Текст книги "Сага о власти (СИ)"

Автор книги: La Piovra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– А у твоего нового протеже отличное чувство юмора, – ухмыльнулся Дэйву Флориан.

– Других не держим, – в тон ему ответил Йост. – Перспективный парень – далеко пойдёт. А мы ему в этом… поможем. Правая рука Дэвида расслабленно легла на спинку дивана позади Патрика. Вальберг поднялся.

– Ладно, Дэйв, я, пожалуй, пойду – думаю, ты и без моей помощи справишься. – Флориан сделал последнюю глубокую затяжку, размазал окурок в пепельнице и, залпом допив своё виски, подмигнул им на прощание: – Enjoy yourselves, guys!

Дверь за Вальбергом закрылась. Директор смотрел на него странным затуманенным взглядом; в помещении повисло физически ощутимое напряжение, отчего Патрик вдруг почувствовал себя очень неуютно. Отчаянно захотелось, чтобы в комнате появился хоть кто-нибудь ещё.

– Так как насчёт девочек? – ухватился он за спасительную мысль.

– Девочки? Зачем нам девочки? – хрипло рассмеялся Дэвид, опуская руку ему на шею. – Мы и сами прекрасно справимся. Не дав Патрику опомниться, директор притянул его к себе и впился в губы. От неожиданности и потрясения Патрик некоторое время сидел в оцепенении, покорно позволяя себя целовать. Но требовательный чужой язык во рту и наглая мужская рука на ширинке привели его в чувство. Патрик резко отпрянул.

– Дэвид… господин Йост… – от шока переход на официоз случился сам собой. – Нет. Не надо.

– В чём дело, милый? – Дэвид, уже порядком возбуждённый, схватил его за волосы и, больно дёрнув вниз, навис над его лицом. – У тебя никогда не было мужчины? Это поправимо – всё когда-нибудь случается в первый раз.

Патрик рванулся и, несмотря на количество выпитого, резво вскочил на ноги. Дурман как рукой сняло.

– Господин Йост. – Язык одеревенел и плохо слушался. – Вы меня, наверное, с кем-то перепутали.

– Да нет, мальчик, это ты, похоже, кое-что недопонял. Не советовал бы тебе ссориться со мной.

– Мне надо… подумать, – выдавил он первое, что пришло в голову. Чёрт, что он несёт?! О чём здесь думать? А впрочем, плевать, неважно, это всё от шока. Сейчас главное – отвлечь Йоста и поскорее убраться отсюда.

– Подумай, милый, – покладисто согласился директор. – Тебе понравится, я тебе это гарантирую.

Все те несколько шагов, что отделяли его от двери, Патрик кожей чувствовал тяжёлый немигающий взгляд шефа.

Йост перепил. Обкурился. Потерял ориентацию во времени и пространстве и принял его за одну из упомянутых им девочек. Бывает. Патрик готов был найти и поверить в любое, даже самое абсурдное, предположение, кроме самого очевидного. Потому что это не может быть правдой.

Дэвид проспится и назавтра всё забудет. Но даже если и так, это всё равно не имеет никакого значения… Потому что не забудет он, Патрик.

…Домой Патрик добрался около двух часов ночи. От потрясения и нервной усталости он долго не мог уснуть. Безуспешно проворочавшись в кровати всю ночь, он забылся коротким беспокойным сном лишь на рассвете.

В шесть утра прозвенел будильник.

Первые несколько секунд Патрик лежал неподвижно; ему снился один из тех снов, после пробуждения от которых хочется выть от отчаяния, что всё закончилось. Во сне ему было так хорошо, как в реальности ещё никогда не бывало. Вспомнить сам сон почему-то не получалось. Так иногда бывает: помнишь только послевкусие – общее ощущение от приснившегося, но подробности ускользают, как туман на рассвете.

