Текст книги "Песнь об Ахилле (ЛП)"
Автор книги: Madeline Miller
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
Я смотрел, как приближается берег. Гектор теперь направился к другой части своего войска. Но вместо него появился другой человек, сотник, по видимому, в кожаных доспехах и шлеме, закрывавшем все лицо, кроме бороды. Когда линия наших кораблей приблизилась, он натянул тетиву своего лука. Тот не был столь велик, как лук Филоктета, но и до берега теперь было ближе. Он поднял лук и приготовился убить первого грека.
Но не успел. Я не заметил движения Ахилла, лишь услышал свист воздуха и его выдох. Копье ушло из его руки и полетело над полосой воды, отделявшей наш корабль от берега. Конечно, это лишь угроза. Ни один копейщик не смог бы метнуть копье на расстояние полета стрелы. Оно упадет на мелководье.
Но оно не упало. Его черный наконечник пробил грудь лучника, чьи онемевшие пальцы отпустили тетиву. Он рухнул на песок и более не поднялся.
С кораблей позади нас раздались победные кличи и звуки рога. Новость летела по рядам кораблей греков, во все концы – первая кровь за нами, пролита богоравным царевичем Фтии.
Лицо Ахилла было бесстрастным, почти мирным. Он не выглядел человеком, сотворившим чудо. На берегу троянцы потрясали оружием и что-то гортанно кричали. Несколько из них встали на колени подле упавшего. Позади меня Феникс шепнул что-то Автомедону, который метнулся прочь. Через несколько мгновений он появился с охапкой копий. Ахилл, не глядя, взял одно, воздел его и метнул. Теперь я видел и грациозный изгиб его руки, и то, как он поднял подбородок. Он не замирал, подобно другим, чтобы прицелиться или посмотреть, куда попало его копье. Он точно знал, куда оно летело. На берегу упал еще один.
Теперь мы были близко, и с обеих сторон полетели стрелы. Одни ушли в воду, другие вонзились в мачты и борта. Несколько человек вскрикнуло на наших кораблях, несколько человек на берегу упало. Ахилл спокойно взял поданный Автомедоном щит. – Стань позади меня, – сказал он. Я так и сделал. Прилетевшую стрелу он отбил щитом и взял еще одно копье.
Солдаты обезумели – их стрелы и копья летели теперь слишком далеко и шлепались в воду. Чуть подальше в линии судов Протесилай, царевич Филаки, хохоча, спрыгнул с носа корабля и поплыл к берегу. Может, он был пьян, а может, кровь его воспламенила жажда славы. А может, он хотел превзойти царевича Фтии. Копье, пущенное рукою самого Гектора, пронзило его, и вода вокруг его тела окрасилась кровью. Он был первым погибшим среди греков.
Наши люди соскользнули по веревкам и, прикрываясь от стрел щитами, бросились к берегу. Троянцы были стойки и мужественны, но на берегу не было природных укрытий и мы превосходили их числом. По команде Гектора они подняли своих павших товарищей и отступили с побережья. Свое дело они сделали – показали, что победить их будет нелегко.
========== Часть 20 ==========
Мы достигли берега и вытащили первый из кораблей на песок. Прежде войска были посланы лазутчики, чтобы избежать возможной засады троянцев, у кораблей была выставлена стража. Несмотря на жару, никто не снимал доспехов.
Хотя корабли еще толпились в бухте позади нас, многие из них вытаскивали на берег, чтобы отметить места для лагеря каждого из царей. Отведенный фтиянам участок находился на дальнем конце побережья, в стороне от будущей рыночной площади, далеко от Трои и от остальных царей. Я бросил быстрый взгляд на Одиссея – именно он назначал места. Лицо его было так же спокойно и непроницаемо, как всегда.
– И как далеко нам идти? – спросил Ахилл. Поставив ладонь козырьком, он вглядывался в северный край побережья. Песчаный берег, казалось, тянулся бесконечно.
– Пока песок не кончится, – отвечал Одиссей.
