Текст книги "От альфы до омеги (СИ)"

Автор книги: Lorain

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава 18. Рикгард. Она, тринадцать звездочек и бортовой журнал

Временной разлом поглотил девчонку, прощально вспыхнул и сошелся заживающей раной в воздухе. Зеркала все еще кружились, пульсировали, дрожали, но уже тише и спокойнее.

Сальватор было бросился за девчонкой, но споткнулся и, рухнув, покатился по ступенькам.

В этот же самый момент на площадку лестницы принялись выходить фигуры. У них были одинаково синие форменные куртки и бесстрастные лица, а на груди у каждого горделиво светилась нашивка Сената. Омеги, десятки омег: юноши и девушки, самых разных возрастов, но все, очевидно, старшие, ни одного малыша или средненького из тех, которых Рикгарду показывала Мариэлла.

Сальватор притащил с собой целую армию, и эта армия теперь шеренгами спускалась вниз, окружая застывшую аномалию идеально ровной концентрической окружностью. Одна из омег наклонилась, чтобы подать Сальватору руку, но тот, морщась и конвульсивно сжимая кулаки, оттолкнул ее и не без труда поднялся сам. Его лицо искажала судорога, а глаза припадочно сверкали.

– Взять ее, – крикнул Сальватор.

Круг из омег постепенно сжимался. Они синхронно, словно в танце, протянули руки и ухватили сверкающее облако из зеркал. Силясь вывернуться, материя потянулась, словно резина, но не пошла снова трещинами, не порвалась. Аномалия как будто боялась омег, а может, они и вправду держали ее крепко, вцепившись тонкими пальцами в потемневшую влажную плоть. В конце концов, несмотря на все свои удивительные свойства, эта аномалия была сгустком энергии, подобным обыкновенному временному разлому, а это значило, что омеги ее удержат точно так же, как удерживала свою стекляшку Ирис – если, конечно, всех этих омег для такой аномалии достаточно.

Так неужели вот оно – будущее Ликвидации? Хромидий больше не нужен; аномалии можно собирать руками – руками омег.

– Черта с два я ей дам сбежать! – прошипел меж тем Сальватор, потирая расшибленное колено. Согнувшись в три погибели, с пером седины на виске, он еще сильнее напоминал старика. Только лицо, полное ярости, избавленное пока от морщин, внушало ужас своей странной несозвучностью с рано дряхлеющим телом. – Я ее выскребу из этой штуки!

Рикгард содрогнулся. Захлопнулся ли портал окончательно? Временной разлом открылся внутри аномалии, как будто это она им управляла. Так не могла ли остаться щель? Не может ли портал открыться заново, противореча всем немногим известным законам аномалий? Ведь эту – разумную – еще изучать и изучать... А аномалия в аномалии – нечто кардинально новое, и какие она в себе таит секреты, пока неясно.

Приволакивая ногу, Сальватор спустился к омегам. Не разрывая кольца, две из них шагнули в разные стороны и подпустили его к самой аномалии. Сальватор поднял руку и замер, так и не коснувшись потемневших зеркал.

– Я столько лет ее шлифовал, переписывал, переделывал, – выдавил он. – Ее программа развивалась совсем не так. Я столько раз ее латал, столько раз перепрошивал... Она была не первой. Она пошла дальше других. Она стала самым успешным прототипом. Я поставил на нее все. Я ведь и правда свихнулся, Рикгард, – Сальватор обернулся и поднял на него совершенно безумные глаза. – Я помешался на ней. Все эти двадцать лет я только и думал, что о ней. Я сжег первый десяток образцов за первую неделю. Еще дюжину – за следующий месяц. Их была сотня, Рикгард, не меньше. А все ради нее, ради нее. Ты ведь ее помнишь, правда?

Рикгард вздрогнул, как будто его ударило электрическим разрядом. Она. Ну конечно. За Сальватором женщины толпами не увивались, а во времена их дружбы Рикгард помнил лишь одну.

Лицо... Так вот почему это лицо показалось ему таким знакомым! Вот почему зашевелилась память, но так неохотно, так неловко.