Окончательно проснувшись и смирившись с возвращением к серой действительности, Патрик включил свет, опустил ноги на пол и зашарил ими в поисках тапочек. Взгляд зацепился за трусы. Твою мать! Обделался, как прыщавый подросток! И в этот миг он вспомнил. В голове, словно в калейдоскопе, закружились обрывки сна. Патрик застонал сквозь сжатые зубы и от бессилия ударил кулаком по стене – во сне директор получил от него то, чего вчера добивался наяву. Без малейшего сопротивления с его стороны. Но это было ещё не самое страшное. Настоящий ужас был в том, что ему – ему, Патрику – не Йосту! – это и вправду понравилось. Настолько, что на память осталось внушительное пятно на трусах. Патрик с отвращением стянул с себя плавки и вместо корзины для белья отправил их в мусорное ведро.

Стоя под упругими горячими струями душа, он с остервенением намыливал голову, будто надеялся вымыть из неё воспоминания о вчерашнем вечере. И сегодняшнем сне. Живой ум аналитика лихорадочно искал приемлемое объяснение.

Ему просто приснился банальный кошмар – каждому в жизни хоть раз да снятся кошмары. Если человеку, к примеру, снится, что за ним гонится убийца, это же не значит, что подсознательно ему хочется быть убитым? «После сна с преследованием люди обычно не просыпаются в блаженстве, а трусы если и оказываются мокрыми, то отнюдь не спереди», – ехидно заметил внутренний оппонент.

Патрик проигнорировал этот довод и попробовал зайти с другой стороны.

Йост был для него идеалом, живым наглядным воплощением того, к чему он сам так рьяно стремился. Не удивительно, что его подсознание таким причудливым образом решило с этой проекцией… слиться. Извращённые игры бессознательного, щедро сдобренные бухлом и травой и усиленные банальным недотрахом, – вот что это такое. Плюс гипнотический эффект пресловутого «последнего слова», которое лучше всего запоминается в любом разговоре: «Тебе понравится, я тебе это гарантирую», брошенное вдогонку Йостом. Ничего более.

Всё, решено. Больше никакой дури. И поскорее обзавестись бабой.

И только разобравшись с фрейдистскими мотивами, он наконец вспомнил, что у него имеется гораздо более серьёзная и реальная проблема, чем извращённые игры разнузданного подсознания.

Получивший строгое католическое воспитание, Патрик был довольно набожным, как для сегодняшнего времени и человека его склада ума. Воздержание от секса до брака, проповедуемое родителями-пуританами, было, конечно, перебором, но вот то, что предлагал ему шеф, – это однозначно… Патрик запнулся. Понятие «грех» его прогрессивный ум признавать отказывался. Но само явление, увы, существовало, и его надобно было как-то обозначить. Услужливый мозг тут же подбросил более приемлемый вариант, не ущемляющий его интеллектуального достоинства: никакой это не грех, это… извращение. И вообще, при чём здесь грех? То, что предлагает ему Йост, просто-напросто претит его честолюбивой натуре: Патрик очень гордился своим умом и деловыми способностями. Он вполне в состоянии достичь вершины сам. Делать карьеру через постель равнозначно признанию того, что ты не способен сделать её с помощью ума и профессионализма. Вот, именно! Он боится этого, а вовсе не… греха, страхом перед которым было пропитано всё его детство.

Размышляя в таком ключе, Патрик по дороге на работу и сам не заметил, как свернул в церковь Св. Бонифация.

Было раннее утро. Торжественная тишина и полумрак пустого храма сильно подействовали на него. Заиграл орган, и стройная философско-логическая концепция, выстроенная им по пути, рухнула. А вместе с нею рухнул на колени и Патрик, принявшись неистово молиться, как не молился до этого ни разу в жизни.

Полчаса спустя он вышел из церкви душевно умиротворённым и в непоколебимой внутренней уверенности, что всё будет хорошо.

Но чем ближе он подходил к зданию штаб-квартиры Корпорации, тем больше его вера ослабевала.

На свой этаж он поднимался уже, как великомученик на эшафот. Директор, несмотря на раннее время и тайные надежды Патрика, уже был на месте – дверь в его приёмную была открыта настежь. Пройти незамеченным вряд ли удастся. Так и не решив, как к нему обратиться – по имени или официально, Патрик изобразил на лице некое подобие улыбки и как можно небрежнее бросил на ходу нейтральное «Доброе утро!». В ответ раздался негромкий властный оклик: «Патрик!» Патрик застыл на месте.