Ахилл подал знак нашим кораблям, и капитаны мирмидонян принялись отводить их от остального флота, чтобы проследовать к месту лагеря. Солнце палило – казалось, тут оно ярче, но, может быть, это впечатление усиливалось белизной песка. Мы шли, пока не добрались до поросшей травой возвышенности, отходящей от песчаной полосы берега. Она имела форму серпа, окаймляя место нашего будущего лагеря с трех сторон. На самом верху ее рос лес, простирающийся на восток до поблескивающей поодаль реки. С юга на горизонте виднелась Троя. Если выбор принадлежал Одиссею, нам следовало поблагодарить его – место было наилучшим, тихим, зеленым и тенистым.
Мы оставили мирмидонян под началом Феникса и пошли обратно, к главному лагерю. Везде кипела работа и делалось одно и то же – вытаскивали на берег корабли, ставили шатры и навесы, выгружали припасы. Лихорадочно, с целеустремленностью одержимых – “наконец-то, прибыли”.
Путь наш пролегал через лагерь знаменитого родича Ахилла, гиганта Аякса, царя острова Саламин. Мы лишь издали видели его в Авлиде и слышали рассказы о нем – что палуба треснула, когда он ступил на нее, что он нес на плечах быка целую милю. Мы увидели, как Аякс стаскивает громадные тюки со своего корабля. Мышцы его были словно огромные валуны.
– Сын Теламона, – приветствовал его Ахилл.
Гигант повернулся. Разглядел того самого меткого мальчишку, глаза его сузились, но требования вежливости взяло верх. – Пелид, – хрипло ответил он. Опустил свой тюк и протянул руку, заскорузлую, с мозолями размером с оливку. Я немного сочувствовал Аяксу – если бы не Ахилл, именно его титуловали бы “аристос ахайон”.
Придя в главный лагерь, мы встали на холмике, отделяющем прибрежный песок от травы, и принялись рассматривать то, для чего сюда прибыли. Трою. От нас ее отделяла поросшая травой равнина, а с двух сторон города протекали широкие реки. Даже с такого расстояния каменные стены сияли в отраженных лучах солнца. Мы зачарованно смотрели, как блестел металл знаменитых Скейских ворот, чьи бронзовые петли, рассказывали, были в рост человека.
Позднее я увижу эти стены вблизи, увижу, как плотно пригнаны друг к другу их обтесанные камни – говорят, это работа самого бога Аполлона. И снова вопрошу себя – как вообще можно взять такой город? Стены слишком высоки для осадных башен, слишком мощны для катапульт, и никто бы не смог вскарабкаться по их божественно гладкой поверхности.
***
Когда солнце склонилось к западу, Агамемнон созвал первый военный совет. Огромный шатер уставлен был сидениями в несколько рядов, они образовали полукруг. Впереди сели Агамемнон и Менелай, сопровождаемые Одиссеем и Диомедом. Цари приходили и один за другим занимали места. Наученные чтить старшинство с самого детства, мелкие цари занимали менее почетные места, оставляя передние ряды для самых знатных. Ахилл без колебания занял место в первом ряду и указал мне сесть рядом с ним. Я сел, ожидая, что сейчас начнутся возражения и все потребуют, чтоб я удалился. Однако и Аякс пришел со своим сводным братом-бастардом Тевкром, и Идоменей привел своего оруженосца и колесничего. Очевидно, для лучших были сделаны послабления.
В отличие от тех советов, что проходили в Авлиде и на которых мы слышали только жалобы (преувеличенные, бессмысленные и бесконечные), этот совет был посвящен конкретным делам – обустройству отхожих мест, поставкам провизии, стратегии. Цари колебались между войной и дипломатией – не следует ли нам попытаться сперва договориться, как разумные люди? К удивлению, Менелай громче всех ратовал за переговоры. “Я и сам охотно отправлюсь говорить с ними, – сказал он. – Это мой долг”.
– Что, мы проделали весь путь, чтобы ты уговаривал их сдаться? – пробурчал Диомед. – Я бы мог остаться дома.
– Мы не дикари, – упрямо возразил Менелай. – Возможно, они внемлют нашим доводам.
– Скорее, нет. Так к чему терять время?
