Текст книги "Сага о власти (СИ)"

Автор книги: La Piovra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Объединили Леон с Королём Голландским свои владения и жили долго и счастливо, в любви и согласии, так что все принцы, женатые на принцессах, им завидовали.

А Германия и Голландия, благодаря их мудрому правлению, до сих пор процветают.

– А разве короли женятся на мальчиках? – таращил ублюдок на неё круглые от удивления глазёнки.

– Не на всех, конечно, – отвечала она. – Только на самых лучших. Плохие мальчики женятся на принцессах, а хорошие – на королях.

– А я хороший?

– Очень хороший, – соглашалась Эмма. – Когда вырастешь, на тебе обязательно женится король.

– Настоящий? – недоверчиво переспрашивал Леон.

– Самый что ни на есть настоящий!

– Эх, поскорее бы вырасти, – бормотал, засыпая, ублюдок.

Результат превзошёл все ожидания: ублюдок так впечатлился сказкой, что с тех пор у Эммы никогда не возникало проблем с укладыванием его в кровать – ублюдок с наступлением сумерек сам начинал тормошить её: «Мам, пошли спать! Мам, ну пошли!» – лишь бы поскорее услышать очередную серию любимого сериала «про Леона и Короля».

– Только ты никому не говори, что хочешь жениться на Короле, – понизив голос, предупреждала мама.

– Почему?

– Ну как почему? Если другие мальчики узнают про Короля, они тоже захотят на нём жениться. Вдруг Король выберет кого-нибудь из них?

– Тогда я никому не скажу!

– Молчать не обязательно – можно просто всех обмануть.

– Как?

– А вот так… – и мама шёпотом рассказала, как.

– Какая ты у меня умная, мама!

– Пап, а я когда вырасту, обязательно женюсь.

– На ком, сынок?

– На настоящей принцессе! – отвечал Леон, украдкой поглядывая на маму.

– Молодец, сынок! – хлопал его по плечу отец. Мама заговорщически подмигивала ему и улыбалась.

– Смотри, какие красивые мальчики! – говорила мама во время прогулок. – Тебе который больше нравится – высокий или тот, что пониже?

– Высокий! – отвечал с жаром Леон. – Он такой сильный, наверное.

– Да, – соглашалась мама. – Лучше дружить с большими парнями – они всегда смогут тебя защитить.

– Здравствуйте! – едва они с мамой переступали порог очередного детского бутика, их тут же окружала стайка продавщиц. – Мы можем вам чем-нибудь помочь?

– Да, – рассеянно отвечала мама. – Думаю, что да. Я ищу платье для дочки подруги. Она примерно такого же роста и сложения, как мой мальчик. Я могу примерить на него?

– Разумеется! – восклицали девушки. – Пойдёмте, мы сейчас обязательно что-нибудь подберём.

Продавщицы приносили в кабинку для переодевания целый ворох красивейших платьев и наряжали Леона. Леон с замиранием сердца рассматривал себя в зеркале, а девушки и остальные покупательницы восторженно умилялись:

– Смотрите, как красиво! Даже не скажешь, что мальчик. Настоящая принцесса!

– Я не принцесса! – возмущался Леон. – Я принц! Принцы тоже бывают красивыми!

– Да, ты очень красивый принц, – соглашались продавщицы. – Самый красивый принц в мире.

Мама покупала все платья, которые нравились Леону, а потом дома, пока отец был на работе, наряжала его, сама переодевалась в один из папиных костюмов, и они играли в «короля и принца».

– Леон, папа пришёл! Пошли ужинать.

– Я сейчас, мам.

Минуту спустя ублюдок появился в столовой, и у Эммы потемнело в глазах: несмотря на все предупреждения, что это «большой-большой секрет», ублюдок напялил на себя купленное утром платье от Роберто Кавалли.

– Пап, смотри, какой я красивый!

Вещь и вправду была на загляденье: из лёгкого шёлкового шифона, расписанное экзотическими пионами, в пышных складках и рюшах – после примерки Эмме едва удалось уговорить ублюдка снять его.

Из руки потрясённого Дирка выпала ложка, взорвав повисшую в столовой гробовую тишину.

