Текст книги "Песнь об Ахилле (ЛП)"
Автор книги: Madeline Miller
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
Он зевнул, полузакрыв глаза.
– Как твое имя?
Его царство было половиной, четвертью, восьмушкой царства моего отца, я убил мальчика и был изгнан – и все же он не знал меня. Я стиснул зубы и промолчал.
Он повторил, уже громче:
– Как твое имя?
Мое молчание было извинительно в первый раз – возможно, я его не расслышал. Но теперь это не пройдет.
– Патрокл, – это имя дал мне отец при рождении, с надеждой, но безрассудно; теперь оно имело горький привкус. Оно значило “слава отца”. Я ожидал, что он посмеется, может, превратит имя в шутку или остроту, показывающую мой позор. Но он этого не сделал. Может, слишком глуп, подумал я.
Он повернулся на бок, лицом ко мне. Золотистый локон упал ему на глаза, он сдул его прочь. – Мое имя Ахилл.
Я чуть опустил подбородок, всего на палец, в знак того, что услыхал его. Мы рассматривали друг друга некоторое время, потом он моргнул и зевнул опять, широко, по-кошачьи раскрыв рот. – Добро пожаловать во Фтию.
Я вырос при дворе и понимал, когда следует уходить.
***
В тот день я увидел, что являюсь не единственным воспитанником Пелея. Во дворце скромного царя оказалось множество отверженных сыновей. Однажды он, поговаривали, и сам был беглецом, и теперь был особенно приязнен к изгнанникам. Моей постелью был лежак в большой общей комнате, полной других мальчиков, тузящих друг друга или отдыхающих. Слуга показал, куда положили мои вещи. Несколько мальчишек подняли головы, рассматривая меня. Один спросил мое имя, и я его назвал. Они вернулись к своим играм. Никому не нужен. На дрожащих ногах я прошел к своему лежаку и стал дожидаться ужина.
На трапезы нас собирали ударом гонга, бронзовый звон раздавался из глубины дворцовых переходов. Мальчики бросали игры и высыпали в коридоры. Дворец был выстроен как кроличья нора, много извилистых ходов и скрытых комнат. Я почти наступал на пятки мальчику передо мной, боясь отстать и заблудиться
Комната для трапез была длинным залом в передней части дворца, ее окна открывались на подножье Отрис. Места было достаточно, чтобы накормить в несколько раз больше народу, чем было нас всех; Пелей был гостеприимным царем. Мы садились на дубовые скамьи, столешницы были вытерты и исцарапаны сотнями тарелок. Пища была простой, но обильной – соленая рыба, мягкий хлеб, подаваемый с посыпанным травами сыром. Мяса, говяжьего или козьего, тут почти не было, оно подавалось лишь к праздникам. На другой стороне большого зала я заметил золотистый блеск волос в свете светильника. Ахилл. Он сидел с несколькими мальчиками, которые не закрывали ртов, внимая тому, что он рассказывал или делал. Таким должно быть царевичу. Я сжал хлеб, и жесткие зерна прошлись, как терка, по моим пальцам.
После завтрака мы могли делать, что душе угодно. Некоторые ребята играли, собравшись в углу. – Играешь? – спросил один. Его волосы еще были по-детски кудрявы, он был младше меня.
– Играю?
– Кости, – он раскрыл ладонь, показывая их, резная кость блеснула черными точками.
Я замер, отступил назад. – Нет! – сказал я – наверное, слишком громко.
Он моргнул в удивлении. – Ладно, – пожал он плечами и отошел.
Той ночью мне приснился мертвый мальчик, его расколотый как яйцо череп, покоящийся на земле. Он последовал за мной. Кровь растекалась, темная, как пролитое вино. Его глаза открылись, а рот задвигался. Я зажал уши. Голос мертвых, говорят, сводит живых с ума. Я не должен был слышать его.
Я проснулся в ужасе, надеясь, что не кричал вслух. Булавочные головки звезд в окне были единственным светом, луны я не видел. Дыхание мое казалось громким в этой тишине, а камышовый тюфяк мягко потрескивал подо мной, касаясь спины тонкими волоконцами. Но присутствие других мальчиков не успокоило меня – мертвецы приходят мстить независимо от того, есть ли тому свидетели.
