Текст книги "Sweetly Broken (ЛП)"

Автор книги: LadyKenz347

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Что, если я всё же откажусь?

Он вскидывает руки, сдаваясь:

– Тогда отправляйтесь в Азкабан, вот и всё. Потому что даже если вы попадёте туда и продержитесь пять – десять лет, ваша жизнь уже никогда не будет прежней. У вас есть шанс прямо сейчас, и я умоляю воспользоваться им, взять свою собственную жизнь в свои руки. В течение многих лет вы позволяли другим диктовать, что лучше для вас; следовали приказам беспрекословно. Сейчас время решать, что для вас правильно, и отпустить всю эту чушь из вашего детства. И послушайте, я знаю, что это ужасно страшно, ясно? Я знаю, что выбор стать лучше – это очень большая работа, но я верю в вас, Драко. И я здесь, чтобы помочь.

Я смотрю на его растрёпанные волосы и почему-то всё ещё заляпанные очки. Я вижу, что ему не плевать на меня, но меня это не пугает, как раньше. Он зажигает огонь в моей груди, который, я был уверен, погас много лет назад.

– Ладно.

========== 14. Юный и прекрасный ==========

Will you still love me

When I’m no longer young and beautiful?

Will you still love me

When I’ve got nothing but my aching soul?

Lana Del Rey – Young and Beautiful

***

Я думаю о том, как маленькая жила на моей шее имеет власть над разумом, может поставить на колени, раздавить меня, пока я не превращусь в ничто. Мысли блуждают, глаза закрыты – я концентрируюсь на гневном подёргивании в шее и непрерывном постукивании пальцем по ладони.

– Расскажите мне, что с вами происходит, – голос Бреннера прерывает мои размышления, и я резко открываю глаза. Я хочу наорать на него, хочу ударить, пока он не почувствует то же, что и я, но что-то внутри останавливает меня. Не только данное обещание, но и понимание того, что это мой последний шанс. После него нет ничего, кроме Азкабана, и я должен что-то изменить.

Я судорожно сглатываю, не сводя глаз с его неряшливого лица:

– Я не знаю, как это описать. Мне не нравится говорить об этом.

– Я знаю, что это… неудобно. Это распространённое заблуждение, что подобные сеансы приятны для врачей. Трудно смотреть, как человека принуждают к уязвимости. Знайте, что мне это тоже не нравится.

– Тогда зачем вы это делаете? – задумчиво провожу подушечкой пальца по линиям ладони.

Он хмурит брови и закрывает блокнот, лежащий у него на коленях:

– Я верю в этот процесс. Верю в силу человеческого духа и его способность преодолеть психологическую травму при правильном лечении.

Я фыркаю:

– И вы думаете, это как раз про меня? У меня психологическая травма?

– А разве нет?

– Нет, – уже почти смеюсь.

– Расскажите мне, – он наклоняется вперёд, упираясь локтями в колени, и изучает меня. Может быть впервые я готов встретиться с ним взглядом. – Почему вы здесь?

– По решению…

– По решению суда. Да. Но что с вами не так? Зачем вам нужна терапия?

Я напрягаюсь от его вопросов. Ответ на них настолько прост, что я не понимаю, зачем он вообще спрашивает об этом:

– Потому что я зависим.

– Неверно! – он швыряет блокнот на стойку, и я подпрыгиваю от громкого шлепка. – Нет. Вот так вы занимаетесь самолечением. Вот так относитесь к тому, что с вами не так. Копните глубже и расскажите мне. Что с вами не так?

– Да где здесь грёбаный смы… – начинаю спорить я, но он останавливает меня прежде, чем я успеваю договорить.

– Стоп. Расскажите мне! – он почти встаёт со стула, в его голосе решительность и настойчивость. Он требует. На этот раз практически вытягивает из меня признание, и я срываюсь. – Признайтесь сами себе, мистер Малфой. Что с вами не…

– Я, блять, просто разбит! – слова вылетают изо рта прежде, чем я успеваю их осознать. – Каждый грёбаный человек, который когда-либо должен был любить меня, плевал на меня, использовал, бросал… умирал. Как я могу хоть как-то беспокоиться о себе, если даже они этого не делали?

– Кто такие они? – его карие глаза прикованы к моим. Не уверен, что это правильное сравнение, но чувствую, будто во мне открылся кран, воду в котором я не могу выключить.