Директор подошёл не спеша. Его свежее бесстрастное лицо ничего не выражало, но в воздухе отчётливо пахнуло опасностью. Патрик замер и перестал дышать, когда Дэвид грубо схватил его сухими горячими пальцами за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза, и вместо приветствия спросил:

– Ну что, милый, ты подумал?

– Нет, – выдохнул он и против воли сглотнул. Кадык упёрся в пальцы Йоста.

– Плохо, милый. У тебя для этого было достаточно времени. Тебе нужно научиться быстро принимать правильные решения, если хочешь выжить и удержаться в этом бизнесе.

– Вы не так поняли, господин Йост. Я подумал. Это был мой ответ.

Из-под манжеты директорской рубашки матово блеснули холодные немигающие глазки-рубины платиновой змейки. Йост отпустил его подбородок, больно дёрнув напоследок в сторону, и быстрым шагом вернулся к себе.

Патрик поплёлся в свой кабинет, попутно раздумывая, собирать вещи сейчас или сначала дождаться звонка из отдела кадров. Звонок не заставил себя долго ждать – в десять его вызвали к президенту.

– У меня только что был Дэвид, – вместо приветствия сказал Хоффманн. – Таким взбешённым я его в жизни не видел. Он накатал на тебя убийственную характеристику с требованием немедленного увольнения ввиду полного несоответствия занимаемой должности.

Патрик молчал.

– Я так понимаю, у тебя с ним возникли разногласия по причине, о которой ты предпочёл бы… не говорить?

От неожиданности Патрик прикрыл глаза. Хоффманн знает. Хоффманн всё понял.

Ему вдруг подумалось, что лучше бы Хоффманн поверил Йосту, чем узнал правду. Патрик почувствовал, как к его щекам стремительно приливает кровь. Он быстро кивнул и опустил глаза, избегая проницательного взгляда старика.

– Я так и думал, – сказал тот. – Вот что, Пат, не бери в голову. Ты слишком ценный сотрудник, чтобы потерять тебя из-за… расхождения в характерах с шефом. С этого дня ты будешь работать непосредственно со мной. Я назначаю тебя на должность своего личного ассистента.

– Господин Хоффманн, я не уверен, что…

– Не спеши отказываться – это единственное место, где ты будешь для него недосягаем. И имей в виду: принимая твою сторону, я тем самым иду против своей правой руки, что, вообще-то, не есть коллегиально. Надеюсь, оно того стоит и мне не придётся раскаиваться в своём решении.

– Спасибо, господин Хоффманн, – пробормотал вконец опешивший Патрик. – Клянусь, вы не пожалеете.

***

С возрастом Петер Хоффманн всё больше убеждался, что жизнь прожита зря.

На первый взгляд, ему не в чем было себя упрекнуть: им удалось сполна осуществить безумную мечту Кейма – никогда ещё Германия не знала такого расцвета и благосостояния. Но…

Во-первых, это была мечта Кейма. Это Кейм прожил интересную, насыщенную, полную, свою жизнь. А он все свои лучшие годы потратил на воплощение чужих замыслов, хотя больше всего на свете хотел заниматься музыкой и сочинять песни.

А во-вторых, не всё было хорошо в Кеймовом королевстве. На первом этапе планировалось создать финансово-экономическую базу для будущего совершенного мира, что им с блеском удалось. Следующим шагом должна была стать радикальная законодательная реформа, призванная упразднить институт наследственности. Это было возможно, с точки зрения Кристиана, только одним способом – чтобы к власти пришли геи. У них, по вполне понятным причинам, не будет семьи и, прежде всего, детей, а значит, не будет и соблазна копить деньги для потомков. В итоге, предпочтение во всех сферах отдавалось юношам, увлекавшимся, подобно Кейму, философией древних греков. Германию, с лёгкой подачи комика Оливера Похера, стали называть Gaymany, а то и более откровенно – Gaymania.