Звезды сдвинулись, и, выйдя откуда-то, луна поползла по небу. Когда мои глаза снова смыкались, он все так же ожидал меня, окровавленный, с лицом бледным, как мертвая кость. Конечно, он ждал меня. Ничья душа не жаждет до срока сойти в бесконечный мрак подземного мира. Изгнание может удовлетворить ярость живых, но не умиряет мертвецов.
Наутро глаза у меня были словно засыпаны песком, все члены отяжелели и двигались медленно. Остальные уже поднялись и одевались к завтраку, радостно встречая новый день. Уже прошел слух о том, что я нелюдим, и младший мальчик больше не подходил ни с костями, ни с чем иным. Во время завтрака пальцы мои проталкивали хлеб в рот, а горло глотало. Мне налили молока, и я выпил его.
Затем нас вывели на пыль и солнце площадки для занятий, где мы должны были учиться обращению с копьем и мечом. Здесь я понял доброту Пелея – обученные и преданые, мы однажды станем его армией.
Мне дали копье, и мозолистая рука поправила мой захват, потом поправила снова. Я кинул копье и задел лишь край дуба-мишени. Наставник выдохнул и дал мне второе копье. Мой взгляд скользнул по рядам мальчиков, отыскивая сына Пелея. Его не было. Я снова взглянул на дуб, на его кору, искореженную и потрескавшуюся, со следами ударов. И кинул копье.
Солнце поднялось высоко, потом еще выше. Горло мое пересохло, став жестким от пыли. Когда наставники отпустили нас, большинство мальчишек побежало к морю, где еще не утих легкий бриз. Они играли в кости и бегали, шутили, перекликаясь с жестким северным выговором.
Глаза ломило, а рука болела после утренних упражнений. Я сел под жидкой тенью оливы и стал глядеть на морские волны. Никто не заговаривал со мной. Мной было легко пренебречь. Почти так же, как дома, никакой разницы.
На следующий день было то же самое, утро с изнурительными упражнениями, а потом долгие часы в одиночестве. Ночью луна уменьшалась и уменьшалась. Я смотрел на нее, пока наконец смог видеть желтый серп, и закрыв глаза, сквозь веки. Я надеялся, она не пропустит видение мальчика. Наша богиня Луны обладает волшебным даром, властью над мертвыми. Она может изгнать эти сны, если пожелает.
Но она не пожелала. Мальчик приходил, ночь за ночью, так же смотря на меня и с тем же расколотым черепом. Иногда он поворачивался и показывал мне дыру в своей голове, откуда свисали сгустки его мозга. Иногда он тянулся ко мне. Я просыпался, задыхаясь от ужаса, и до рассвета не смыкал глаз, смотря в темноту.
========== Часть 4 ==========
Трапезы в сводчатом зале были моей единственной отрадой. Здесь стены не казались такими давящими, а пыль двора не забивала горло. Постоянное жужжание голосов стихало, когда рты были заняты едой. Я мог поесть в одиночестве и вздохнуть спокойно.
Только там я видел Ахилла. Он свои дни проводил отдельно, в подобающих царевичу заботах и занятиях, к которым мы не имели отношения. Но ел он вместе с нами и, как все, проходил между столами. Его красота сияла в огромной зале, как живой и яркий огонь, приковывая помимо воли мой взгляд. Изгиб его губ напоминал формой лук, а его нос был прям и изящен, как стрела. Когда он садился, ноги и руки его не казались неуклюжими, как мои, он располагался на скамье с такой грацией, словно позировал скульптору. Наверное, самым необычным в нем было отсутствие заносчивости. Он не был кичлив и горд, как другие красивые дети. Он, казалось, и в самом деле не осознавал, какое впечатление производит на других ребят. Я не мог понять, как он этого добивался, но они толпились вокруг него, словно преданные собачонки с высунутыми языками.
Я наблюдал за всем этим со своего места за угловым столом, стискивая в кулаке хлеб. Острое жало зависти было как огниво, искрой поджигающее костер.
Однажды он сел ближе ко мне, чем обычно, всего через стол. Его покрытые пылью ноги шаркали по камням пола, пока он ел. Пятки его не были грубыми и потрескавшимися, как мои, они оставались розовыми или чуть коричневатыми сквозь грязь. Царевич, хмыкнул я про себя.