– Ты где это взял?! – на багровом от ярости лице ходуном заходили желваки.

– Мама купила, – пролепетал ублюдок, испуганный выражением отцовского лица. Эмма возблагодарила всех богов за то, что ублюдку хватило ума не добавить «мне».

Дирк подскочил как ужаленный, одним рывком стянул с сына платье и с треском разорвал пополам, а потом трясущимися пальцами вынул из брюк ремень и принялся так неистово стегать мальчишку, что Эмме против воли даже жалко его стало.

– Ты же его убьёшь!

– Лучше сразу убить, чем ещё одного пидора вырастить!

Дирк оставил его, только когда ублюдок, сорвав от крика голос, обмяк и забился в беззвучных конвульсиях.

– Откуда эта дрянь в доме?! – покончив с сыном, набросился он на жену.

– Я в подарок для дочки Сильвии купила, – оправдывалась Эмма. – Пакет оставила в гостиной. Откуда я могла знать, что он до такого додумается? Мне что теперь, всё под замок прятать?!

Дирк молчал, видимо, устав от потрясения и воспитательного процесса. И это воодушевило и придало смелости Эмме.

– Может, дело всё-таки не в воспитании, а в генах? – усмехнулась она. – Может, это у тебя в крови, раз и второй сын пидором получился? Ты, случайно, втихаря на мальчиков не подрачиваешь?

Дирк с размаху залепил ей пощёчину и, громко хлопнув дверью, выбежал из дома. Со двора послышался шум мотора. Эмма, стоя у окна, глядела вслед удаляющейся машине, потирала пылающую щеку и улыбалась.

Оставшись наедине с избитым ублюдком, Эмма прикладывала холодные компрессы к его опухшим ягодицам и тихо приговаривала:

– Видишь, какой у тебя злой папа. Совсем тебя не любит. Не хочет, чтобы ты был красивым.

– Я его ненавижу, ненавижу! – бормотал осипшим от крика голосом Леон. – Это было моё любимое платье.

– Теперь ты понял, что о наших с тобой секретах никому нельзя рассказывать?

– Я больше никому не скажу, – судорожно всхлипнул ублюдок.

– Вот и хорошо, умница, – легонько гладила она по голове измождённого от плача мальчонку. – А платье я тебе завтра новое куплю, точно такое же.

– А он… он… опять… – зашёлся в плаче по новой уже было успокоившийся ублюдок.

– Нет, – заговорщически улыбнулась мама. – Теперь всё будет хорошо. Мы его перехитрим!

– Как? – шмыгнул носом Леон.

– Ты будешь наряжаться, только когда отца нет дома. Это будет наш с тобой большой-большой секрет. А потом ты вырастешь, и в тебя влюбится самый настоящий король. Он заберёт тебя к себе, и ты сможешь одеваться, как сам захочешь.

– Мам… – у ублюдка было такое виноватое лицо, что Эмма замерла от плохого предчувствия.

– Что, сынок?

– Я рассказал… про Короля.

Сердце у Эммы подпрыгнуло.

– Кому?!

– Биллу.

– Какому ещё Биллу? – Эмма перевела дыхание – лишь бы не Дирку.

– Каулицу. – Увидев, что мама больше не сердится, Леон осмелел и затараторил скороговоркой: – Это мой новый друг из второго «А». Ты не думай, он никому не проболтается! Я предупредил, что это большой-большой секрет.

Эмма молчала, лихорадочно раздумывая, что с этим делать.

– Биллу так понравилась сказка про Короля! – захлёбывался от восторга ублюдок и, затаив дыхание, спросил: – Можно, он будет приходить к нам слушать, как ты рассказываешь?

– Этот Билл тебе нравится?

– Очень! – выдохнул Леон. – Он самый лучший мальчик в мире! И такой красивый.

– Ну, раз так… – мама сделала вид, что задумалась, и лучезарно улыбнулась: – Тогда можешь с ним дружить. Пригласи его к нам завтра.

– Спасибо, мамочка! – Леон от переизбытка чувств крепко обхватил её руками и прижался головой к животу. – Я тебя очень люблю! Ты самая лучшая!