– К тому, дражайший царь Аргоса, что если за переговорами и отлагательствами настанет черед войны, мы не будем выглядеть злодеями, – это сказал Одиссей. – Что означает – города Анатолии не будут чувствовать себя столь уж обязанными оказать помощь Трое.
– И вы тоже за этот план, Итака? – спросил Агамемнон.
Одиссей пожал плечами. – Есть множество способов начать войну. Я всегда думал, что вылазка, захват прилегающих земель – хорошее начало. Почти то же самое, что дипломатия, но с большей выгодой.
– Да! Вылазки! – бросил Нестор. – Прежде всего остального мы должны показать свою силу.
Агамемнон потер подбородок, переводя взгляд с одного царя на другого.
– Я думаю, Нестор и Одиссей правы. Сперва вылазки. Затем мы, возможно, пошлем послов. Начинаем завтра.
Ему не нужно было вдаваться в детали. Захват прилегающих земель – обычная тактика при осадах: вы не нападаете на город, но атакуете селения вокруг него, снабжающие город зерном и мясом. Тех, кто сопротивляется, убивают, остальные становятся рабами. Вся провизия теперь ваша, а жены и дочери становятся заложницами, обеспечивающими лояльность окрестных мелких правителей. Уцелевшие будут искать убежища в городе, что скоро сделает его многолюдным и привнесет хаос. Возрастут болезни. И в конце концов ворота города будут открыты – если не из гордости, то от отчаяния.
Я надеялся, что Ахилл будет возражать, скажет, что нет чести в убийстве землепашцев. Но он лишь кивнул, словно уже сотни раз осаждал города, словно больше ничем и не занимался в жизни, как только захватывал селенья.
– Последнее – во время атаки никакого хаоса. Сохранять строй, идти отрядами, – Агамемнон поерзал в своем кресле; он, казалось, нервничал. Немудрено – цари наши гонористые, а тут был первый случай, когда им предстояло доказать свою доблесть, что зависело и от места отряда. Как раз тот случай, когда могли взбунтоваться против главенства. Эта мысль, видно, злила Агамемнона, голос стал жестче. Так у него обычно и выходило – чем более он принимал предосторожностей, тем менее приятен делался.
– Мы с Менелаем, конечно, встанем в центре. – Тут послышался недовольный ропот, но Одиссей прервал его.
– Очень разумно, царь Микен. Посыльным будет легче отыскать тебя.
– Именно так, – коротко кивнул Агамемнон, будто это и была истинная причина его решения. – Слева от моего брата встанет царевич Фтии. А справа от меня – Одиссей. На правом и левом крыльях будут Диомед и Аякс.
Это были самые опасные позиции, места, где враг будет пытаться обойти войско или же прорваться сквозь него. Оттого было важно удержать их, и, конечно, они приносили более всего славы.
– Места остальных будут разделены по жребию. – Когда ропот умолк, Агамемнон встал. – Итак, решено. Начинаем завтра, с рассветом, с вылазки.
Солнце уже садилось, когда мы возвращались по побережью к нашему лагерю. Ахилл выглядел довольным. Одно из почетнейших мест принадлежало ему и даже без борьбы. Ужинать было рановато, так что мы влезли на поросший травой холм позади лагеря, узкую полоску луга у самого леса. Постояли немного, обозревая лагерь и море, открывающееся за ним. Его волосы освещало закатное солнце, лицо смягчилось.
Один вопрос мучил меня еще с той битвы на корабле, но не было случая поговорить.
– Ты думал о них, как о зверях? Как тебе говорил отец?
Он покачал головой. – Я вообще не думал.
Над нашими головами со стонами кружились чайки. Я пытался представить каким он будет после своей первой завтрашней вылазки – покрытым кровью убийцей.
– Боишься? – спросил я. За спиной раздалась первая соловьиная трель.
– Нет, – отвечал он. – Для этого я и был рожден.
***
На следующее утро я проснулся от звука троянских волн, плещущихся в троянский берег. Ахилл все еще дремал подле меня, так что я вышел из шатра, оставив его досыпать. Небо было столь же безоблачным, как и накануне, встало солнце, яркое и жгучее, и море, отражая его свет, рассыпало сияющие блики. Я сел и ощутил как струйки пота скатываются по моей спине.