Он повернулся, будто услышав меня. На миг наши взгляды встретились, и я ощутил дрожь. Быстро опустил глаза и занялся своим хлебом. Щеки мои горели, по коже пробежали мурашки, как перед грозой. Когда я, наконец, решился снова поднять глаза, он уже отвернулся и говорил с другими мальчишками.
После этого я стал хитрее, наблюдая за ним; я опускал голову и был готов в любой миг отвести взгляд. Но он был еще похитрей меня. По крайней мере раз за ужин он оборачивался и подлавливал меня, прежде чем я успевал изобразить безразличие. Эти мгновения, доли мгновений, на которые встречались наши взгляды, были единственными за весь день, когда я хоть что-то ощущал. Как что-то сжималось в животе, и тут же я чувствовал ярость загнанного зверя. Я был как рыба, взирающая на крючок.
***
На четвертой неделе моего изгнания я пришел в обеденную залу и увидел его сидящим за столом, где обычно садился я. Из-за него теперь все скамьи были забиты толкающимися мальчишками. Я так и застыл, разрываясь между желанием ускользнуть и яростью. Ярость победила. Тут было мое место, и он меня отсюда не сгонит, сколько бы мальчишек он ни привел.
Я сел на последнее свободное местечко, встопорщил плечи словно перед дракой. Напротив меня ребята кривлялись и болтали – о копьях, о птице, издохшей на берегу, и о весенних бегах. Я их не слушал. Его присутствие было будто камешек в сандалии, его нельзя было не замечать. Кожа его была цвета свежеотжатого оливкового масла, и блестела, как полированое дерево, без струпьев и прыщей, какие попадались у каждого из нас.
Ужин окончился, блюда опустели. Полная луна, круглая и оранжевая, висела в сумерках за окном обеденной залы. Но Ахилл медлил. Он бездумно убрал прядь волос, падавшую на глаза; волосы его отросли за те недели, что я пробыл тут. Он потянулся к миске с фигами и выгреб несколько штук.
Одним движением кисти он подбросил фиги – одну, вторую, третью, – жонглируя ими с такой легкостью, что их тонкая шкурка даже не помялась. Он добавил четвертую, затем пятую. Мальчики зашумели и захлопали в ладоши. Еще, еще!
Плоды летали, расплываясь в моих глазах – так быстро, что они, казалось, не касались его рук. Жонглерство приличествовало только нищим актерам и попрошайкам. Но он делал нечто иное – живой узор в воздухе, такой красивый, что даже я не мог притвориться равнодушным.
Его взгляд, следящий за мелькающими плодами, встретился с моим. Я не успел отвести глаза, как он сказал, мягко, но настойчиво: – Лови! – Фига словно выпрыгнула из узора и, описав изящную дугу, полетела ко мне. Она шлепнулась в мои сложенные чашечкой ладони, мягкая и чуть теплая. Я понял, что другие мальчики аплодируют.
Один за другим Ахилл поймал оставшиеся плоды и вернул их на стол жестом фокусника. Кроме последнего, который он съел; под его зубами темная мякоть брызнула розовыми семенами. Фига была спелой, сок так и играл в ней. Не раздумывая, я поднес плод, что он мне бросил, к губам. Мой рот наполнился сладкими зернышками, язык ощущал нежную кожицу. Когда-то я любил фиги.
Он встал, и мальчики учтиво попрощались с ним. Я думал, он еще раз взглянет на меня. Но он ушел, удалился в свои покои в другом крыле дворца.
***
На следующий день во дворец вернулся Пелей, и я предстал перед ним в его тронной зале, дымной, с запахом тиса от горящих в очаге дров. Я преклонил колена и приветствовал его, получив в ответ милостивую улыбку. – Патрокл, – назвался я в ответ на его вопрос. Я почти привык к нелепости моего имени при том, что у меня больше не было отца. Пелей кивнул. Он показался мне старым, сгорбленным, а ведь ему было не больше пятидесяти, как и моему отцу. Он не походил на человека, покорившего богиню и породившего такого сына как Ахилл.
– Ты здесь потому, что убил мальчика. Тебе это понятно?
Такова жестокость взрослых. Тебе это понятно?