– Мои родители. Учителя. Грейнджер. Им… им было абсолютно наплевать, на то, что вообще со мной происходит, и ещё больше плевать на то, что я сгнию в канаве. И тогда зачем мне это?

– Стоп. Измените это предложение, переверните его. Почему они должны думать о вас, если даже вы этого не делаете?

– Потому что я думал о них постоянно, Бреннер! Я так беспокоился о своих родителях, что чуть не убил человека, и это бы разрушило всю мою оставшуюся жизнь, а они… они… – носовые пазухи щиплет, в уголках глаз покалывает, – все уходят, – всхлипываю я. – У каждого есть предел, и этот предел, очевидно, я.

Бреннер смотрит на меня поверх очков, печально качает головой и кладёт ладонь на стол между нами:

– Ваше счастье не зависит от других людей.

– Что, чёрт возьми, это значит?

– Вы должны стремиться к счастью ради самого себя. Вам не нужно просить одобрения у кого-то ещё. Вы не должны полагаться на них в этом отношении. Вы архитектор собственной жизни.

– Чушь.

– Чушь?

– Да. Грёбаная чушь. Значит ли это, что я могу выйти отсюда и нюхать до тех пор, пока не тронусь умом? Что, если только это сделает меня счастливым?

– Именно. Драко, у вас есть прекрасная свобода выбора. Ваша жизнь в вашем распоряжении. Чего у вас нет, так это свободы от последствий этого выбора. Вы, как и любой другой член общества, обязаны подчиняться определённым правилам, установленным этим обществом. И по-моему, вам ужасно повезло, когда дело дошло до этих последствий, – бурчит себе под нос ругательства, и даже мои губы растягиваются в улыбке от такого нехарактерного ему поведения. – Признаю, что я не тот человек, который действительно верит в высшие всемогущие силы, движущие человечество вперёд. Но вы практически заставляете меня поверить, – я фыркаю. – Серьёзно. Сколько шансов может получить один человек? Видимо, кто-то наверху явно хочет, чтобы вы были в порядке. Ну так не разочаровывайте.

Вылив на меня свою тираду, он откидывается назад, складывает руки на груди и смотрит на меня так, словно только что столкнул свою королеву с моим королём. Шах и мат.

Я сверлю его взглядом. Мысли возвращаются к тем гадостям, которые мог бы сказать; к способам, которыми мог бы унизить его. Но я этого не делаю.

– Я постараюсь.

***

Прошло уже почти три недели с тех пор, как я вернулся в свою квартиру. Сегодня я стою перед гигантским фиолетовым зданием и смотрю на уродливое движущееся лицо близнеца Уизли на витрине. Руки дрожат.

Позади меня раздаётся хлопок, и я чуть не подпрыгиваю от неожиданности.

– Тебе нужна палатка? – весёлый голос Джорджа звенит у меня в ушах.

– Что?

– Ну, ты так долго стоишь здесь, что я подумал, может быть, тебе стоит подумать о ночлеге, – он обходит вокруг, внимательно глядя на меня сверху вниз. – Как детоксикация?

– Ад, – отвечаю я, не задумываясь ни секунды. – Я… – сглатываю комок стыда в горле. – Мне очень жаль. Я…

– Я знаю, – наши взгляды встречаются. Его голубые глаза, на моё удивление, не искрятся гневом или раздражением.

– Можно мне вернуться на работу? – бубню сквозь сжатые губы. Я мог бы развернуться и отправиться в центр города. Мог бы гордо прошествовать в «Малфой Энтерпрайзис» и занять свой огромный угловой кабинет с дико красивым видом. Но я не хочу туда. Я хочу быть здесь.

– Ты никогда её не терял. Боже, ты хоть представляешь, сколько раз бы мне пришлось уволить Фреда, если бы какая-нибудь пьянка считалась достаточным основанием потерять работу? – он качает головой, грустно улыбаясь. – Но это твой последний шанс, приятель. Снова появишься в хлам, и тебе конец. Уговор? – твердит он, приподнимая брови. Могу сказать, я сильно недооценил количество важных людей в моей жизни.

– Да, – киваю я. – Спасибо.