Маленький ублюдок очень привязался к своему новому дружку. Только и слышно было: «Билл то, Билл сё, а вот Билл, а мы с Биллом». Очень скоро они стали не разлей вода. Этому способствовало и то обстоятельство, что в родной семье до Билла, похоже, никому не было дела: отец его целыми сутками пропадал на работе, а мать – известная в Гамбурге светская львица – на тусовках; у старшего на десять лет единокровного брата-подростка была своя компания. Мальчишка, предоставленный самому себе, быстро привязался к Леону и проводил у них всё свободное от школы время.

После занятий Эмма забирала их на машине из гимназии, кормила дома обедом, а потом, когда с уроками было покончено, для мальчишек наступало золотое время – они закрывались с мамой в комнате Леона, и она хорошо поставленным голосом разыгрывала в ролях очередную сказку про «Короля и Принца». Принцев со временем стало двое – нужно было подстраиваться под требования целевой аудитории. То, что поначалу задумывалось как извращённая месть, постепенно затянуло её, и теперь Эмма, пожизненная домохозяйка, сама уже испытывала большое удовольствие от творчества. Сказки и вправду получались увлекательные: они уже давно вышли за рамки пародий на всем известные народные и превратились в современные авторские – если бы не сомнительная для детской аудитории любовная линия, их вполне можно было бы издать. Ну да ладно, не ради писательских же лавров она их сочиняет. Помимо самореализации, сказкотворчество служило для неё и своеобразной терапией – Эмма с удивлением ловила себя на том, что сказки, которые она задумывала для приёмного сына, на самом деле получались о родном. Каждая сказка неизменно хорошо заканчивалась, и Эмме легчало на душе – может, её мальчик тоже найдёт своего короля. Мать желала ему одного: пусть не с принцессой, как мечтали они с отцом, пусть с королём, как того хотел он сам, но пусть будет счастлив.

Мальчишки слушали, затаив дыхание, – ещё бы, где ещё такое услышишь?

– Классная у тебя мама! – завистливо вздыхал Билл.

– Да, – соглашался довольный Леон, – мать у меня что надо! Зато с отцом не повезло.

– Да ладно, мой тоже не сахар, – ещё горше вздыхал Каулиц.

…Время летело, мальчишки росли; взрослая реальность всё больше расходилась с детскими мечтами, и сказки про Короля всё меньше интересовали Леона. Всё чаще случалось так, что единственным слушателем Эммы был Билл.

– Тебе что, больше не интересно? – удивлённо спрашивал он друга.

– Ну это же сказка! – фыркал девятилетний Леон и подначивал: – Или ты и вправду веришь, что Король существует?

– Да! – с тихим упорством отвечал Билл, и было в его голосе что-то такое, что Леон не решался больше над ним подшучивать. – Когда-нибудь я его обязательно встречу, и мы будем вместе.

Со временем и Билл позабыл о сказках – на смену им пришло новое увлечение: в преддверии выходных мама Леона скупала ворох глянцевых журналов, они устраивались поудобнее втроём на диване в гостиной, рассматривали красочные фотосессии со звёздами и топ-моделями и с азартом обсуждали последние веяния моды. По просьбе Билла Эмма начала учить их краситься.

По субботам Дирк отправлялся на целый день в гольф-клуб, а Эмма с мальчишками – по магазинам. Леон с Биллом с упоением примеряли модную дизайнерскую одежду и мечтали о том, как они вырастут, вырвутся из-под отцовского контроля и смогут носить все эти вещи.

А потом у Каулицев появился какой-то загадочный друг семьи, имевший большое влияние на отца Билла. Удивительным образом Билл смог с ним подружиться, и жизнь его преобразилась.

Дэвид этот покупал ему тряпки и цацки, о которых даже самые разбалованные школьные звёзды могли только мечтать. Билл рассказывал совсем уж невероятные вещи: что они с Дэвидом настоящие друзья и могут поговорить по душам о чём угодно, что Дэвид заступается за него перед отцом и в их спорах всегда принимает его сторону. Завирается, наверно, но цацки-то реальные, а значит, и всё остальное тоже может оказаться не таким уж большим преувеличением. Однажды этот Дэвид явился за Биллом в школу на отпадной тачке, и Леон понял, что всё остальное – тоже правда.