– Да, – отвечал я ему. Я мог бы рассказать ему много больше, о снах, оставлявших меня одурманеным, с покрасневшими глазами, о том, как крик застревал у меня в горле и царапал изнутри, когда я пытался сдержать его, о том, как звезды плыли и плыли сквозь ночь над моими бессонными глазами.
– В таком случае, добро пожаловать. Ты все еще можешь стать хорошим человеком, – так он, видимо, пытался успокоить меня.
***
Чуть позже в тот же день, возможно от царя, а возможно, от подслушивавших слуг, мальчикам стало известна причина моего изгнания. Этого следовало ожидать. Я много раз слышал, как они сплетничали; слухи были тут единственной разменной монетой. И все же меня застало врасплох то, как все вокруг меня изменились – страх и любопытство отражались на лицах, когда я проходил мимо. Теперь даже самый отчаянный бормотал молитвы, минуя меня – неудачей можно заразиться, а Эринии, шипящие духи возмездия, бывали неразборчивы. Мальчишки наблюдали с безопасного расстояния, заинтригованные. Как ты думаешь, они станут пить его кровь?
От их шепота я давился, словно еда у меня во рту превращалась в прах. Я отталкивал тарелку и бросался прочь, в поисках укромного уголка, где меня не потревожат, где разве что слуги проходят мимо. Мой маленький мирок еще уменьшился – до трещинок в полу и завитушек орнамента стен. Они мягко поскрипывали, когда я обводил их пальцем.
***
– Я услышал, что ты тут, – голос, чистый как ручьи талой воды.
Он заставил меня вздрогнуть. Я сидел в кладовой, прижав колени к груди, между кувшинами оливкового масла. Я воображал себя рыбой, серебрящейся под солнцем, когда она выпрыгивает из моря. Тут волны морские исчезли, и вокруг меня снова были кувшины с маслом и мешки с зерном.
Ахилл стоял надо мной. Лицо серьезно, а зелень глаза показалась бездонной, пока он разглядывал меня. Я виновато вскочил. Меня тут не должно было быть, и я
это знал.
– Я тебя искал, – сказал он. Прозвучало это очень просто, без скрытых намеков. – Ты не присутствовал на утренних занятиях.
Я покраснел. Кроме чувства вины, во мне тяжелела ярость. Он вправе был уличить меня, но за это я его ненавидел.
– Откуда ты узнал? Тебя там не было.
– Наставник заметил и сказал моему отцу.
– А отец послал тебя, – мне хотелось, чтобы он ощутил, как гадка его роль осведомителя.
– Нет, я сам пришел, – голос Ахилла был холоден, но его челюсти отяжелели, совсем чуть-чуть. – Я подслушал их разговор. Пришел посмотреть, не болен ли ты.
Я не ответил. Несколько мгновений он словно изучал меня.
– Мой отец обдумывает, как тебя наказать, – сказал он.
Мы знали, что это значило. Наказание было телесным и обычно публичным. Царевичей не пороли, но я-то больше не был царевичем.
– Ты вовсе не болен, – сказал он.
– Не болен, – вяло ответил я.
– Так что этим оправдаться не выйдет.
– Что? – от страха я не сразу понял, что он имел в виду.
– Оправдаться, где ты был, – терпеливо объяснил он. – Чтоб не наказывали. Что ты будешь говорить?
– Не знаю.
– Ты должен как-то оправдаться.
Его настойчивость привела меня в ярость. – Ты же царевич, – бросил я.
Это его удивило. Он чуть наклонил голову, как любопытная птица. – И что?
– Поговори с отцом, скажи, что я был с тобой. Тогда он простит, – сказал я, увереннее, чем чувствовал на деле. Если бы я заступался за другого мальчика перед своим отцом, тот наоборот выпорол бы за такое. Но я не был Ахиллом.
Легкая складка пролегла на его переносье. – Я не люблю лгать, – сказал он.
Это была та бесхитростность, над которой насмехаются другие ребята; в ней обычно не признаешься, даже если обладаешь ею.
– Тогда возьми меня на свои занятия, – сказал я. – Вот и лгать не придется.
Он поднял брови, внимательно смотря на меня. Застыл – люди не умеют быть столь неподвижны, чтоб замерло все, кроме дыхания и биения сердца, – словно олень, прислушивающийся к луку охотника. У меня перехватило дыхание.
Потом что-то изменилось в его лице. Решение принято.