– А, забудь, – он привычно хлопает своей сильной ладонью по моему плечу. – Ты ещё найдёшь способ отплатить за мою невероятную доброту и щедрость. Например, закроешь магазин в эту субботу… или каждую субботу до конца моей жизни. Ну, ты понял, – его глаза озорно сверкают, а губы трогает улыбка.

– Так уж случилось, что мои субботы в обозримом будущем свободны.

– Никогда бы не подумал, – ухмыляется он. – Вперёд, твои увлекательнейшие документы заждались! – надменно кричит он и, развернувшись, аппарирует.

***

– Расскажите мне о ваших отношениях с матерью.

По спине пробегает холодок, соизмеримый с холодом айсберга в открытом океане.

– Моя мать умерла.

– Какой она была, когда вы были ребёнком?

– Она была… – я упираюсь локтями в бёдра и провожу ладонями по лицу. – Всё было прекрасно.

– Не могли бы вы мне рассказать о ней поподробнее? – Бреннер вздёргивает подбородок. А я перестаю дышать.

– Она была очень красивой. Очаровательной и жизнерадостной. Все, кто встречался с ней, влюблялись в неё, а она просто… да как будто даже воздух вокруг неё был… аристократическим.

– Вы только что описали, как люди видели её. Как складывались ваши отношения? Вы были близки?

Я открываю рот, собираясь что-то сказать, но слова застревают в горле:

– Я не знаю.

– Не знаете?

По правде говоря, моя мать была самым близким мне человеком из всех, кого я помню до войны. Ну, скорее, она была самой доброй или, скорее, наименее жестокой… но близкой ли? Точно не ближе Молли. Или Грейнджер.

– Она просто… была, – пожимаю плечами я.

– Вы приходили к ней с повседневными проблемами? С серьёзными проблемами?

– Нет, – отвечаю я, качая головой.

– Как думаете, почему?

Его вопросы наводят на размышления и утомляют, но я всё равно чувствую себя обязанным ответить. Произнося эти вещи вслух, я, кажется, исцеляю небольшую внутреннюю трещину. Этого недостаточно, чтобы заполнить пропасть, но уже что-то.

– Не думаю, что ей было до этого дело, – отвечаю я после нескольких минут молчания.

– Она была вашей матерью – заботилась о вас, ухаживала, растила. Почему вы думаете, что ей было всё равно?

– Ну, просто ей явно было всё равно, – смеюсь я. – Судя по тому, сколько раз эта женщина смотрела, как меня пытали, я думаю, ей было фиолетово.

Бреннер царапает несколько длинных заметок в своём блокноте:

– Значит, вам было всё равно, когда мисс Грейнджер пытали у вас на глазах?

Блять.

– Что? – раздражённое шипение вырывается из груди.

Он смотрит на меня поверх толстых очков:

– Ну таково ваше убеждение. Если вы смотрите, как кого-то пытают, и ничего не делаете, то вам всё равно?

– Не понимаю вопроса.

С его губ срывается измученный выдох:

– Вам было всё равно, когда мисс Грейнджер пытали в вашей гостиной?

– Конечно, нет, – фыркаю я. – Что за вопрос?

– Почему вы не думаете, что ваша мать могла чувствовать то же самое?

– Она бы что-нибудь сделала.

– Тогда почему вы не сделали?

– Почему я не сделал что?

– Почему вы ничего не сделали тогда? – этот вопрос ставит меня в тупик. Не могу разобраться в сценариях, которые крутятся у меня в голове. Понимаю, что они схожи, но не могу их связать.

– Меня бы убили, если бы я что-то сделал…

– Может быть, вашу мать убили бы тоже, – пожимает он плечами.

– Я был её сыном, – слова в прошедшем времени затрагивают что-то тяжёлое и разбитое внутри меня, к чему я на самом деле не хочу приближаться. Но это ранит в любом случае.

Он закрывает блокнот, кладёт его между бедром и стулом и тихо обращается ко мне:

– Я никогда не встречался с вашей матерью и не могу говорить ни за неё, ни за её мотивы. Но я буду немного откровенен, может быть, не совсем непрофессионален. У меня есть дочь, – он оглядывается через плечо и указывает на фотографию на полке позади стола. Девочке года четыре, прямые каштановые волосы и глаза, как у отца. – Ты чувствуешь новый вид любви, когда речь идёт о твоём ребёнке. Это удушающе, освобождающе и всепоглощающе. Есть всего несколько вещей, которые я не хочу никогда представлять, одна из них – как моя прекрасная малышка снова и снова терпит Круцио, – его зубы впиваются в нижнюю губу, а челюсть начинает дрожать. – Но оставить её? Умереть и никогда не узнать, что она оправилась после этой пытки? Что двигалась дальше и выжила? Думаю, это было бы ещё хуже. Может быть, ваша мать не смогла вынести мысли о том, чтобы оставить вас? – у меня пересыхает в горле, и я отрицательно качаю головой. – Ну, всё же, по-моему, вы начинаете понимать.