Они с Биллом продолжали дружить, но Леон не мог не замечать изменений в жизни друга, отчего чувствовал себя ещё более ущербным. Билл всё больше отдалялся от него – кроме Дэвида, его теперь не интересовал никто.

И Леон остался совсем один.

***

– А почему он ушёл из дому? – спросил Леон, когда Кейм в двух словах рассказал ему историю брата.

– Не сошлись характерами с отцом, – лаконично ответил Кристиан, посчитав, что мальчишке для первого раза откровений и без того хватает.

– Я его понимаю, – вздохнул Леон.

– Тогда, у вас дома, мы не стали тебе говорить – твоему отцу это вряд ли понравилось бы.

Так вот почему они представились только по именам – не хотели называть фамилию Флориана!

– Это точно, – криво ухмыльнулся Леон.

– Ты ему тоже понравился. – Кристиан ободряюще улыбнулся в ответ. – Он хотел бы встретиться с тобой, если ты не против.

Был ли Леон против?! Да он о подобном даже мечтать не смел. И в то же время сказанное не укладывалось в голове. У него есть… брат? И этот брат – Флориан?!

– Я… да, конечно!

– Я понимаю, какая это для тебя неожиданность. Вот телефон Флориана. Когда свыкнешься с тем, что я тебе сказал, и будешь готов, позвони ему.

Но позвонить Леон так и не успел.

***

О том, что у него есть брат, Флориан знал давно – почти со дня его рождения.

С отцом он никогда не был близок. Отцом назывался сказочный человек, который, по преданиям, обитал в их доме, появляясь в нём, когда Флориан уже спал, и уходил из него, когда Флориан ещё спал. Семью олицетворяла для него мать – самая добрая и понимающая в мире.

После ухода из дома он некоторое время жил в Центре содействия геям, пострадавшим из-за своей ориентации. Отец выдержал характер – ни разу к нему не пришёл. Посредником выступала мать.

Мать рыдала и умоляла одуматься. Флориан, чувствуя себя последней сволочью, пытался убедить её, что его склонность – не вредная привычка, которую, при желании, можно «бросить», как курение.

– Мам, я такой, какой есть, – сказал он ей в последнюю встречу, ставя точку в этом бессмысленном споре-оправдании. – Не нравится – роди другого.

Значит, они последовали его совету.

Практически все его друзья спокойно отнеслись к тому, что он гей. Но мало кто понял и принял его разрыв с семьёй: в высшем обществе родословная не была пережитком, и семейные узы значили многое.

Флориан же ханжой не был и лицемерие на дух не выносил. Зачем разыгрывать спектакль, если на самом деле никакой семьи у тебя нет? Семья – это любовь, понимание и поддержка, а не деловой союз для совместного извлечения выгоды.

Рано или поздно родителей теряют все. Это больно, тяжело и меняет всю жизнь. Но от этого не умирают.

В глубине души он и сам не верил, что это – навсегда. Казалось, он просто уехал из родительского дома на учёбу. Переезд в Америку только усиливал эту иллюзию. Перезваниваясь с гамбургскими друзьями, он всегда интересовался, как дела у родителей. От друзей он и узнал о рождении брата. И только тогда окончательно осознал, что родители вычеркнули его из своей жизни.

В детстве маленький Флориан мечтал только о брате – всё остальное у него уже было. Сначала хотел непременно старшего, а ещё лучше – взрослого. Потом, поняв, что это невозможно, согласился на «любого». А в шестнадцать, когда в шутку пожаловался родителям: «Эх, зря вы не родили мне никого», он узнал причину.

– Капитал должен оставаться в одних руках, – сказал отец. – Единственный наследник – залог целостности семейного дела. От тебя я тоже ожидаю одного внука.

«У семейной империи может быть только один наследник, – отцовские слова всплыли в мозгу первыми, как только он услышал о появлении брата. – Значит, меня окончательно списали с баланса. Я для них больше не существую».

«В любых отношениях должна быть взаимность», – подвёл мысленный итог Флориан. И с того дня родители тоже перестали для него существовать.