– Пошли, – сказал он.
– Куда? – я был настороже: возможно, теперь меня накажут за подстрекание к плутням.
– На мой урок игры на лире. Так что, как ты и сказал, лгать не придется. А потом мы поговорим с отцом.
– Прямо сейчас?
– Ну да, а что? – удивленно взглянул он на меня. А что?
Когда я встал, чтоб идти за ним, мои ноги пронзила боль после долгого сидения на холодном камне. В груди дрожало что-то, чему я не знал названия. Спасение, опасность и надежда – все вместе.
***
Мы шли молча сквозь продуваемые сквозняком залы и пришли наконец в маленький покой, где были только большой ларь и табуреты для сидения. Ахилл показал на один, с кожаным сидением, натянутым на раму, и я сел. Сидение для музыкантов. Я такие видел только, когда – очень редко, – приходили аэды играть моей матери.
Ахилл открыл ларь. Вынул оттуда лиру и протянул мне.
– Я не играю на лире, – сказал я ему.
Он удивленно поднял брови на эти слова. – И никогда не играл?
Почему-то мне не хотелось его разочаровывать. – Отец не любил музыку.
– Ну и что? Тут же нет твоего отца.
Я взял лиру. Она была прохладной и гладкой. Пальцы мои скользнули по струнам, я услышал тихий музыкальный вздох – это была та самая лира, которую я видел в день приезда.
Ахилл снова нагнулся к сундуку, извлек еще один инструмент и присоединился ко мне.
Он пристроил ее на коленях. Дерево было резным, позолоченным, и сверкало – за лирой хорошо следили. Это была лира моей матери, которую отец послал в виде платы за мое содержание.
Ахилл тронул струны. Нота сорвалась, теплая и звучная, сладостно чистая. Мать всегда подвигала кресло поближе к аэдам, когда они приходили, так близко, что отец ворчал, а слуги перешептывались. Я вдруг вспомнил темный блеск ее глаз в огнях очага, когда она следила за руками певца. Лицо ее было, как у человека, страдавшего от жажды.
Ахилл тронул другую струну, и нота зазвучала глубже. Его рука взялась за колок, повернула его
Это была лира моей матери, едва не сказал я. Эти слова дрожали у меня на губах, а за ними толпились другие. Это моя лира. Но я молчал. Что бы он ответил на такое заявление? Это теперь была его лира.
Я сглотнул, в горле пересохло. – Красивая.
– Мне отец дал, – сказал он беспечно. Только то, как бережно его пальцы держали ее, удержали во мне поднимающуюся ярость.
Он не заметил. – Если хочешь, можешь взять.
Ее дерево, я знал, гладко и знакомо так же, как моя собственная кожа.
– Нет, – ответил я, с болью в груди. Перед ним я рыдать не стану.
Он начал что-то говорить, но тут вошел наставник, человек неопределенных лет со смозоленными руками музыканта. Он нес собственную лиру темного орехового дерева.
– Это еще кто? – спросил он. Голос у него был груб и громок. Ну да, музыкант же, не певец.
– Это Патрокл, – сказал Ахилл. – Он не играет пока, но он научится.
– Только не на этом инструменте! – рука потянулась отобрать у меня инструмент. Мои пальцы тут же стиснулись на лире – она не была такой красивой, как материна, но все равно это был царственный инструмент. Я не собирался сдаваться.
Но мне не пришлось. На полудвижении Ахилл перехватил запястье наставника. – Нет, на этом, если он так хочет.
Наставник рассердился, однако промолчал. Ахилл отпустил его, он сел и сухо сказал:
– Начинай.
Ахилл кивнул и согнулся над лирой. Я не успел задуматься над его вмешательством – он коснулся струн, и все мои мысли исчезли. Звуки были чисты и сладки, как вода, и ярки, как лимонная кожица. Подобной музыки я ранее не слыхивал. Она согревала как огонь, а ощущением напоминала полированную слоновую кость. Она волновала и успокаивала одновременно. Несколько прядей упали Ахиллу на глаза, пока он играл. Они были так же светлы, как струны, и так же сияли.
Он остановился, убрал со лба волосы и повернулся ко мне.
– Теперь ты.
Я затряс головой, я чувствовал себя столь наполненным, что боялся пролить и каплю. Я не мог играть. Ни за что, если мог слушать его.