– Эм, может быть.

Он улыбается мне в ответ:

– Становление родителем меняет многое. Заставляет надеяться, когда надежда уходит. Нет ничего сильнее родительской любви. Ничего. Это невозможно понять, даже если вы уже стали родителем. И мне очень жаль, что вы были разочарованы поступками вашей матери.

***

Не успеваю оглянуться, как снова наступает воскресенье. Я сижу на своём маленьком дорогом диване, смотрю на букет роз и потею так, будто только что отыграл на чемпионате мира по квиддичу.

Каждая часть моего тела дрожит или дёргается. Я ни хрена не хочу идти. Я не готов. Я был в больнице всего неделю назад. Но Молли позвала, а от приглашений Молли просто так не отказываются.

Мои мысли прерывает тихий стук.

Я нервно подхожу ко входу в квартиру. В приоткрытой на несколько дюймов двери моему взору предстают рубиновые кудри, собранные в узел. Что-то высматривает в коридоре.

– Молли? – спрашиваю я, полностью открывая дверь. Она поворачивается ко мне лицом.

Видеть её в этом коридоре чертовски странно. Засыпанный мукой фартук на простеньком платье смотрится нелепо вне Норы. Я улыбаюсь её серьёзному выражению лица.

– Невежливо не приглашать меня войти, – ворча, она проходит мимо меня в квартиру и оценивает мой интерьер с брезгливым выражением лица. – Кто декорировал квартиру?

– Кое-кто из Мэнора, – пожимаю плечами.

– Слишком претенциозно, – фыркает она, тыча пальцем в моё кресло.

– Может быть просто я немного претенциозен, – тихо смеюсь, и она с улыбкой оглядывается через плечо.

– Это точно. Они для меня? – указывает на букет цветов на столе.

– Да.

– Ты собирался прийти сегодня вечером? – она переставляет мои книги по цвету или размеру, пока не могу понять, по какому конкретно принципу.

– Я думал об этом, – на мгновение воцаряется тишина. Да, всё же по алфавиту. – Мне очень жаль.

– Так и должно быть, – резко бросает она.

– Я собираюсь исправиться.

– Хорошо, – её голос прерывается, и она отходит от моей книжной полки, чтобы сложить одеяло, которое я лениво бросил на диван.

Она ходит по квартире, молча убирая разбросанные вещи, хотя можно было просто воспользоваться магией. Остановившись на кухне, она упирается ладонями в стойку и, наконец, смотрит на меня.

– Ты очень ошибаешься, думая, что никому нет дела до твоей смерти, Драко Малфой, – когда я встречаюсь с ней взглядом, во мне поднимается волна непрошеных эмоций. Хочется провалиться сквозь землю. Она сжимает губы в жёсткую линию и кивает. – Ты готов? – направляется к камину.

Я бы хотел, чтобы слова остались неозвученными, но прежде чем я могу взять над ними контроль, спрашиваю:

– Почему вы всё время даёте мне шанс?

Она небрежно пожимает плечами:

– Я думаю, ты этого заслуживаешь. А теперь пойдём – ужин подгорает.

Комментарий к 14. Юный и прекрасный

Ребята, буду рада ЛЮБОЙ критике. Я только за совершенствование:)

========== 15. Отступая от края пропасти ==========

I don’t want control, I can dig my own hole

I can make my bed and I can lie in it cold

‘Cause I don’t need heat, I’ve been burnin’ in hell

But now I’m back with my own story to tell

Back from the edge

Back from the dead

Back before demons took control of my head

Back to the start

Back to my heart

Back to the boy who would reach for the stars

James Arthur – Back from the Edge

***

– Расскажите, как идут дела после нашего последнего сеанса, – Бреннер сегодня в настроении. Его глаза немного блестят, и по тому, как он подпрыгивает при ходьбе, я вижу, что ему явно есть чему радоваться. Интересно, каково это.