И было кое-что ещё, волновавшее Петера не меньше: Кристиан действительно ценил в людях только интеллект и характер. Когда Кейм начал активно продвигать на роль его преемника Йоста, Хоффманн поначалу пытался обратить внимание Кристиана на моральные качества его протеже, но тот лишь отмахнулся: «Петер, не оценивай людей по меркам плебса. Гения без порока не бывает. Закон равновесия: если в одном месте прибавится, в другом – убавится. Если человек даёт миру больше, чем другие, мир и прощать ему должен больше, чем остальным».

Но больше всего на склоне лет Хоффманн сожалел о том, что так и не создал семью или хотя бы не обзавёлся ребёнком. Поддерживая заданный Кеймом стандарт, он так и не смог найти в себе мужество быть собой. Стыдясь своей тяги к примитивным бюргерским удовольствиям, он для виду содержал смазливых мальчиков, с которыми появлялся на модных тусовках, а тайком бегал в простецкие пивнушки и к женщинам.

Они были ровесниками, но Кейм выглядел лет на двадцать моложе своего истинного возраста, Хоффманн – на столько же старше.

«Это твоя страна, тебе и править, а я буду тебе помогать».

То, что по молодости и глупости казалось Петеру проявлением истинного великодушия и благородства, на поверку оказалось холодным расчётом: Кристиан был философом-теоретиком, он создавал концепции, а осуществлять их, делать всю чёрную работу приходилось ему, Петеру. Кейм был мозгом, он – рабочими руками. Слишком поздно он осознал, что пресловутое деление на высших и низших имело место и в самой их структуре: Кейм решал судьбы мира, а он просто внедрял его решения в жизнь.

По иронии судьбы, именно Кейм, считавший рождение детей прерогативой и единственно доступным способом самореализации для плебса, всю жизнь занимаясь любимым делом и играя в любимую игру, получил вдобавок ещё и сына. Из Дэвида ему удалось воспитать достойного наследника. Йоста Хоффманн недолюбливал и побаивался – слишком уж тот напоминал Кейма: такой же яркий, сильный и высокомерный, он считал, что весь мир создан исключительно как игровая площадка для его развлечения и принадлежит ему по праву рождения.

Другое дело – Патрик. С первых минут знакомства Хоффманн почувствовал в швейцарце родную душу: такой же усердный, как и он сам, Патрик считал, что признание и успех надо заслужить. Никому ничего просто так не даётся. Нужно много работать, зарекомендовать себя, и когда-нибудь тебя за это оценят и наградят сполна.

Кристиан с Дэвидом были прирождёнными хозяевами-властелинами, Петер с Патриком – добросовестными трудягами-исполнителями. Девизом первого тандема было «Хочу и возьму!», второго – «Постараюсь заслужить».

Дэвид, как и его наставник, был прирождённым геем. Патрик, как и сам Петер, нет. Но, в отличие от него, у Патрика хватило мужества остаться верным себе. Хоффманн его за это очень уважал.

Когда Кейм ненавязчиво заговорил о том, что «нам с тобой уже не двадцать, и пора подумать о преемнике для тебя», Петер не возражал. «Не пойми превратно, никто не собирается устранять тебя от дел, но речь идёт о будущем – Дэвиду понадобится не один год, чтобы полностью войти в курс дела. Начинать готовить его надо уже сейчас». Ему было всё равно. Внутренне он даже испытал сильное облегчение, как от внезапно замаячившего на горизонте привала в конце далёкого изнурительного пути в никуда. Для себя Хоффманн твёрдо решил, что как только Йост более-менее освоится в новой должности, он добровольно уйдёт в отставку. Займётся наконец тем, к чему лежит душа: откроет свою музыкальную школу, а возможно, даже продюсерскую студию, будет искать одарённых детей и помогать им проявить себя. А Кейм с Йостом пусть делают что хотят – с него довольно.

Осталась самая малость – заключить альянс с американцами: глобализация всё больше затрагивала и их. В последнее время велись активные переговоры о сотрудничестве и координации совместных усилий с Мартином Киршенбаумом, державшим в своих руках ниточки от ключевых марионеток США, а значит, и всего мира. Желая поскорее со всем покончить, Хоффманн соглашался практически со всеми условиями, которые выдвигал Мартин.