Ахилл снова прикоснулся к струнам, и вновь зазвучала музыка. Теперь он подпевал себе, переплетая аккомпанимент с чистым высоким дискантом. Голова его склонилась набок, и я увидел его горло, нежное как у олененка. Легкая полуулыбка изогнула левый углок рта. И я понял, что тянусь к нему.
Когда все окончилось, я ощутил пустоту в груди. Я смотрел как Ахилл складывает лиры, как закрывает сундук. Он поклонился на прощание наставнику, который кивнул в ответ и вышел. Мне понадобилось время, чтобы прийти в себя и заметить, что Ахилл ждет меня.
– Теперь пойдем поговорим с отцом.
Я не представлял, как у меня получится говорить, так что просто кивнул и пошел за ним прочь из покоя и по извилистым переходам к царской зале.
========== Часть 5 ==========
Ахилл оставил меня у отделанной бронзой двери Пелеева зала для приемов. – Подожди здесь.
Пелей сидел в другом конце зала, в кресле с высокой спинкой. Человек в летах, которого я прежде видел рядом с царем, стоял подле – видно, они совещались. Очаг слегка дымился, было жарко, и покой казался меньше, чем на самом деле.
Стены были увешаны гобеленами и старинным оружием, которое до блеска натирали слуги. Ахилл прошел мимо них и преклонил колена у ног отца. – Отец, я прошу меня простить.
– Что? – поднял брови Пелей. – Ну, говори. – Оттуда, где я стоял, его лицо показалось мне холодным и недовольным. Неожиданно я испугался. Мы явно прервали разговор – Ахилл вошел, даже не постучавшись.
– Я забрал Патрокла с его занятий. – Мое имя странно прозвучало в его устах, я почти не узнал его.
Старый царь сдвинул брови. – Кого?
– Менетида, – ответил Ахилл. Сына Менетия.
– А… – Пелей вгляделся туда, где, стараясь не двигаться, стоял я. – Того мальчика, которого наставник по искусству боя хотел выпороть.
– Да. Но это не его вина. Я забыл сказать, что хочу, чтоб он был моим спутником.
Ферапон – так он это назвал. Собрат по оружию царевича, связанный с ним кровавой клятвой верности. Во время войн эти люди были почетной стражей, во время мира – ближайшими советниками. Это было большой честью; вот почему мальчики всегда толпились вокруг сына Пелея – они надеялись попасть в число избранных.
Глаза Пелея сузились. – Подойди, Патрокл.
Ковер под моими ногами был толстым и пушистым. Я преклонил колена перед Ахиллом. Я чувствовал на себе взгляд царя.
– Ахилл, я уже давно пытался подобрать тебе спутника, но ты всегда отвергал их. Почему вдруг этот мальчик?
Этот вопрос мог бы задать и я сам. Мне нечего было дать этому царевичу. Отчего вдруг он делает мне подобное одолжение? И Пелей, и я ждали ответа.
– Он умеет удивить.
Я взглянул на него, насупился. Он, похоже, единственный, кто так думает.
– Удивить, – повторил Пелей.
– Да, – далее объяснять Ахилл не стал, хоть я надеялся на объяснение.
Пелей задумчиво почесал нос. – Мальчик – изгнанник, с темным прошлым. Он не добавит блеска твоей репутации.
– Этого мне и не нужно, – отвечал Ахилл. Без гордости и похвальбы. Откровенно.
Пелей это признал. – И другие мальчики станут завидовать тому, что ты избрал этого. Что ты им скажешь?
– Ничего не скажу, – незамедлительно последовал простой и краткий ответ. – Не им решать, что мне делать.
Я почувствовал, как кровь забилась в моих жилах, в страхе, что Пелей разгневается. Но этого не случилось. Взгляды отца и сына встретились, и легкая тень удовольствия промелькнула в уголке губ Пелея.
– Встаньте, оба.
Я встал, трепеща.
– Мое решение таково: Ахилл, ты принесешь извинения Амфидамасу, и так же поступит Патрокл.
– Да, отец.
– Это все, – царь отвернулся к советнику, отпуская нас.
***
Выйдя из залы, Ахилл снова оживился. – Увидимся за ужином, – сказал он и повернулся, чтоб уйти.