– Нормально.

– Были какие-нибудь триггеры?

– Триггеры?

– Всё, что заставляло вас чувствовать возврат к своей травме, либо желание снова употребить, – Бреннер открывает блокнот, листает несколько страниц, пока не находит подходящую для своих записей, и начинает водить пером по пергаменту.

Я фыркаю и смотрю в окно: маглы, тянущие за собой детей, бегут на работу, и парочки, заключённые в объятия друг друга, воркуют на перекрёстке.

– Всё пробуждает во мне это желание, – признаюсь я, всё ещё наблюдая, как одна пара влюблённых сплетает пальцы вместе, смеётся и уходит из поля зрения.

– Как вы справляетесь, когда возникают подобные позывы? – слышу скрежет пера по бумаге, как будто то, что я сказал, действительно стоит того, чтобы принять к сведению.

– Справляюсь – это слишком сильно сказано. Я просто переживаю это, – вздыхаю я. Уже стало очевидным, что, чем менее я язвителен по отношению к нему, тем менее раздражительно он себя ведёт по отношению ко мне. Поэтому я смирился с тем, что буду хорошим мальчиком.

Мы сидим в полной тишине; я смотрю, как снег заваливает подоконник.

– О чём думаете? Какие мысли? – я чувствую на себе его пристальный взгляд, сглатываю и сажусь чуть прямее. – Рождество не за горами. Хотите обсудить?

– Молли пригласила меня, – бормочу я, упёршись взглядом в колени и проводя пальцем по глубоким линиям на ладонях.

– Поедете?

Пожимаю плечами:

– Половину семьи бесит само моё существование. Кажется, это не лучший вариант.

– Расскажите мне о них. С каких пор вы не ладите?

Я снова фыркаю и закатываю глаза. Он уже знает, что я не подарок, но не уверен, что может даже представить, каким идиотом я был раньше.

– Мы не ладили ни с кем из них с тех пор, как поступили в Хогвартс, – звук царапающего толстый пергамент пера раздражает, но я разминаю шею и продолжаю. – Я вёл себя как полный придурок при каждой нашей встрече.

– Какой была для вас школа?

На губах появляется улыбка. Честно говоря, первые пять лет учёбы в школе были для меня раем. Даже с придурковатым Поттером, бегающим вокруг, сеющим хаос и нарушающим правила, я чувствовал себя счастливым.

– Было довольно здорово. Квиддич, симпатичная девушка и много друзей.

– Но вы же были придурком? Как вы выразились, – он спокойно смотрит на меня, как будто только что спросил, какого цвета у меня глаза. Не могу не удивляться этому странному человеку.

Я пытаюсь скрыть усмешку, наклоняясь вперёд и упираясь локтями в колени:

– Ну, да. Этого от меня и ждали – вряд ли кто-то удивлялся.

– Вы жалеете об этом? – тембр его голоса понижается, а перо на мгновение замирает. Я чувствую тяжесть этого вопроса. Не знаю, как ответить честно.

Сказать, что я сожалею об этом, значит признать, что даже лучшие годы моей жизни были ошибкой.

С тяжёлым вздохом я говорю:

– Иногда.

Это лучшее, что он может получить, так что, чёрт, ему лучше принять такой ответ.

– Вы говорили им об этом?

Заливаюсь смехом и смотрю на него широко раскрытыми глазами:

– Что? Сказать Уизли, что я сожалею о том, что смеялся над его грёбаными ужасными мантиями? Маловероятно. Они были отвратительны. Как и его грёбаное лицо.

Бреннер удивляет меня насмешливой улыбкой.

– Хорошо, – он кладёт ручку в складку блокнота и захлопывает его. – Я хочу, чтобы вы провели праздник, не выводя его из себя, что, я знаю, для вас особенно трудно. Держитесь подальше от алкоголя и всего остального, что может спровоцировать уже вас.

Мой язык скользит по гладким зубам, и я кусаю себя за щёку.

– А что, если я действительно почувствую тягу? – голос звучит тихо.

Сморщив от сочувствия лоб, Бреннер проводит ладонью по бороде. Мне хочется наблевать на его дешёвые туфли:

– Вспоминайте, как долго вы боретесь. Вспоминайте, как долго вы уже чисты.