Менее чем через час начнется вылазка. С этой мыслью я заснул вчера, с этой мыслью проснулся. Ранее мы решили, что я не приму в ней участия как и большинство. Это была первая вылазка, участвовать и прославиться в ней предстояло лучшим из воинов. Это будет его первым настоящим боем.
Да, прежде были те люди, на берегу. Но тогда Ахилл убивал с расстояния, мы даже не видели крови. И падали они почти забавно, издалека не видно было ни их боли, ни их лиц.
Из шатра показался Ахилл, он был уже одет. Сел возле меня и принялся за ожидавший его завтрак. Говорили мы мало.
Я не знал, о чем говорить с ним сейчас. Наш мир – мир крови и славы, которую надо завоевать; не сражаются только трусы. Для царевича же иного выбора не было. Ты сражаешься и побеждаешь, или же сражаешься и умираешь. Вон, даже Хирон послал ему копье.
Феникс тоже уже поднялся, собрался и строил мирмидонян, долженствовавших идти вместе с Ахиллом. Это было их первое сражение, и они хотели слышать того, кто поведет их. Ахилл встал, и я видел, как он шел к ним – бронзовые бляхи на тунике вспыхивали на солнце, пурпур плаща оттенял солнечное золото его волос. Он выглядел настоящим героем, так что я с трудом вспоминал, как мы вчера пулялись косточками от оливок через блюдо с сыром, которое оставил нам Феникс. И как мы взвыли от восторга, когда он попал одной из них, скользкой и мокрой, с остатками мякоти, прямо мне в ухо.
Говоря с ними, он сжал копье, потряс им, и серое оконечье копья было словно море в бурю. Мне стало жаль других царей, которым пришлось сражаться за власть или которые с трудом несли ее бремя – им приходилось быть настороже, быть нарочито грубыми. Ахилл же выглядел благословением богов, и люди его обращали к нему лица, будто к верховному жрецу.
После того он пришел проститься. Он снова стал обычным, земным, и копье держал почти лениво.
– Поможешь надеть доспехи?
Я кивнул и вслед за ним прошел в прохладу шатра, откинув тяжелый входной полог – когда его закрывали, ощущение было такое, словно задули светильник. Я подавал доспехи из кожи и металла, на которые Ахилл указывал – для бедер, рук, груди. Смотрел как он одну за другой прилаживает их, как жесткий кожух давит на плоть и кожу, до которой вот только этой ночью дотрагивались мои пальцы. И рука потянулась к тугим застежкам, стремясь ослабить их, освободить его. Но я этого не сделал – его уже ждали.
Я подал последнее, шлем, украшенный гребнем с конским волосом, и смотрел, как Ахилл надевает его, оставляя открытой лишь узкую полоску лица. Он потянулся ко мне – лицо в бронзе, от него пахло потом, кожей и железом. Я закрыл глаза, ощутил его губы на своих губах – единственное, оставшееся мягким. Затем он ушел.
Без него шатер стал словно бы меньше, теснее. Пахло шкурами, висевшими на стенках. Я лег на ложе и слушал, как он отдавал команды, затем услышал топанье и фырканье лошадей. И, наконец, скрип колес колесницы, увозившей его. По крайней мере, за его жизнь я пока не боялся. Пока жив Гектор, он не будет убит. Я закрыл глаза и уснул.
***
Проснулся я оттого, что он прижался ко мне носом, пробуждая меня, в то время как я все не желал расставаться со сном. От него пахло остро и странно, и на миг я даже испугался существа, которое было сейчас рядом и чье лицо приблизалось ко мне. Но вот он подался назад, уселся на пятки – и это снова был Ахилл; волосы его были влажны и потемнели, словно из них выжали все утреннее солнце. Они прилипли к его лицу, к ушам, мокрые от прижимавшего их шлема.
Ахилл был весь в крови, брызги ее еще не припорошила пыль. Сперва я испытал ужас – он ранен, истекает кровью? Но брызги явно попадали извне. Медленно до моего полусонного сознания начало доходить – это не была его кровь.