Сальватор издевался. Конечно, Рикгард ее помнил – она и Сальватор, они вместе подарили ему черную метку. Но ее лицо, улыбка, глаза – все это стерлось. Воспоминания, заполированные болью, исчезают быстрее других. Да и смотрел он на нее как следует? Разглядел ли он ее вообще? Сколько он ее знал? Час? Два? Она была чужой историей, а Рикгард предпочитал обращать свое внимание только на то, что принадлежало ему одному.

А если Ирис попадет в его собственное прошлое – что будет тогда? Столкнется со своим оригиналом, увидит ту девушку... Вряд ли из всех этих разговоров она не поняла, что все это время была лишь только биоэлектронным клоном. Но одно дело – знать, что она неисключительна, и совсем другое – познакомиться с собственным прообразом. Хотя к чему эти предположения? Она не попадет в его прошлое, временные разломы открывают пути без порядка и цели, и привязать конечную точку путешествия к исходной, каким-то разумом связать действующих лиц – нет, на такое порталы не способны.

Да и какое ему, в конце концов, дело? Не наплевать ли ему на дальнейшую судьбу девчонки, за которой он без своего на то желания приглядывал эти двое суток? Он не напрашивался к ней в друзья, да и она ему ничего не обещала. Они друг другу никто; более того: девчонка – просто-напросто усовершенствованный андроид с нейронной сетью, подобной человеческой. Она – хорошенькая машина. Растущий организм, вместо гормонов и красных кровяных телец напичканный электроникой и синтетическими аналогами человеческих органов. Ее реакции – подделка. Ее опыт – модель, построенная компьютером в ее мозгу. Она, в конце концов, просто развитие программы. Самопрогрессирующий... робот.

Робот.

Или нет?..

– Я хотел ее вернуть, – продолжал Сальватор, и речь его звучала все тише, все сбивчивее, все лихорадочнее. – Тогда я уже знал, что андроидов можно усовершенствовать... Что можно создать нечто куда более живое, куда более настоящее... Омеги ведь и вправду почти люди. Нет, они и есть люди! Те самые, что доходят до десятки. Их не отличить. Их нейронные сети разрастаются так широко, что уже неважно, кто создал их тела. У них есть души, Рикгард. Я хотел создать ее заново. Я ее создал. И снова я ее не потеряю. Зеркальные нейроны прижились только у нее. С другими не выходило. А с ней получилось. Да еще и эта аномалия... – бормотал Сальватор. – Все подсчеты показывают, что она передает информацию, но как? Я думал, что Ирис мне расскажет... Она ведь все слышит: нас, аномалии... Она ведь привела тебя сюда, к этой штуке... – он запнулся, и взгляд его забегал. – Я хотел сделать нечто большее, чем служебную омегу для Сената. И я сделал, – он опять помолчал. – А ведь эмоциям омегу не научишь. В их телах нет человеческих гормонов, они не умеют чувствовать. А она... Ирис... Она умеет. Не так, как я или ты, но она умеет. Да, это лишь попытка, лишь жалкая попытка... Она просто отражает. Но большего мне было и не нужно. Я хотел, чтобы она слушала меня... Чувствовала то, что чувствую я... Омеги – они инструменты. А Ирис... Я делал ее совсем не для Сената. Она не инструмент. Она – моя. Мой человек.

Он сжал виски и зажмурился.

– Ты сумасшедший, – плюнул Рикгард. Он смотрел на Сальватора с верхушки лестницы и следил за тем, как он сжимает ладонями голову, как сгибается от боли, как тянется руками в сердцевину аномалии, но так ее и не касается. – Играешь в бога, да? Душа... Что ты знаешь о душе? Смотрел ей в голову? И что? Нашел там душу? Или она где-нибудь еще? В плече, например, или в правой пятке?..

– Смеешься, – рот Сальватора скривился. – Черт побери, двадцать лет трудов! Шестнадцать лет на одну только RS... Я воспитал ее заново и сделал такой же. Хитрая, умная бунтарка...

Рикгард только качал головой.

– Ей не залезали в череп, – с сожалением протянул он. – Ее не держали в закрытом Центре, не натаскивали как собачонку выполнять команды. Она была человеком. А RS...