Восемнадцать дней.

– Не вступайте в перепалку, если кто-то настроит вас против себя, и убирайтесь из этой ситуации как можно скорее, – продолжает он.

– Может, мне лучше остаться дома? Какой в этом смысл?

– Что вы имеете в виду?

Я нервно отвожу от него взгляд, ненадолго останавливаясь на безделушках на его столе и табличках на стене.

– Она будет там, – признаюсь я, поджав губы и постукивая пальцем по раскрытой ладони.

Я не разрешал себе думать о ней. За последние несколько недель я привык к боли, поселившейся в моей груди – моему единственному напоминанию о том, что мы были чем-то, прежде чем стать ничем. Но, если я вспоминаю выражение её лица, когда она говорила, что любит меня; если я вспоминаю изгиб её губ, когда она пыталась скрыть свои прерывистые рыдания, – боль нарастает и захлёстывает меня, угрожая утащить под воду.

– Вы готовы обсудить ваши отношения с мисс Гр…

– Точно нет, – я прерываю его прежде, чем он успевает договорить. – Мне просто нужно знать… говорить ли с ней? Или полностью игнорировать? Как правильно поступить со всем этим? Просто это ужасно напрягает, если быть честным.

Бреннер с минуту молчит, потом вздыхает и откидывается на спинку стула.

– У меня нет правильного ответа для вас, Драко. Сейчас ваша главная задача – оставаться чистым и трезвым. Если вы считаете, что просто увидеться с ней будет достаточным для того, чтобы вызвать рецидив, не ходите. Это же касается и разговора с ней. Защищайте свою трезвость превыше всего, потому что, как только она станет более устойчивой, у вас появится прочная основа для продвижения вперёд в других аспектах вашей жизни.

Его слова прозвучали как удар под дых. Мысль о том, что я больше не встречу её… не услышу её голоса или не увижу, как она морщит нос – разрушает меня. Никакой возможности. И как бы мне ни было неприятно это признавать, кое-что в речи Бреннера находит у меня отклик.

– Ладно.

– Вы работали над домашним заданием с нашей последней встречи? – спрашивает Бреннер, поднимаясь на ноги, что означает конец нашего сегодняшнего совместного времяпрепровождения.

Маленький кусочек пергамента в моём кармане, кажется, прожигает дыру, и я киваю ему:

– Да, начал.

– Я знаю, что задача кажется сложной, Драко, но это важная часть процесса исцеления, – говорит он с натянутой улыбкой и распахивает матовую стеклянную дверь. – Счастливого Рождества.

– И вам, доктор Бреннер.

– Мне всегда казалось, что слово «доктор» несколько претенциозно. Не стесняйтесь называть меня по имени, – любезно предлагает он, выгибая брови, когда я переступаю порог.

– По-моему, вы никогда не называли мне своего имени.

– О, – усмехается он про себя. – Гарольд. Гарольд Бреннер, но можно просто Гарри.

Кровь отливает от щёк.

– Да вы издеваетесь надо мной, – обвиняю я, уставившись на его бледно-зелёные глаза за грязными очками и растрёпанные тёмные волосы.

– Эм, нет. Просто Гарри, – пожимает он плечами.

– До свидания, Бреннер, – хмурюсь я. – Счастливого Рождества.

***

Косой переулок стал для меня слишком тесным. Призраки моей зависимости и лохматая работница книжного бродят где-то по брусчатке. Я не могу находиться здесь. Вместо этого я начал исследовать магловский район вокруг офиса Бреннера.

Здесь, в этом тихом уголке мира, я снова могу дышать. На прошлой неделе я наткнулся на причудливую маленькую кофейню за углом, и она стала моим новым любимым убежищем. Ничего подобного нет в волшебном мире – гигантские мягкие кресла и причудливые картины на стенах.

Я ныряю внутрь, стряхивая снег с плеч и ледяную грязь с ботинок. От тепла кровь приливает к моим щекам, и я подхожу к захламлённой стойке.

– Мой парень! – кричит бородатый бариста из-за стойки. Сегодня он в голубой футболке, на предплечьях виднеются татуировки, тёмные волосы скрыты под широкополой шляпой, которую он носит большую часть времени. – Что пьём сегодня?