– Они даже не могли подойти, чтоб достать меня, – сказал он. В голосе его была сдержанная гордость. – И не думал, что это будет так легко. Пустяково. Вот бы тебе увидеть. Меня потом так славили, – голос его был почти мечтательным. – Я не промахиваюсь. Ты бы видел.
– Сколько? – спросил я.
– Двенадцать.
Двенадцать человек, не имеющих отношения к Парису, Елене или кому-либо из нас.
– Крестьяне? – горечь в моем голосе словно вернула его на землю.
– Они были вооружены, – быстро сказал он. – Я бы не стал убивать безоружных.
– Как ты думаешь, скольких ты убьешь завтра? – спросил я.
Ахилл услышал резкие нотки в моем голосе и отвернулся. Боль, отразившаяся на его лице, пронзила меня. Где же мое обещание простить? Я знал, какова его судьба, и я решил отправиться к Трое несмотря на это. Поздно было что-то менять лишь оттого, что меня начала грызть совесть.
– Прости, – сказал я. Попросил его рассказать, как оно все было – как мы всегда все рассказывали друг другу. И он рассказал, обо всем, начиная с того, как его первое копье пробило дыру в щеке человека, выйдя с другой стороны вместе с кусочками плоти. И как второй упал с пробитой грудью, и копье зацепилось за ребра, когда Ахилл попытался вытащить его. Селение смердело, когда они уходили – воняло грязно, с металлическим привкусом, и уже начали слетаться мухи.
Я слушал каждое слово, представляя, что это лишь рассказ. Что говорил он не о людях, а о черных фигурках на вазе.
***
Агамемнон выставил дозорных, которые постоянно следили за Троей. Мы ждали хоть чего-то – нападения, посланников, демонстрации силы. Но ворота Трои оставались запертыми – и вылазки по окрестностям продолжились. Я выучился спать днем, чтобы быть отдохнувшим, когда он возвращался – ему всегда нужно было поговорить, рассказать мне все до мельчайших подробностей о людях, их движениях и их ранах. И я хотел быть в состоянии слушать эту кровавую исповедь, и заносить ее в виде черных фигурок на вазу прошедшего. Освобождать его от этого и делать его снова прежним Ахиллом.
========== Часть 21 ==========
Вместе с набегами настал черед дележа добычи – таково уж принятое у нас обыкновение вознаграждать победителей. Каждый имел право оставить себе то, что захватил он лично – доспех, содранный с мертвого воина, ожерелье, сорванное с шеи вдовы. Но все остальное – сосуды, ковры, вазы – сносилось на помост для дележа.
Это было скорее вопросом чести, нежели стоимости вещи. Уделенная вам часть сообразовывалась с вашим положением в войске. Первым вознаграждался лучший из воинов, но Агамемнон поименовал лучшим себя, а Ахилла – вторым. Я был удивлен, что Ахилл лишь пожал плечами.
– Все знают, что лучшим был я. Так что Агамемнон лишь подчеркнул свою алчность.
Разумеется он был прав. И тем слаще было слушать, как воины приветствовали нас, толпясь у предназначенной нам доли добычи, не обращая внимания на Агамемнона. Того славили лишь его микеяне.
За Ахиллом шел Аякс, затем Диомед и Менелай, затем Одиссей и так далее все по очереди, до Кебриона, которому доставались лишь деревянные шлемы и дешевые нагрудники. Иной раз, правда, если воин отличался в бою, военачальник мог вознаградить его чем-то ценным даже прежде очереди самых доблестных. Так что даже Кебрион не терял надежды.
***
На третьей неделе на помосте помимо мечей, шерстяных покрывал и золота, оказалась девушка. Он была красива, кожа ее была смугла, а волосы черны и блестящи. На скуле наливалась ссадина от удара кулака. В сумерках и глаза ее казались следами от удара, темные, словно египетская сурьма. Платье на ней было разорвано на плече и покрыто кровью. Руки были связаны.
Вокруг быстро собралась толпа. Все знали, что означает присутствие этой девушки на помосте для добычи – Агамемнон тем самым дозволял брать наложниц и рабынь для утех. До сего мига женщин лишь насиловали и оставляли в поле. Однако делать это в шатре было, разумеется, удобнее.
