут пройти весь путь на веслах. Нам нужен ветер, который погонит корабли к Трое.

Его не было. Ни в тот день, ни ночью, ни на следующий день. Агамемнону пришлось выйти на рыночную площадь и объявить, что отбытие снова откладывается. Как только задует ветер, мы отплываем, пообещал он.

Но ветра все не было. Мы страдали от жары, и воздух был горячим, как дыхание костра, он обжигал наши легкие. Раньше мы и не замечали, как обжигающ бывает песок, как жестки наши покрывала. Это изводило всех, то и дело вспыхивали драки. Мы с Ахиллом проводили все время у моря, ища хоть малейшего облегчения.

Идут дни, лбы хмурятся в беспокойстве. Две недели без ветра – это противоестественно, но Агамемнон ничего не предпринимает. – Я поговорю с матерью, – говорит, наконец, Ахилл. Я сижу в шатре, потея и ожидая, пока он призывает ее. – Это дело рук богов, – бросает он, вернувшись. Но мать не сказала – возможно, не могла сказать, – каких именно.

Мы идем к Агамемнону. У царя кожа красна и раздражена от жары, он зол – на ветер, на беспокойное войско и на всякого, кто хоть как-то старается придумать этому оправдание. – Ты ведь знаешь, что моя мать – богиня, – говорит Ахилл.

Агамемнон отвечает почти звериным рычанием. Одиссей предостерегающе кладет руку ему на плечо.

– Она говорит, что такая погода неестественна. Это боги желают дать нам какой-то знак.

Агамемнону не слишком по нраву это слышать, он бросает на нас сердитый взгляд и велит уйти.

Проходит месяц, изнурительный месяц душных ночей и иссушающих дней. Лица людей налились злобой, но драк больше нет – слишком жарко. Люди лежат в тени и ненавидят друг друга.

Еще месяц. Все мы медленно сходим с ума, задыхаясь под тяжестью неподвижного воздуха. Сколь долго еще это будет продолжаться? Это ужасно – сияющее небо, пригвождающее наших людей к земле, удушающая жара, когда борешься за каждый глоток воздуха. Даже мы с Ахиллом в своем шатре, всегда знающие, чем себя занять – даже мы чувствуем себя опустошенными. Когда это закончится?

И наконец, приходит весть – Агамемнон имел беседу с верховным жрецом Калхасом. Мы его знаем – он мал ростом, оброс кудлатой темной бородой. Некрасивый, с лицом хорька и манерой быстро облизывать языком губы, прежде чем что-то сказать. Но самая отвратительная его черта – глаза. Голубые, ярко-голубые. Когда люди говорят с ним, они смаргивают от его взгляда. Подобное пугает. Ему повезло, что его не убили при рождении.

Калхас уверен, что мы прогневали богиню Артемиду, но чем именно – не говорит. Лишь дает обычный совет – принести обильную жертву. Разумеется, жертвенные животные собраны, приготовлено вино с медом. На следующем собрании Агамемнон уведомляет нас, что он пригласил свою дочь помочь жрецам в проведении обряда. Она жрица Артемиды, самая юная из женщин, когда-либо удостоенных этой чести. Возможно, ей удастся утишить ярость богини.

Затем мы услышали еще кое-что – дочь Агамемнона прибудет из Микен не только лишь для жертвенной церемонии, но и затем, дабы выйти замуж за одного из царей. Свадьба всегда благодатна и угодна богам, возможно, это также поможет

Агамемнон призывает Ахилла и меня в свой шатер. Его лицо помято и блестит, как у человека, долго лишенного сна. Нос все еще красен от раздражения кожи. Подле него сидит Одиссей, как всегда невозмутимый.

Агамемнон прокашливается. – Царевич Ахилл, я призвал тебя, дабы сделать одно предложение. Возможно, ты уже слыхал, что… – он снова прокашливается. – У меня есть дочь Ифигения. Я желал бы, чтоб она стала твоей женой.

Мы замираем, Ахилл в удивлении приокрывает рот.