Глядя на красочную доску меню, я мысленно отмечаю четыре напитка, которые уже пробовал, и выбираю другой:

– Давай сделаем карамельный макиато.

Эдгар хлопает в ладоши и весело тычет в меня пальцем:

– Уже в процессе!

Он слишком счастлив для своей работы. Как он может получать такое удовольствие от приготовления напитков каждый день за мизерную плату? – но каким-то образом ему это удаётся.

Я кладу на стойку несколько магловских монет, не обращая внимания на улыбающуюся мне молодую девушку, и сажусь в кресло у окна, держа дымящуюся чашку.

Я сделал своей личной миссией изучение всего меню, и, хотя американо стал ещё одной горькой ошибкой моего недавнего прошлого, новый напиток восхитителен.

Я вытаскиваю пергамент из брюк и осторожно разворачиваю его. Все мои грехи изложены на крошечном клочке бумаги.

Мадам Розмерта

Кэти Белл

Пэнси

Гойл

Крэбб

Снегг

Дамблдор

Молли

Джордж

Рон (блять, серьёзно?)

Поттер

Грейнджер

Я чуть не подпрыгиваю, когда в маленьком кафе раздаётся громкий голос, и оглядываюсь в поисках волшебника или волшебницы, использующих чары усиления. Вместо этого, вижу бородатого бариста, стоящего на небольшом возвышении. Он подносит ко рту маленькое чёрное устройство, которое проецирует его голос на всё пространство кофейни.

– Привет, привет, – Эд улыбается в зал. Здесь немного оживлённее, чем обычно. Мои глаза останавливаются на нескольких нервных маглах, вцепившихся в блокноты или музыкальные инструменты. – Добро пожаловать на ещё один вечер открытого микрофона в «Грязном Молоте». На случай если ты ещё не был у нас – это что-то вроде свободной сцены. Мы проводим такие вечера раз в месяц, лист для регистрации вы найдёте на стене. Давайте начнём, – Эд делает паузу, чтобы прочесть что-то в своём блокноте. – Бонни Гектор.

Миниатюрная девушка, нервно грызущая ногти, подпрыгивает на стуле. Она примерно моего возраста. Бонни осторожно достаёт гитару из футляра и подходит к трибуне, тихие аплодисменты приветствуют её, когда она прислоняется к стулу позади микрофона, или как там эту штуку назвал Эд.

Я не могу оторвать от неё глаз – дрожащие пальцы тянутся к инструменту, когда она делает один… два… три глубоких вдоха и погружается в мягкую мелодию, от которой волосы на моих руках встают дыбом. Есть что-то затягивающее в её низком, неземном голосе, когда она сама теряется в своей песне.

Похоже, маглы выстраиваются в очередь, чтобы выступить перед залом, полным незнакомцев, и, хотя их мотивы не имеют никакого смысла, в этом есть что-то чувственное и обезоруживающее.

С гордой, но слабой улыбкой она, наконец, смотрит сквозь ресницы в толпу, когда её награждают громкими аплодисментами, улюлюканьями и криками. С опаской я присоединяюсь к поздравлениям. Я всё ещё нервничаю, так как кто-то может узнать меня здесь, даже несмотря на то, что я одет как положено и веду себя соответственно.

Эд представляет следующего, и молодой человек большой комплекции с широкой улыбкой занимает табурет. Он уверенно подмигивает девушке в дальнем конце кофейни, но я замечаю, что его руки крепко сжимают блокнот, как спасательный круг. Перелистывая страницы, он начинает:

Чашка и вкусная пена,

Эспрессо и сэндвич с пашот,

Тёмной обжарки замена,

Двойной-одиночный шот.

Фраппучино, Мокаччино?

Маленький, большой и средний?

Латте, Мокко, Капучино?

С корицей, охлаждённый – летний?

А соевое вам добавить?

Без кофеина или с ним?

Температуру, жар убавить?

И что по шотам-то – один?

И как решить, какой напиток!

Голова кругом от этого веселья,

Избавьте от мук выбора и пыток,

Слишком сложный выбор бодрящего зелья.

Тихий ропот смеха прокатывается по толпе, и молодой человек смотрит на посетителей с озорной усмешкой на лице. Признаю, я ни черта не понимаю. Кажется, людям нравится, и поэт на сцене смеётся.