Агамемнон поднялся на помост, и я увидел, как его глаза жадно шарили по телу девушки. Как и все из дома Атреева, он был известен своей ненасытностью. Не знаю, что на меня нашло, но я стиснул руку Ахилла и прошептал ему на ухо:
– Забери ее.
Он повернулся ко мне, его глаза расширились от изумления.
– Забери ее как свою награду. Пока это не сделал Агамемнон. Пожалуйста.
Он колебался, но лишь миг.
– Мужи Эллады, – он вышел вперед, еще в доспехах, все еще пахнущий кровью. – Великий царь Микен.
Агамемнон повернулся к нему, нахмурился. – Пелид?
– Я забираю эту девушку, как свою боевую награду.
Стоящий у помоста Одиссей поднял бровь. Народ вокруг нас зашептался. Такое требование было необычным, но не беспричинным – в любом ином войске право первого выбора в любом случае было бы за Ахиллом. Раздражение блеснуло в глазах Агамемнона. Я видел, как по лицу его пробежала тень – Ахилл ему не нравился, но пока у него не было причин упорствовать в ответе. Она была прекрасна, но ведь будут и другие девушки.
– Я выполню твое желание, царевич Фтии. Она твоя.
Толпа одобрительно загудела – им нравилась щедрость полководцев и дерзостная развратность героев.
Глаза девушки следили за говорящими с неослабным вниманием. Когда она поняла, что ей предстоит отправиться с нами, я увидел, как она сглотнула, ее взгляд уперся в Ахилла.
– Мои люди останутся здесь, забрать остальное, что является моей долей. Девушка же пойдет со мной сейчас.
В толпе раздались одобрительный хохот и свистки. Девушка снова задрожала, легко, как кролик, которого приметил парящий в вышине ястреб. – Пойдем, – приказал Ахилл. Опустив голову, она последовала за нами.
***
Уже в нашем лагере Ахилл вытащил нож – и девушка вздрогнула от страха. Его все еще покрывала кровь прошедшей битвы; это ее деревню он разорил.
– Позволь мне. – Он отдал мне нож и отступил назад, почти обескураженно.
– Я хочу освободить тебя, – сказал я.
Теперь, вблизи, я увидел как темны, словно плодородная земля, ее глаза – они казались огромными на ее лице. Взгляд ее перебегал с лезвия кинжала на меня. Я подумал о напуганных собаках, которых мне приводилось видеть – вот так же они пятятся, забиваясь в угол.
– Нет-нет, – быстро проговорил я. – Мы не причиним тебе вреда. Я хочу тебя освободить.
Она смотрела на нас с ужасом. Только богам известно, что услышала она в моих словах. Она ведь была простой девушкой из Анатолии, и ранее ей, конечно, не приводилось слышать эллинскую речь. Я шагнул к ней, хотел погладить по руке, чтоб успокоить. Она сжалась, будто в ожидании удара. Я заметил в ее глазах страх – насилия или чего-то похуже.
Этого я вынести не мог. В голову мне пришло лишь одно. Я повернулся к Ахиллу, обнял его и поцеловал.
Когда я от него отстранился, она смотрела на нас во все глаза. Смотрела и смотрела.
Я указал на связывающие ее веревки и на нож. – Ну как?
Мгновение она колебалась. Потом медленно протянула мне руки.
***
Ахилл остался поговорить с Фениксом об обустройстве еще одного шатра. Я же отвел ее на поросший травой холм и заставил сесть, приложил примочку к ссадине на ее лице. Осторожно, опустив глаза, она приняла это. Я указал на ее ногу – там была открытая рваная рана, длинный разрез вдоль голени.
– Можно взглянуть? – спросил я ее, подкрепив слова жестами. Она не ответила, но нехотя дала мне обработать и перевязать ее рану. Она во все глаза следила за моими действиями, не встречаясь, однако же, со мной взглядом.