Но случай с Патриком внёс в эти планы коррективы: он останется на своём посту до последнего. Его жизнь наконец приобрела смысл.

Он был готов защищать «своего мальчика» и защищал, как мог. Ему удалось убедить Кейма не идти на поводу у Йоста в его рвении отомстить. «Кристиан, ты всегда ценил людей за их личные качества. Дэвид позволил эмоциям взять верх. Это не по-деловому». Кейму на это возразить было нечего. Но Хоффманн понимал, что это лишь временная зыбкая уступка. И что после его ухода Йост отыграется за оскорблённое самолюбие вдвойне.

В один из приездов на историческую родину Киршенбаум привёз с собой дочку. И Хоффманн впервые решился на собственную игру. Не ради себя. Ради «сына». Он велел своему ассистенту позаботиться о досуге девушки, а заодно и о собственном будущем. Патрик всё понял правильно. Пока Хоффманн со своим американским коллегой решали судьбу Корпорации, его ассистент и дочь последнего времени даром не теряли.

***

Дэвида донимали две проблемы. Билл и Патрик. Патрик и Билл. Однажды он уже совершил досадную ошибку, за которую теперь приходилось расплачиваться слишком дорого. Ошибиться повторно он права не имел – эта цена ему была не по карману.

Впрочем, решение одной из проблем замаячило на горизонте.

Помог, как всегда, Кристиан.

– Я заказал его психологический портрет. Думаю, тебе небезынтересно будет ознакомиться с ним.

***

Подобрать идеального исполнителя особого труда не составило – у Корпорации была база данных с людьми на все случаи жизни.

– Красивый мальчик, – сказал он, рассматривая фотографии. – С таким я бы не отказался и бесплатно.

– Я предпочитаю заплатить, – отрезал заказчик. – И потребовать отчёт о выполненной работе. Запомни, милый, если что пойдёт не так, я тебя сгною. Но если сделаешь всё как надо, о будущем можешь не волноваться.

Парень кивнул.

– Есть одно усложняющее обстоятельство – он девственник.

Парень хмыкнул.

– Да ну? С такой внешностью?

Дэвид пропустил его замечание мимо ушей.

– И последнее: я хочу, чтобы ему понравилось. Ты должен привить ему вкус к этому.

Парень улыбнулся.

– Не волнуйтесь, господин Йост, всё будет в порядке.

***

– Дэвид…

– Да, мой хороший?

– А ты мог бы забрать меня завтра из школы?

Дэвид насторожился.

– А водитель что, не может?

– Может. Но я бы очень хотел, чтобы за мной заехал ты. Ну пожалуйста, Дэвид!

– Разве тебе можно отказать, мой хороший?

– Только не опаздывай! Чтоб в три уже ждал у ворот, хорошо?

На скамейке у ворот гимназии, побросав на землю рюкзаки, сидели трое парней – судя по всему, одноклассники Билла. Перед ними стоял сам Билл и что-то взахлёб рассказывал, бурно жестикулируя. О том, что его ждут, он, похоже, совсем забыл. «А ещё просил меня не опаздывать», – мысленно усмехнулся Дэвид. Выждав пару минут, он вышел из машины и, коротко посигналив, помахал обернувшемуся мальчишке рукой. Билл что-то коротко сказал ребятам, они похватали свои рюкзаки и вместе двинулись к выходу.

– Это Дэвид, мой друг! – торжественно представил он его. – Я вам о нём рассказывал.

Мальчишки смотрели на Дэвида как на живую легенду – можно только догадываться, чтó он им там наболтал, – и завистливо косились на его машину: подъезжавшие за учениками лимузины – сплошь «мерседесы», «БМВ» и «ауди», воплощавшие так ценимую их отцами солидность и респектабельность, – ни в какое сравнение не шли с его «мазерати». Дэвид улыбнулся.

– Мы с Билли сейчас едем на мороженое. Присоединяйтесь.

– Ребята, поехали! – по голосу Билла, по тому, как просияли лица его приятелей, он понял, что предложение попало в точку. – Дэвид, он очень классный. Вот увидите!