– Ладно, ладно. Это я развлекаюсь. – он ёрзает на стуле, хрустит шеей, переворачивает страницу и делает глубокий вдох. Я рассеянно отодвигаю от себя свой восхитительный карамельный напиток и, наклоняясь вперёд, упираюсь локтями в колени. Его поведение изменилось – самодовольство, которое было на его лице минуту назад, превратилось в серьёзность, давящую на его плечи.

Голоса у власти.

Они царствуют в своём тоталитаризме.

Они шипят и чинят напасти,

Но подают это в мирной призме.

Коварство, хитрость и контроль —

Всё для захвата и порабощения

Гуманность, как принято, на ноль,

А мы – марионетки без значения.

Болезненный рывок стягивает мою грудь, когда его текст эхом разносится по комнате. Как будто он говорит только со мной, и, хотя его слова, смешанные с замысловатыми паузами и дикой жестикуляцией, не всем понятны… для меня они точно имеют смысл.

Насытившись и успокоившись, голоса молчат,

Отсыпаются от опьянительного кайфа,

В своей бесчувственности они принадлежат

Покрытым слоем мрака тайнам.

И в их молчании случается момент,

Как вспышка яркая – мерцание.

Когда марионетки проснутся от легенд,

И к ним придёт свободы понимание.

А голоса молчат. Но время уж пришло!

Пора вставать с колен, ползти, царапаться, хвататься,

Ведь призрачное солнце, вдруг, взошло —

Приходит час на свет перебираться.

О, сладкий дух свободы, где ты пропадал?

От вдоха закрываются глаза, немеют скулы,

Мы продолжаем дёргать и цепляться за астрал,

Пока молчат и спят эти акулы.

Мы знаем, голоса молчат,

Но ведь они могут проснуться.

Будут давить, искать, копать.

Но снова нам не обмануться.

Флюиды дарят нам покой и исцеляют,

Свобода – чудо. Спасибо за тебя.

Но голоса уже внимают,

Они проснулись ото сна.

Они шевелятся и воют,

Они дают нам вновь понять,

Что возвращается неволя

И что вернут всем страх опять.

Глаза мужчины закрываются, и он продолжает читать по памяти.

Но свобода – это сила,

Она и задаёт нам верный курс,

Уверенность и мощь ослабят вилы.

Мы снова чувствуем свой пульс.

А голоса тихонечко тускнеют,

Хоть вовсе бой ещё не завершён,

Они считают, что пока здесь всем владеют,

Но наш народ уже свободой исцелён.

И если голоса лишь тронут тишину,

Мы твёрдо сразу им напомним,

Что до конца пойдём, на свет или во тьму,

Но сами, не под лидером никчёмным.

Моё сердце бешено колотится, когда он встаёт и уходит со сцены. Его слова задели во мне струну, которая, как я даже и не подозревал, была так сильно натянута, что отдаётся эхом в груди.

Я резко поднимаюсь, колени ударяются о низкий столик, и мой кофе слегка выплескивается через край чашки. Я откашливаюсь, извиняясь, и выбегаю на холодный зимний воздух, зажав пальто в руке и подняв лицо навстречу падающему снегу.

Впервые за очень долгое время жила на моей шее спокойна, руки свободно свисают по бокам, и я чувствую каждую клетку своего тела. Подавляя облегчённый смешок, я надеваю пальто и иду к переулку, где могу безопасно аппарировать.

Мир. Вот что это такое. Так чуждо и так чертовски фантастично.

***

Струйки дыма, поднимающиеся от сковороды – явный сигнал того, что моему ужину конец – несмотря на сгоревшую корку, внутри куриная грудка розовая и сырая. Я усмехаюсь, и взмахом волшебной палочки отправляю шипящую сковороду в раковину.

Как это так чертовски трудно. Просто приготовить еду. Даже первобытные люди умели это делать, а я чистый бездарь. Мне нужно снова взять еду навынос, но прежде чем я решаю, где именно, раздаётся стук в дверь.

Сердце сжимается в груди.

Я паникую, пытаясь предположить, кто бы это мог быть. Джордж просто вошёл бы в эту чёртову дверь, он не ждёт после стука. Остаётся только один человек, который может захотеть навестить меня. Я проклинаю тихое чувство надежды, которое расцветает в моей груди, языком облизываю губы, а руками разглаживаю несуществующие складки на брюках.