Потом я отвел ее в новый шатер. Она была, казалось, ошарашена, боялась войти. Я поднял полог, показав ей внутренность шатра – еда, покрывала, кувшин с водой и немного чистой ношенной одежды. Боязливо ступила она внутрь, там я ее и оставил разглядывать обстановку широко распахнутыми глазами.
***
На следующий день Ахилл снова отправился в набег. Я же бродил по лагерю, собирая выброшенный морем топляк, остужая стопы в прибое. Все это время я не выпускал из виду новый шатер. Он не подавал и признаков жизни, полог был закрыт плотно, как врата Трои. Десяток раз я едва удержался, чтобы не окликнуть его обитательницу.
Наконец, уже в середине дня я увидел ее на пороге шатра. Она наблюдала за мной, полускрывшись за пологом. Когда она поняла, что я ее заметил, быстро повернулась и собралась уходить.
– Подожди!
Она замерла. Туника, которую она надела – одна из моих – была ей ниже колен, и это делало ее совсем юной. Сколько ей лет? Я и понятия не имел.
Я подошел к ней. – Здравствуй. – Она смотрела на меня своими широко распахнутыми глазами. Волосы ее были отброшены назад, открывая изящную линию скул. Она оказалась очень хорошенькой.
– Ты хорошо спала? – не знаю, отчего я продолжал говорить с нею. Думал, это ее как-то успокоит. Как-то слышал от Хирона, что младенцы успокаиваются, когда с ними говорят.
– Патрокл, – сказал я, указывая на себя. Ее глаза блеснули, потом снова потухли.
– Патрокл, – повторил я медленно. Она не ответила, не шевельнулась; ее пальцы вцепились в полог шатра. Мне стало неловко – она меня боялась.
– Ладно, ухожу, – сказал я. Наклонил голову и повернулся было.
Она сказал что-то, так тихо, что я не расслышал. Я остановился.
– Что?
– Брисеида, – повторила она. Указывая на себя.
– Брисеида? – сказал я. Она застенчиво кивнула.
Это было началом.
***
Оказалось, она немного понимала греческий. Несколько слов, которым научил ее отец, когда услышал о приближении нашего войска. “Пощади” было одним. “Да” и “пожалуйста”, и “чего вы хотите?” Отец, учащий свою дочь, как быть рабыней.
Днем лагерь почти пустел, мы оставались одни. Сидели на берегу и изредка обменивались фразами. Я учился распознавать сперва выражения ее лица, задумчивую тишину взгляда, мимолетную улыбку, которую она скрывала ладонью. Много поговорить у нас в те дни не получалось, но я не имел ничего против тишины. Было так спокойно просто сидеть подле нее, пока волночки легко перекатывались через наши ноги. Это напоминало мне о моей матери, но глаза Брисеиды были полны интереса, впитывали все окружающее так, как никогда не впитывали глаза матери.
Иногда после полудня мы вдвоем бродили вокруг лагеря, показывая на каждую вещь, названия которой она еще не знала. Предметы, однако, закончились так быстро, что мы принуждены были прибегнуть к пантомиме. Готовить ужин, видеть дурной сон. Даже когда мой показ был неуклюжим, Брисеида догадывалась о его смысле и переводила в серию жестов – настолько точных, что я почти ощущал запах готовящейся пищи. Я часто смеялся ее изобретательности, и она отвечала мне робкой улыбкой.
***
Набеги продолжались. Каждый день Агамемнон взбирался на помост среди награбленной добычи и произносил – “Никаких новостей”. Никаких новостей – это означало, что ни воинов, ни знака, никаких проявлений внимания от города. Он упрямо высился на горизонте, заставляя нас ждать.
И люди занимали себя иными способами. После Брисеиды почти каждый день на помост выводили девушку или двоих. Все это были деревенский девушки, привыкшие работать под палящим солнцем, с обожженными солнцем носами и натруженными руками. Агамемнон забирал свою долю, и прочие цари также. Пленниц теперь можно было видеть повсюду, в тех самых сборчатых длинных платьях, в которых им случилось быть в день пленения, таскающими ведра с водой. Они подавали фрукты, сыр и оливки, нарезали мясо и наполняли кубки вином. Они чистили доспехи, сев на песке и зажав панцири между ног. Некоторые даже пряли, вытягивая нить из пуков овечьей шерсти – с тех овец, что мы захватывали во время набегов.