Билл от переизбытка чувств захлёбывался словами. Дэвида осенило: мальчишка им гордится, гордится настолько, что решил таким нехитрым способом похвастаться им перед друзьями.

***

Всех его одноклассников после занятий забирали неработающие мамы или, как в его случае, нанятые водители. И только за Книспель заезжал её взрослый поклонник – стремительно набирающий популярность рэпер-араб. Изабелль, которая и без того была жуткой задавакой – она считалась первой красавицей школы, – теперь вообще возомнила о себе невесть что.

Книспель надо было проучить. Пусть видит, что у него тоже есть старший… друг, ещё круче, чем её. Манёвр удался на славу – Книспель, дожидавшаяся своего араба на соседней скамейке, едва шею не свернула, пожирая взглядом Дэвида и его тачку.

…Дэвид появился в их доме, когда Биллу исполнилось тринадцать, хотя по-настоящему они подружились лишь год спустя. Всё началось с юбилея отца.

То, что этот, по сути, чужой человек принял его сторону, выступив тем самым против своего друга, потрясло Билла до глубины души. Но ещё больше впечатлила его реакция отца – Дэвид был первым человеком, приказу которого тот безропотно повиновался.

За праздничным столом Биллу общаться было не с кем. Гости посюсюкали над ним на набившую уже оскомину тему – «Вырос-то как!» и «Как дела в школе?» – и вернулись к своим взрослым разговорам. Билл скучал, потягивал колу и наблюдал.

Над шутками Дэвида смеялись особенно старательно, к его словам прислушивались особенно внимательно, и даже официанты обслуживали его с особым почтением. Но самые интересные метаморфозы происходили с отцом: он заглядывал ему в рот, заискивал перед ним; он боялся этого человека, которого называл своим другом. Так Билл понял, что на его всевластного отца тоже есть управа.

Он безошибочно почувствовал исходящую от этого человека внутреннюю силу, как способны её прочувствовать лишь звери и дети, не растерявшие ещё своих первичных инстинктов. И одновременно с этим, тоже пока только на уровне инстинкта, Билл осознал и свою собственную необъяснимую власть над этим человеком, как её ощущают все по-настоящему красивые люди: этот могущественный мужчина, перед которым трепетали все вокруг, вёл себя с ним совершенно иначе, чем с другими. В чём конкретно состояло это отличие, Билл и сам не смог бы сказать. Главное, Дэвид единственный из всех присутствующих был на его стороне.

На лицах остальных гостей читались плохо скрываемое возмущение, шок и насмешка, отец полыхал яростью, а взгляд матери обжигал ненавистью, и только этот необычный во всех отношениях мужчина смотрел на него с нескрываемым восхищением. И не только смотрел, но и выражал свой восторг – за этот вечер Билл получил от него больше комплиментов, чем за всю свою предыдущую жизнь.

…Том, его старший на десять лет сводный брат – сын отца от первого брака, получив диплом юриста, сделал дрэды и отправился в Юго-Восточную Азию – смотреть мир и решать, чем заниматься дальше.

«Пап, ты хотел, чтобы я получил приличное образование. Твоё желание я исполнил. Теперь я буду жить так, как хочу сам».

Дома был страшный скандал – отец уже подыскал ему место в известной адвокатской конторе «Рот, Бенцнер и партнёры». После выходки Тома Биллу совсем житья не стало – отец, считавший, что он что-то упустил в воспитании старшего сына, с утроенным рвением принялся за младшего.

Надежда забрезжила, когда брат после года странствий вернулся в Гамбург. Билл обрадовался, что отец наконец оставит его в покое. Но Том преподнёс очередной сюрприз.

«Я понял, чем хочу заниматься, – сказал он. – Моё призвание – музыка. Я вернулся, чтобы создать свою рок-группу».

Может, в другой раз всё бы ещё и обошлось, но в тот день у них присутствовал Дэвид. Биллу врезалось в память его снисходительно-насмешливое: «Йорки, я же говорил тебе, что это бесполезно. Пустое семя».

«Что ж, живи как хочешь. Ты мне больше не сын. От меня ты не получишь ни цента, и когда я умру, на похороны можешь не приходить».