Рикгард хотел наконец-то сказать, что она просто-напросто кусок синтетической ткани с микрочипами, но на языке вдруг стало горько, и он закрыл рот. Он быстро оглянулся на арку, ведущую прочь из зала. Если поднять Иолу в воздух сейчас же, то можно успеть. Он доберется до Эмпориума, ворвется к Квинту, поднимет всех на уши или с постелей – если бездельники из отдела Ликвидации все еще спят – и грохнет на Пыльные Города с пару сотен килограммов хромидия. От долины не останется ни камня, но аномалию он уничтожит, а вместе с ней – и этих биосинтетических псов Сальватора. И, конечно, его самого – если у него не хватит ума сбежать. Придется перевернуть склады, разворотить все арсеналы. Быть может, запасов хромидия куда больше, ведь временные разломы не уничтожали уже очень давно. Но действовать нужно быстро, пока Сальватор бредит своей ненаглядной Ирис...

– Уходи, давай, – вдруг усмехнулся Сальватор, поворачиваясь спиной к аномалии, заключенной в кольцо из омег. – И вот тебе жест доброй воли: если твоя Иола еще не упала, то непременно рухнет, когда ты поднимешься в воздух.

Рикгард замер.

– Значит, это ты подкупил механика... Он все-таки в ней покопался...

Сальватор раскинул руки.

– Рикгард, твое изумление мне непонятно. Я Сенатор. Разве мне нужно кого-то подкупать? Хватает и простенькой просьбы.

– Забыл, для чего создавался Сенат? – удивленно покачал головой Рикгард. – Монополия власти – отрава. А ты не единственный, ты – лишь один из восьми.

– Скоро все изменится, – ухмыльнулся Сальватор. – Сенат не вечен.

– Ты свихнулся, – в который раз повторил Рикгард.

– Может, и так. Но разве гениальность не в безумии? – лицо Сальватора исказилось в новой, мечтательной улыбке. – Я изучал эту аномалию, Рикгард. Это не просто какой-то там разлом или какое-то там искажение пространства. Это черная дыра, мой старый друг. Черная дыра! Она способна поглотить в себе целый город. Весь Эмпориум без остатка. Уничтожить его разом, оставив на месте цветущего оплота цивилизации дымящуюся пустоту. Ты только представь: горожане бегут, оставляют свои дома, затопляют улицы, тянут за собой пожитки, топчут друг друга, наседают, выносят городские ворота... Кто даст им приют? Кто выйдет из тени и пообещает новое будущее на руинах никому не нужного прошлого?

Лицо Сальватора изменялось, черты дрожали и оплывали, словно восковые. В горячке собственной алчности он и вправду словно потерял рассудок, но все еще находил для своих замыслов доводы. Рикгард слушал его и не верил. Все то, о чем говорил Сальватор до этого, вызывало недоумение, страх, отвращение. Но то, о чем он с таким упоением рассказал сейчас, было чем-то иным.

– Так вот на что ты нацелился, – ужаснулся Рикгард. – А как же твоя ненаглядная Ирис? Как же она?

– Сначала, конечно, она, – миролюбиво согласился Сальватор, и его черты разгладились. – Сначала я вытащу ее из брюха этой аномалии. Если надо, я пойду за ней. Уже через час у меня будут все данные. Сейчас мои омеги сканируют аномалию, они выведут закономерности, вытащат мне дату, покажут, куда она отправилась. И, если повезет, распорют этой аномалии пузо. А если нет – я найду себе другой временной разлом, и уж тогда...

– Порталы нельзя программировать, – напомнил Рикгард.

– У этой аномалии – разум, – в свою очередь ухмыльнулся вдруг Сальватор. – Она сделает для меня что угодно. Раскроет новый портал, который я ей подсуну, настроит его туда, куда скажу я. Омеги ее держат. Они способны ее уничтожить в один хлопок. Они могут ее разорвать, могут растоптать, но это все равно. Может, у этой штуки голова и не так варит, как у человека, но я найду, как к ней подступиться.

Воспользоваться мутировавшей аномалией и раздуть ее до рукотворного Возмущения?

– Уходи, – Сальватор мотнул головой и отвернулся. – Ты всегда лез поперек дороги. Что двадцать лет назад, что сейчас. Как странно, ты не придумал сбежать вместе с Ирис! Тебе нравилось забирать себе всю славу, все самое важное. Но уж сейчас эта аномалия моя. Жаль, что я не смогу поговорить с ней как следует... Но я верну Ирис, и тогда уж я развернусь по-настоящему. Эти зеркальные нейроны – просто чудо... И вот ведь странно: человек, вершина эволюции – и у него есть такие нейроны... Но нет, они не такие, они слабы, они почти бессильны. Человеческое сострадание – это такая выдумка...