А ночами они прислуживали иным способом, и я весь сжимался от криков, которые слышны были даже в нашем конце лагеря. Я старался не думать об их сожженных деревнях и убитых отцах, но эти мысли было трудно подавить. Набеги отразились на лице каждой – тяжелой печатью горя, наполнявшего их глаза тою же влагой, что и ведра, которые покачивались у их бедер. И ссадины, и синяки, конечно – от ударов локтем и кулаком, а порой и круглые следы от ударов древком копья по лбу или в висок.
Я едва мог глядеть на то, как этих девушек вводили в лагерь, чтобы продать. Я посылал Ахилла вытребовать стольких из них, сколь возможно, и другие цари потешались над его ненасытностью и похотливостью. “И не думал, что тебе нравятся девушки”, – подначивал его Диомед.
Каждая новая девушка сперва шла к Брисеиде, которая умела успокоить ее на своем мягком анатолийском наречии. Ей дозволялось вымыться, ей давали чистую одежду, а затем она присоединялась к остальным, жившим в шатре. Мы поставили новый шатер, достаточно большой, чтобы вместить всех – восемь, десять, одиннадцать. В основном говорили с ними Феникс или я, Ахилл держался осторонь. Он знал, что девушки видели, как он убивал их братьев, отцов и любимых. Некоторые вещи невозможно простить.
Медленно, но все они переставали так бояться. Они пряли, говорили на своем языке, обменивались узнанными от нас словами – повседневными словами вроде “сыр” или “вода”, или “шерсть”. Учились они не столь быстро, как Брисеида, но с помощью друг дружки скоро выучили достаточно, чтобы говорить с нами.
Брисеида подала мысль проводить с ними по нескольку часов в день, обучая их. Однако уроки эти оказались труднее, чем я думал – девушки держались настороженно, переглядывались, не в силах понять, что означает мое внезапное появление. И снова Брисеида успокоила их страхи и сделала наши занятия более вольными, переходя от пояснений к красноречивой пантомиме. Теперь ее греческий был вполне сносен, и все более я полагался на нее. Она была гораздо лучшим наставником, нежели я, и гораздо более остроумным. Ее пантомима веселила нас – полусонная ящерица, два дерущихся пса. С ними было хорошо проводить дни – пока не слышался звук подъезжавшей колесницы и отдаленный звон бронзовых доспехов, и я шел встречать своего Ахилла.
В такие мгновения было нетрудно вообще позабыть, что война пока даже не началась по настоящему.
========== Часть 22 ==========
Набеги, как бы триумфальны они ни были, были всего лишь набегами. Погибавшие были пахарями, торговцами из огромного числа деревень поддерживавших могучий город – но не солдатами. На советах челюсти Агамемнона сжимались все яростнее, и люди волновались – где же та война, что он пообещел?
Скоро, сказал Одиссей. Он указал на неиссякаемый приток беженцев в Трою. Город скоро просто разорвет изнутри. Голодные семьи займут часть дворца, а шатры встанут посреди улиц. Это всего лишь вопрос времени, говорил он.
И словно повинуясь его предсказанию, флаг перемирия взвился над стенами Трои на следующее же утро. Увидивший это солдат что было духу помчался с вестью на берег к Агамемнону: царь Приам готов принять посольство.
Лагерь бурлил от этой новости. Так или иначе, что-то должно было произойти. Они вернут Елену или сразятся за нее как должно, на поле битвы.
Совет царей послал Менелая и Одиссея, выбор был очевиден. Оба отбыли с первыми лучами на своих неспешно ступающих конях, вычищенных до блеска и украшенных. Мы следили за ними с травы широкой троянской равнины, пока они не скрылись в дымке у темно-серых стен города.
Мы с Ахиллом ждали. Увидят ли они Елену? Парис не посмеет скрывать ее от мужа, но вряд ли посмеет и показать ее. Менелай отправился практически безоружным, верно, он не доверял своей выдержке.
– Ты знаешь, за что она выбрала его? – спросил меня Ахилл.