Час назад я был бы рад избавиться от него, но сейчас, как ни странно, я почувствовал себя уязвленным.
– Ты куда?
Он остановился. – Тренироваться.
– Один?
– Да. Никто не должен видеть, как я учусь сражаться, – сказал он, словно о чем-то обыденном.
– Почему?
Он задержал на мне взгляд, будто что-то взвешивая. – Моя мать запретила. Из-за предсказания.
– Какого предсказания? – О таком я не слыхал.
– Что я буду лучшим воителем своего поколения.
Звучало это, как выдумка маленького ребенка. Но произнес он это так обыденно, будто просто называл свое имя.
Я собирался спросить “И что, ты лучший?” Но вместо этого выпалил: – Когда это было предсказано?
– Когда я родился. Прямо перед рождением. Илифия явилась и сказала матери.
Илифия, богиня деторождения – говорили, она приходит перед рождением полубогов. Тех, чье появление на свет слишком важно, чтобы полагаться на случай. Я и забыл. Его мать – богиня.
– Об этом знают?
– Кто-то знает, кто-то нет. Поэтому я и иду один. – Но он не уходил. Он наблюдал за мной. Словно ждал.
– Тогда увидимся за ужином, – сказал я наконец.
Он кивнул и пошел прочь.
***
Он уже сидел, когда я пришел – устроившись за моим столом в обычном окружении мальчишек. Я и ожидал, и не ожидал этого – это приснилось мне под утро. Сев, я встретился с ним взглядом, быстро и почти виновато, и сразу отвел глаза. Уверен, мое лицо пылало. Руки словно отяжелели, и я неуклюже потянулся к еде. Я следил за собой, за каждым своим глотком, за каждым движением лица. В тот раз еда была необыкновенно вкусной – запеченная рыба с лимоном и травами, свежий сыр и хлеб; он ел с удовольствием. Мальчишек мое присутствие не заботило. Они давно забыли обо мне.
– Патрокл, – Ахилл не глотал звуков моего имени, как обычно делали другие, будто торопясь поскорее произнести и избавиться от него. Вместо этого он выделил каждый слог – “Патрокл”. Все смотрели с любопытством. Нечасто он обращался к нам по именам.
– Сегодня ты ночуешь в моем покое, – сказал он. Я был так изумлен, что приоткрыл рот. Но вокруг были ребята, а я все же был воспитан царевичем.
– Хорошо, – ответил я.
– Слуга перенесет твои вещи.
Я, кажется, мог расслышать мысли уставившихся на нас мальчишек. Почему он? Пелей говорил правду – он всегда хотел, чтоб Ахилл избрал себе спутника. Но все годы Ахилл не проявлял особой дружбы к кому-то одному из мальчиков, хотя был со всеми учтив, как предписывало воспитание. И вот теперь он удостаивает долгожданной чести самого неказистого, маленького и неблагодарного, и возможно даже проклятого.
Он собрался уходить, и я последовал за ним, стараясь не споткнуться, ощущая взгляды, провожающие меня. Он вел меня мимо моей прежней комнаты, мимо зала с высоким троном. Еще поворот, и мы оказались в той части дворца, которую я не знал – крыло, что спускалось к воде. Стены тут были раскрашены яркими узорами, которые серели, когда свет его факела миновал их.
Его комната располагалась так близко к морю, что в воздухе чувствовалась соль. Тут не было настенных росписей, только камень да на полу единственный мягкий ковер. Мебель была простой, но хорошо сделанной – резное темное дерево, показавшееся мне чужеземным. У одной стены я увидел толстый соломенный тюфяк.
– Это для тебя, – он указал на тюфяк.
– О… – Слова благодарности не казались мне удачным ответом.
– Устал? – спросил он.
– Нет.
Он кивнул, словно я сказал нечто очень разумное. – Я тоже.
Я тоже кивнул. Каждый из нас, наклонив голову, словно птица, настороженно рассматривал другого. Повисла тишина.
– Хочешь помочь мне жонглировать?
– Я не умею.
– Тебе и не нужно. Я покажу.
Я пожалел, что не сказался уставшим. Мне не хотелось стать для него посмешищем. Но он смотрел с надеждой, и я не смог отказаться.
– Ладно.
– Сколько ты можешь удержать?