Он все бормотал и бормотал, вперившись безумным взглядом в свою аномалию, и даже не обернулся, когда Рикгард вышел вон.

Иола лежала, заваленная на бок, в груде бурой пыли. Падая, она все-таки задела одну из крыш, и теперь горделиво покоилась на останках погибшего дома. Купол лобового стекла треснул, заслонки моторного отсека распахнулись, отошла боковая панель. Кресло пилота, запутанное в тросах, покоилось под кормой, выглядывая наружу рваным подлокотником. Тринадцать тусклых звездочек смотрели с искореженного бока аппарата в светлеющее небо. Четырнадцатая отвалилась вместе с куском обшивки.

– Иола, – прошептал Рикгард, бросаясь перед ней на колени.

Если и было в мире существо, которое он когда-то по-настоящему любил, то им была Иола: верная, старая лошадка, которая не подводила его даже в самые свои трудные дни. Барахлил мотор, отключались радары, сканеры сходили с ума – но Иола держалась в воздухе. Она отвечала за Рикгарда, а он отвечал за нее.

– Сволочь ты, Сальватор!

Рикгард ударил кулаком в бесчувственное запрокинутое брюхо аппарата.

Наружная панель дрогнула, и из-за нее что-то выскользнуло. Уголок какой-то книги, скорее всего, старого судового журнала из времен, когда еще записывали все данные вручную, а не печатали в конторе по возвращению с очередного облета.

Он вытащил книжицу с безотчетным равнодушием. Может, на этих страницах он прочитает что-то из прошлого Иолы, когда ее еще не передали под его ответственность. Бедная старушка Иола. Она больше никогда не поднимется над Пыльными Городами, не вернется в небо над Эмпориумом, не опустится аккуратно и точно в люк третьего ангара, не протрет больше Рикгард ее лобовое стекло, а механик...

Он развернул книгу на первой странице, и брови его поползли вверх. На полях, везде, где только было место, свободное от размашисто вписанных между линиями строчек, теснились бисерные буковки. Корявый, пляшущий почерк почему-то казался ему знакомым, но где же, где он его уже видел?

Рикгард захлопнул книжицу и рассмотрел переплет: строгий, темно-синий, сделанный из рифленой кожи, он пах сухо, душисто, по-настоящему, в точности как его куртка. Это был не заменитель, не резина и не мешанина полимеров, а самая настоящая кожа. И страницы скругленные, обтрепанные, старые-старые: эта книжица пролежала в тайнике под шкурой Иолы много, много лет... Название на обложке не значилось, да и без него было понятно: судовой журнал из тех, что держали раньше. Кажется, когда-то и он такими пользовался, но очень недолго. А вот дополнения, слова между строк, писали вовсе не пилоты.

И он снова распахнул книжку на первой странице.

Глава 19. Ирис. Прыжок в прошлое, беззаботный полицейский и вихрастый мальчишка

Пыльные Города, в которые попала Ирис, мало отличались от тех, где она оставила Ликвидатора. Улицы, дома, даже небо над долиной смотрелись так же. Как она ни старалась, различий не нашла, и потому пришла к выводу: скорее всего, прошлое, в которое ее закинуло – не слишком далекое. По крайней мере, ее теперешнее настоящее случилось позже третьего Возмущения. Хоть какая-то определенность.

Побродив по пустынным черным улочкам, Ирис забралась повыше, заметив на окраине ступенчатый скальный выхлоп. Уже светлело, и горизонт подернулся нежной дымкой. Свесив ноги со скалы и оправив платье, Ирис уставилась на испещренное тускнеющими звездами небо. Под ногами расстилались бурые крыши замерших в безвременье домов. Стояло такое безмолвие, что можно было различить неуловимые человеческим слухом щелчки ее систем.

– Позвольте узнать, господин Ликвидатор, и что же мне делать дальше? – спросила она громко, и эхо подхватило ее голос, покатило по предгорьям, завертело в расщелинах.