Одиссей говорит: – Агамемнон предлагает тебе великую честь, царевич Фтии.

Ахилл преодолевает неловкость и говорит: – Да, и я ему благодарен. – Его взгляд встречается с глазами Одиссея, и я понимаю, о чем он думает – “А как же Деидамия?” Ахилл уже женат, и Одиссей хорошо знает об этом.

Но царь Итаки кивает, легонько, чтоб не заметил Агамемнон. Нам следует притвориться, что царевны Скироса не существует.

– Я польщен той честью, которой ты удостоил меня, – говорит Ахилл, все еще колеблясь. Его взгляд падает на меня, вопрошая.

Одиссей замечает это, как он замечает все. – К сожалению, у вас будет всего одна брачная ночь, прежде чем она отбудет назад. Разумеется, и за одну ночь многое может случиться, – он улыбается. Кроме него, не улыбается никто.

– Полагаю, свадьба – дело благое, – медленно говорит Агамемнон. – Благо для наших родов, благо для наших людей. – Он избегает встречаться с нами взглядом.

Ахилл ожидает моего ответа, если я пожелаю, он откажет. Ревность вспыхивает, но лишь на миг. Всего одна ночь, думаю я. Это поможет ему обрести почет и высокое положение, и примирит с Агамемноном. Это ничего не значит. Я киваю – легонько, как Одиссей прежде.

Ахилл протягивает руку. – Я принимаю твое предложение, Агамемнон. Я с радостью назову тебя тестем.

Агамемнон берет руку юноши. И в то время, как он это делает, я замечаю, что глаза его холодны и почти печальны. Позднее я еще вспомню об этом.

Он снова прокашливается. – Ифигения, – говорит он, – хорошая девушка.

– Уверен, что это так, – отвечает Ахилл. – Для меня честь назвать ее своей женой.

Агамемнон кивает нам на прощание, и мы уходим. Ифигения. Легкое имя, в нем цокот козьих копыт по скалам, быстрый, живой, радостный.

***

Несколькими днями позднее она прибыла вместе с микенской охраной – ее составляли те, кто уже не годен был идти на войну. Когда ее повозка ехала по каменистой дороге к нашему лагерю, солдаты вовсю глазели на нее. Они уже давно не видели женщин. Они пялились на ее шею, на изгиб ее стоп, на ее руки, разглаживающие свадебное одеяние. Ее карие глаза вспыхивали волнением – она ведь прибыла выйти замуж за лучшего из греков.

Свадьба должна была состояться на рыночной площади, на квадратном деревянном возвышении, позади которого располагался алтарь. Колесница подъехала ближе, миновала клубящуюся толпу людей. Агамемнон стоял на возвышении, сопровождаемый Одиссеем и Диомедом. И Калхас также был тут. Ахилл, как надлежит жениху, ожидал чуть поодаль.

Ифигения легко сошла со своей колесницы и ступила на деревянный помост. Она была совсем юной, едва достигла четырнадцати, и в ней сочеталась величавость жрицы и детская восторженность. Она обняла отца, взлохматила пальцами его волосы, что-то прошептала ему и засмеялась. Я не видел его лица, но руки, обнимавшие ее, словно вдруг отяжелели.

Одиссей и Диомед шагнули вперед, улыбаясь, и поклонились, приветствуя ее. Она ответила учтиво, но явно выражая нетерпение. Взгляд ее искал будущего супруга, которому она была обещана. Она нашла его легко, и взгляд ее скользнул по его золотым волосам. Она улыбнулась увиденному.

Под ее взглядом Ахилл вышел вперед, навстречу ей. Он стоял на самом краю возвышения. Сейчас он мог коснуться ее, и я увидел, что он уже протянул руку к ее дрожащим пальчикам, гладким как отполированные морем раковины.

И вдруг девушка покачнулась. Помню, лицо Ахилла посмурнело. Помню, он рванулся поймать ее.