– Не знаю.
– Покажи руку.
Я протянул ему ладонь. Он положил сверху свою. Я постарался сдержать дрожь – кожа у него была мягкой и после еды чуть липкой. Подушечки пальцев, чуть касающиеся моих, были очень теплыми.
– Почти одинаково. Раз так, начнем с двух. Бери, – он показал на кожаные мячики вроде тех, что использовали мимы. Я послушно взял два.
– Как я скажу, бросишь мне один.
Обычно я начинал раздражаться, когда мной вот так командовали. Но слова в его устах не звучали как приказания. Он принялся жонглировать оставшимися мячиками. – Давай! – мячик вылетел из моей руки, и я увидел, как он словно сам собой вошел в летающий круг остальных мячиков.
– Еще! – Я кинул еще один мячик, и он тоже присоединился к остальным.
– У тебя хорошо получается.
Я быстро взглянул на него. Он что, издевается? Но лицо его было вполне искренним.
– Лови! – и мячик вернулся в мои руки – так же, как та фига за ужином.
Моя работа не требовала большого искусства, но все же я ею наслаждался. Мы оба смеялись в ответ на каждый удачный бросок.
Спустя какое-то время он остановился, зевнул. – Поздно уже, – сказал он. Я удивился, заметив, что луна за окном успела подняться высоко; я и не следил, как бежало время.
Я присел на тюфяк и наблюдал, как он готовится ко сну, умывается водой из широкогорлого кувшина, развязывает кожаный шнур, связывавший его волосы. В этой тишине моя неловкость вернулась. Зачем я здесь?
Ахилл задул светильник.
– Спокойной ночи, – сказал он. – Спокойной ночи, – эти слова странно звучали в моих устах, будто на чужом языке.
Летели мгновения. В лунном свете я едва мог разглядеть его профиль, будто изваянный скульптором. Губы его были приоткрыты, а рука беспечно заброшена за голову. Спящий, он казался другим, прекрасным, но холодным, как свет луны. И я ощутил, что про себя желаю, чтоб он проснулся, чтоб я смог увидеть, как к нему возвращается жизнь.
***
На следующее утро после завтрака я отправился в общую спальную комнату, ожидая, что вновь увижу там свои вещи. Но их там не было, а с моей постели, как оказалось, сняли покрывало. Я снова проверил после обеда, и после занятий с копьем, и еще раз перед тем, как ложиться спать – но моя постель оставалась пустой и незастеленной. Вот так. Все еще. Я с опаской направился в покой Ахилла, то и дело ожидая, что меня остановит какой-нибудь слуга. Но никто не остановил.
У дверей его комнаты я заколебался. Он был там, отдыхал – так же, как в день моего приезда, свесив ногу с ложа.
– Здравствуй, – сказал он. Если б я заметил, что он удивился, то тотчас бы ушел. Но ничего подобного не было. Тот же легкий тон и острое внимание в его глазах.
– Здравствуй, – ответил я и пошел к своему месту у противоположной стены.
***
Не скоро, но я привыкал – больше не цепенел, когда он говорил со мной, не ожидал наказаний и выговоров. Я перестал каждый день ждать, что меня прогонят. После ужина ноги сами несли меня в его комнату, и я стал считать тюфяк в его покое своим.
Ночами я все так же видел во сне мертвого мальчика. Но когда я просыпался в поту и страхе, луна, чистая и яркая, играла на глади моря, и я слышал плеск волн о берег. В тусклом свете луны я видел, как он тихо дышал во сне, как недвижны были члены его тела. И мое сердце прекращало бешеное биение, успокаивалось. Такова была его жизненная сила, даже спящего – смерть и темные духи казались глупостями. И спустя какое-то время я понял, что снова могу спокойно спать. Спустя еще какое-то время сны стали тускнеть, а потом исчезли вовсе.
Я понял, что он не был таким уж величественным, каким казался. Под его выдержкой и невозмутимостью таилась другая личина, полная озорства и искрящаяся, как драгоценный камень под лучами солнца. Он любил играть, испытывая свои умения – пытался поймать что-либо с закрытыми глазами, совершал головокружительные прыжки через кровати и кресла. Когда он улыбался, кожа в уголках его глаз сбегалась морщинками, будто на листе, поднесенном к пламени.