Не было никогда дефектов, и никто ей не угрожал печью. Напротив, она была любимой лабораторной мышкой Человека-Без-Имени, а все ее терзания шли только на пользу его эксперимента. Он пытался ее скопировать – но с кого, она так и не поняла. Возможно, эта женщина для него много значила, а потом ушла. Или, быть может, ее увел другой. А может, она была недостижимым кумиром, и никогда Сальватору и не принадлежала. Какой бы вариант ни был правдой, Ликвидатор был прав в одном: Сальватор – обыкновенный психопат, ведь как еще можно описать его многолетнее, слепое стремление создать чью-то идеальную копию?

А Ирис – Ирис была просто-напросто игрушкой. Куклой, которую Сальватор склеил на свою потеху и запустил на сцену, привязав ниточки к ее рукам и ногам. Он не учел, конечно, одного: вдохнув в нее жизнь, он не рассчитал дозировку. Она все-таки сбежала, перевыполнила его план, превзошла его ожидания. Возможно, стала чем-то большим, чем требовалось. Но теперь он ее не найдет. Сальватор ни за что ее не отыщет среди миллиарда причинно-следственных вероятностей – если они, конечно, вероятности, а не простые точки на ленте единственно возможного времени.

Но аномалия?.. Что значило бы это странное рукопожатие с «гостем»? И зачем ей эти зеркальные нейроны, как не для того, чтобы сделать слабой? Но почему Сальватору нужна была слабая омега? Какой в такой омеге смысл?

Тут же, словно эхо в ответ на ее вопрос, где-то вдалеке, за пролетом в горной гряде, забормотал звук мотора. Машина была довольно громкая: ее грохот гулко разносился по молчаливой долине.

Ирис заново подключила все свои надстройки. Стоило разобраться в том, что ее ждет, а спрятаться она успеет всегда.

Аппарат был и вправду старый, но большего она не разузнала: здесь ее базы не работали. То ли не было соединения, то ли самих баз – Ирис, конечно, предпочла бы первый вариант – но определить, к какому классу относилась эта машина и кто ей владел, она не могла. Зато рассмотрела контрастные буквы на серебристом боку. Полиция. И зачем им такой широкий облет? Ведь обычно они летают над самим Эмпориумом, и то нечасто, отдав патрулирование на откуп отряду Особых Назначений. Простенькие правонарушения с воздуха искать нечего, а сложные – такими отряд Особых Назначений интересуется с особым удовольствием.

Ирис заерзала на краю камня. С одной стороны, не выбравшись из Пыльных Городов, она так и не узнает, в какой она попала год. С другой стороны, может, неведение куда лучше? Она хотела спрятаться за пределами города, у нее получилось. Так какая разница, когда это произошло?

Но полицейский терморадар уже, очевидно, ее засек. Сделав два круга по долине, аппарат направился прямо к Ирис. Она выдохнула, рассчитывая, на что ей хватит энергии. О мышечном усилении и ускоренных реакциях и думать нечего, а вот в покое она способна продержаться целый день. После этого силы пойдут на убыль, и ей придется понизить все возможные уровни до минимума. Это если она останется здесь. Но как быть с полицейским?

Аппарат, крупно пофыркивая, зашел на спуск. Громоздкий и вроде бы неповоротливый, он аккуратно вильнул и завис рядом со скалой, на которой устроилась Ирис. Крыши под лопастями медленно осыпались.

– Привет, – дружелюбно кинул ей полицейский, откидывая забрало лобового стекла.

Машина была двухместная, но на облет полицейский вышел без напарника. Не ожидает никаких сложностей, потому и враждебности во взгляде никакой нет.

– Здравствуйте, – осторожно отозвалась Ирис, приподнимаясь.

– Ты потерялась? – предположил полицейский

Галстук повязан небрежно, значок прицеплен криво, голос беззаботный. Такого можно не бояться.

– Или с тобой что-то случилось? – он нахмурился, рассмотрев ее платье.

Ирис опустила взгляд. Она и вправду выглядела как жертва какой-то непонятной катастрофы: одна, вдали от города, платье рваное, грязное и до невозможности измятое. За такой внешний вид в Центре ее наградили бы дополнительными общественными работами. А что у нее, интересно с лицом? Вот бы сейчас зеркало...