«А насчёт обещанной отцом разборки не переживай. Я с ним поговорю. Скандала не будет».

Скандала действительно не было. Всего несколько скупых слов, обронённых одним и тем же человеком в схожих ситуациях, а какой разительный эффект! Именно тогда у Билла впервые возникла мысль: этого человека надо держаться – если кто и способен поддержать и защитить его, то только он.

Сами обстоятельства способствовали этому – вскоре после празднования юбилея отца Дэвид переехал к ним. Чем конкретно он занимался и почему чувствовал себя у них как дома, Билл не знал – Дэвид не любил распространяться о себе и отделывался общими фразами.

Впрочем, Билла это не особо заботило. Гораздо важнее для него было другое. У Дэвида, в отличие от вечно занятых родителей, для него всегда находилось время. Он живо интересовался его делами, обращался с ним как с взрослым и обладал уникальной способностью, никогда специально не спрашивая, дарить именно то, чего ему больше всего хотелось. Но главное – Дэвид всегда и во всём был его союзником: его можно было без труда уболтать на то, на что отец в жизни не дал бы своего согласия.

Дэвид был вдвое старше, но понимал его, как никто другой.

Отец с матерью постоянно его ругали, иногда по делу, а чаще – без, учителя делали замечания, одноклассники дразнили, Том, хоть и незлобиво, но постоянно подшучивал над «мелким», и только Дэвид называл его «мой хороший». Билл и сам не смог бы сказать, какое из этих двух слов ему нравилось больше. Было в равной степени приятно, что хоть для кого-то он хороший и что Дэвиду, которого он боготворил, он не чужой.

А ещё… Отец к нежностям склонности не питал, мать его попросту не любила – дети всегда знают, любят их или нет. Родители к нему никогда не прикасались. А Дэвид на ласку не скупился. Он неизменно целовал его на ночь, ласково ерошил или поправлял волосы, гладил по голове и обнимал. Но самые сладкие минуты наступали, когда они оставались наедине: ранними вечерами, когда отца ещё не было с работы, а матери уже не было дома, они с Дэвидом, прихватив колы и вкусностей, усаживались на кровати в комнате Билла и смотрели какой-нибудь фильм. Дэвид, обняв его за плечи, прижимал к себе, крепко-крепко, и рассеянно, не отрываясь от экрана, поглаживал. И Билл затаивал дыхание, боясь спугнуть своё счастье, и полностью растворялся в этих ощущениях.

Вскоре у Дэвида учащалось дыхание, он шумно выдыхал и, бросив на ходу: «Сейчас вернусь», уходил к себе. Возвращался он минут через десять, улыбался ему и говорил:

– Спасибо, мой хороший.

– За что? – удивлялся он.

– Просто за то, что ты есть, – отвечал Дэвид и чмокал его в нос или в макушку.

В общем, Дэвид и вправду был очень классный.

Во время одного из таких киносеансов Билл поймал себя на странном ощущении внизу живота. Ощущение было совершенно новым и даже немного пугающим, но оттого не менее сладким. Ему вдруг нестерпимо захотелось, чтобы Дэвид погладил его там. От стыда Билла бросило в жар. Однако все попытки изгнать из мыслей эту неправильную, невесть откуда взявшуюся фантазию распаляли в нём ещё большее желание запретного. И когда Дэвид, как обычно, вышел, он не вытерпел и тоже отправился в ванную и, зажмурив от страха и неловкости глаза, принялся ласкать себя сам. Это было так сладко и восхитительно и не похоже ни на что, пережитое им доселе, – он наконец испытал то, о чём так любили трепаться в школе пацаны.

С тех пор Билл прибегал к этому чудесному и одновременно такому простому и доступному удовольствию по несколько раз на дню. Но больше всего, конечно, хотелось после просмотра кино с Дэвидом. Что делать с этим, он не знал, но отказаться от этого было выше его сил.

***

Патрик привычным движением толкнул дверь и внимательным взглядом окинул помещение бара – сегодня, вопреки обыкновению, он был забит до отказа. Патрик мысленно чертыхнулся и уже было повернул к выходу, как его окликнул бармен. Проследив за направлением его руки, он заметил в полумраке зала, в углу между окном и барной стойкой, крохотный свободный столик на двоих.