***

Кристиан Кейм был гораздо бóльшим, чем создателем Корпорации, – он был основателем династии. Все ключевые посты в Корпорации занимали его бывшие подопечные, воспитанные и проверенные им лично. Должности эти они получали не потому, что были его любовниками, – наоборот, в подопечные Кристиан брал исключительно тех, в ком видел необходимый для дела своей жизни потенциал.

«Мы ведём родословную от Кристиана Кейма», – шутили между собой его воспитанники. Кристиан даже Дэвиду в этом не признавался, стесняясь своего чрезмерного тщеславия, но именно так он и видел идеальное будущее: мир, которым правят воспитанники его воспитанников, – род новой эпохи, в котором по наследству передаются идеалы и идеи, а не гены и имущество. И мысль о том, что столетия спустя весь мир, вернее, его лучшая, избранная, часть, будет состоять из его «потомков», приятно ласкала и доводила до оргазма самолюбие эксцентричного патриарха. В ответ на призывы популистов повышать рождаемость и заявления гомофобов о том, что геи – тупиковая ветвь эволюции, потому что они неспособны оставить после себя потомство, Кейм лишь усмехался: «Будущее нельзя родить, его можно только создать и воспитать».

У традиции интимной преемственности и наставничества было два исключения: Дэвид Йост, значивший в жизни Кристиана гораздо больше, чем «стратегический проект», и Флориан Вальберг, миновавший на пути к вершине постель Кейма по той простой причине, что в соответствующем возрасте провёл семь лет в Америке.

Американское вольнодумие Кейм теперь считал одной из главных причин строптивости Вальберга: Флориан и до Гарварда особой кротостью и смирением не отличался, а по возвращении и вовсе от рук отбился. Теперь Кристиан досадовал, что не взял его вовремя под личную опеку.

Ум и проницательность Вальберга граничили с гениальностью, но незаменимым для Кейма его делало другое – Флориан был настолько верным и преданным идеалам Корпорации, будто с младых ногтей воспитывался самим Кристианом. Такие люди были столь же редки, как и стопроцентные натуралы, и разбрасываться ими Кристиан не мог себе позволить.

Умён, предан, неуправляем. Два против одного. Кейм решил дать мальчику шанс.

***

– Окажи нам одну услугу, и я на многое закрою глаза, – сказал ему Кейм, когда понял, что ситуация зашла в тупик.

«Кейм готов пойти на компромисс?!» Флориан даже близко не представлял, что могло послужить адекватной заменой одному из краеугольных камней в фундаменте Кеймовой философии.

– Мне нужен контрольный пакет акций твоего отца.

Корпорация уже давно присматривалась к нефтяному концерну «Marquard & Bahls AG», но этот монстр был ей пока не по зубам.

– Попроси что-нибудь попроще, – ухмыльнулся Флориан. – Я в вуду не силён.

– Если бы это было просто, я бы тебя об этом не просил.

Флориан промолчал.

– Я не спешу, – неспешно развивал мысль Кейм. – Если не сможешь договориться с отцом, приведи мне Леона. Обрати мальчика в нашу веру, а уж он в качестве приданого принесёт нам концерн. Флориан начал понимать: в иерархии ценностей Кейма достойный мальчик-неофит ценился больше, чем концерн.

– Я… подумаю, – сказал он, чтобы оправиться от предложения, хотя в глубине души уже знал ответ.

– Подумай, – похлопал его по плечу Кейм, – ты это хорошо умеешь.

Мысли об извращённой мести прочно обосновались в душе.

По счетам надо платить. Возвращённого долга даже с набежавшими процентами вряд ли хватит, чтобы вернуть утраченное. Но Флориану было достаточно, если отец узнает на собственной шкуре, каково это – потерять всё.

– О’кей, я согласен, – сказал он Кристиану на следующий день. – Будем считать это моим вкладом в дело воспитания подрастающего поколения. Кристиан в ответ тепло, по-отечески обнял его, и Флориан понял, что получит индульгенцию, даже если затея не увенчается успехом.

Ситуация была идеальная: волна мировых кризисов, умело спланированная и осуществлённая Мартином Киршенбаумом не без участия Корпорации, затронула даже самых крупных игроков рынка. Финансовые империи рушились, как сексуальная ориентация гомофобов, попавших в умелые мужские руки. Операция «Великий передел» началась.