– Вообще-то да, – подхватила Ирис, поднимая взгляд. – Я отбилась от класса, и меня, видимо, недосчитались. У нас был развлекательный полет...

– Все ясно, ни слова больше, – кивнул полицейский. – Запрыгивай. Давно здесь ждешь?

Ирис неуверенно переступила через бортик машины, которая подобралась к самому краю скалы. Внутри было прохладно: видимо, работал кондиционер. Второе сиденье оказалось мягким и приятно скрипело. Пристегиваться Ирис не стала. Не хотела оказаться привязанной, пусть и в компании человека, настроенного вполне дружелюбно.

– С вечера. Мы задержались, стемнело, и я немного потерялась. Пришла на площадь, где мы высаживались, а там пусто, – объяснила она.

– Бывает. Правда, за потеряшками возвращаются в течение часа... Обычно. Но у вас, наверное, не слишком добросовестный руководитель, – хохотнул полицейский. – Хорошо, что я тебя нашел. Я вылетаю за пределы города раз в неделю, на всякий случай прочесываю окрестности. Тебе повезло.

Он опустил стекло, и уютная прохладная внутренность аппарата погрузилась в ватную тишину, и только мотор глухо и далеко ворочался, отрезанный звукоизоляцией.

– Покопайся в кармашках справа от панели, – посоветовал полицейский. – Если голодная. У меня там шоколадки и вода.

Пожалуй, она слишком поспешно набросилась на угощение: полицейский снова засмеялся, и его лицо мягко растянулось в смешливых морщинках:

– Да ты, я смотрю, за ночь измучалась. Ешь, мне не жалко. Приедем, я тебя зарегистрирую в отделении, и можешь поесть в нашем кафе. Если не спешишь домой.

Ирис опустила надкусанную шоколадку.

– А регистрировать обязательно?

– Конечно. Ты же потеряшка. Нам нужно сообщить в твою школу, что все в порядке.

– Но тогда у моего руководителя будут... проблемы, – Ирис изобразила испуг. – Я не хочу его подводить. Это же я потерялась, я сама виновата.

– Какая ты, – удивился полицейский. – Но таковы правила. Я должен тебя записать.

– Но ведь накажут и меня, – заныла Ирис. – Сначала за неорганизованность и то, что потерялась, а потом – за то, что подставила руководителя. Понимаете? Прошу вас!

Она тянула время, изображая маленькую девочку, а между тем взгляд ее бегал по приборной панели. Ничего похожего на современные экраны со всеми необходимыми показателями, данными окружения и, конечно же, временем и датой, не было. Ну и как же ей узнать самое главное? Можно дать по голове этому веселому полицейскому уже сейчас, но тогда все равно придется сажать машину в городе и узнавать там. Слишком сложно. А завладеть летательным аппаратом – мысль сама по себе привлекательная.

– Ну хорошо, – сдался полицейский. – Посмотрим. Будет в отделении начальство – придется тебя зарегистрировать. А если нет, то мы, считай, и не встречались. Как тебя зовут-то? Из какой ты школы?

Ирис набила рот шоколадом.

– Ну, ешь, страдалица, – улыбнулся полицейский. – А я меж тем домчу тебя домой. В нашем кафе, кстати, самая свежая выпечка с утра. Как раз успеем отхватить.

Такого добряка и пальцем трогать не хочется. Ирис нахмурилась, старательно жуя вторую шоколадку. Ведь омеги созданы для логических решений, а эмоции только мешают. Вот и теперь: нужно просто вырубить полицейского, и вот она, свобода. Но почему же внутри все восстает и противится? Обыкновенного человеческого сочувствия она, к счастью, не знает – для омег оно не предусмотрено. А даже если бы и знала... Вряд ли полицейский успеет что-то почувствовать, разве что удивление. Удар она рассчитает несильный и, конечно, не смертельный. И все же, все же... Дурацкий дефект. Она прекрасно помнила страх и ужас лиловой проверщицы, и испытывать его снова, вредя человеку, она совершенно не хотела.

– А какой сегодня день недели? – спросила Ирис, делая глоток из бутылки. Свежая, чистая, необработанная вода, какую она и не пробовала. В Центре подавали очищенную, пропущенную через десятки фильтров, уже когда-то использованную. Бывшая в употреблении вода: хуже и не придумаешь. И почему ее вдруг заволновали вкусовые ощущения? Это просто сигналы. В них только информация, и нравиться ей эта вода не может.