Но она не падала – ее волокли прочь, к алтарю. Никто не заметил, как кинулся к ней Диомед, в следующее мгновение его рука уже легла на ее шею, огромная рядом с ее тонкими ключицами. Она была слишком ошеломлена, чтобы сопротивляться, чтобы вообще осознать, что происходит. Агамемнон выхватил что-то из-за пояса, и оно сверкнуло на солнце, когда он воздел его.

Лезвие ножа полоснуло ее горло, и кровь хлынула на алтарь, залила ее платье. Она захрипела, пытаясь что-то сказать, но уже не смогла. Тело ее содрогнулось, выгнулось, но руки царя прижали ее к алтарю. Последние судороги борьбы, они были все слабее и, наконец, она вытянулась и затихла.

Кровь лилась на руки Агамемнона. В повисшей тишине он промолвил: – Богиня удовлетворена.

Кто знает, что могло тогда случиться? Воздух все еще был напоен железным, солоноватым запахом ее смерти. Человеческие жертвоприношения были мерзостью, давным-давно изгнанной из наших краев. И свою собственную дочь!.. Мы были в ужасе и ярости, и вот-вот мог вспыхнуть мятеж.

Но прежде, чем мы двинулись, что-то коснулось наших щек. Мы замерли, не в силах поверить – и вот снова. Прохладно и легко, и пахнуло морем. Шепоток пробежал в толпе. Ветер. Подул ветер. И разжались кулаки. Богиня удовлетворена.

Ахилл словно оцепенел, прирос к месту на помосте, где стоял. Я взял его за руку и потащил сквозь толпу к нашему шатру. Глаза у него были безумные, а на лице остывали брызги ее крови. Я смочил тряпицу и попытался оттереть ее, но он схватил меня за руку. – Я мог их остановить, – сказал он. Лицо его было совсем бледным, голос словно разом охрип. – Я был рядом. Я мог ее спасти.

Я помотал головой. – Ты же не знал.

Он закрыл лицо руками и не отвечал ни слова. Я обнял его и бормотал все успокаивающие словечки, какие мог найти.

***

Он успел умыться, вымыть окровавленные руки и переменить испачканную кровью одежду, когда Агамемнон прислал за нами, приглашая вернуться на рыночную площадь. Артемида, сказал он, разгневалась на столь большое войско, готовое пролить много крови. Она потребовала за то плату, плату наперед. Коров было недостаточно. Потребовалась невинная жрица, человечья кровь за человечью кровь, старшая дочь предводителя.

Ифигения обо всем знала, сказал он. Она была согласна. Большинство стояли слишком далеко и не видели смертельного ужаса в ее глазах. К счастью, они поверили лжи своего предводителя.

Ее сожгли той же ночью на костре из кипариса, дерева, посвященного темнейшим из наших богов. Агамемнон пожаловал сотню амфор вина для празднования; наутро мы отплывали к Трое. В нашем шатре измученный Ахилл забылся сном, легши головой на мои колени. Я поглаживал его лоб, видя, как дрожь пробегает по его лицу. В углу шатра лежала его испачканная кровью свадебная туника. Когда я смотрел на нее, в груди тяжелело. Это была первая смерть, которой он стал свидетелем. Я осторожно снял его голову с моих коленей и встал.

Снаружи пили, пели и кричали воины. На берегу горели костры, раздуваемые свежим бризом. Я шел меж лагерных костров, минуя празднующих воинов. Я знал, куда идти.

У его шатра стояла стража, но стражники дремали, опершись на копья. – Кто таков? – проснувшись, спросил один. Я шагнул мимо него в шатер.

Одиссей обернулся. Он стоял, облокотившись на низкий столик, и водил пальцем по карте. Подле него я увидел тарелку с недоеденным ужином.

– Приветствую тебя, Патрокл. Все в порядке, я его знаю, – добавил он стражнику, сунувшемуся было за мной. Подождал, покуда тот ушел. – Я так и знал, что ты придешь.

Я хмыкнул. – Что бы ты на самом деле ни думал, ты бы все равно это сказал.