Немецкий нефтяной концерн «Marquard & Bahls AG» срочно нуждался в инвестициях. Председатель правления концерна Дирк Вальберг стоял перед дилеммой: продать контрольный пакет акций «Сapabilities Capital Сorporation», которая уже неоднократно делала ему подобные предложения, и тем самым потерять власть над концерном, или отказаться от помощи и потерять концерн. Денежные вливания требовались немалые, а других инвесторов не было: ввиду всеобщей неопределённости все потуже затягивали пояса – целью-максимум на ближайшие годы стало выживание, а не экспансия.

Разговор с отцом дался Флориану нелегко. Он долго морально готовился к нему и немало удивился, как быстро тот пошёл на контакт. Пока они общались по телефону, всё складывалось как нельзя лучше. Близилось Рождество, и отец предложил провести переговоры в неформальной обстановке у них дома. В душе Флориана забрезжила надежда на примирение.

Но едва он вышел из машины и встретился с отцом взглядом, тут же понял, что из этого ничего не выйдет: отца перекосило от одного его внешнего вида. На встречу Флориан оделся слишком эпатажно даже по собственным меркам, что уж говорить о консервативном отце. Но для него это было делом принципа – ему было важно, чтобы отец принял его таким, как он есть.

Дальнейшие переговоры прошли в холодной атмосфере и закончились ничем.

– Итак, господин Вальберг, это ваше окончательное решение? – спросил его Кейм на прощание.

– Да, – отрезал отец. – Буду вам очень признателен, если вы не станете больше беспокоить меня подобными предложениями. Этим вы сэкономите время себе и мне.

– Хорошо, господин Вальберг. – Кристиан одарил его своей обманчиво-мягкой улыбкой. – Обещаю, что вас мы больше подобными предложениями не побеспокоим.

***

– Опять по бабам шлялся? – Пия даже не повернула головы.

– Опять мимо, дорогая, – парировал Матиас, с садистским спокойствием развязывая галстук.

И Матиас не лгал – после того случая он достиг совершенства в искусстве говорить правду, не говоря правды: не у любовниц задерживался он за полночь на мнимых совещаниях, не к ним летал он в частые длительные командировки. Впрочем, было время, когда женщины у него и вправду не переводились: все как на подбор мальчикоподобные худосочные блондинки, непременно с вьющимися волосами. Но всё было не то. Все они были лишь блёклыми пресными копиями оригинала. Добрый десяток перебывал их в постели Матиаса, прежде чем он понял, что от себя не убежишь.

Женился Матиас рано – в двадцать три года: отец настоял. Женитьба сына стала для Штайнбаха-старшего идеей фикс, едва он оправился после разговора с папашей Вальберга. Испуганный Матиас уверял, что «ему просто было интересно и это больше не повторится», и даже сам поверил в это, но отцу нужны были не пустые обещания, а реальные гарантии и доказательства. После окончания гимназии удалось выторговать отсрочку под предлогом учёбы в университете – отцу нечем было крыть. Но как только Матиас получил диплом, а вместе с ним – и тёплое хлебное место в семейном банке, где отец был президентом, лимит отговорок себя исчерпал. Отец поставил вопрос ребром, и Матиас сдался.

Через год родилась дочка.

Отец успокоился.

А Матиас умер.

Тело Матиаса исправно погашало супружеский долг раз в месяц, ходило на работу, в тридцать лет сменило отца на посту президента. А когда становилось совсем невмоготу, доставало из пыльных архивов памяти файлы с грифом «Вальберг» и оплакивало Матиаса.

Всё то, о чём мечталось, но не сбылось, переплавилось в подсознании Матиаса Штайнбаха в устойчиво-навязчивую манию-фобию.

Всякий раз, прежде чем отправиться на очередной приём или фуршет, Матиас дотошно выведывал состав приглашённых – чтобы не встретиться ненароком с тем, увидеть кого желал больше всего на свете. А потом, измученный тоской и фантазиями, он всё же давал слабину и отправлялся в места потенциального обретания Вальберга. Матиас забивался куда-нибудь в дальний угол, стараясь ничем не привлекать к себе внимание, и с одержимостью маньяка наблюдал издалека за расплывчатым белокурым видением. В такие дни он обычно возвращался домой далеко за полночь, пьяный в дымину, и даже Пия не решалась устраивать ему сцены.