– Среда, – отозвался полицейский.

Они миновали горную цепь, и далеко впереди показался Эмпориум. В лучах восходящего солнца гигантский, словно расплывшееся пятно, город блестел крышами, куполами и шпилями. Воды Алого Залива омывали бледно-желтые скалы, чайки парили в дымчатой вышине. Город, застывший на краю скального выхлопа, просыпался, пронизанный свежим, пока еще бледным светом.

– А число? – аккуратно продолжила Ирис. – Я что-то совсем потерялась в датах.

– Так пятнадцатое, – пожал плечами полицейский, увлеченный огоньками на панели. – Пятнадцатое июня.

– Четыре тысячи... – начала она, надеясь услышать год.

– Четыре тысячи, – рассеянно кивнул он.

Ирис закусила губу. Спросит в лоб – от его веселости не останется и следа. И тут сигналом шевельнулась мысль. Ирис перевернула шоколад в поисках отпечатанного срока годности, но не нашла ничего кроме путаного шифра. На второй упаковке было то же. На бутылке с водой вообще ничего не значилось: она была обернута в простую матовую этикетку. Что же делать?

– Какое все отсюда красивое, – сказала Ирис, косясь на полицейского. – А вон тех шпилей я не помню, – она указала на тонкие башни, спиральками взмывавшие ввысь из самого сердца города.

– Это проекции, – улыбнулся полицейский. – Пока не проголосовали и не утвердили, не построят.

Ирис мысленно выругалась.

– А вы давно в полиции? Вам нравится?

– Да с незапамятных лет. Не жалуюсь, – насвистывая, пожал плечами полицейский.

– И в каком году вы поступили? – гнула свое Ирис.

– Да как выпустился, так на службу и поступил.

Он беззаботно смотрел на приближающийся город, а Ирис считала про себя до ста. Если он подлетит к стенам, то появится на всех радарах городской службы безопасности. Не стоит заходить так далеко. Или она решается сейчас, или...

– Ну-ка, покажу тебе, какие скачки умеет делать моя старушка, – похвалился полицейский и опустил один из рычагов.

Машина взревела, словно голодный зверь, и Ирис вжало в сиденье. Подушки под ней заскрипели.

– За десять секунд долетим! – бахвалился он, а город неумолимо несся на них.

Не успеет. Не успеет его отключить, не успеет развернуть машину, не успеет улететь куда-нибудь в горы, куда люди больше не суются.

– Давненько ее построили. Даже сейчас, в девяносто четвертом, с такими скачками не выпускают, а она все радует, – вдруг выдал полицейский.

Ирис шумно выдохнула и бросила в его сторону быстрый взгляд. Полицейский все так же глупо улыбался. Никакие не четыре тысячи. Три тысячи девятьсот девяносто четвертый.

В девяносто четвертом еще не было Центра. Она никому здесь не нужна. Никто за ней здесь не погонится. Она может начать новую жизнь в чужом Эмпориуме – с чистого листа. Так, будто она и вправду человек. Так, как зажила бы десятка без проверок Сальватора, без задания Сената. Свободная десятка, будто она и в самом деле имеет право на свободу.

Ирис вдруг ощутила, как растягиваются в улыбке ее губы. Ее мозг не посылал мышцам лица такого сигнала, и система имитации не выдавала никаких рекомендаций. Ирис улыбалась просто потому, что была счастлива.

Или она просто так думала?

Омеги не знают, что такое счастье. Уж об этой категории на уроках не рассуждали. Радость Ирис, конечно, изучала, но и она прекрасно знала, что односоставная эмоция совсем не равняется сложному комплексу положительных ощущений, который люди называют счастьем.

А может, она все-таки просто зеркалила чувства полицейского? Недалекий и простой – он радовался бодрому утру, свежей выпечке, которую он собирался купить в кафе, яркому солнцу, которое пятнышками перебегало по приборной панели...

Ирис закрыла глаза. Да, она зеркалит его радость. Просто его радость такая сильная, такая чистая и такая понятная, что она кажется куда внушительнее простого односложного ощущения.