Он ухмыльнулся. – Сядь, если хочешь. Сию минуту, я доем.

– Это ты дал им ее убить, – бросил я ему.

Он подтянул табурет к столу. – Отчего ты думаешь, что я мог им помешать?

– Ты бы помешал, будь это твоя дочь, – я чувствовал, что мои глаза мечут искры. Я хотел его испепелить.

– У меня нет дочери, – он оторвал кусочек хлеба, обмакнул его в подливу. Съел.

– Тогда будь это твоя жена. Что, если бы это была твоя жена?

Он поднял на меня глаза. – Что ты хочешь, чтоб я сказал? Что тогда я бы этого не сделал?

– Да.

– Не сделал бы. Но возможно, именно потому Агамемнон – царь Микен, а я повелеваю всего лишь Итакой.

Слишком легко давались ему ответы. Его спокойствие меня разозлило.

– Это была твоя идея убить ее.

Сухая усмешка искривила его рот. – Ты слишком много от меня хочешь. Я всего лишь советник, Патрокл. Не полководец.

– Ты нам солгал.

– Про свадьбу? Да. Только так можно было заставить Клитемнестру отпустить девушку. – Ее мать, там, в Аргосе. Вопросы вертелись у меня на языке, но я знал его уловки. Нельзя было дать ему отвлечь меня от гнева. Кулак мой взметнулся вверх.

– Ты его опозорил. – Ахилл пока не думал об этом, он слишком скорбел о смерти девушки. Но я должен был об этом думать. Позор от их деяния мог лечь и на него.

Одиссей махнул рукой. – Люди уже позабыли, что он был к этому причастен. Они забыли думать о нем, едва пролилась ее кровь.

– Тебе удобно думать именно так.

Он налил себе вина, выпил. – Ты гневаешься, и не без оснований. Но для чего ты пришел с этим ко мне? Я не держал ни ножа, ни девушки.

– Там было полно крови, – выхрипнул я. – На его лице, на губах. На одежде. Знаешь, что было с ним после этого?

– Он скорбит, что не предотвратил того, что случилось.

– Конечно! – бросил я. – Он едва может говорить.

Одиссей пожал плечами. – У него чересчур нежное сердце. Завидное качество, ничего не скажешь. Если это его утешит, передай ему, что это я поставил Диомеда так, чтобы Ахилл увидел лишь самый конец действа. Когда было уже поздно.

Я так ненавидел его в тот миг, что едва мог говорить.

Он подался вперед. – Можно, я дам тебе один совет? Если ты и впрямь друг ему, помоги ему избавиться от этого мягкосердечия. Он направляется к Трое убивать людей, а не спасать. – Его темные глаза удерживали меня, как сильное течение. – Он – оружие, убийца. Не забывай об этом. Можно использовать копье как посох, для опоры в ходьбе, но копьем оно оттого быть не перестанет.

Эти слова словно лишили меня дыхания. – Он не…

– Он таков, как я сказал. Лучшее оружие, когда-либо сотворенное богами. И пора ему это понять. Если уж ты не желаешь слушать ничего, выслушай хотя бы это. Я говорю без злого умысла.

Я был ему не соперник, и слова его застревали во мне, как дротики, и их было не стряхнуть.

– Неправда, – сказал я. Он не ответил, лишь проводил меня взглядом. Я молча вышел из его шатра.

========== Часть 19 ==========

Мы отплыли на следующий день, очень рано, вместе с остальным флотом. С кормы нашего корабля берег Авлиды казался до странности голым. Канавы отхожих мест и пепельно-белесые остатки костра девушки – вот и все, что осталось после нашего тут пребывания. Я разбудил Ахилла утром и передал ему слова Одиссея – чтоб он не успел прежде того перехватить Диомеда. Он выслушал меня равнодушно, глаза были в темных кругах, хоть он и спал достататочно. Затем Ахилл сказал: – Она мертва, так что это безразлично.