Патрик кивком поблагодарил бармена и, бросив на ходу: «Как обычно», прошёл в глубину зала.

Этот неприметный бар, спрятанный в полуподвальном помещении старого дома на тихой тупиковой улочке, Патрик облюбовал ещё в начале своей работы в Корпорации. Впервые, если уж быть точным, он зашёл сюда после инцидента с Йостом.

С тех пор это превратилось в привычку. Привычка всё больше набирала силу и становилась зависимостью.

Патрику было всего двадцать семь, но жизнь его была кончена.

Корпорация напоминала альтернативную реальность: то, что за её пределами считалось извращением, здесь было нормой – все коллеги и начальство были геями. О своей ориентации Патрик предпочитал не распространяться: в подобном окружении, как ни абсурдно это звучит, извращенцем выглядел бы он, – а на расспросы коллег неизменно отшучивался, что пока не нашёл «того единственного».

На корпоративные вечеринки все приходили со своими парнями, на столах у коллег красовались снимки бойфрендов, а на десктопах компьютеров – мальчики модельного вида, вокруг прелестей которых вертелись все разговоры во время перекуров. В ответ на очередной промах Буша реакция была одна – снисходительная усмешка: «Ну, а что вы хотите? Это же потомственный политик, да ещё и натурал. Пока у власти они, в мире и будет бардак». Поймали кого-то на взятке или махинации? А чему тут удивляться: им плевать на судьбы мира, им детей кормить надо.

Патрик чувствовал себя изгоем. Мощная промывка мозгов словом и делом бесследно не минула: ему всё чаще казалось, что он попал в Зазеркалье, что нормальны как раз все они, а дурак и извращенец – это он.

Поначалу он был уверен, что принял единственно правильное решение и что хуже того, что предлагал ему директор по контроллингу, ничего быть не может. Жизнь показала, что он ошибался. О том, что на самом деле тогда произошло и почему Патрик сменил перспективную работу в самом престижном отделе на заштатную должность ассистента президента, знали, кроме него, только Йост, Хоффманн и Кейм. Остальным оставалось только догадываться, чем они и занимались с упоением. Какие только слухи о Патрике не ходили! И что он настолько туп и бездарен, что удержаться у Йоста ему не помогла даже смазливая мордашка, на которые тот был так падок. Что он настолько глуп и наивен, что посчитал, будто приёмная президента – гораздо лучший трамплин для карьеры, чем отдел Йоста. Поговаривали даже, что он любовник Хоффманна. Что, опять же, вызывало смешки: это до чего же надо любить деньги, чтобы променять видного во всех отношениях Дэвида, которого вожделела половина фирмы, на дряхлого старика, который, к тому же, не сегодня-завтра уйдёт.

Старик, надо отдать ему должное, относился к нему очень хорошо: учил, опекал и поручал проекты, которые по своей важности намного превосходили требования его актуальной должности и ничем не уступали заданиям Йоста. Да и зарплата у него была отнюдь не ассистентская. В материально-профессиональном плане ему жаловаться было не на что. Но что касается карьеры… Патрик понимал, что её первая ступенька окажется и последней. И даже на ней он сможет продержаться ровно до тех пор, пока у власти Хоффманн. Чрезмерная необъяснимая благосклонность президента, к слову сказать, его тоже напрягала – подсознательно Патрик всё ждал, что старик тоже начнёт распускать руки, и тогда его уже никто не спасёт.

Он начал сожалеть о своей безрассудной принципиальности и малодушно проигрывал в воображении сценарии альтернативного развития событий. Не секрет, что Флориан Вальберг, восходящая звезда Корпорации, тоже начинал во всех смыслах под Дэвидом, а сейчас он один из самых влиятельных людей в структуре. Да и сам Йост неизвестно где был бы сейчас, если бы не его связь с Кеймом. У Дэвида была репутация мужчины увлекающегося и любящего разнообразие – дольше полугода в его спальне никто не задерживался. Потерпел бы пару месяцев, а сейчас, глядишь, уже возглавлял бы какой-нибудь отдел.