Жизнь в теле Матиаса поддерживало только одно – мечты о мести. Месть отцу была равнозначна мести самому себе, а посему отпадала. Злость, отчаяние и безысходность сублимировались в ненависть к отцу Вальберга. Это из-за него всё пошло прахом. Это из-за него Флориан ушёл из дому. Это он рассказал отцу о них с Флорианом.

Уничтожить того, кто испортил ему жизнь, превратилось в болезненно-сладкую идею фикс. Никаких конкретных планов мести у Матиаса не было, но даже безумные утопические фантазии приносили желанное облегчение, а в истерзанной душе воскресала надежда, что рано или поздно виновнику его несчастья воздастся по заслугам.

***

Известие о гибели родителей Флориан получил из первых рук – через полчаса после выезда на место происшествия полиции ему лично позвонил комиссар Янсен, в значительной мере обязанный своим постом Корпорации.

– Я… – замялся комиссар, – в курсе ваших отношений с семьёй. Но поскольку других близких родственников, кроме престарелой госпожи Вальберг, у погибших не осталось, я подумал…

– Правильно подумали, – перебил Флориан. – Я… займусь всем, что требуется.

Сухой профессиональный доклад Янсена ускользал от сознания. Мозг фиксировал только ключевые слова: обледенелое шоссе… крутой вираж… занос… несчастный случай…

– Вы уверены? – резко переспросил Флориан. Он был криминальным атеистом – в несчастные случаи с богатыми и могущественными людьми он не верил.

– В таких делах никогда нельзя быть уверенным, – уклончиво ответил комиссар. – Пока это рабочая версия. Одна из. Но… мы не исключаем других вариантов.

– Рядом с местом аварии обнаружен мальчик без сознания, – Янсен тут же умело свернул со скользкой темы, давая понять, что не намерен обсуждать её с посторонними. – Судя по всему, его сбила машина ваших родителей.

– Вы установили его личность?

Комиссар покачал головой, будто собеседник мог его видеть.

– Его тут же госпитализировали. Врачи пока к нему не пускают. Никаких документов при нём не оказалось. Мы успели только сделать снимок.

Через четверть часа Флориан уже входил в здание комиссариата.

– Это Леон, – сказал он, едва взглянув на протянутую комиссаром фотографию. – Мой… брат.

– Тогда это меняет дело, – сказал комиссар. – Получается, он был вместе с родителями в машине и вылетел из неё на ходу.

– Как его состояние?

– Удовлетворительное. Отделался сотрясением мозга и переломом ребра.

– Я могу посмотреть на место аварии?

– Да, разумеется.

К моменту их прибытия на место происшествия тела родителей уже увезли на вскрытие, а машину – на экспертизу.

Флориан, кутаясь в тонкий кашемировый шарф, стоял на обочине перед довольно крутым склоном. Дул пронизывающий ветер. От пробитого заградительного бортика, вниз под откос, тянулся петляющий след неуправляемой машины – на белоснежном нетронутом полотне склона он выделялся особенно чётко.

Зима в этот год выдалась непривычно снежная – пол-Европы замело. На севере, в том числе и в Гамбурге, снегопады были особенно сильными. Ночные метели сменялись короткими послеобеденными оттепелями. Ночью опять ударяли морозы. Из-за гололёда на городских дорогах уже две недели царил хаос. А это место стабильно лидировало в сводке аварий по Гамбургу: опасный участок, плохая видимость. А за рулём была мать… Мама неплохо водила. Но если учесть погодные условия и ситуацию на дороге… От несчастного случая не застрахован никто. Даже те, кто, по статистике, гораздо чаще умирают не своей смертью.

– Видите, сколько намело? – в унисон его мыслям сказал комиссар, показывая рукой в кожаной перчатке на склон. – Это его и спасло. Снег амортизировал удар, и мальчик застрял в сугробе.

К вечеру стало известно, что шланг, подающий тормозную жидкость, был подпилен и во время экстренного торможения полностью оборвался.