Теперь он шагал по палубе позади меня. Я старался отвлечь его, указывая то на дельфинов, преследующих наше судно, то на тяжелые дождевые облака, собирающиеся у горизонта, но он оставался безмолвным и слушал вполуха. Позднее я видел, что он, оставшись в одиночестве, мрачный и сосредоточенный, упражнялся с мечом и копьем.

Каждый вечер мы приставали в новом месте; наши корабли не были предназначены для далеких многодневных плаваний. Мы видели только фтиян и диомедовых аргосцев – флот на стоянках разделялся так, чтобы не приходилось всей армаде искать пристанища на одном острове. Я был уверен, что неспроста царь Аргоса все время был с нами. Они что, думают, мы сбежим? Я старался не обращать на него внимания, и он оставил нас в покое.

Все острова были для меня на одно лицо – высокие утесы, опушенные белой пеной, каменистое побережье, где галька царапала днища наших кораблей, будто когти. Низкорослая жесткая трава пробивалась под оливами и кипарисами. Ахилл все это едва замечал. Он склонялся над своими доспехами и начищал их, пока они не начинали гореть, будто жаркое пламя.

На седьмой день мы добрались до Лемноса, как раз напротив мыса при входе в Геллеспонт. Он был ниже, чем большинство наших островов, полон болотец и стоячих прудов, поросших водяными лилиями. Неподалеку от лагеря мы нашли заводь и уселись подле нее. Над водой гудели жуки, а луковицы водяных лилий смотрели из водорослей, будто глаза. Мы были всего в двух днях пути от Трои.

– Каково было убить того мальчика?

Я поднял взгляд. На его лицо падала тень, волосы скрывали глаза.

– Каково? – переспросил я.

Он кивнул, смотря на воду, словно стараясь разглядеть что-то в глубине.

– Как оно?

– Так просто не расскажешь. – Он застал меня врасплох. Я прикрыл глаза, стараясь вызвать в памяти ту картину. – Кровь пошла сразу, это я помню. Поверить не мог, что ее бывает столько. Голова его раскололась, и чуть-чуть виднелись мозги. – Даже сейчас я ощутил тошноту. – Я запомнил звук, с которым его голова ударилась о камень.

– Он дергался перед смертью? Как звери?

– Я не стоял там и не следил.

Он помолчал. – Отец говорил мне как-то, что надо считать, будто они просто звери. Люди, которых я убиваю.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но не смог. Он же не отрывался от созерцания водной глади.

– Не думаю, что смогу так, – сказал он. Просто как и всегда.

Слова Одиссея отдались у меня в ушах, язык мой онемел. Это хорошо, хотел сказать я. Но что я знал? Мне-то не нужно завоевывать себе бессмертие, я оставался в стороне.

– Все время это вижу перед собой, – тихо сказал он. – Ее смерть. – Я тоже не мог перестать видеть это – густую кровавую струю, ужас и боль в ее глазах.

– Но будет иное, – услышал я свой голос. – Она-то была невинной девушкой. Но другие – воины, с которыми тебе придется сражаться и которые убьют тебя, если ты не ударишь первым.

Он повернулся ко мне, взгляд его отяжелел.

– Но ты сражаться не станешь, даже если они нападут. Тебе это ненавистно. – Если бы это сказал кто-то другой, это прозвучало бы оскорблением.

– Мне не дано умения, – сказал я.

– Не думаю, что это единственная причина.

Его глаза были зелены с коричневым – как лес, и даже в неярком свете я замечал золотистые искорки.

– Может, и не единственная, – ответил я наконец.

– Но ты простишь меня?

Я дотянулся до его руки и взял ее в свою. – Мне нечего тебе прощать. Ты не можешь меня обидеть, – сказано это было очень поспешно, но я вложил в слова всю свою убежденность.

Он посмотрел на наши сплетенные пальцы. Затем его рука выскользнула из моей и метнулась мимо меня так скоро, что я не смог уловить движения. Он встал, и что-то схожее с длинным куском мокрой веревки свисало из его пальцев. Я уставился на него, не понимая.

– Гидра, – сказал Ахилл. Водяная змея. Блекло-серая, плоская голова ее безжизненно свисла. Тело ее, умирая, еще чуть вздрагивало.

Меня охватила противная слабость. Хирон заставил нас запомнить, как они выглядят и где водятся. Серо-коричневые, цвета воды. Легко разозлить. Укус смертелен.

– Я ее даже не видел, – едва смог выговорить я. Он вышвырнул тварь прочь, она упала в водоросли. Он сломал ей шею.

– Тебе и не нужно было, – ответил он. – Ее видел я.

***

После того случая ему стало полегче, больше он не мерял шагами палубу, уставясь перед собой. Но я знал, что Ифигения все еще владела им. Нами обоими. Он теперь все время носил с собой копье. Подбрасывал его и ловил, вновь и вновь.

Постепенно весь флот снова собрался вместе. Некоторые плыли вокруг Лесбоса, другие, избравшие самый короткий путь, уже ожидали нас у Сигея, к северо-западу от Трои. Остальные подтянулись, идя вдоль побережья Фракии. Собравшись, мы отправились к Тенедосу, острову напротив широкого троянского побережья. Перекличка передавала от корабля к кораблю приказ Агамемнона – корабли царей будут идти в первом ряду, а другие суда, встав веером, последуют за ними. Пока перестраивались, поднялась сумятица – столкновения корабля с кораблем или же весла одного корабля прошивали борт другого.

Наконец, мы заняли боевой порядок, Диомед был с левого края, а Мерион – с правого. Ударили барабаны, и корабли двинулись вперед, взмах за взмахом весел. Агамемнон отдал приказ идти медленно, держать строй и сохранять полную согласованность. Но царям не улыбалось выполнять чужие приказы, каждый хотел добыть славу ступившего на троянский берег первым. Пот струился по лицам гребцов, которых нещадно подгоняли командиры.

Мы стояли на носу вместе с Фениксом и Автомедоном, наблюдая, как приближается берег. Ахилл лениво подкидывал копье. Гребцы подладились под этот ритм, опуская весла, когда опускалась его рука.

Подойдя ближе, мы могли разглядеть берег – высокие деревья и горы окаймляли зеленовато-бурую землю. Мы обогнали Диомеда и были на корабельный корпус впереди Мериона.

– На берегу люди, – сказал Ахилл. Прищурился. – С оружием.

Прежде чем я успел ответить, на одном из кораблей пропел рог, ему ответили другие. Тревога. Ветер принес отзвуки криков. Мы думали застать троянцев врасплох, но они знали, что мы идем. Они ждали нас.

По всей линии кораблей гребцы опустили весла в воду, замедляя ход. Люди на берегу были, несомненно, воинами, в их одежде были заметны пунцовые цвета Приама. Колесница мчалась вдоль их рядов, взметая за собою песок. На человеке, что стоял в колеснице, был шлем с оперением из конского волоса, и даже издали мы увидели, сколь могуч телом этот человек. Он был велик, не настолько, впрочем, как Аякс или Менелай. Мощь исходила от его осанки, развернутых плеч, прямой линии спины, устремлявшейся к небесам. Он не был изнеженным царевичем винопитий и оргий, как обычно описывали людей с востока. Этот человек словно готовился предстать пред очи богов, каждое движение его было выверенным и точным. Это не мог быть никто иной, кроме Гектора.

Он сошел с колесницы и что-то крикнул своим людям. Мы увидели, как поднялись копья и вздернулись луки. Мы были все еще недосягаемы для их стрел, но с каждым взмахом весел напряжение возрастало, и скрежета якорей слышно не было. По линии кораблей вразнобой полетели крики. Приказов от Агамемнона не было – остановиться ли, не высаживаться пока.

– Мы почти в досягаемости их стрел, – проговорил Ахилл. Он был очень спокоен, но вокруг нас росла суматоха, слышался топот множества ног по палубе.