***

– Есть уже конкретные подозреваемые? – спросил Франк, когда поздним вечером, покончив с организацией похорон, они обсуждали случившееся.

– У полиции? Или у меня? – уточнил Флориан, чтобы тут же ответить на свой вопрос: – Из полиции не удалось выжать ни слова. По ходу, я сам теперь подозреваемый – наследники всегда в фаворе. А если ещё учесть мои отношения с родителями…

Флориан едко усмехнулся.

– Глупости, – отрезал Франк. – Если бы они тебя подозревали, вряд ли сказали бы тебе правду о причине аварии.

– Именно потому и сказали – в надежде, что у меня от страха разоблачения сдадут нервы и я выдам себя каким-нибудь неосторожным движением. Классика жанра.

Франк вздохнул.

– А кого подозреваешь ты? – спросил он.

– А я… – запнулся Флориан. – Я боюсь, что это могут быть наши.

Да, Кейм на такое бы никогда не пошёл. А вот Йост… Вспомнились его намёки насчёт Хоффманна. И теперь, когда до президентского кресла рукой подать и у него развязались руки… А развязались ли? От смены таблички на дверях кабинета власть не меняется. Без «добро» от Кейма он не решился бы на подобное, будь он хоть трижды президентом. А если втихаря? Личная инициатива, так сказать? Нет, всё равно Кейм просёк бы, откуда ноги растут.

А почему ты, собственно, исключаешь обоюдное молчаливое согласие? Эти двое уже давно понимают друг друга без слов. Йост, не спрашивая благословения Кейма, мог бы сам всё прекрасно провернуть, а Кейм, даже если бы отлично понял, откуда след тянется, точно так же промолчал бы в ответ. Цель достигнута. Светлое будущее стало ещё на шаг ближе. So who cares? И, кстати, о Кейме. А почему ты так уверен в его святости и непогрешимости? То, что он не разрешил убрать Хоффманна, ещё ни о чём не говорит: Петер – друг детства, старый соратник, он, в конце концов, свой. А кто ему какой-то Дирк Вальберг, ярый гомофоб, к тому же? Всего лишь досадная помеха на пути к цели. Мир только лучше станет, если его не станет. Вальберга-младшего смерть папаши не особо расстроит. Тут он верно рассудил – для Флориана отец умер за пятнадцать лет до своей физической кончины. И сейчас Флориана терзало другое. Дело не в том, что убили его родителей. Дело в том, что если его подозрения не беспочвенны, то это в корне меняет его отношение к политике организации, которой он был предан всей душой и в чьи идеалы искренне верил.

«Обещаю, что вас мы больше подобными предложениями не побеспокоим».

Нет, бред. Шантаж, подкуп, «предложение, от которого нельзя отказаться», обращение натуралов в истинную ориентацию, в конце концов, и ещё сотня сравнительно законных и морально допустимых способов получить желаемое в богатом арсенале Корпорации использовались активно. Но физическая ликвидация… «Противника надо переиграть, а не устранить», – завещал Великий Вождь. И хотел бы Флориан посмотреть на того, кто осмелился бы эту заповедь преступить.

Хотя с другой стороны… Весь мир вступает в новую эпоху, и ничего уже не будет по-прежнему. Чтобы выжить, даже Корпорации нужно приспосабливаться к новому статус-кво. Кейм это тоже понимает. А Йост и подавно не питает иллюзий.

Надо бы тихо разузнать изнутри – благо возможности отдела позволяют. Что позволяют? Нагрянуть с аудитом к руководству?

***

– Господин Вальберг… – в кабинет неслышно проскользнул Адриан. Флориан поднял голову от бумаг, которые как раз подписывал, и вопросительно уставился на секретаря. Похороны состоялись вчера. Флориан чувствовал себя разбитым и выглядел под стать самочувствию. По-хорошему, сегодня надо было взять выходной, но вынужденное безделье его только вконец вымотало бы. Работа же была проверенным средством от любых невзгод. Единственная поблажка, которую он себе позволил, – ещё с порога распорядился отменить все встречи на сегодня и велел не беспокоить его. Теперь, когда пик эмоций миновал, нужно было спокойно всё обдумать и наметить дальнейшие действия.